Текст книги "Московские легенды. По заветной дороге российской истории"

Надписи на этих колоколах лишний раз подтверждают, что Казанская Богоматерь считалась в царской семье святой покровительницей новой династии и первого ее царя Михаила Федоровича. Царь Михаил имел полное право считать так, потому что его избрание было прямым следствием событий, освященных ее чудесным покровительством.

Место для нового царского храма было выбрано очень удачное по многим соображениям. Скорее всего, примером для его избрания послужил храм Василия Блаженного – память победы над Казанским ханством и величия царя Ивана Грозного, поставленный вне стен Кремля на самой многолюдной площади города, на Великом торге, для всенародного почитания и прославления святых, во имя которых он был сооружен, и храмоздателя.

Царь Алексей Михайлович. Парсуна

Совершенно логичным было решение храм новой династии строить также на главной площади.

Архитектор, возводивший Казанский собор, Обросим Максимов – ученик строителя стен и башен Белого города Федора Коня – гениально разрешил поставленную перед ним задачу. Он не стал строить махину, превосходящую Василия Блаженного по размеру, не стал еще более усложнять формы храма и, главное, отказался от идеи прямого и открытого соперничества.

Максимов поставил Казанский собор не в центре Торга, что представляется наиболее выигрышным местом для храма, но в дальнем от собора Василия Блаженного углу. Зритель не мог видеть их одновременно и сравнивать, а должен был рассматривать по отдельности. При таком осмотре каждый храм представал перед зрителем, раскрывая свои оригинальные черты, свою оригинальную красоту.

У некоторых авторов, утверждающих, что Казанский собор поставили на пустом, не занятом постройками месте, в подтексте явно звучит намек: воткнули, мол, где нашелся пустырь. Однако это совсем не так: под царский храм очистили бы любой участок; дело в том, что Обросим Максимов, московский зодчий XVII века, был талантливым архитектором и замечательным градостроителем. Его градостроительное решение угла Красной площади и Никольской улицы так точно и выразительно, что вот уже более трех веков ни у кого не вызывает сомнения.

Казанский собор был построен Максимовым в стиле так называемого «огненного храма», такие храмы начали строить лишь в последние годы XVI века. Известный историк архитектуры Г.Я. Мокеев считает, что зодчим этих храмов был Федор Конь. В Москве их было возведено всего три-четыре: Николы Явленного на Арбате, старый собор Донского монастыря (не сохранился), церковь Троицы в селе Хорошеве, может быть, еще какие-то, о которых не сохранилось сведений. Но надо отметить то обстоятельство, что ни на Большом Торге, ни в окрестных улицах и переулках ни одной подобной церкви не было.

Поднятый на высоком фундаменте, новый Казанский собор возвышался над прилегающей к нему площадью Торга, рядами и постройками Никольской улицы. К его входу вела широкая лестница из белого камня. Эта лестница создавала впечатление общей устремленности храма ввысь. Лестница переходила в широкую открытую паперть-гульбище, охватывающую собор со стороны площади и Никольской улицы. Над гульбищем поднимались стены с белыми колоннами-капителями, делившими плоскость стен на три узкие полосы. По крыше храма шли два ряда крупных кокошников и между ними еще два ряда более мелких. А уже из этой массы кокошников поднимался белый столп барабана единственной главы храма с сияющим золотом куполом.

16 октября 1636 года собор был освящен патриархом Иоасафом. На освящении присутствовал князь с семьей, высшие вельможи, вокруг храма собралось великое множество народа. В собор был перенесен из Введенской церкви чудотворный образ Казанской Божией Матери. По преданию, чудотворную икону из Введенской церкви до нового собора нес князь Дмитрий Пожарский.

Одновременно со строительством Казанского собора была перепланирована и благоустроена площадь перед ним. Площадь и Никольская улица до этого имели деревянные мостовые из круглых бревен, положенных поперек. Езда по ним сопровождалась тряской и, по отзывам современников, была мучительной. После постройки собора площадь была замощена тесаными бревнами, и теперь, как сказано в летописи, она стала «аки гладкий пол». Такой же «гладкий пол» был уложен от Воскресенских ворот до Лобного места. Замощенную улицу в XVI–XVII веках часто называли мостом. Мост на Торгу из тесаных бревен в народе стали называть Красным, т. е. красивым, хорошим, а затем и всю площадь – Красной. В документах название Красной площади начинает встречаться с 1660-х годов. Это означает, что к тому времени название стало общепризнанным.

Казанский собор занял особое место среди московских храмов. Он пользовался исключительным вниманием царской семьи. Крестные ходы 8 июля – в память явления Казанской иконы и 22 октября – в память освобождения Москвы происходили с особой торжественностью, в них обязательно принимали участие царь, царская семья, придворные и высшие вельможи. Порядок, чин, размещение участвующих в процессии подчинялись строгим правилам.

Царский крестный ход в Казанский собор из Кремля и от него в Кремль, кроме церковного молитвенного значения, приобретал явный политический оттенок: размещение участников в процессии отражало существовавшее на это время положение при дворе того или иного вельможи.

Участие царя в крестном ходе с Казанской иконой способствовало усилению, как говорили тогда, «народной любви» к нему. Поэтому наследовавший трон сын Михаила Федоровича царь Алексей Михайлович проявлял еще большее усердие в почитании чудотворного образа. Если Михаил Федорович иногда пропускал крестный ход 8 июля на так называемую летнюю Казанскую и обязательно присутствовал только на обедне зимней Казанской 22 октября, то Алексей Михайлович считал для себя обязательным присутствие, как отметила летопись, «неотступно у всех праздников». Кроме того, он стоял не только обедню, но и вечерню кануна и всенощную праздника.

К.А. Вещилов. Аввакум в Казанском соборе. Картина. Воспроизведена на открытке 1916 г.

Сам Казанский собор, являясь фактически царским, придворным (в некоторых документах его называли «теремным», то есть домашним храмом), также находился под властным контролем государя, который использовал его для осуществления влияния на церковную жизнь, ставя туда своих священников.

В Казанском соборе берет начало драма церковного раскола в России, роковое влияние которого на жизнь народа и страны сохраняется до нашего времени.

В 1640-е годы при царе Алексее Михайловиче, выказывавшем интерес к просвещению и нововведениям во всех областях государственной и частной жизни, сложился кружок из нескольких кремлевских священников и молодых бояр, разделявших его стремление к преобразованиям. Они называли себя «ревнителями благочестия» и доказывали необходимость реформирования церковных служб, чтобы сделать их более понятными для народа и тем самым усилить влияние на него церкви, а также считали нужным принять некоторые законы, повышающие статус духовенства.

В кружок «ревнителей благочестия» входили духовник царя Стефан Вонифатьев, ближний боярин Федор Ртищев, священник-ключарь Успенского собора Иван Неронов, талантливый проповедник и писатель протопоп Аввакум и другие. Для успешной проповеди своих взглядов им нужна была кафедра, и не было в Москве лучшей кафедры, чем Казанский собор. Формально назначение священника зависело от патриарха, и царь обращается к нему с ходатайством за Ивана Неронова, в котором, кроме прочего, содержится и оценка выгодного местоположения Казанского собора. «Да поставлен будет, – пишет царь о Неронове, – протопопом к церкви Пречистыя Богородицы Казанские, яже посреди царствующего града на Красной площади, того ради, яко та церковь посреди торжища стоит и мног народ по вся дни непрестанно в ней бывает, да слышаще учение его сладкое народ отвратят сердце своя от злых обычаев и навыкнут добрых дел».

Неронов был назначен протопопом Казанского собора. Он ввел в практику проповеди – «речи с толкованием», к росписи храма добавил надписи – краткие изречения христианских истин – «поучительные словеса» и, как пишет современник, «мног народ прихождаху… в церковь отовсюду».

Но в окружении царя Алексея Михайловича появился новый, более жесткий церковный реформатор – митрополит Новгородский Никон, ставший позже патриархом. Сначала он вошел в кружок «ревнителей благочестия», затем повел против его членов интриги. По его навету была осуществлена расправа над «ревнителями благочестия», они были изгнаны из Казанского собора, многие подверглись пыткам и казням. Все это описано в известном «Житии протопопа Аввакума, им самим написанном».

Будучи публичной кафедрой духовной церковной реформы, Казанский собор также неоднократно становился местом публичной демонстрации гражданских политических акций.

Подчеркнутым вниманием к святыням Казанского собора, частым посещением служб в нем пыталась найти поддержку народа в своих претензиях на власть царевна Софья Алексеевна.

За иконой в Казанском соборе было обнаружено и прочитано народу «подметное письмо», послужившее началом Стрелецкого бунта.

У Казанского собора произошло событие, которое стало первым решительным шагом Петра I к трону. 8 июля 1687 года на летнюю Казанскую состоялся традиционный крестный ход. Нести икону взяла царевна Софья, имевшая титул «правительницы» при малолетних братьях-царях, но пятнадцатилетний Петр, заявив, что он царь, потребовал от сестры передать икону ему, а самой покинуть процессию. Она отказалась, тогда Петр ушел с площади. Это было объявлением открытой борьбы, завершившейся свержением Софьи.

Но было бы совершенно неправильно сводить роль Казанского собора к арене политических интриг и борьбе амбиций. Они захватывали сравнительно небольшой круг.

Зато постоянной и всенародной оставалась память о том, что собор возведен в честь народной победы, и таким же непреходящим и всенародным было почитание его святыни – чудотворной иконы Казанской Божией Матери, хранительницы каждого человека и всей России. Об этом и молитва ей:

«Со страхом, верою и любовью припадающе пред честною иконою Твоею, молим Тя: не отврати лица Твоего от прибегающих к Тебе, умоли, милосердная Мати, Сына Твоего и Бога нашего, Господа Иисуса Христа, да сохранит мирну страну нашу…»

Широко расходились вести о чудесах, явленных иконой Казанской: исцелениях, исполнении желаний. Священники Казанского собора вели летопись этих чудес. В соборной библиотеке, среди прочих, хранилась рукопись «Сказание о чуде от иконы Казанской Божьей Матери», которая, кроме того, что служит свидетельством о чуде, является выдающимся произведением древнерусской словесности, известном по курсам древнерусской литературы под названием «Повесть о Савве Грудцыне».

«Повесть о Савве Грудцыне» написана в середине XVII века и современна событиям, в ней описанным.

«Хощу убо вам, братие, – начинает рассказ неведомый автор повести, – поведати повесть сию предивную, страха и ужаса исполнену и неизреченного удивления достойну, како человеколюбивый Бог долготерпелив, ожидая обращения нашего, и неизреченными своими судьбами приводит ко спасению».

Герой повести – личность историческая. «Торговые люди» – Грудцыны-Усовы принадлежали к богатому купечеству, имели звание «лучших людей», они часто упоминаются в документах конца XVI–XVII веков. Действие повести происходит в первой половине XVII века, автор точен в описании исторических событий, правильно называет имена их участников – боярина Шеина, стольника Воронцова, боярина Стрешнева и других, указывает существовавшие в действительности адреса. Так, например, адрес места жительства Саввы в Москве «на Устретенке в Земляном городе в Зимине приказе в дому стрелецкого сотника именем Якова Шилова» подтверждается городскими переписями того времени: действительно, был на Сретенке дом сотника Шилова, действительно, размещался там полк, или, как его еще называли, приказ, стрелецкого головы Зимы Волкова.

Так вот, на таком достоверном фоне разворачивается действие «предивной» повести.

Сюжет повести таков. Савва влюбился в жену друга своего отца купца Бажена и возжелал ее. Страсть его была такова, что он подумал: «И егда бы кто от человек или сам диавол сотворил ми сие, еже бы паки совокупитеся мне с женою оною, аз бы послужил диаволу». И тут он увидел юношу, бегущего к нему (дело происходило в поле за городом) и махающего рукой: мол, подожди.

Юноша заговорил с ним ласково, сказал, что знает его родню и готов ему во всем служить и помогать. Савва открыл ему свое желание. Юноша говорит ему: «Могу исполнить, что желаешь, если ты подпишешь, что отрекаешься от Христа и готов служить диаволу». Савва подписал.

Желание купеческого сына исполнилось. Затем бес (а этот юноша был бесом) стал исполнять и другие желания Саввы: сделал его воинским начальником, обратил на него благосклонное внимание царя.

Но вот некоторое время спустя Савва разболелся, «и бе болезнь его тяжка зело, яко быти ему близ смерти», а помощи от Бога, поскольку он продал душу диаволу, Савва получить не мог. Он страдал, сильно «умученный». Вдруг хозяин дома, в котором он жил, слышит, что больной вроде с кем-то говорит, и спрашивает: «Что ты во сне увидел? С кем говорил?»

На что Савва ему ответил, обливаясь слезами, что увидел он явившуюся к его одру светолепну жену и понял, что это была Богородица. Она спросила его, о чем он скорбит. Савва ответил, что скорбит о том, что прогневил Господа – подписал диаволу бумагу. На что Богородица, видя его раскаяние, дала обещание умолить Сына Своего, чтобы Он простил Савву, и помочь вернуть от диавола собственноручное Саввы рукописание, но Савва должен исполнить то, что она повелит. Повеление же ее было таково: «Егда убо приспеет праздник явления образа Моего, яже в Казани, ты же прииди во храм мой, иже на площади у Ветошного ряду; и аз пред всем народом чюдо явлю на тебе».

Хозяин, сотник, доложил о видении своего постояльца царю, и царь милостиво разрешил принести болящего на праздник в собор.

«Егда же бысть праздник Казанския Богородицы июля осмаго дня, – рассказывается в повести, – тогда бо бысть крестное хождение до церкви тоя Казанския Богородицы со святыми иконами и честными кресты… В том же крестном хождении бысть великий Государь царь и великий князь Михаил Федорович, и священный патриарх со всем освященным собором и множество вельмож. И абие повелевает царь принести болящего Савву до церкви тоя. Тогда же, по повелению цареву, принесоша болящего оного до церкви Казанския Богородицы, скоро на ковре, и положиша его вне церкви в преддверии.

И егда же начата литоргисати (служить литургию. – В.М.), тогда нападе на больного Савву дух нечистый, и нача зле мучити его диавол. Он велием гласом вопия: «Помози, ми, Госпоже Дево, помози ми, Всецарице Богородице!», и егда же начаша херувимскую песнь воспевати, тогда возгреме яко гром и бысть глас глаголющ: «Савво, востани и гряди семо во храм мой!» Он же воспрянув с принесенного ковра, якобы никогда не скорбел, и скоро притече во храм той, паде ниц пред образом Пресвятыя Богородицы Казанския, моляся со слезами. Тогда же низпаде от верху округа церковнаго богоотменное оное писание, яже дади Савва диаволу, все бо заглажено, яко же бы никогда не писано. Еще же повторяя глас бысть: «Савво, се твое рукописание, яже ты писал еси, и исполни заповеди моя и к тому не согрешай!»… Тогда же слышав царь и патриарх и все предстоящие вельможи, и видевши таковое преславное чудо, благодариша Бога и Пречистую Его Матерь…»

Савва вернулся домой совершенно здоровый. Спустя малое время он раздал свое имение церкви и нищим и постригся в иноческий чин в Чудовом монастыре. Он «поживе лета довольна, ко Господу отъиде с миром; и погребен бысть в том монастыре».

В царствование Петра I с переводом столицы и двора из Москвы в Петербург Казанский собор утратил свой придворно-политический статус, но оставался одним из наиболее посещаемых московских храмов.

К концу XVIII века забылось, что храмоздателем Казанского собора был Михаил Федорович. И в народной памяти, и в исторической научной литературе как несомненный и общепризнанный факт утвердилось мнение, что строителем Казанского собора был князь Д.М. Пожарский. Даже такой серьезный ученый историк и архивист, как А.Ф. Малиновский, в работе 1820-х годов «Обозрение Москвы» утверждает: «Казанский собор построен боярином князем Дмитрием Михайловичем Пожарским по случаю незабвенного для Москвы и для всей России происшествия». При этом Малиновский основывался на бывшей в его распоряжении литературе о Казанском соборе. Но не подвергая сомнению факт строительства собора Пожарским, он в то же время опровергает достоверность другой народной легенды: «Прежде многие думали, что тут (в соборе. – В.М.) похоронен храмоздатель князь Пожарский, но теперь известно уже, что прах его покоится в Спасо-Евфимьевском монастыре, где издавна погребались его предки».

В современных работах, как правило, строителем Казанского собора также называется князь Пожарский, таким образом, народная молва вопреки фактам восстанавливает историческую справедливость: мемориальный памятник (а Казанский собор является таковым) должен вызывать в памяти прежде всего образ того или тех, в честь которых он поставлен, а не того, на чьи деньги его строили.

В Отечественную войну 1812 года с новой силой и с новым значением зазвучали имена Минина и Пожарского. Они были произнесены в первом же обращенном к народу императорском манифесте, извещавшем о вступлении наполеоновских войск в пределы России, в котором император Александр I выразил уверенность в том, что враг найдет «на каждом шаге верных сынов России, поражающих всеми средствами и силами», «встретит в каждом дворянине Пожарского, в каждом гражданине – Минина».

В петербургском Казанском соборе перед иконой Казанской Божией Матери молился перед отъездом в армию назначенный главнокомандующим всех русских войск М.И. Кутузов.

Площадь перед московским Казанским собором всегда была многолюдна. У ограды располагались «скамьи и шалаши» с торговлей разными съестными товарами, предлагали свой товар разносчики – квас, сбитень, пирожки. Торговля была оживленной, потому что здесь пролегали пути и на Красную площадь, и в Кремль, и в Зарядье, и в Замоскворечье.

С началом войны народу у Казанского собора не стало меньше, но переменились характер толпы и ее настроение, постоянно был полон народом и храм.

За собором находилась губернская типография, в которой печатались сообщения из армии, распоряжения московского губернатора Ростопчина и тут же раздавались народу. Люди на площади ожидали этих сообщений, которые тотчас вызывали оживленные обсуждения, замечания, вопросы. На ограде собора вывешивались лубочные листы о войне: «Крестьянин Иван Долбило», «Французы под конвоем бабушки Спиридоновны», «Беседы бывшего ратника московского мещанина Карнюшки Чихирина о доблести русского воина» и многие другие.

В ночь на 1 сентября 1812 года, накануне вступления Наполеона в Москву, архиепископ Московский Августин по приказу губернатора Ростопчина выехал из Москвы во Владимир, увозя московские святыни – Владимирскую икону Божией Матери и Иверскую. Казанская икона пока оставалась в храме. Лишь 2 сентября, когда французские войска уже входили в город, икону вынесли из собора; сначала ее укрыли в доме протоиерея Сергия, а затем увезли из города. В статье священника Радугина, опубликованной в 1862 году, приводятся воспоминания неназванного мемуариста о том, как были вывезены Августином Владимирская и Иверская иконы, но поскольку обстоятельства и детали его выезда из Москвы хорошо известны и не соответствуют этому рассказу, то очевидно, что здесь речь идет о другой святыне – видимо, о Казанской иконе.

Икону погрузили в дорожную карету, рассказывает мемуарист, и «полетели вскачь к Крестовой заставе, думая настичь обоз с церковным имуществом; но у Сухаревой башни были остановлены врагами, предупредившими их и загородившими выезд из столицы. Чтобы не остаться в плену, надобно было повернуть лошадей назад и искать другого выезда. Сначала думали было пробраться к Калужской заставе, в которую проходили русские войска; но, повернув на Яузу, направились в Рогожскую заставу, где была страшная давка от множества экипажей и народа, спешившего выехать из Москвы».

Следуя за армией, карета с Казанской иконой Божией Матери оказалась под Тарутиным, где Кутузов разворачивал лагерь русских войск.

Во время своего пребывания в Москве французы ограбили Казанский собор, но он не был разрушен. Площадь перед ним завалило грудами кирпичей от взорванной Никольской башни.

12 октября последние французские части ушли из Москвы, в тот же день была совершена служба в сохранившемся Страстном монастыре. В первых числах ноября в Москву возвратился архиепископ Августин со святынями. 1 декабря по Китай-городу прошли крестные ходы, во время которых Августин освящал краплением воды Москву: «…древний благочестивый град сей, богоненавистным в нем пребыванием врага нечестивого оскверненный». Среди других храмов был освящен и Казанский собор.

В XIX веке собор не раз ремонтировали, перекрывали крышу, перестраивали. В результате перестроек он лишился кокошников у основания главы, было разобрано шатровое покрытие колокольни.

В XIX веке Торговые ряды из Воскресенского проезда были убраны, осталась только торговля с лотков и вразнос. Но кроме торговцев здесь появились люди новой профессии, порожденные развитием бюрократии. О них рассказывает в своих мемуарах «Из жизни торговой Москвы» московский купец И.А. Слонов.

«У Воскресенских ворот, – пишет он, – около здания Губернского правления, с незапамятных времен находилась сутяжная биржа стряпчих, приказных и выгнанных со службы чиновников, занимавшихся писанием разных доносов, ябед и прошений для неграмотного, темного люда.

В простонародье такие лица известны под названием «аблакатов от Иверской». Все они поголовно алкоголики, с опухшими лицами и красно-сизыми носами.

«Аблакат», найдя на улице клиента, приглашал его следовать за ним в трактир «Низок». Там за косушку водки, выслушав клиента, он писал ему такое витиеватое прошение, что понять написанное нельзя было не только постороннему человеку, но оно часто было непонятно и самому автору…»

«Аблакат от Иверской» был настолько характерной и яркой фигурой купеческой Москвы сороковых – семидесятых годов XIX века, что А.Н. Островский вывел его в первой своей комедии «Свои люди – сочтемся». Этот отставной стряпчий Сысой Псоич Рисположенский играет в сюжете комедии заметную роль.

Еще описи XVII века неизменно отмечают торговлю съестным у ограды Казанского собора: «Стоят у той ограды скамьи и шалаши и торгуют яблок и восчаными свечами и иными съестными товары». С XVII же века идет и обычай приносить сюда первые плоды урожая. В судебных документах конца XVII века сохранилось дело о беззаконном торге «новой редькой» торговцем Огородной слободы Ивашкой Феоктистовым. Его обвинили в том, что он не представил до того, как торговать «новой редькой» у Казанского, свой товар «великому государю вверх». Огородник оправдывался, что он носил редьку во дворец, да у него не купили, это дело расследовали, и в конце концов Ивашке пришлось платить штраф.

XX век, принесший русскому православию – вере, церкви и верующим – тяжкие испытания, начался страшным и пророческим исчезновением подлинной чудотворной Казанской иконы Божией Матери из ее обители – Богородицкого монастыря в Казани.

Утром 29 июня 1904 служители обнаружили, что из монастырского собора исчезли две иконы: чудотворная Казанской Божией Матери и Нерукотворный образ Спасителя.

Полиции удалось обнаружить непосредственных похитителей – двадцативосьмилетнего крестьянина Варфоломея Стояна, он же Чайкин, и тридцатилетнего крестьянина Комова, а также их сообщников – сожительницу Чайкина и ее мать, которые обвинялись в укрывательстве похищенного, ювелира, купившего золото и жемчуг с окладов икон, и церковного сторожа, который, возможно, содействовал похищению.

Главное желание следователей, игуменьи монастыря, духовных и светских властей заключалось в том, чтобы вернуть святыни. Но сожительница Чайкина, ее малолетняя дочь и мать показали на суде, что они видели, как Чайкин разрубил иконы на мелкие щепки и сжег их в печи, при обыске в печи были найдены четыре обгорелые жемчужины, грунтовка с позолотой, два гвоздика, 17 петель, которые, по показаниям монахинь, находились на бархатной обшивке иконы. Сам Чайкин во время следствия отрицал уничтожение им икон, чтобы не отягчать свою вину еще и богохульством, после же приговора признался в этом.

Чайкин представлял собой характерный тип, с которым русскому православию предстояло встретиться в недалеком будущем. Следствие обнаружило еще ряд совершенных им церковных ограблений, правда, он сдирал с икон драгоценные ризы, самих же образов не похищал, что характеризовало его как заурядного уголовника. Между тем он старался представить себя публике «политиком», социалистом, убежденным атеистом, объясняя уничтожение икон тем, что ему «…ужасно хотелось тогда доказать всем, что икона вовсе не чудотворная, что ей напрасно поклоняются и напрасно ее чтят, что… сожгу ее и никакого не случится чуда: сгорит – и все».

После приговора Чайкин сидел в Шлиссельбургской каторжной тюрьме. Следствие по поиску икон продолжалось и после приговора. У следователей не было уверенности в том, что они уничтожены: Чайкин путался в своих показаниях, в уголовном мире ходил слух, что иконы были проданы. Древние иконы имели спрос у коллекционеров, их скупали старообрядцы, поэтому следователи сомневались в том, что Чайкин мог своими руками уничтожить иконы, цена которых превышает цену их оклада. В 1930-е годы прошел слух, будто Казанская икона Божией Матери была продана за границу.

Во время октябрьских боев 1917 года Казанский собор оказался свидетелем и в некотором роде местом действия главного эпизода боев – штурма Кремля: у собора поставили орудие, которое прямой наводкой било по Никольским воротам.

Обстрел Никольской башни стал первым случаем осквернения и разрушения православных святынь коммунистами: пострадал надворотный образ святителя Николая, почитаемый в Москве чудотворным за то, что при взрыве французами в 1812 году Никольской башни остался неповрежденным.

В праздник 1 Мая 1918 года (в тот год он пришелся на Страстную среду) Красная площадь стала центром торжеств. Было организовано мощное «общенародное» шествие, здания на площади, стены Кремля задекорировали красными флагами и лозунгами.

В.Д. Бонч-Бруевич в статье «Первое мая и В.И. Ленин» описал это празднество:

«Рабочий класс революционной России впервые держал власть в своих собственных руках. Никогда нигде на всей нашей планете еще не было празднования Первого мая при таких неожиданных обстоятельствах… Все районы были на ногах, и великими потоками лилась человеческая стихия на Красную площадь под стены древнего Кремля, где теперь вытянулся громадный фронт братских могил борцов революции, погибших в первых кровавых боях Октября во время вооруженного восстания в Москве, во время первых битв нашей Гражданской войны.

Мы все, ответственные работники, конечно, были в рядах демонстрантов-рабочих и шли каждый со своим районом или со своей организацией. Я шел с организацией рабочих и служащих Кремля. Пройдя мимо трибуны, где назначенные от правительства товарищи с Л.Д. Троцким и Я.М. Свердловым во главе принимали демонстрацию, я отделился от рядов демонстрантов и присоединился к рядам правительства, собиравшегося на трибуне. Мне хотелось поделиться впечатлениями с Владимиром Ильичем, и я знал, что он наверное сейчас находится на Кремлевской стене, откуда он хотел посмотреть на всю демонстрацию. Его выступление на площади должно было совершиться несколько поздней, когда демонстранты подойдут и займут площадь.

Я пришел в Кремль и поднялся на Кремлевскую стену, с которой когда-то Наполеон смотрел на пожар Москвы.

Владимир Ильич радостный ходил по широченному проходу стены, часто останавливаясь между ее зубцами, и смотрел пристально на площадь.

Я подошел к нему.

– Вы шли с демонстрантами? Я видел вас… – встретил меня Владимир Ильич, весело и юно смотря поблескивающими глазами.

– А как же? – ответил я ему. – Первого мая мы все должны быть там…

– Это хорошо, это верно! – одобрил Владимир Ильич. – Не надо отрываться от масс, несмотря на всю занятость. Самое важное – не потерять постоянную связь с массами. Надо чувствовать жизнь масс…»

Затем Ленин спустился со стены, вышел на площадь и произнес краткую речь.

Торжества продолжались весь день, ораторы сменяли один другого. Конечно, никто им возражать не смел. Но к вечеру произошло неожиданное. Вот как об этом рассказывает современник Н.П.Окунев в своем дневнике:

«Первого мая к вечеру огромное красное полотнище, закрывавшее изъяны, причиненные Никольским воротам во время Октябрьского переворота, когда была разбита икона Николая Чудотворца, порывом ветра было разорвано, и таким образом ясно обнаружилось как раз то место, где скрывался под красной тканью образ. На другой день собралась к воротам огромная толпа людей, видевшая в этом чудо. По требованию верующих был совершен из Казанского собора к Никольским воротам крестный ход, и там отслужен молебен. А затем явились конные стражники и разогнали всех, сделав даже несколько выстрелов, к счастью, в воздух».

Явление иконы Николая Чудотворца было воспринято как знак. По всем московским приходам заговорили об общем крестном ходе к Никольским воротам. Крестный ход состоялся 22 мая. Репортер газеты «Новая жизнь», явно настроенный к нему враждебно, невольно создает грандиозную картину:

«С утра улицы Белокаменной переполнены народом. Со всех концов, от всех сорока сороков церквей по направлению к Красной площади движутся процессии молящихся, развеваются, сверкая на солнце, тысячи хоругвей, несется торжественное церковное пение. У Никольских ворот, где на днях наблюдалось «чудо», совершается непрерывная церковная служба. Десятки тысяч фанатизированных женщин наполняют Красную площадь, толпясь у могил жертв революции. Поражает обилие интеллигенции: масса вылощенных лиц в котелках, студентов в кителях, дам в шляпах. Подавляющее большинство – серая мещанская пыль, озлобленная, угрюмая, полная ненависти ко всем и ко всему».

Репортер не говорит, по понятным соображениям, что все же большинство крестного хода составляли пролетарии – рабочие, работницы, солдаты, крестьяне.