Текст книги "Перекрёстки России"

Владимир Никитин
Перекрёстки России

Владимир Анатольевич Никитин. 2002

Предисловие

ВЛАДИМИР АНАТОЛЬЕВИЧ НИКИТИН – ленинградский-петербургский фотограф, исследователь истории фотографии, автор книг и статей, ведущий телевизионной передачи «Ракурс», автор, участник и куратор многочисленных фотовыставок, профессор, долгое время заведующий кафедрой производства и оформления газет на факультете журналистики ЛГУ, журналист.

В 80-е годы, открывая свою фотовыставку в Ленинградском дворце молодежи, В. А. Никитин прочитал отрывок из стихотворения Евтушенко, который очень точно отразил суть его характера и мировоззрения:

 
Я разный – я натруженный и праздный.
Я целе– и нецелесообразный.
Я весь несовместимый, неудобный,
Застенчивый и наглый, злой и добрый.
Я так люблю, чтоб все перемежалось!
 

В биографии Никитина действительно много перемежалось – физика и геология, репортерская работа в агентствах печати, занятия живописью, кропотливая исследовательская работа в архивах, журнальные статьи и книги, возвращающие к жизни незаслуженно забытые ныне имена выдающихся фотографов прошлых лет, методичная работа со студентами.

Внешне очень открытый, остроумный и коммуникабельный, В. А. Никитин производил впечатление везунчика, легко и просто покоряющего вершины фотомастерства.

Многочасовая кабинетная работа всегда находилась «за кадром». На поверхности было ощущение легкости достижения цели и, как итог, превосходный результат его дотошного труда. Казалось, что сфера интересов его необъятна, стремление узнать как можно больше незнакомого безгранично – с такой страстью он погружался в каждый новый проект. Но только близкие люди знали, что главной любовью в его жизни был фоторепортаж! В. А. Никитин – мастер с наметанным глазом и превосходной наблюдательностью – любил этот жанр за подлинность и полноту жизни.

«Перекрестки России» – наша страна как она есть! Путешествие во времени с 1964 по 1980 год, трогательный, узнаваемый, неприукрашенный облик глубинки, подсмотренный и зафиксированный на пленке момент времени. Щелчок фотоаппарата – и повседневный сиюминутный эпизод из жизни человека стал историей. А будет он важным или преходящим – зависит только от мастерства фотографа и от его видения этого мира.

Фотографией и живописью В. А. Никитин начал заниматься в детстве. Занятия в художественной школе позволили в дальнейшем выстраивать безукоризненные композиции репортажных съемок. Фотоаппараты «ФЭД» и «Фотокор», найденные в ящике отцовского письменного стола, робкие «пробы пера», первая публикация – снимок в журнале «Советское фото» – навечно влюбили его в фотографию и затем сделали ее делом всей жизни.

Владимир Анатольевич Никитин. 1983

В художественных вузах в ту пору не было военной кафедры, и нежелание идти в армию заставило Никитина проучиться два года на физтехе, а затем перейти на менее серьезный и более увлекательный геологический факультет.

Стипендия, поездки по стране: Кавказ, Средняя Азия, Казахстан, Кольский полуостров. Масса впечатлений, много времени для фотографирования. Началось сотрудничество с ТАСС, АПН. К моменту окончания университета Никитина уже приглашали в различные издания на работу, но по распределению он был отправлен на Сахалин. Природа, люди, геофизика – два года интересной, творческой работы. Многие коллеги стали друзьями на всю жизнь.

По возвращении в Ленинград началась профессиональная журналистская деятельность – фоторепортер в «Ленинградской правде», главной газете той поры, публикации в «Смене», затем АПН, которое работало на заграницу, ТАСС. Почти десять лет он ведет рубрику «Ракурс» в журнале «Родина». И в те же годы Никитин приходит в Ленинградский университет как сотрудник, хорошо знающий практику и теорию фотожурналистики. Тогда таких специалистов были единицы.

Вот что об этой поре говорил сам Никитин: «…Работал в то время в университете легендарный и ортодоксальный человек "красный профессор" Борис Аркадьевич Вяземский… И вот Борис Аркадьевич приглашает меня на кафедру. Вяземский был циником и прагматиком до мозга костей. До сих пор помню ситуацию: весна, окна открыты, а я с кофром, молодой, горячий. Уговаривал он меня следующим образом: "Неужели вы и в сорок лет будете бегать по городу с этой сумкой, как водопроводчик! А тут лет через пять защититесь, станете доцентом, будете получать триста двадцать рублей… И ничего не делать!.."

Я стал помаленечку преподавать, вначале как почасовик. Для меня фотография была не профессией, а любимым занятием, образом жизни, поэтому работа шла легко. Разработать курс для студентов было делом несложным. Кстати, Паша Маркин – популярный руководитель фотофакультета при Доме журналиста – один из первых моих студентов.

Владимир Анатольевич Никитин. 1998

В 1976 году АПН затрясло! Лучшую в те годы фотослужбу страны разгоняют, ликвидируют архив, нас передают в ТАСС – контору официальную и нелюбимую. Куда идти? Остается университет.

…Одно время я преподавал в Америке, а у них существует такая практика: после окончания курса студенты дают оценку работе педагога. Это происходит таким образом: приходит представитель учебной части, тебя просят покинуть аудиторию… и студенты в течение часа отвечают на заданные вопросы о работе преподавателя. Естественно, все написанное сохраняется в тайне, но учебная часть делает соответствующие выводы: повысить зарплату, урезать или выгнать с работы. У меня была приятельница-негритянка из учебной части, с которой мы выпивали (там вообще народ не пьет, а вот эта любила), так вот она все же показала, что обо мне пишут. Я запомнил отзыв одной девушки: "Я рада, что у нас вел занятия не какой-то американский профессор, а классный русский фотограф. Особенно много мне дали его фотографии, на них я увидела мир реальных людей"».

С 1980 по 1987 год на ленинградском телевидении выходила авторская программа Никитина «Ракурс» – о фотографах и фотографии, вызывавшая живой интерес молодежной аудитории. Популярно, информативно, образно рассказывалось о неизвестных страницах отечественной фотожурналистики, особое место в передаче занимали истории о фронтовых репортерах, многих из которых В. А. Никитин знал лично. Отдельная передача была посвящена творчеству гениального мастера фоторепортажа Анри Картье-Брессона, знакомством с которым Никитин очень дорожил. Тонкие, построенные на нюансах, идеальные по композиции фотографии Брессона, повествующие о людях, живущих не очень счастливой жизнью, привлекали Владимира Анатольевича щемящим ощущением правды и неугасающей надежды.

Отдавая должное и времени, и революционным цифровым технологиям, В. А. Никитин, так же как и Брессон, отдавал предпочтение черно-белой фотографии, тонко и точно передающей состояние автора и его видение окружающего мира. Скупая цветовая палитра, композиционная отточенность, невозможность цветом перекрыть композиционные просчеты, а иногда и отсутствие мысли позволяют подняться черно-белым снимкам до уровня настоящего искусства.

Евгений Раскопов (председатель фотоклуба «Зеркало») и Владимир Никитин. 1987

«Недавно был на выставке в Манеже „Человек. Круговороты бытия“, – пишет Владимир Анатольевич. – Там были тысячи работ, из них две трети – черно-белые. Почему? Наверное, потому, что люди устали от „цвета“, он обесценил себя. А в черно-белой фотографии больше условности, а это, в свою очередь, позволяет создать что-то более отстраненное и приоткрыть дверь искусству».

В. А. Никитин – один из лучших исследователей фотографии в нашей стране. Последние годы он работал над масштабным фотопроектом «Петербург – Петроград – Ленинград – Санкт-Петербург. XX век в фотографиях». Начало века, 30-е годы, блокада, 70-е годы и 90-е. Грандиозная задача – рассказать языком фотодокументов о нашей истории, без пропаганды, плаката, ура-патриотизма и лозунгов. Просто и честно, документально и без прикрас показать жизнь людей в нашем городе.

«Оптимизм памяти», «Время несбывшихся надежд», «Неизвестная блокада», «Конец столетия: метаморфозы бытия», «Столица империи», вышедшие в разные годы в издательстве «ЛИМБУС ПРЕСС».

Самым дорогим для Никитина из этой серии стал альбом «Неизвестная блокада». Как любой житель Питера, он был буквально «болен» этой темой. До последнего времени о блокаде говорилось до обидного мало. В те годы наша фотожурналистика была совершенно плакатная – либо дистрофик с куском хлеба, либо человек с автоматом.

Кроме фотографий, в альбом вошли нигде прежде не публиковавшиеся дневники из архивов НКВД. Реальная история однофамильца Никитина, человека, который вышел на улицу, сделал несколько снимков, а его арестовали. Фотографировать на улицах без специального разрешения было нельзя. Никитин даже не успел проявить пленку, за него это сделали органы. Таких историй в книге несколько.

Благодаря этому альбому имена многих летописцев блокады теперь известны широкому читателю.

Все пять альбомов увидели свет. Параллельно с выходом каждой книги в музее фотографии устраивались презентации, атмосфера на которых была максимально приближена к эпохе. На презентации книги о 70-х годах стоял портвейн в граненых стаканах, с плавленым сырком, солеными огурцами и отдельной колбасой, грубо наструганной на кусках газеты. На презентации блокадной книги на столе лежали стограммовые кусочки черного черствого хлеба, испеченного по блокадному рецепту, который люди бережно уносили домой, завернув кусочек в салфетку.

Слева направо: Евгений Раскопов, Борис Михалевкин, Владимир Никитин. 80-е годы

Последний альбом вышел уже после смерти автора. На презентации книги, как всегда, было много людей. Кончина автора серии придала несколько пафосный оттенок речам выступающих, часто звучали определения «масштабный», «грандиозный», «огромный по охвату»… И только большая фотография улыбающегося Никитина на стене снижала градус мероприятия. Как будто он говорил всем: «Хватит трепаться, лучше выпейте, с Новым годом вас!»

Владимир Анатольевич Никитин. 1985

Профессионал с большой буквы, абсолютный авторитет для своих коллег, Никитин тем не менее непрерывно совершенствовался, искал новые формы, размышлял о природе фотографий.

Ему было интересно пробовать, ошибаться, анализировать проделанное, изучать все новое.

«Мы живем в эпоху очередной фотографической революции – повсеместном внедрении в наш быт цифровых технологий. Как всякое новшество, цифровая фотография, помимо огромного количества приверженцев, выявила и противников, и прежде всего из числа профессионалов. По их мнению, "цифра" погубит настоящую фотографию. И есть вроде о чем задуматься…

Чего же нам ждать от этого изобретения и куда оно нас заведет – покажет время, но попробуем поразмышлять о тех изменениях, которые уже сегодня привнесла "цифра" в практическую деятельность… При всех плюсах "цифры", на мой взгляд, есть один серьезный минус…

Раньше хорошая фотография была авторской, то есть хороший фотограф был не просто снимающий, но и думающий. А сегодня она стала редакторской. Человек, приходящий в редакцию, скидывает на компьютер кучу картинок, и уже редактор начинает отбор, коррекцию готовых изображений. В свою очередь обилие и простота получения качественных изображений приводят к их обесцениванию как финансовому, так и смысловому.

Недавно виделся со своим бывшим студентом, он сейчас модный фотограф. Принес показать мне фотографии. На 150-й я устал и спросил его: сколько еще? А он говорит: примерно тысячи полторы. Я ему: приходи, когда отберешь 50, тогда и поговорим».

Увы, уже никто не сможет показать ему свои фотографии, никто не сможет поговорить, и эта книга – последняя, над которой он работал.

Ирина Яковлева, журналист, бывшая студентка В. А. Никитина

Что такое хорошая фотография?

Вопрос о том, что такое хорошая фотография, на первый взгляд кажется простым и не требующим особых размышлений. Это в какой-то степени напоминает разговор о погоде. Никто ведь не думает о том, какая, собственно, погода называется хорошей. Большинство ответит: «Это когда солнце и тепло». Кто-то скажет: «А я люблю, когда дует легкий ветер!» Третьему нравится грибной летний дождичек. И каждый прав! Ведь, как известно, «у природы нет плохой погоды»!

С фотографией вроде бы посложнее – какие-то снимки нравятся, на другие не обращаешь даже внимания, перелистывая страницы в приятельском альбоме, где навечно застыли собака Бимка и одноклассники, дурачащиеся на школьном дворе; снимки из сельхозотряда, куда он ездил, будучи студентом, и кадры, на которых он с какими-то девушками.

– Вот эта вроде бы ничего!

– Которая?

– Ну вот эта, блондинка.

Но это мы про девушку, а фотография так себе. Снимок как снимок. Цветной, резкий.

Ну а если по-серьезному, то тут, конечно же, возникает проблема критериев.

Разговор о хорошей фотографии неразрывно связан с вопросом о том, является ли фотография искусством или нет. Сегодня этот вопрос не вызывает споров – крупнейшие музеи мира имеют свои фотоколлекции, фотографические выставки собирают толпы посетителей, фотографии мастеров продаются на аукционах за огромные деньги, монографии известных фотографов издаются огромными тиражами.

Лет сто тому назад ситуация была не столь однозначна. Сторонники и противники фотографии находились в постоянной конфронтации, а критерии оценки фототворчества были весьма далеки от сегодняшних. И даже те немногие, кто отводил фотографии скромное место в пантеоне искусств, выдвигали жесткие условия, лишь при соблюдении которых фотографию можно было причислить к искусству.

Первое требование, которое они выдвигали, – она, как и все произведения искусства, должна была быть уникальна. Сразу же возникает проблема: как фотография, чье несомненное достоинство – это возможность тиражирования, может быть уникальной? Второе – она должна была нести на себе отпечаток индивидуального мастерства автора, должна отличаться его индивидуальным почерком, в ней должно было зримо ощущаться мастерство, короче говоря, должно быть видно «рукомесло» фотографа.

Поэтому первыми снимками, о которых стали говорить как о произведениях искусства, стали те, что сегодня мы называем пикториальными фотографиями. То есть снимками, авторы которых в основу творческого принципа их создания положили установки, бытовавшие в других традиционных видах изобразительного творчества.

Каким же образом фотохудожники рубежа XIX–XX столетий достигали вышеуказанных требований? Они всевозможными способами разрушали природную документальность фотографического изображения, стараясь в результате получить рукотворное изображение, не похожее на фотографию, причем данный конкретный отпечаток полностью в таком виде было невозможно получить – он действительно был по-своему уникальным. На какие только ухищрения не приходилось идти фотографу-пикториалисту для достижения заветной цели! Всевозможная искажающая оптика, позволявшая разрушить документальную точность фотографии – ведь это результат, созданный машиной, не человеком. Необычные способы обработки негатива, вплоть до откровенной ретуши, но главное – это бесконечные эксперименты в позитивном процессе. Чего тут только не придумывали, чтобы конечный продукт съемки – отпечаток – не походил на обычный фотографический снимок. Различные, теперь их называют альтернативные, способы печати – железо и платина, всевозможные красители, а то и просто неизвестные ранее соединения приходили на смену привычному светочувствительному материалу – серебру. Пигментная и платиновая печать, гуммиарабик и масляная печать – бромойль и бромойль с переносом, – особенно популярные в России тех лет. А кроме того, десятки других способов ныне забытой печати.

Трудоемкие, утомительные и не всегда дающие желаемый результат, но зато сколько творчества и рукоделия – поневоле начнешь снисходительно относиться к этим… фотографам. Вся деятельность которых сводилась лишь к съемке и обработке материалов по строго предписанной фабрикантами фотоматериалов технологии.

Работы пикториалистов, так действительно непохожие на привычные фотоотпечатки, вскоре стали оценивать как произведения искусства. О них писали в немногочисленных, правда, статьях художественные критики, а коллекционеры хоть и робко, но начали прицениваться к работам, так напоминающим им живопись и графику. Особенно бойким этот процесс стал в США, где фотохудожники издавали свой журнал, а состоятельные почитатели весьма активно раскупали их произведения, тем более что эти фотохудожники сами были весьма состоятельными людьми, а фотография для них была хоть и страстным увлечением, но отнюдь не способом добывать себе хлеб насущный.

Кларенс Хадсон Уайт

Сами же пикториалисты довольно жестко относились к работам собратьев-фотографов, придерживающихся «традиционной ориентации» в фототворчестве, – сторонников «прямой» фотографии. Эти дискуссии порой принимали форму открытой перебранки – особенно тут старались склонные к непримиримости суждений отечественные фотохудожники.

В 1912 году в Петербурге в залах Общества поощрения художеств проходила большая общероссийская выставка, на которой были представлены работы большого числа отечественных фотомастеров, новинки техники и фотоматериалов. Представитель царской фамилии великий князь Михаил Александрович соизволил присутствовать на ее открытии.

Отбор работ на выставку был весьма демократичным – экспонент платил за занимаемую площадь и мог выставлять практически все, что считал достойным вынесения на суд публики. Поэтому профессионалы, для которых это было удачным способом прорекламировать свою деятельность и обратить на себя внимание потенциальных заказчиков, не скупились на затраты и старались показать как можно больше фоторабот. Любители, а среди пикториалистов их было большинство, не могли себе позволить занимать много места и были вынуждены довольствоваться ограниченной экспозиционной площадью, но зато их стенды отличались выгодной подачей фоторабот. Отличные рамы, тщательно подобранные паспарту.

О выставке много и благосклонно писала столичная печать. Зато специальные журналы, особенно те, что считали себя поборниками «настоящего искусства», а значит, пикториальной фотографии, изрядно отыгрались на «натуралистах». Характерным в этом плане была рецензия на выставку известного в те годы киевского фотомастера и довольно часто пишущего по вопросам фотографии автора Николая Петрова. Отметив все положительные, с его точки зрения, стороны выставки – разноплановость экспозиции, широту географии представленных авторов – и похвалив ряд авторов-фотохудожников, внезапно он накинулся на фотографов-документалистов, представивших репортерские работы. Особенно почему-то досталось столичному мэтру Карлу Карловичу Булле.

На трибуне. 20-е годы

В извечном споре «Искусство ли фотография» ее противники всегда использовали вроде бы убедительный аргумент, указывая на то, что, в отличие от традиционных изобразительных искусств, в фотографии нет места «рукоделию», в процессе которого и создается произведение. Брессон еще более удалился от «рукомесла» – он принципиально не работал в лаборатории: не проявлял пленки и не печатал снимков – все это могут сделать другие. По этому поводу он как-то заметил: «Я как охотник – люблю охотиться, но не люблю готовить дичь. Это уже другая профессия!»

Отдавая в печать негативы, он требовал от лаборанта одного: «Напечатайте только то, что есть на негативе! Никакой кадрировки, никакой запечатки».

Фотография для него создается в тот момент, когда он нажимает на спуск. А творческий акт – это выбор этого момента и способность успеть нажать на спуск в то самое решающее мгновение, о котором его вынудит как-то поразмышлять редактор альбома с этим, ставшим известным всему миру названием. Альбома, сделавшего его известным всему миру и определившим для очень многих свой путь в фотографии. Брессон не философ и не теоретик в общепринятом смысле, но всем своим творчеством он сформулировал некие постулаты, определившие бытование прямой творческой фотографии.

«В мире все имеет свое решающее мгновение», – изрек некогда один ныне забытый кардинал. Именно это уловил фотограф и всю свою творческую жизнь фиксировал эти решающие мгновения. Делая это, он никогда не думал специально создавать «красивые» фотографии, но всегда стремился передать суть ситуации, и если это ему удавалось, фотография обязательно становилась красивой. Ведь хорошая фотография – это документальное изображение фрагмента реальности, эстетически адекватное изображенной ситуации и не более того. Ведь в фотографии, как, впрочем, и в любых других искусствах, форма есть лишь способ передачи содержания. И если что-то делается только ради формы, произведение не может быть полноценным.

Именно поэтому Бах, Рембрандт и Шекспир вечны, а многие художники не пережили своего времени – они были в плену сиюминутных «модных» эстетических установок. Хочется надеяться, что и фотографии Брессона будут жить вечно, ибо в них нет нарочитости, нет того, что нравится публике и заставляет восклицать: «Как это сделано?!!» Они безумно просты, как и сцены, на них запечатленные, а потому многие, не слышав о знаменитом мастере, проходили мимо его снимков, как они бредут по жизни, не замечая того, на чем останавливается глаз фотографа, воссоздающего на листе фотобумаги некую «вторую реальность», через которую мы лучше понимаем окружающий нас мир.

Помню, как в середине 60-х я притащил в фотохронику ЛенТАСС журнал с фотографиями Брессона, поразившими меня своей простотой и безыскусностью, за которыми стояло огромное мастерство и знание людей. Мне хотелось поделиться своим открытием со старшими коллегами – профессионалами, но увы! Журнал был пролистан, а фотографии не замечены. А один из репортеров – не буду называть его фамилию, выдвинув ящик стола, произнес: «Да у меня таких снимков полный стол, только вот ни одна редакция их не берет!»

Увы, время показало, что он ошибался, – не было у него таких фотографий.