Текст книги "Не требуя награды"

Борис Назаров, Владимир Назаров
Не требуя награды

© Назаров Б.А., наследники, текст, 2021

© Назаров В.Б., текст, 2021

© Оформление. Издательство «У Никитских ворот», 2021

* * *

Предисловие

Борис Александрович Назаров (8 декабря 1921 года – 15 марта 1965 года) принадлежит к поколению, опаленному войной. Она до боли обожгла, но и закалила этих людей, воспитав в них мужество, целеустремленность и упорство, а главное – неистребимую жажду жизни. Такими они запомнились – молодыми победителями, спешившими все делать с полной отдачей.

Детство и юность прошли в Москве, у Покровских ворот. Родители Бориса Александр Федорович и Мария Викентьевна сочетались браком в 1920 году, вскоре после возвращения главы семьи из германского плена, где он провел без малого пять лет. Молодой семье выделили жилье в общей квартире. Трехэтажный особняк в Барашевском переулке, до революции принадлежавший церковному приюту, уютно пристроился в глубине маленького дворика между двумя старинными храмами – Введенским и Воскресенским. После рождения второго сына, Владимира, в 1923 году Назаровы там же получили еще одну небольшую комнату. Коммуналка жила дружно, соседи всегда готовы были присмотреть за ребятами, пока родители работали, – обычное по тем временам дело.

В расположенную неподалеку школу братья ходили по шумной и многолюдной Покровке (с 1940 по 1992 год улица Чернышевского). Это была Москва, одновременно патриархальная и новая, с извозчиками и трамваями, со множеством не закрытых пока церквей и то тут, то там проглядывающих следов старого, дореволюционного быта. И рядом – Дом пионеров, спортивные секции, кружки ДОСААФ. Таким полюбил Борис родной город и на всю жизнь сохранил ему верность.

Учился он хорошо, особенно увлекался историей и литературой. Книги брал в библиотеке, обменивался прочитанным со сверстниками, а что-то покупали родители, дарили друзья. В те небогатые годы книга действительно была лучшим подарком. Со временем сложилась своя прекрасно подобранная библиотека, которая и по сей день радует великолепными изданиями советских времен. Приключения, фантастика, Майн Рид, Дюма, Жюль Верн, Стивенсон и многие, многие другие властители мальчишеских мечтаний были читаны-перечитаны. Не оставалась без внимания и русская классика – от Пушкина до Максима Горького и даже Есенина, в то время полузапрещенного. Любовь к литературе предопределила выбор учебного заведения для продолжения образования.

В 1939 году Борис поступил в ИФЛИ[1]1
  ИФЛИ – Институт философии, литературы и истории им. Н. Г. Чернышевского. Существовал с 1931 до 1941 года в Москве, располагался на Ростокинском проезде, 13а.


[Закрыть], но проучился там всего несколько месяцев: зимой того же года его призвали в армию. В семейном архиве сохранилась фотография, сделанная в Петергофе 30 января 1940 года. На ней он запечатлен совсем юным, в гимнастерке без погон, с артиллерийскими петлицами и в остроконечном суконном шлеме со звездой. Красноармеец времен Зимней войны. В финскую он получил боевое крещение, а в 1941-м уже командовал орудийным расчетом в Ленинграде. В составе 522-го зенитно-артиллерийского полка он защищал осажденный город-герой каждый из 872 страшных блокадных дней. Лишения, артобстрелы, бомбардировки, атаки врагов – все довелось пережить молодому бойцу. В конце 1943 года пришла печальная весть о героической гибели воздушного стрелка 765-го штурмового авиационного полка 230-й штурмовой авиационной дивизии сержанта Владимира Александровича Назарова. Сам Борис не раз был на волосок от смерти, как и в тот день, когда вражеский снаряд разорвался рядом и его накрыло взрывной волной. Остался жив, но был контужен. После госпиталя вернулся в строй и продолжал выполнять воинский долг. За себя и за погибшего брата.

В армейской газете «Защита Родины» была напечатана его первая заметка «Как я организовал взаимозаменяемость в орудийном расчете». О чем писал двадцатилетний сержант, парторг дивизиона? Конечно, о том, что волновало, заботило больше всего на свете: как лучше бить врага, как быстрее прийти к победе.

Война закончилась, и после шестилетнего перерыва надо было продолжить образование. Института, в который поступил после школы, к тому времени уже не существовало. Перед страной стояла первоочередная задача: преодоление разрухи и подъем экономики, обеспечение людей качественными товарами. В ответ на вызов времени был выбран Институт народного хозяйства имени Г. В. Плеханова. Параллельно заочно проходил курс в Московском полиграфическом, постигая азы издательской работы. Сохранившаяся с детских лет любовь к книге вылилась позже в публикацию двух серьезных учебных пособий[2]2
  Назаров Б. А. Основы издательского дела. М., 1963 г.; Назаров Б. А. Организация перевозок и снабжения литературой книготорговой сети. М., 1964 г.


[Закрыть].

В новой жизни хотелось как можно скорее наверстать упущенное – в учебе, в работе, в творчестве. Едва получив диплом, уже готовил к печати первую книгу, работал над статьями, а свой внутренний мир раскрывал в стихах. Одни публиковались в журналах, другие ложились в стол. В силу жизненных перипетий не все рукописи сохранились, но то, что осталось, помогает понять, что волновало еще очень молодого, но много пережившего человека. Романтическая лирика, стихи, проникнутые любовью к родной природе и своему городу, и, конечно, строки, посвященные боевым друзьям. Он свято чтил память тех, кто не дожил до мирных дней, и никогда не забывал фронтовых товарищей, где бы они ни жили, куда бы ни забросила их судьба.

Несколько лет подряд Борис Александрович был главным редактором Госторгиздата, позже преобразованного в издательство «Экономика». Ответственная должность, руководство большим коллективом сотрудников не оставляли много времени для работы над собственными трудами, но он продолжал писать много и в разных жанрах. В пятидесятые – начале шестидесятых были изданы книги по товароведению и вопросам виноделия, пищевой промышленности, издательскому делу и книжной торговле, написанные самостоятельно и в соавторстве. Некоторые из них переиздавались и были переведены на другие языки. Впечатления от поездок по стране и зарубежных командировок принимали форму выступлений и публикаций в прессе, находили отражение в стихах. Так родились путевые заметки о Финляндии, Северной Африке. Появлялись в периодической печати и статьи по актуальным экономическим вопросам, рецензии на книги по специальности.

Сейчас, в 2021 году, от когда-то большого, известного на всю страну и за ее пределами авторитетного издательства осталась всего пара комнат в занимаемом им раньше здании. Штат сократился до нескольких сотрудников – энтузиастов своего дела. Нет ни многочисленных друзей, ни сослуживцев Бориса Назарова. Тем ценнее воспоминания Елизаветы Владимировны Полиевктовой. В 1963 году студенткой-вечерницей факультета журналистики МГУ она пришла в Госторгиздат на должность младшего редактора. По прошествии пятидесяти восьми лет она продолжает работать в издательстве «Экономика» редактором, но уже главным. Тогда, почти шестьдесят лет назад, ей не часто доводилось пересекаться с начальством, да и прошедшие годы что-то стерли из памяти, однако впечатление о человеке сохранилось. Борис Александрович запомнился ей как руководитель, вникавший во все детали, не пропускавший неточностей и недоработок. И он же во время нередких редакционных посиделок проявлял себя как человек, наделенный чувством юмора, большой эрудит, душа компании.

Борис Назаров рано ушел из жизни. Сердце остановилось неожиданно, в разгар рабочего дня, когда он ехал на деловую встречу. Ему не было и сорока четырех. Многое из задуманного осталось только в проектах, в черновых заготовках. Наброски очерков, статей, развернутый план очередной большой книги. И стихи, так и не родившиеся, а лишь пробивающиеся на свет в виде рифмованных строк, незавершенных строф. Так получилось, что последняя статья, опубликованная незадолго до смерти – в декабре 1964 года, называлась «Темы будущих книг»…

Даже то немногое, что удалось собрать и подготовить для публикации, правдиво рассказывает о человеке из поколения молодых победителей, созидателей и романтиков. Они вызвали к жизни оттепель, они были предвестниками великих перемен будущего. И Борис Александрович Назаров был одним из них.

Когда отца не стало, мне было всего десять лет. В этом возрасте мало интересуешься рабочими делами родителей, их творческими достижениями, планами. Запоминается совсем другое. Походы на каток в Лужники, долгие лыжные прогулки в подмосковном лесу, уроки плаванья на Черном море. Будучи человеком сильным и спортивным, отец учил меня всему, что хорошо знал, любил и умел делать. Велосипед, развивающие гимнастические упражнения, летний бадминтон на даче в Кратово – без всего этого трудно представить жизнь мальчишки, и всему этому я потом учил уже своих детей. Но, пожалуй, самое главное, что перешло ко мне от отца, – это любовь к чтению, уважение к книге. Благодаря ему я с семи лет начал осваивать «Библиотеку приключений», мысленно сражаясь на рыцарских турнирах, фехтуя на шпагах или путешествуя на воздушном шаре. Безграничный литературный мир открылся для меня очень рано и влечет к себе по сей день.

Еще запомнились встречи с друзьями, которые в то время проходили преимущественно в домашних условиях. У отца был широкий круг общения, состоявший из людей разного возраста, в большинстве своем интересных и ярких. Помню его близкого друга – замечательного фотографа, были среди друзей композиторы, художники, были журналисты, коллеги. Часто виделся он с фронтовыми товарищами, кто-то приезжал из Ленинграда, кто-то жил в Москве. Мы, дети, были заняты своими серьезными делами, но кое-что из мира взрослых удавалось увидеть и услышать. Читали стихи, пели песни, авторы которых часто тут же, в компании, и находились. Обсуждали новинки кино, причем не только отечественного, но и западного: в шестидесятых железный занавес чуть приоткрылся, кто-то уже побывал «за кордоном», а что-то показывали на закрытых просмотрах в Доме журналистов, Доме кино и прочих приютах творческой интеллигенции. Тогда-то я и услышал впервые имена Жана Маре, Габена, Бриджит Бардо, Шона Коннери и многих других кинозвезд. Азартно спорили о политике, в голос, не боясь посторонних ушей. Да и чем можно было напугать молодых мужчин, большинство из которых прошли через сражения самой страшной войны? Времена были интересные: хрущевская эпоха легкой оттепели постепенно переходила во времена брежневского, еще не очень явного застоя. Хорошо доставалось всем деятелям, анекдоты и частушки сыпались как из рога изобилия. Некоторые из них по сей день актуальны, хоть и сменились политические персонажи. А еще танцевали. Здесь уж подключались сыновья и дочери. Новомодные хали-гали и особенно твист никому не давали шанса усидеть на месте. От Тамары Миансаровой до Литла Ричарда и Чака Берри – все было на виниловых пластинках или в записи на первых катушечных магнитофонах. Тогда же я, кажется, впервые услышал о «Битлз». О них говорили как о суперпопулярном феномене западной музыкальной индустрии. Память прочно удерживает счастливые картинки прошлого, лица, слова людей близких, родных.

Так случилось, что разбирать отцовские бумаги я начал уже в зрелом возрасте, когда хорошо осознавал их важность для сохранения поколенческой памяти. Какие-то издания сохранились в семейном архиве и на книжных полках, другие пришлось разыскивать в Российской государственной библиотеке. Документы же и бумаги издательства «Экономика» исчезли, их следы не удалось отыскать ни в Центральном государственном архиве трудовых отношений Москвы, ни в самом помещении редакции, ни в других учреждениях. Со стихами, которые попали ко мне в напечатанном виде, никаких проблем не возникало, а вот с теми, что остались только в рукописном варианте, были некоторые сложности. Там, где слово было зачеркнуто, заменено другим, снова зачеркнуто или написано совсем неразборчиво, я позволил себе небольшую редакторскую правку, выбирая вариант, на мой взгляд наиболее удачный. К счастью, таких мест совсем немного. Помимо стихов в сборник вошли путевые заметки о поездке по Северной Африке весной 1963 года. Специальная литература вряд ли может представлять интерес для широкой читательской аудитории, поэтому материалы такого рода в книгу включены не были.

Двадцать два стихотворения и одна журнальная статья, написанные Борисом Александровичем Назаровым. Еще одна статья и двадцать два стихотворения написаны мной, его сыном. Они появились в разные годы: и тогда, когда я был ровесником отца, и тогда, когда я стал уже на десять – двадцать лет старше, чем он. Это не сравнение и не противопоставление двух авторов, ни в коем случае не турнир поэтов. Скорее это перекличка через десятилетия, разговор двух самых близких людей. Серьезный, а иногда шутливый. Как бывало и в жизни.

Столетний юбилей отца пришелся на 8 декабря 2021 года. Эта книга – память о нем.

Владимир Назаров

Борис Назаров
Стихотворения

«Сирени весенние залпы…»

 
Сирени весенние залпы
Взрывают ограду.
Я их собрал бы
В одну канонаду.
Чтоб грохот весенний,
Рук тепло отдавая,
Небо звездами вспенил
В день девятого мая…
Стали мы седоусыми.
В том не наша вина,
Когда падали, падали бусами
Слезы на ордена.
Целовали нас женщины
Тяжело, горячо.
Мы с печалью повенчаны
Каждой складкою щек.
Но еще в нас осталась
Та любовь, что в мечтах.
От бессонниц усталость —
в глазах.
 

1963

«Кто б ни был ты – поэт или ученый…»

 
Кто б ни был ты – поэт или ученый,
Где б ты ни жил – в Иркутске иль в Москве,
Не забывай мальчишек и девчонок —
Своих друзей, седьмого класса «В».
 
 
Не все они с тобой сегодня рядом,
Но ты у каждого, как прежде, на виду.
Друзья помогут, если это надо.
Случись беда – и отведут беду.
 
 
Мальчишки, девчонки, товарищи!
Нам дружба, как песня, нужна.
Она огонек согревающий,
Без дружбы весной не весна!
 
 
Давайте, как школьники (помните?),
Забросим с делами портфель.
И в чьей-нибудь маленькой комнате
Сойдемся в субботний апрель!
 
 
Неправда, что стали мы строже,
Забыли друзей и боимся подруг.
С годами еще нам нужней и дороже
Пожатия крепкие дружеских рук!
 

«Вот моя тихая, старая улица…»

 
Вот моя тихая, старая улица,
Двор с сиренью и дом трехэтажный.
Ржавый фонарь у ворот ссутулился,
Будто ищет в камнях что-то важное.
 
 
Тот же забор дощатый —
Пусть меняет свой облик Москва,
Но на нем, как и прежде, ребята
Чертят мелом все те же слова…
 
 
О Москва, дорогая, любимая!
Я слыхал, что красив Париж,
Но твои многоснежные зимы
И весну твою с чем сравнишь?
 
 
Твои шпили подзвездных зданий,
Незабвенная Русь в куполах
Вдохновляют нас на дерзанья,
На широкий по-русски размах.
 
 
Я за то, чтоб росла ты по-новому,
Чтоб удобной была, деловой…
Первый камень, что лег в основу,
Пусть навечно сольется с Москвой.
 
 
Щербат от стрел, царапины от сабель
И пулевые сколы – все на нем.
На баррикадах он ложился в штабель,
Омыт был кровью, закален огнем.
 
 
Вот почему люблю я эту улицу,
Где стариной сквозит из-за угла.
Мне кажется, булыжник мудро щурится:
Рука веков здесь на него легла.
 

«Тебя не встретить я не мог…»

 
Тебя не встретить я не мог,
А, встретив, мог ли не влюбиться?
Ты в летнем платьице из ситца
Была похожа на цветок.
 
 
И сердце стало чаще биться,
Когда легла в мою ладонь
Рука, как маленькая птица,
Вспорхнуть готовая – чуть тронь.
 
 
Пусть в волосах моих искрится
Не первый иней. Рад я. Рад,
Что смог найти тебя, влюбиться,
Страдать в ответ на грустный взгляд.
 

Композиторам-ленинградцам

 
Прощайте, герои недавних боев!
О дружбе, рожденной в огне и блокаде,
На память оставлю я сердце свое
Здесь, с вами, в родном Ленинграде.
 
 
А песню, что хлеб заменяла и сон
И путь отыскала на фронте к солдату,
С собою возьму. Как последний патрон,
Беречь буду песню крылатую.
 
 
И где бы с бедой ни случилось сойтись,
Какая бы боль меня вдруг ни скрутила,
Дам песне я волю, она мне – жизнь.
В ней мужество ваше, и ваша в ней сила.
 
 
Прощайте герои! Спасибо за песнь,
Что пелась не праздника ради.
Я сердце взамен оставляю здесь —
С друзьями, в родном Ленинграде…
 

1955

«Не клянусь, как горец хлебом…»

 
Не клянусь, как горец хлебом,
Что люблю по-русски проще
Под московским тусклым небом
На ветру березки тощие.
 
 
Жизнь моя давно расколота
Песней северного лада.
В сентябре мне нужно золото
И шуршанье листопада.
 
 
Здесь же горы вечно зелены,
Сердце точит звон цикад.
Здесь грузинки неуверенно
На мужчин бросают взгляд.
 
 
Только ты частицу севера
Принесла с собой на пляж,
Запах пряный – мяты, клевера,
Мелодичный говор наш.
 
 
Как березка. Тонкокожие
Руки к волнам протянула.
Мне казалось, море ожило
И к груди твоей прильнуло.
 

«В голове моей улиц гул…»

 
В голове моей улиц гул,
А в ушах не то свист, не то вой.
Ветер, с кленов сорвавшись, швырнул
Мне в лицо перепрелой листвой.
Сад как пьяный дрожит. Весь в грязи.
Здесь сдружились березки с кленами.
Я бы ветви их в сердце вонзил,
Чтоб они были вечно зелеными.
Пусть в стволах их бурлит моя кровь,
Непокорная воле стихий…
Славься, жизни кипучая новь
Оголтелой весной России.
 

Голуби (Утро)

 
Летит, летит над крышами
Через Арбат к тебе
Белесая и сизая
Стая голубей.
Спускаются на зеркало
Политой мостовой,
Ерошат перья, чистятся,
Воркуют меж собой.
И ты к ним на свидание
Несешь в руке зерно.
Так утро начинается
Перед твоим окном.
 

1953

Моему сверстнику

 
Ты в боях огрубел, ты забыл первый страх —
Страх, сжимающий тело в кольцо.
Мерз в окопах, в сырых блиндажах.
Трижды смерти смотрел в лицо.
Видел землю, забывшую плуг,
Всю, как оспой, снарядами взрытую.
Знал тоску по работе мозолистых рук,
Вспоминал шелест книг, тишину позабытую.
Все казалось простым тогда.
Жизнь без лишних забот и без дальних расчетов
Проносилась, как время, в чужих городах,
Под смертельный, назойливый треск пулеметов.
Только дружбу, что с нами была в строю
И прошла через степи и горы Карпатские,
Будешь свято беречь. Так винтовку в бою
Держат намертво руки солдатские.
 

«Ты клавиши тронула гибкой рукой…»

 
Ты клавиши тронула гибкой рукой
И замерла. Тесная комната вдруг
Наполнилась солнцем, цветами, весной,
И ласково море плескалось вокруг.
 
 
И ты, обнимая банановый куст,
Бросаешь мне ласковый взгляд.
А воздух июльский душист был и густ
От зноя и звона цикад.
 
 
Потом мы бродили в аллее «Не жди» —
Так в шутку тропу наших встреч мы назвали,
Когда пожелтели сады и дожди
С деревьев листву обрывали.
 
 
Под звуки Шопена все ожило в грезах:
Дремотные пальмы и рокот прибоя,
Магнолии пряные, кактусы, розы
И небо над ними. Всегда голубое.
 

«Березы чуть гребут листвой…»

 
Березы чуть гребут листвой,
Упруги сосен паруса,
И птичий хор над головой
Настраивает голоса.
 
 
Низина чавкает. Идешь,
След закругляется в родник.
Мурашкой утренняя дрожь
Ползет за воротник.
 
 
Вдруг ахнет буро рыжий куст —
И птица вкось пошла,
Оставив в прутьях пальцев хруст
И перышко с крыла.
 
 
Ружья не надо. Здесь твой дом —
В зеленом солнечном прищуре,
В росистом воздухе густом
С преддверьем тишины и бури.
 

1963

«Упал человек в сугроб…»

 
Упал человек в сугроб
С размаху, не замедлив бег.
Сердце сковал последний озноб —
Жизнь потерял человек.
Смерть человеку послал человек
Неслучайно. Поймав в прицел,
Секунду держал, упреждая бег.
Все рассчитать сумел.
Выдох на миг затаил,
Спокойно спустил курок.
И от ста лошадиных сил
Принял в плечо толчок.
 

Поэту-флибустьеру

 
Он твой был, море! Твой поэт.
Рука, привыкшая к перу,
Умела вскинуть пистолет
И парус ставить на ветру.
 
 
Не позавидуешь. Земля
Лишь снилась. За крутым бортом
Под жохлым флагом корабля
И родина, и дом.
 
 
Как флибустьер, знал все моря.
В портах любых широт,
Где б ни бросали якоря,
К нему спешил народ.
 
 
Обряд таинственный свершив,
Забыв молитвы и кинжал,
Он слова песенный разлив
С собой в таверны брал.
 

«Видит телега обозные сны…»

 
Видит телега обозные сны:
Скрипучие версты, лошажий бег.
Разбитая, ждет наступленья весны,
Уткнувшись оглоблями в снег.
Была она незаменима
В любом пути, в любых делах
И, долгу верная, всю зиму
Руки хозяина ждала.
Простор дорожный был нетесен,
Немало странствовать пришлось.
И знала много грустных песен
Под дегтем сношенная ось —
Про скорбь людскую, зло стихии,
Про удаль стриженых детин
И о красавице России
В мильонах тощих десятин.
Теперь она в полях все реже
Скрипит в четыре колеса.
Забыт тяжелый век тележий,
Век кнутовища, век овса.
И нет давно тех сиротливых,
Лаптями выбитых дорог.
По всей стране, как рек разливы,
Асфальт широкой гладью лег.
Но ждет еще свой час телега,
Пусть дни ее и сочтены.
Она своим скрипучим бегом
Оповестит приход весны!
 

Блиндаж

 
Здесь шел когда-то бой. Я отыскал блиндаж —
Бревенчатая грудь его рассечена снарядом,
Осколки в ребрах. Это наш
Последний был рубеж под Ленинградом.
К нему по целине протоптана дорога.
Сюда приходят часто, как в музей,
Чтоб посмотреть, своей рукой потрогать…
И памятью почтить отцов и сыновей.
Тут пулемет стоял – тяжелый, неуклюжий,
Но знала горемычная пехота,
Что обладал он силою недюжей,
Всегда огонь вел до седьмого пота.
Три имени на балке, дата рядом.
Скупая летопись солдатского ножа
О многом говорит. В тот день под Ленинградом
Прошла ничейная широкая межа.