Текст книги "Два Генриха"

– Не всякий может высказаться столь мудрено. Кто тебя научил этому?

– Вздор! С чего ты взяла? Я всегда говорю лишь глупости. А знаешь, почему? Потому что вижу одних только красивых женщин.

Все трое переглянулись, пожали плечами. И уставились на шута. Должен же он пояснить. И он пояснил:

– Если женщина красива, она глупа. К чему вести с ней премудрую беседу? Ум с красотой не дружен. Павлин красив, но не может петь так, как серый соловей.

– Вот так-так! Выходит, я уродина, коли ты говоришь со мной серьезно?

– Где ты видела серьезных шутов?

– Ага, значит, я достойна мужского внимания?

– Как и любая. Среди женщин нет уродин, как нет их среди птиц. Все одинаковы. Разница в том, что одни красивы, другие не очень, на одних глаз отдыхает, на других закрывается.

– Слава богу, хоть так, – деланно вздохнула Агнес, переглянувшись с королевой. – Стало быть, я не из тех, при взгляде на которых хочется закрыть глаза?

– Разумеется, но и красавицей назвать тебя было бы несправедливо.

– Да, конечно… я знаю… – согласилась Агнес.

– Не огорчайся, фрейлейн, или, если хочешь, сеньора, – взял ее за руку шут. – Ничего в этой жизни не потеряно для тебя. Запомни лучше, что я тебе скажу и постарайся утешиться этим: если женщина не красива, стало быть, она умна, ибо спутником красоты всегда было легкомыслие. Лучше быть умным филином, чем глупым фазаном. Но, как и всякое, это правило содержит исключение; сюда я отношу нашу королеву.

И шут, выставив вперед полусогнутую ногу и раскинув руки, сделал почтительный поклон.

– Ах, льстец, – пожурила его Агнесса де Пуатье, – как тонко почувствовал момент для затрещины. А теперь уже и не за что давать ему подзатыльник; напротив, он видит во мне красавицу, к тому же умную.

Поглядев на нее исподлобья и искоса, шут засмеялся. Потом сказал:

– Жаль, что я не гадаю по руке. Мне кажется, Агнес, что тебя ожидает завидное будущее, но я не уверен. О ее величестве я не смею говорить: у царственных особ свои прорицатели.

– С чего же ты взял, что я буду счастлива? – спросила Агнес. – Как узнал об этом?

– Я ведь сказал: не уверен. Кто угадает, станет ли деревом маленький росток?

– И все же ты предположил.

– Я поглядел в твои глаза. Они излучают тепло, но в них много грубости и жестокости. И все же тепло победит. Есть где-то колдунья, которая безошибочно ответит тебе, сверив еще и с рукой. Хочешь узнать свою судьбу?

– Конечно, еще бы! – ответила за Агнес королева. – Говори скорее, Полет, как найти эту колдунью?

– Ответ знает только ветер, – вздохнув, сокрушенно развел руками шут. – Я никогда ее не видел, но люди говорят, она ходит по городам, чего-то ищет. Чего – не знает никто. Может быть, она забредет и в наш город.

– А кто она? Как ее зовут?

– Она появляется с ветром, а разве у ветра есть имя? Говорят, ей подвластны силы ада, но я бы вошел в сговор с чертями, если они пообещают избавить меня от любой хвори.

– Она, что же, еще и знахарка?

– Она – та, кто может поднять мертвеца из могилы, моя королева.

Глава 10. Место действия – трон наместника Христа

На другой день король пригласил гостей к себе в кабинет. Они с дядей уселись в кресла, брат с сестрой – на стулья. Слева от них – стол, камин, секретеры; справа – окно с цветными стеклами.

Епископ давно готовился к этому разговору. Ему надо было многое сказать. И монарх должен поступить так, как он, Бруно, решил. Вот для чего тульский властитель предпринял эту поездку. Он станет папой, но не сейчас, когда у него много конкурентов. Их надо убрать рукой императора, а потом и его самого низвести до положения раба. Но это после того как он, граф Дагсбургский, сядет на трон – свободный, без претендентов.

Поговорив о том о сем, поинтересовавшись урожаями, состоянием местной епархии и доходами с феодов в королевскую казну, епископ заговорил о главном, отвечая на вопрос короля о том, что беспокоит тульского пастыря:

– Центр христианства в Риме, а он болен. Его престиж после принятия клюнийской реформы об избавлении монастырей от епископской опеки вырос, а нынче упал. Клюнийцы настояли на том, чтобы монастыри не подчинялись никому, кроме папы. Однако лицо это обязано иметь авторитет, а тот падает изо дня в день. Монахи знают это и образуют автономные владения в каждой епархии, которая дробится на части, как и любое графство, где рыцари возводят свои замки.

– Это происходит лишь у франков, епископ, – недовольно возразил король.

– Но наблюдается и у нас! Монахи никого не слушают и никому не подчиняются, каждый монастырь живет обособленно. У него деревни, крестьяне, свое хозяйство. А римский епископ, который должен главенствовать над ним – лицо более светское, нежели духовное – проводит время в увеселениях, занимается разбоем на больших дорогах и грабежом собственных крестьян. Папы насилуют у себя во дворце крестьянских дочерей, а потом забавляются, глядя, как это проделывают их собаки.

– Вот даже до чего дошло?! – стукнул Генрих кулаком по столу. – Но я положу этому конец! Сколько там этих так называемых пап – трое, четверо? Мой брат Ноэль и его сестра выбросят их в окно одного за другим. Я лично прослежу, как папы, сверкая пятками, полетят из окон Латеранского дворца.

– И это ознаменует собой не такой уж скверный конец их понтификата: лететь невысоко, троица отделается лишь ушибами. Им могли бы позавидовать их предшественники, к несчастью своему, не умевшие летать в окна. Кончали они плачевно. Кровавый шлейф тянется за папским престолом, начиная со святого Петра, апостола, первого римского епископа. Рассказать обо всем этом невозможно, потребуется не один день, да и ни один человек не способен удержать в памяти историю пап, начиная с первого столетия. Но о недавних временах я могу поведать своим слушателям, если, разумеется, им будет интересно.

– Епископ, ты хочешь рассказать нам, как кончался понтификат иных пап? – спросил Генрих. – Что ж, любопытно будет узнать. Однако, думается мне, все дело в выборах, а неугодный епископам просто уходил…

– В небытие или, если хочешь, в вечность и нередко не успев закрыть глаза, – закончил за него Бруно.

– Хочешь сказать, что папы кончали так же, как римские императоры?

– А вот послушай, король, и вы, друзья мои, небольшую историю правления этих чудовищ, этих убийц, превративших трон римского первосвященника в грязный вертеп. Я начну с прошлого столетия. Его открывает Бенедикт Четвертый. Его нашли мертвым в постели продажной девки спустя три года после начала его понтификата. Врачи констатировали чрезмерное истощение сил. Следующий – Лев Пятый. У него был любимец по имени Христофор. Папа сделал его капелланом, а тот в благодарность задушил его ночью в спальне, чтобы самому сесть на трон. Но тут на сцену вышло влиятельное семейство Теофилакта, которое возвело на трон нового мерзавца – Сергия Третьего. А Христофора упрятали в монастырь, где он и умер с голоду.

Любовницей Сергия была известная римская куртизанка Феодора. Ее дочь Мароция тоже не отказывала папе в любовных ласках и имела от него детей. Но у нее были и другие любовники, которые мечтали о троне апостола Петра. Одному из них надоело ждать, и он попросту раскроил череп Сергию, когда тот трудился в спальне над мамой вместе с дочкой. Новый папа получил имя Анастасия Третьего.

Другой любовник тоже не сидел без дела. Он уговорил преемника Христа на верховую прогулку и устроил так, что тот рухнул в пропасть вместе с конем. Итак, Мароция вместе с Феодорой возводят на престол нового папу – Ландона. Но Мароция выносила в голове далеко идущие планы. Что ей Ландон, когда она готовилась возложить тиару на голову нового любовника – своего сына. Однако мать опередила ее и усадила на трон своего прежнего воздыхателя, с которым делила ложе в пору правления Сергия. Так на престоле появился Иоанн Десятый, которому поставляли любовниц каждую ночь, так что он потерял им счет. Разумеется, дела церкви его вовсе не интересовали, как, впрочем, и его предшественников. Однако Иоанну приглянулась Мароция, и он от мамы переметнулся к ней. Но у него было слишком много женщин, и Мароция, испытывая ревность, задумала отомстить ему. Она сообщила своему мужу, маркизу Гюи, что папа ей не верен. Маркиз с бандой убийц ворвался в Латеранский дворец и задушил Иоанна перинами.

Следующий папа – Лев Шестой. Этот оказался импотентом, и Мароция приказала отравить его. Новый понтифик начал было бороться за чистоту нравов духовенства, но однажды, проходя по галерее, он оступился и упал в чан с кипящей водой. Тот находился внизу, под этой галереей, как раз в том месте, где почему-то сгнили перила балюстрады. Так на трон взошел новый верховный пастырь – сын и одновременно любовник Мароции Октавиан. Его нарекли Иоанном Одиннадцатым, ему было двадцать пять лет. Но у Мароции был еще один сын и тоже любовник, некий Альберик, деливший ложе с Феодорой. А Мароция к тому времени, видя безволие Иоанна, отравила своего супруга и вышла замуж за короля Гуго. Тот, закрывая глаза на то, что его жена спала с сыном-папой, не пожелал закрывать их на любовную связь супруги с просто сыном и влепил ему пощечину. Альберик собрал войско, выгнал Гуго, а мать и сводного брата арестовал, после чего сделался властителем Рима. Потом сделал мать своей любовницей, а брата держал в заточении, где тот и умер от пьянства. Кстати, от этой связи Мароция родила еще одного сына, который впоследствии тоже станет папой – Иоанном Двенадцатым. И она опять же сделает его своим любовником.

Впоследствии этот Альберик сам назначал пап, по своему усмотрению. Их было несколько – безликих, тусклых, и они, не без помощи заинтересованных лиц, уходили один за другим, освобождая место для нового кандидата, который ждал своего совершеннолетия. Это был Иоанн Двенадцатый. Задолго до вступления на престол мать изнасиловала его и обрела нового любовника, а он, втянувшись в разврат, затащил к себе на ложе и свою тетку, Феодору-младшую.

Вскоре этот сын своего брата по матери и внук матери по брату превратил Латеранский дворец в публичный дом, где соблазнял женщин и насиловал тех, кто смел перечить ему. Однако он был еще и самодур, каких мало. Напиваясь до бесчувствия, он умудрялся в таком состоянии служить мессу, поднимаясь на трон перед алтарем и произнося первые литургические молитвы. Потом, после вечернего богослужения, пил за здоровье Вельзевула и во славу венериных полей, а наутро начинал продавать должности аббатов и епископов. Однажды, будучи пьян, он увенчал епископской митрой свою лошадь. Вылитый Калигула, который привел своего коня в Сенат и облек званием консула. Но это не значит, что он отличался веселым нравом. Когда его духовный наставник стал пенять ему на неподобающее для папы поведение, он приказал выколоть ему глаза, а одного кардинала, за то, что тот переманил у него любовницу, приказал оскопить, а потом собственноручно задушил.

– Бог мой, что за чудовище! – не сдержался король. – Как можно было терпеть такого папу! Надеюсь, он получил по заслугам и кончил так же, как и его предшественники?

– Если бы так, – покачал головой епископ. – Именно с этого времени, к которому я и подвел свой рассказ, начинается история Священной Римской империи, поскольку Оттон стал первым императором.

– Как же это случилось? – поинтересовался Генрих. – Признаюсь, я далек от подробностей. Не ошибусь, если скажу, что мой брат и твоя дочь, епископ, знают и того меньше.

Брат и сестра кивками выразили свое согласие с этим.

– А произошло это вот как, – продолжал Бруно, сомкнув кончики пальцев рук, что служило у него признаком напряженной работы ума. – Такая «деятельность» римского первосвященника, как легко можно догадаться, не вызывала восторга ни в народе, ни у духовенства, окружающего папу. Епископы и вельможи пожаловались германскому королю Оттону, обрисовав положение дел и попросив у него защиты.

– Почему же германскому? – спросил Ноэль. – Разве у них не имелось своих королей?

– Они были слабы. Кто из них посмел бы выступить против наместника Христа на земле? Оттон же был могуществен, его боялись. Однако он, получив послание, решил поставить свои условия. Он потребовал у папы, чтобы тот короновал его как императора, а Германская империя отныне стала бы называться Священной Римской империей. Неслыханное бесстыдство! Когда это Германия была империей и имела отношение к Риму, и разве были до этого императоры среди германских королей?

Тем не менее папа Иоанн выполнил эти условия, понимая, что иначе ему несдобровать, поскольку германский король стоял уже у границ Средней Италии. И в девятьсот шестьдесят втором году Оттон Первый был коронован в Риме, а римская знать вместе с папой принесла ему присягу верности. Так образовался союз светской власти и духовной. Однако на правах такого союза Оттон ввел инвеституру, перешедшую в симонию. Видя, как духовная власть в германских епархиях ускользает из-под влияния Святого престола, папа стал искать помощи против Оттона у других государей и даже у сарацин. Увидев в этом знак явного отступления от их союза, Оттон осадил Рим, и папа бежал. Император тотчас низложил его и усадил на трон нового понтифика – Льва Восьмого.

Кончив говорить, Бруно испытующе поглядел на племянника:

– К чему я рассказал обо всем этом, не догадываешься, король?

Нахмурившись, Генрих исподлобья взглянул на дядю:

– Отводишь мне роль Оттона, а беглец Иоанн – это та свора псов, что грызутся нынче у престола святого Петра?

– Разве не должен ты стать императором, как твой отец? Не этим ли пожеланием он напутствовал тебя перед тем, как отойти в мир иной? Что же, долго еще будешь тянуть, взирая на бесчинства нынешних пап? Они недалеко ушли от своих предшественников, о проделках которых ты теперь имеешь представление. А письма? Несколько посланий получил ты из Рима – от епископов, от знати и от горожан, задавленных бесправием и налогами.

– Откуда тебе известно?

– От моей епархии до границ Италии не так уж далеко. Чего бы я стоил на своем посту, если бы не знал, что происходит в соседнем государстве, мало того, у престола главы вселенской католической церкви!

Но Генрих не стал отвечать на прямо поставленный вопрос, во всяком случае, не пожелал этого делать сейчас. Вместо этого, бросив мимолетный взгляд на Ноэля и Агнес, он сказал:

– Выходит, папство совсем не безгрешно, как пытаются представить святые отцы Церкви. Однако, похоже, ты не всё поведал нам, епископ. Брат и сестра ждут твоего продолжения, не так ли? – поглядел он на обоих.

Те с готовностью выразили согласие.

– Что же дальше было с Иоанном Двенадцатым? А после него? Признаюсь, мне и самому стало интересно. Слушая рассказ, я восхищаюсь тобой, дядя. Какой памятью надо обладать, чтобы пересказывать историю правления пап на протяжении полутора столетий!

Польщенный похвалой, Бруно улыбнулся:

– Нечему удивляться, Генрих: монахи предоставили мне необходимые сведения. Однако я не стану продолжать: чересчур долгим окажется повествование. Скажу только, что Иоанн кончил плачевно, как и большинство его предшественников. Ему отомстил один из супругов соблазненных папой женщин: проломил ему череп тяжелым подсвечником. И все же я доведу свою историю до наших дней, но начну на сей раз с начала нынешнего века, точнее, с конца прошлого.

Первый папа – Григорий Пятый, мой тезка, кузен Оттона Третьего. И он же стал первым германцем, возглавляющим кафедру. Этот человек отличался высокой нравственностью, при нем утихли оргии, исчезли шлюхи, прекратился террор и грабеж народа. Новый властелин дал повод заговорить о себе во всю силу, когда отлучил от церкви французского короля Роберта за женитьбу на троюродной сестре. Заодно он отлучил и всех епископов, которые присутствовали на церемонии бракосочетания. Его ревностное исполнение своих обязанностей не вызвало восторга у семейства Кресченциев, распоряжавшегося святым престолом, и оно изгнало Григория из Рима. Но император Оттон вошел в город, схватил главу дома Кресченциев и отрубил ему голову, а папе Иоанну Шестнадцатому, которого тот посадил на трон, выколол глаза, отрезал язык, нос и уши. Горе-понтифика растерзала толпа на улицах Рима, а папой стал Сильвестр Второй, человек умный и ученый, истинный бриллиант среди остального дерьма. Однако в римском народе давно зрело недовольство засильем германцев, и он, под предводительством знати, поднял бунт. Оба – император и его ставленник – бежали, но вскоре умерли один за другим. При вскрытии в их желудках обнаружили медленно действующий яд.

После этого семейство Кресченциев вновь назначает пап уже без согласия с германскими императорами. Их было всего трое. Эта троица святых отцов продолжила преступное и безнравственное правление бывших ставленников римской знати. Одного из них, кстати, собственноручно задушил ваш дед, дети мои. Но вот власть перешла к другому могущественному дому – графов Тосканелли, потомков той самой, небезызвестной нам Мароции. Первая же их креатура – папа Бенедикт Восьмой – своими жестокостями и беззакониями вызвала недовольство не только в народе, но и у духовенства. Против него устроили заговор, и он бежал, а его место занял Григорий Шестой. Беглец обратился за помощью к королю Генриху Второму; тот выгнал Григория и в тысяча четырнадцатом году был возведен в императоры Бенедиктом Восьмым, человеком распутным, любящим больше юношей, нежели женщин.

– Вот она, Церковь! – не сдержалась Агнес. – Чего она стоит, если ее возглавляют мошенники, распутники и убийцы! Я говорю это, зная, что Бенедикт велел рубить головы всем римским евреям, чтобы не молились в синагоге, когда христиане поклоняются кресту…

Внезапно дочь аббатисы осеклась, поймав на себе далеко не безразличные взгляды присутствующих. Отец смотрел на нее с удивлением, брови короля тоже вопросительно взлетели кверху. Ноэль же нахмурился, в глазах его читалось осуждение. Именно этот последний взгляд заставил Агнес образумиться.

– Я не имею в виду, конечно, всех пап, и это понятно, – поправилась она с некоторым смущением, – я говорю про тех, о ком мы уже слышали. Но продолжай, отец, что же дальше? Златые чертоги вновь осквернили пьяные оргии папы Бенедикта?

– Отнюдь нет, и это, безусловно, вызывает удивление. Ставленник императора решил прекратить бесчинства, вспомнив, вероятно, что он все же первосвященник, возглавляющий апостольскую кафедру. Он ввел целибат и запретил святым отцам иметь любовниц. Император утвердил сие постановление, которое принял собор в Павии. Однако никто и не подумал подчиниться запрету даже под страхом суда, ведь тогда пришлось бы судить все духовенство – как белое, так и черное. Словом, собора будто и не было.

Вскоре Бенедикт умер от обжорства, а его место занял Иоанн Девятнадцатый. Это был год падения Людольфингов. К власти пришел Конрад Второй, твой отец, Генрих.

Иоанн своей алчностью превзошел всех предшественников. К нему даже приехал король Кнут[24]24
  Кнут II Великий (995 – 1035) – король Дании (1018–1035), король Норвегии (1030–1035) и король Англии под именем Кнут I (1016–1035).


[Закрыть], прося уменьшить налоги, которыми облагались архиепископы Англии и Дании. Этот папа умудрялся делать деньги из любой церковной церемонии, даже из отлучения. Наряду с этим он бражничал и забавлялся с девушками и юношами, которых каждую ночь доставлял ему клир. Мало всего этого, он занимался продажей церковных постов и санов, прелюбодействовал с женой своего брата и с собственной дочерью, совращал Христовых невест в монастырях, угнетал бедняков и был кумиром симонистов. Его откровенный грабеж народа, деспотизм и надругательство над чужими женами вызвали справедливый гнев римлян, и они подняли восстание. Иоанн тотчас сбежал к императору, а семейство Тосканелли – эти грабители, разбойники! – посадило на престол двенадцатилетнего племянника Иоанна. Его зовут Теофилакт, и он стал папой под именем Бенедикта Девятого. Он пробыл на своем посту двенадцать лет и за это время проявил все присущие прошлым папам пороки. Однако император благоволил графам Тосканелли, что и выразилось в столь долгом правлении их ставленника.

– Надо думать, мой отец руководствовался при этом некими политическими соображениями, – хмуро обронил Генрих Черный. – С чего бы ему тогда терпеть такого папу? А ведь он радел о чистоте нравов и всегда говорил, что над троном святого Петра веет дух святости.

– Знал бы он, что происходило на самом деле, прикусил бы язык. Этот мальчик вывалял упомянутый тобой трон в такой грязи, какую не смоет и всемирный потоп. Его изгоняли, он возвращался, его снова сбрасывали, а он вновь усаживался на теплое место.

– Было за что изгонять? – усмехнулась Агнес.

– Статую красит вид, а человека – его деяния, – ответил Бруно. – Они же были омерзительны. Он увлекался черной магией и колдовством, вызывал дьявола и беседовал с ним по ночам, приносил ему жертвы, убивая младенцев из крестьянских семейств, и вместе с ведьмами принимал участие в их шабаше. Натерпевшись от него грабежей, беззаконий, диких оргий и убийств, люди снова изгнали его из города. Трон занял, хорошо заплатив епископам и кардиналам, Сильвестр Третий. Бенедикт тем временем, собрав банду разбойников и с одобрения графов Тосканелли, принялся грабить жителей в пригородах и жечь их дома. Устав от его бесчинств и не находя нигде защиты, люди бросились к Риму, умоляя открыть ворота и впустить негодяя. Тот ринулся в город и осадил Латеранский дворец. И вновь начались оргии и издевательства над мирными жителями. Они снова подняли мятеж, и Бенедикт, поняв, что дело нешуточное, продал трон за пятнадцать тысяч ливров Иоанну Двадцатому и исчез. Происходило это в прошлом году.

Между тем свергнутый Сильвестр не дремал. Он также собрал банду головорезов и напал на папский дворец. Но тут вновь объявился Бенедикт Девятый. Оказалось, кончились деньги, и он рассчитывал продать тиару во второй раз. Так у папского престола оказалась трехголовая гидра. Каждая из голов обосновалась в своей церкви. Вскоре они заключили союз и поделили между собой церковные доходы со всех архиепископств Европы; доходы, – Бруно бросил выразительный взгляд на короля, – которые могли бы весомо пополнить казну германского монарха, если бы он не предпочитал закрывать глаза…

– Епископ! – вскричал король, ударив рукой по столу и вскочив с места. – Как смеешь ты уличать меня в потворстве шайке негодяев! То, что ты сказал, для меня такая же новость, как и для наших гостей. Ты сомневался в этом и решил выставить меня перед ними на посмешище?!

– Я всего лишь констатирую факт, государь, – ответил Бруно, – и никогда бы не осмелился говорить ничего подобного, если бы к тому не взывало твое бездействие. Не один уж день прошел с тех пор, как до тебя стали доходить слухи о том, что творится в Латеране.

– У меня много дел, ты же знаешь, – садясь, резко бросил король. – Моя внешняя политика, мои соседи! Они снова поднимают головы. Как могу я оставить трон, на кого? Хорошо рассуждать тем, у кого есть братья или сыновья-соправители.

– У твоего отца тоже не было братьев, когда он пошел в Рим за императорской короной, а тебе было тогда всего восемь лет.

Сжав кулаки и скрипнув зубами, Генрих отвернулся.

– Мне осталось досказать совсем немногое, – негромко проговорил епископ, не сводя глаз с племянника. – Кто бы мог подумать, но у гидры внезапно выросла четвертая голова! Любым наслаждениям, веселым пирушкам и разврату приходит конец, и случается это, когда иссякают средства. Увы, сокровищница святой Церкви опустела: поднесенные в дар любимчикам обоих полов, исчезли дароносицы, распятия, золотые оклады с икон, сосуды, драгоценные камни, даже потир и подсвечники! В поисках выхода из тупика, триумвират решает пустить трон с торгов, как мебель, как статуэтку продажной девки! И аукцион состоялся! Трон апостола Петра купил некий римский священник, ставший папой под именем Григория Шестого.

Нетрудно догадаться, какую сумму выложил троице новый папа. Однако расходы необходимо возместить; именно такую задачу поставил перед собой нынешний понтифик. Вот откуда непомерные налоги с церковных земель, вот почему ты, король, так часто слышишь жалобы духовенства на произвол, исходящий из Латерана. А из Рима к твоему дворцу несется стон знатных людей королевства, у которых папа отбирает имущество, а их самих пытает и казнит, дабы некому было жаловаться.

Богатые люди, пусть даже они из других земель, составляют опору любого трона, если он не отворачивается от них. Германскому королю, а тем более императору это сословие всегда окажет поддержку в случае нужды, об этом свято помнил твой отец, Генрих, которого считали великим правителем. Станет ли сын идти другим путем, умалив тем самым заслуги отца и заставив говорить о себе, как о Сауле, от которого отвернулся Бог!

Сжав губы, Генрих вперил в епископа немигающий взгляд. Глаза его, казалось, метали искры, желваки ходили на скулах, их широко раскрытых ноздрей с шумом вырывался воздух.

– Я не дам повода людям упрекнуть меня в бездействии, – едва разжимая челюсти, выдавил он из себя. – Я не позволю далее осквернять трон первосвященника и буду достоин деяний и имени своего отца. Ты прав, епископ: святая вера взывает к решительным действиям, и я немедленно двину войско в поход. На Рим! На Латеран! На защиту престола наместника Бога на земле!

Губы епископа тронула улыбка. Он был доволен. Рассказ возымел действие и понудил короля к решительным мерам. Этого и добивался Бруно. Но за первым действием следовало второе, откладывать которое было никак нельзя. Заломив одну руку, заламывают и другую: идущий к цели не останавливается на полпути. Однако присутствие посторонних теперь уже не входило в планы епископа. Дальнейшая беседа с королем должна быть строго конфиденциальной.

Он поглядел на брата и сестру и умильно улыбнулся им:

– Вот я и выполнил, дети мои, то, что обещал вам. Теперь вы знаете, что творилось веками у трона римских первосвященников. Обогатившись знаниями, с которыми отправитесь в поход на Рим, вы не станете церемониться с теми, кто называет себя наместниками Христа. Вам хорошо известны все четыре мерзавца, каждый в личине римского папы. Их не станет, король очистит трон от скверны и посадит туда достойного избранника, на этот раз германского происхождения. Выбором кандидатуры мы сейчас и займемся. Сомневаюсь, однако, чтобы это вызвало у вас обоих интерес. Да и, судя по вашим лицам, моя болтовня вам изрядно надоела. Удивляюсь, как вы еще не сбежали. – Епископ подкупающе рассмеялся. – В ваши годы меня бы здесь только и видели: велик интерес слушать о негодяях и следить за их преступлениями против святой веры и своего народа. Поэтому заявляю вам, что вы свободны. Как, Генрих, – он повернулся к племяннику, – отпустим брата и сестру? Долго ли им еще томиться, слушая наши скучные беседы?

– Епископ прав, – согласился король. – Лицо духовное, ревностный христианин и сторонник клюнийцев, он не преминет завести речь о реформе. Печальная обязанность монархов в том, что им не уйти от такого разговора, ибо того требует их положение. Не будь я королем, тотчас ушел бы шататься по городу с моими сильфидами. Бери свою фрейлину и отправляйся на прогулку, Ноэль, это самое лучшее, что я могу предложить моему брату и его сестре. Но не советую бродить дотемна: как только сгущаются сумерки, город отходит ко сну, а двери дворца запираются на засовы. Впрочем, если вы громко крикнете свои имена, вас впустят: стража будет предупреждена.

Коротко поклонившись, Ноэль и Агнес вышли из королевских покоев. Придворные, уже зная, кто эти двое, увидев их, расступались в стороны. Медленно проходя мимо них и отвечая на приветствия, Ноэль ловил на себе любопытные взоры дам, Агнес – внимательные взгляды мужчин. Одна из фрейлин усерднее всех сделала реверанс и так посмотрела на молодого графа, обворожительно улыбнувшись при этом, что он не мог пройти мимо, не остановившись. Конечно же, Ноэлю не следовало так поступать, поскольку он шел с дамой; извинением ему служило то, что дама была его сестрой.

– Сеньор, надо думать, скоро вернется и не преминет уделить небольшое внимание придворному обществу короля Генриха, которое я берусь ему представить, – дерзко проговорила фрейлина, пожирая рыцаря глазами.

– Фрейлейн так смела, что не думает об обиде, которую она может нанести своим заявлением моей спутнице? – ответил Ноэль. – Что, если она вызовет вас на поединок?

– Меня? Но почему? – не гася улыбки, удивленно спросила незнакомка.

– Согласно правилам этикета, женщина должна вначале заговорить с дамой, а уж потом, если та позволит, с ее кавалером.

– О, герр граф знаком с придворным этикетом? Представьте, и я тоже. Мы многое переняли у франков. До короля Гуго Капета они не отличались галантностью; сейчас европейские дворы учатся у французского двора. У королевского, разумеется, речь не идет о вассалах короны.

– Тогда, признаюсь, я в некотором замешательстве относительно вашей особы…

– Все объясняется просто, – сверкнула фрейлина глазами и перевела их на Агнес. – Я никогда бы не посмела нарушить этикета, если бы не знала, что дама рядом с вами – ваша сестра.

– А ты мастерица болтать, светлоокая русалка, – рассмеялась Агнес. – Научишь и меня этому?

Незнакомка удивленно вскинула брови:

– Разве женщину требуется учить такому искусству?

– Представь себе, милочка, если эта женщина никогда не бывала при дворе.

– Где же она была все это время? Если не жила в лесу, то, верно, в своем замке?..

– Нет, русая дева! Верхом на коне, с копьем в одной руке и мечом в другой – вот где я была. Конь был моим братом, земля – матерью, а ветер – отцом. Довольна ли ты таким ответом?

– Не знаю, что и сказать… – проговорила фрейлина. Вдруг в ее голосе послышались нотки восхищения. Ее взгляд, на мгновение потухнув, вновь загорелся. – Хотите поболтать? – внезапно спросила она и, увидев кивок, продолжила: – Я буду ждать вас… и вашего брата, – прибавила она, бросив на Ноэля многообещающий взгляд. – Меня зовут Гертруда, я живу в этом замке.

– А меня…

– Я знаю. Мне даже известно, что вы дочь тульского епископа, а ваш спутник – брат нашего короля.

– Черт возьми, вот так двор! – громко воскликнула Агнес, и от этого голоса у фрейлин вытянулись лица, а у мужчин зачесались затылки. – Как тебе нравится, Ноэль! Едва мы появились, о нас с тобой уже всё знают.

– Такова придворная жизнь, – мило улыбнулась фрейлина. – Я посвящу вас во все ее тонкости, как только мне представится такая возможность.

– Договорились, милая, по рукам! – И Агнес протянула свою руку.

У Гертруды округлились глаза. Но не оттого, что у дочери епископа повадки мужчины, а от вида ее ладони. Она даже отшатнулась, представив себе, как эта ладонь, упаси бог, ложится ей на горло. Боже, да у нее палец – что рукоять меча!