Текст книги "По ту сторону реки (сборник)"

Лужа

Поздоровался, прежде кивнув, а затем протянув руку. Попытался улыбнуться. Но губы непроизвольно состроили гримасу. Радость от неожиданной встречи блеснула и померкла в подслеповато суженных глазах, как свет, проскользнувший с улицы в помещение, но внезапно настигнутый на месте, прихлопнутый резко закрываемой дверью.

Как-то враз этот спортивного вида человек осунулся, сгорбился, состарился. Что осталось от него, крепыша-жизнелюба? Внешнее сходство с собою ранешним? Жесты? Походка? Голос? Лицо, округлённое белой бородёнкой, теперь больше смахивающей на щетину?

Старость внезапно овладела им, и он, прежде крепыш, физкультурник и оптимист, почувствовал болезненную усталость и свою сковывающую немощность. Нет, он не собирался ей поддаваться. Но всё происходило помимо его воли. И теперь каждый выход на улицу становился маленьким испытанием самого себя. На выносливость, прежде всего.

По пути следования – большая лужа, морем разлившаяся на проезжей части. Дотянулась и до подъезда его дома. И он, тот мужчина, стальным прутом, подобранным по случаю в собственном гараже, пытался пробить в не растаявшем, крепком ещё льду бороздку для ручейка. Чтобы ненужная вода могла быстрее уходить в люк ливневой канализации.

Занятие развеселило старика, но не успокоило.

Мимо, боясь захлебнуться или утонуть в этой серо-чёрно-фиолетовой жиже, проезжали автомобили.

И вода под их резкими и резвыми колёсами, прибывая, закручивалась, поднималась выше и, захлёбываясь, перекидывалась за береговую наледь, чтобы с покорной обречённостью сползти обратно.

Он смотрел на происходящее, ловя в луже своё отражение, хаотично двигающееся.

Возможно, всё виденное сейчас доставляло ему истинное, сродни мальчуганскому, удовольствие.

…Прошёлся в резиновых сапогах. Шаркнул ногою по водной пене, топнул (с брызгами), чувствуя, как есть, твердь асфальта.

Убедился в чём-то. Уравновесился, что ли…

А над ним, далеко и близко, высоко и ниже не бывает, пофыркивала весна этого года.

Наверное, непоследнего.

Детали

 
Начинаю понимать детали
И через окно открытое
Всматриваться в дали,
Возвращая полузабытое.
 
 
Это – как ученическая пропись
С кляксами, оттого и мило…
Понадеюсь: вдруг Ты попросишь
Рассказать о том, что без Тебя было.
 
 
Затуманилось всё. И в дымке,
Как на фото с жёлтой вуалью,
Где чьи-то счастья стоят в обнимку,
Не затронутые печалью.
 
 
Слёзы там… И сплошные вздохи…
Притяженье счастливых взглядов…
Это всё из другой эпохи:
В ней придумано больше, чем надо.
 
 
Можешь этим лишить меня покоя,
Может, сразу впаду в твою немилость…
То же самое происходило, но – другое…
Ты пришла – и всё переменилось.
 

7 декабря 2016 г., 9–10 февраля, 16 марта 2017 г.

На вырост

Жизнь на вырост. Как одежда большого размера.

Пересменок

За белыми тёплыми северными ночами неизменно следуют тёмные холодные и колючие южные ночи.

Хвороба

Снег слёг с безнадёжностью расхворавшегося человека, чтобы уже не выздороветь, никогда не подняться.

Вечная тяга

Тянет в детство. В далёкие края, где жил когда-то. На свою пыльную улицу. К нашему полуподвалу с тремя окнами, взглядывающими на подобие тротуара. К длинным и широким картофельным полям, к жарким подсолнуховым зарослям. К домикам-мазанкам, с нередко соломенными крышами. К тинистой речке Ворскле, поверхность которой была, как и трава, тёмно-зелёной, а по берегам выстраивались тягучие, густые заросли камыша.

К малоснежным зимам и жарким летним дням тянусь, как к спасению. К орешникам, высоко в небо забрасывающим свои ветви-уды. К чугунным колонкам: из них мы набирали серебристую холодную воду. Гудящий рынок представляю.

И вблизи его площадь с большим репродуктором на столбе. Деревья: клёны, много клёнов, воображаю себе. А более – высокий дуб на, как тогда казалось, широкой детсадовской территории. Он сбрасывал на землю крупные жёлуди, их так приятно было собирать, доверху набивая карманы.

Вижу своё ДЕТСТВО. Вижу себя, молодыми – родителей, детьми и юными – старшую сестру и младшего брата.

Всё раннее и дальнейшее восприятие жизни, все её разнообразные ощущения, начинались отсюда.

Вкусы и пристрастия, запахи и цвета, отношение к людям.

Этот день, эта ночь…

 
Этот день —
Повторение прошлого:
То ли грустного,
То ли хорошего,
То ли светлого,
То ли дождливого,
Неприметного,
Некрасивого?
 
 
Этот день —
Повторение памяти:
То, о чём говорить
Не станете.
И о чём второпях
Не вспомните
В одиночества
Узкой комнате.
 
 
Из того угла
Из укромного
Смотрит тихо
В зерцало скромное.
И не видит он
Тем не менее
Своего в стекле
Отражения.
 
 
Понарошку
Себя неволили —
Иллюзорное
Счастье строили?
Понемножку
Хлеба крошили?
Как в оплошку
Бывали-жили.
 
 
Снова ночь…
Подошла
Не ко времени:
Продолженьем
Поспешной темени,
Позапурженной,
Затуманенной,
Для других, не своих,
Оставленной,
То ль расспросами
Не встревоженной,
В чистом поле
Навечно брошенной.
 
 
Пусть довлеют над ней бывания,
Донимают её хотения —
Недоступные ожидания,
Непонятные ощущения…
 
 
Из неё на свободу просится
(Надоело, наверно, мучиться)
Докучавшая мне бессонница,
Как наскучившая попутчица.
 

29 октября 2012 г., 1 марта 2013 г., 15 октября 2015 г., 19 августа 2016 г., 9, 15, 27 февраля, 23 мая 2017 г., 18 октября 2017 г.

Шпиль

Прежний шпиль на колокольне музейного сольвычегодского Благовещенского собора был неправдоподобно выгнут.

Накренившись в сторону, зорко всматривался он в окружающую местность, по-стариковски рукой прикрыв глаза от яркого, слепящего и обжигающего надоедливого июльского солнца. Когда-то в это вытянутое железо безрассудно, как шальная птица, неразборчиво стукнулась молния. И бездыханно упала, плюхнулась на холодную и жёсткую землю.

Как поступить?

Приятие и неприятие. Иногда только один шаг, отделяющий настоящий поступок от ненастоящего, показушного действия.

Красные строки

Согласитесь, нечасто даже красным стержнем пишутся прекрасные строчки!

Выбор

Выбор – всегда уход внутрь себя. Испытание и искус. Горячечность соблазна и липкий, холодящий, пронизывающий насквозь, унижающий страх.

Одно и другое

Бессонница и бессовестность – две вещи, вольно или невольно, но неизменно проистекающие друг из друга.

Как что-то близкое. Как из чего-то фактурно-производное.

Как длительно-затяжная, трудно поддающаяся излечению болезнь.

Архангельская область, Няндомский район

Все – живы!

Николаю Николаевичу Куракину

 
…И стоим на семи ветрах —
Резких, склизких.
Самый сильный
На свете страх —
За близких,
За доверчивых и родных…
В будни
Как же дальше мы жить
Без них будем?
 
 
Одинокость
Стучит в окно
Чутко.
Всё равно ещё,
Всё равно
Есть минутка.
После праздного
 
 
Забытья
Ждут мотивы
Размышлять,
Что и ты, и я
Живы!
 
 
Пусть туманы там,
Как дымы,
Млечны.
Всё равно
Убеждаюсь: мы
Вечны!
Лес шумит.
И трава в росе.
Звуки песни,
Счастье – настежь!
И наши все —
Вместе.
 
 
И на фоне
Родных берёз
Деревенских
Поднимается
Небо в рост
Резко.
 
 
Возвышаются
В годы, в дни
Те дубравы.
Люди тоже
Растут,
Они —
Здравы.
 
 
Виден каждого
Добрый взгляд —
Все красивы!
И по-прежнему
Край мой свят,
Святы нивы.
 
 
…Неизменен родных маршрут,
Мысль пристанет:
«Сеют впрок
И, как раньше,
Жнут».
Память, память…
Вместе с солнцем зайдёт в зенит
Кромка света…
Лист сорвавшийся зазвенит
В голос с ветром.
 

7–8 октября 2015 г., 16–17 февраля 2016 г., 16 марта 2017 г.

Разновес

Прелости оттаивающей весенней земли сменяют прелести растущих и благоухающих трав и цветов. Такой вот поразительный разновес.

Сосульки

Ледяной сгусток – серебристый рядок сосулек – радостно и бесшабашно свесился с домовых карнизов, зорко высматривая место для удачного приземления.

Надежда

Может, ты зря ждёшь раскрытия заблудившейся тайны. Может, напрасно настроила себя на тоскливое ожидание. Ничего же не произойдёт. Лишь будет другой день, но удивительно похожий на тёплый этот. Но без нас.

Остуда

Вроде бы настроился на стужи, и всё равно не можешь с ними свыкнуться. Они пронизывают всего тебя, выхолаживают, отнимая редкое тепло.

Будто и души изнутри коснулась, бесцеремонно дотронулась до неё та, первая, изморозь.

Понимание: это если не навсегда, то надолго.

О луне

Девочка на мартовской улице. Восклицает, удивлённая: «Мама, а когда мы идём, луна идёт за нами!»

Громко взвизгивая, хрустит под ногами прохожих не успевший очнуться от резкой дневной оттепели подстывающий под вечер снег.

На небе по-доброму жёлто-оранжевой апельсиновой долькой свисает яркий весенний полумесяц. И – вся улица в любопытстве: задрала голову вверх, чтобы получше разглядеть это смелое лунное шагание.

Гуси

 
И опять летят
Через все преграды,
Натруждая свои
Широкие крылья,
 
 
И —
Чужим краям
Безгранично рады,
Рвутся туда изо всех усилий,
Потому что надо.
Надо им!
Очень надо!
 
 
…А на земле вдогонку
Шумят листопады.
А на земле
Цветочно ещё, нарядно.
А на земле не жарко
И не прохладно.
И закаты там,
И восходные перепады
Разгораются,
Как большие лампады.
И ярчат огни,
Всё сильнее
Ярчат! Ярчат!
Где-то гуси летят,
Кричат…
Снова выжить —
Одно хотенье птичье,
Так привычно оно.
Перекличка зычна.
Улетают.
Нет осторожности обычной!
Улетают далёко,
Куда глаза глядят.
 
 
…А с земли вдогонку им
Гремят раскаты.
И похожи крики
На восклицанье
«Ах, ты!»
 
 
Ружей стволы
Не только грозят.
Мечутся, метят
В стаю птичью!
Кто бы видел опасности…
Кто бы видел…
К цели ближе.
Поближе к цели!
Значит, есть ещё
Ловец на добычу.
И чем ниже спустившись,
Они летели,
Тем точней становился
Последний выстрел.
 
 
Очередной заслышан
Гусиный гогот,
Сколько в полёте своих
Потеряет стая?
Сколько
За дальнюю ту дорогу
Расшвыряет их
По свету,
Раскидает?
 
 
…Снова в чужие страны
Летят и летят гуси,
Снова они
Меняют свои жилища.
Снова порывы
Вечной моей грусти
Рыщут за мной.
Ищут меня.
Ищут!
 

17–23, 30 января, 6 февраля 2017 г.

Слякоть

Слякоть трётся о ноги, насквозь промачивает обувь. Въедлива и надоедлива она. Неотвязчива, как никудышный, тоже слякотный, мерзостный такой, никчёмный человечишка.

Досье величия

Печальное зрелище: наблюдать сборщиков своего неуёмного, надутого, как зелёный воздушный шарик, величия.

А личности нет. (Откуда ей было взяться?! Почва не та!).

А есть её подобие, шарж, насмешка, пародия. И дел откровенных, не корыстных, не требовавших ничего взамен – так, на копеечку. Или на две копейки. Всё остальное – приспособленчество к обстоятельствам, угодничество нужным людям, поиск удачных выгод.

А нате ж! Человек тратит уйму времени на составление собственного досье, копит аргументы и факты, подтверждающие его исключительность и значимость.

Всю энергию направляет на выбеливание и припудривание, выхорашивание и приподнимание Дорогого Себя.

Растит, обильно удобряя, лавры, чтобы украсить ими поседевшие виски или лысеющий высокий лоб. Радуется мнимым или малым таким достиженьицам. Воспаряет. Триумфует. Бьёт в барабан и дует в фанфары. Ликует. Празднует. Торжествует. И при этом опасливо оглядывается по сторонам. И при этом аккуратно избавляется от тех, кто может составить хоть какую-то конкуренцию: «подсидит» или, как от хлебной булки, отщипнёт кроху успеха. Он думает, что этой вот шумихой вокруг себя, которую сам же планово и продуманно организовал, подначивает и искусно подпитывает, может привлечь к себе дополнительное внимание публики. Притом, публики любой. Но лучше, приятнее – титулованной, находящейся при власти. Следовательно, есть реальная возможность остаться в веках; заделаться классиком и небожителем хотя бы в отдельно взятом региональном закуточке.

Даже такой расклад дальновидного мужчину устраивает вполне. Бедняжка! Не осудить – пожалеть его хочется!

Вывод

 
И взятки гладки,
И выбора нет:
На той брусчатке —
Событий след.
 
 
Коричнев, длинен
И труден он,
Но не из глины.
Не обожжён.
 
 
И не был вынут
Из жар-печи,
И вдруг не кинут
На кирпичи.
 
 
Не ниткой вдет он
В иголки сталь.
Лежит под светом
И смотрит вдаль:
 
 
На неба просинь,
На облака.
На эту осень,
Что есть пока;
 
 
На листья клёнов
И тополей —
Их обречённо
Гнетёт к земле.
 
 
Их ветром метит,
И рвёт, метёт…
Опять к столетью
Прибавлен год!
 
 
О чём мечтаем?
О чём смолчим?
Мы не летаем
И не хотим!
 
 
Долой загадки!
Ищи ответ!
На той брусчатке
За следом – след.
 
 
И был он нужен,
Как верный путь.
И не досужен
Когда-нибудь.
 
 
Он сер и прочен
Давным-давно.
А в общем…
Впрочем,
Нам всё равно,
 
 
Что этот камень
Собой укрыл
Земные тайны
Небесных крыл.
 
 
Пускай в былинах,
В той рассказне.
И на картинах.
И на стене.
 
 
Они – поверья
Иных повес.
…Слежались перья,
И блеск исчез.
 
 
Под грузом-спудом.
От рук и глаз.
Не будут чудом
В остатний раз.
 
 
…Под слоем пыли
Давно лежат.
И эти крылья
Не полетят.
 

29–30 октября, 20 ноября, 14 декабря 2012 г., 13 августа 2015 г., 8, 16 февраля 2016 г., 15 февраля, 19 июня 2017 г., 23 октября 2017 г.

Свет в окне

Спящее большое кирпичное здание. А в нём одно-единственное светящееся окно, вызывающим образом проступающее из черноты ночи наподобие грозной амбразуры военного дота.

Ожидание

Ждал помощи.

И – чтобы она по своей мощи соответствовала тому томительному ожиданию.

Одно и то же

Всегда одно и то же, доходящее до парадокса: ярая прижизненная опала и яркая посмертная любовь!

Похожи!

Железнодорожная станция Котлас-узел. Два репродуктора смотрят в разные стороны.

Со стойкой непоколебимостью и демонстративным равнодушием голов-близнецов российского великодержавного орла.

Поэт и мистик

Характеристика непризнанным гениям: мистик и поэт. Которая лучше?

Что же это такое?

Свобода, слетевшая с ободов. Непоправимый сбой?

Не хочется…

Не хочется покидать этот мир в непредсказуемую пору – поздней осенью или затяжной зимой.

Зачем мучить хороших – живых! – людей, которые ко мне, смею надеяться, придут, чтобы отдать последний поклон.

г. Архангельск

Архангельский трамвай

 
Жизнь к закату. Время – мимо.
Унывай – не унывай.
Это всё невозвратимо,
Как архангельский трамвай.
 
 
И надейся. Не надейся.
Но своё он откатал.
Переплавленные рельсы —
Тот же бросовый металл.
 
 
Как пуская искры-гривы,
Было так, бежал вагон!
Чтобы чей-то свист игривый
Прозвучал ему вдогон.
 
 
Чтоб снежинок синих стая
Прилипала на стекло.
Чтобы думали, вздыхая,
Все, что очень повезло.
 
 
Вот он едет, предположим,
Разогнав тоску и грусть.
И в вагоне этом тоже
Пассажиром нахожусь.
 
 
Пусть же будет мне неловко,
Но спрошу настырно я:
– Подскажите, остановка
Скоро будет ли моя?
 
 
И без всякого укора
Скажет мне седой дедок:
– Нет, сынок, тебе не скоро…
Погоди. Не вышел срок.
 
 
Мол, совсем резону нету
Торопиться и спешить.
…Я по старому билету
Продолжаю дальше жить.
 

4, 23 марта, 8 июня 2017 г.

Прощание

Прижал родственников к себе, опасливо, торопливо. Будто от сердца отрывал. Припозднившаяся машина наконец-то появилась и теперь ждала меня, что называется, на всех парах.

Пора? Пора!

И тотчас же навалилось грустное, щемящее, безвыходное.

Дерзкая мысль пронеслась в голове: «Нам больше не увидеться». Поднял глаза на дядюшку и тётушку. И ощутил: они думают то же самое. Но обострённее, горестнее. Попрощались, взмахнули подрагивающими руками.

Седовласый старик вытирал носовым платком ослепший глаз, а зрячим тянулся к глухому кабинному стеклу, высматривая мой контур.

Хлопнула автомобильная дверца – резко, раскатисто, как гремит гром. Оглушительно взревел мотор. Дёрнулась машина. Поехали. Оглянуться? Мысленно я представил: два больных старика (мужчина и женщина) согбенно продолжают стоять посреди дороги, укоризненно глядя вслед уходящему транспорту.

И я уходил из их жизни быстро, скоро. Они уходили из моей судьбы так же бесповоротно.

Машина спешила в областной центр, к Белгородскому железнодорожному вокзалу, к скорому непоседливому поезду, до отправления которого осталось совсем ничего – меньше часа.

Стирался, обрывался, исчезал след, который раньше много лет нетерпеливо вёл сюда. И то отчётливее уяснялось. С горьким выводом, что ничего-то, ничегошеньки не вернуть.

Невозвратимо. Извечное притяжение, оставшееся из глубокого моего детства, исчезало – вот досада! А взрослеть и стариться мне пришлось далеко отсюда, в другом краю, не в этом, не здесь.

…Машина, как окаянная, гнала и гнала вперёд.

Мелькали деревья, дома, поля, снова жильё и опять поросли разных зелёных массивов-насаждений бежали навстречу.

В кузов и лобовое стекло резко ударялись встречные потоки воздуха.

Думы мои прошли, как проходит внезапная головная боль. Появилось безразличие, похожее на безропотное согласие со всем, что происходит и будет происходить в дальнейшем.

Ничего уже не пугало, не тревожило, не беспокоило, не ныло, не совестило.

Подсолнуховое поле топорщило жёлто-коричневые оплеухи своих перезревших плодов.

И их коснулось не очень замечаемое прежде, неотступное бремя увядания.

Успелось!

 
А мы успели —
В прошлом веке жили,
Ещё тогда
Смеялись и грустили,
Наращивали в школе
Интеллект.
Столетье – пшик!
По истеченью лет
Его, большого, вмиг
Исчезнул след.
А вместе с ним
И те, кто был
И были.
Они здесь улыбались
И любили.
А в том окне
Включали жёлтый свет.
Тот век приходит
Всё же поминально:
Ведь в бытованье
Было всё нормально:
Мы – дети.
Мы росли.
Растём быстрей…
И если посмотреть
На всё формально,
То это никакая
И не тайна:
Чем старше,
Тем становишься старей…
 
 
А наше время,
Словно мел растёртый;
Как дворника сменяемые мётлы,
Гоняющие листья тополей.
 
 
Те листья, как грачей кричащих стаи,
Свои в саду устроили раздраи:
И этот взлёт, и постоянный грай.
Им кувыркаться.
Придорожной пылью
Дышать.
 
 
Кричать всё в том же изобилье.
А дворник
(Э-э-эй!)
За всеми убирай.
И музыкой бренчат вовсю ансамбли
На поприщах семейных дискотек.
И наступать опять на те же грабли
Нас заставляет двадцать первый век.
 
 
Он более (не менее!) жестокий:
Решения диктует нам и сроки;
Как пишется, он задаёт формат.
Мы оказались как бы вне формата —
Устойчиво обходимся без мата…
А листья нам на головы летят!
 
 
Они летят потом почти неслышно
И не гремят по мостовой булыжной,
Хоть шлёпнуться сюда – предел секунд.
И всё же будет мягкою посадка…
Но стойкие ценители порядка
Всей красоты осенней не секут[2]2
  Не секут – т. е. не понимают (сленговое выражение). – Прим. автора.


[Закрыть].
 
 
И в том, конечно, никакого риска,
Что та листва ложится так же близко
К подверженным усталости ногам.
И зря мы жизнь не понарошку хаем,
Руками гимнастически махаем.
И сами – здесь! – устраиваем гам.
 
 
И думаем про конуру и норы.
И то лады, что не заводим споры
О том, где лучше годы коротать.
Чем дальше от рожденья – к краю ближе.
Не время года – Жизни Время движет!
Цветам – цвести. И им же – отцветать!
Привычки те оно меняет смело —
Вне графика, не глядя на число.
И осень оглянуться не успела,
А перед ней зимы видать чело!
Ну а сейчас одна стоит задача —
Побольше сил для дела накопить.
Всё правильно, а то… А то иначе
Вопрос реальный: быть или не быть?
И всяк из нас – прямой заложник быта,
Покуда всё уменье не забыто.
(По правде: не получится забыть.)
 
 
Условие поставлено:
Работать!
Костры в садах,
И дым от них, и копоть,
И тянущийся кверху
Едкий чад.
Они мне до сих пор
Мечтать мешают,
Они МОЮ эпоху
Завершают,
Они и в этой памяти
Горчат.
 
 
На то оно увещеванье – «Думай!»,
Как будто бы на пламень спички дунуть.
И больше эта спичка не горит.
И от неё малюсенький огарыш…
И говорить ты ничего не станешь.
За нас природа лучше говорит!
 

18 октября 2015 г. – 12 сентября 2016 г.,6 февраля, 13–15, 27 февраля 2017 г., 19 октября 2017 г.

г. Коряжма, Архангельская область

Кедр-исполин

Было ли что-то рядом, нет, но кедр этот пристал в этом месте, как лодка, что по ошибке осела на мели.

Сотню лет, меньше ли, но взялся и вышел он сюда – семечком ли, ростком ли пошёл, побежал вверх.

И сразу заживел, стал набирать хвойную зелёнь – гуще и гуще.

Так и оказался – на обзоре.

Единственным таким дозорным на всей прилегающей местности.

Верховым.

Верховным.

Происходило гаданье годов, их скорые уходы. Таяли они либо упрятывались в волнах похожей на ручей речки, а то и дождливо скатывались в студь большой и стремительной своенравной реки Вычегды.

Кедр всё зрил, чуял и воспринимал. И накрепко запечатлел это своим особым дальнозорким оком.

Он видел, но ничего не мог сказать.

Вместо голоса, мембранили, позвукивали густые ветки, шевелящиеся при ветровом раздуве, а более того – в зябкую зимнюю метельную бурность.

«У-у-у!» – тревожась, пристанывал исполин.

«У-у-у!» – по-волчьи смело подвывало близкое эхо.

С обожжённой корой (кто-то разводил костры вблизи ствола), с пожелтевшей хвоей, дерево упрямствовало в хотенье жить.

Ему было намного труднее, чем остальным сородичам. Но одинокая, в чём-то зряшная и бестолковая жизнь была красна на миру.

По крайней мере именно его первым всегда касалось солнце. Своими розоватыми, теплеющими (утром) и начинающими стынуть (к ночи) лучиками.

Мне помогали люди…

 
Мне помогали люди иногда
За просто так, не требуя награды.
И отходили смута и беда,
Препоны разрушались и ограды.
 
 
Строги они бывали. И – просты,
Ни на кого не становясь в опале.
…Сажали многолетники-цветы,
Из лейки их обильно поливали.
 
 
И шло тепло от вспаханной земли.
Вода в ручье бежала и журчала.
И там ещё подсолнухи цвели.
И песня соловьиная звучала.
 
 
Они свою вершили стойко жизнь,
Они не понарошку рядом жили.
И в этом был их самый главный смысл:
«Бог в правде остаётся, а не в силе!»
 
 
Я помню свет их откровенных глаз.
Слова такие: «Ничего, прорвёмся!»
Неласково без тех людей подчас
Быть на земле, как говорят, под солнцем.
 
 
Из прежних и из нынешних годов
Они в окно однажды постучатся.
И к ним навстречу выйти я готов.
И с ними поделюсь своим участьем.
 

19 августа 2015 г., 6, 10, 17 февраля 2017 г.

Ленинградская область, Кировский район и г. Коряжма, Архангельская область