Текст книги "Мигрень и Сверло"

– Зачем, для чего, в каких целях? Что в этих сумках?

Гибельсон закрыл лицо руками, опустился на стул. По-заячьи испуганно посмотрел сквозь пальцы на лицо своей супруги Варвары Степановны. Наконец, выдавил:

– Каюсь, грешен, нет мне прощения.

– В чем дело, Семен Евгеньевич, – окончательно пришла в себя Варвара Степановна, – и почему тут находятся эти две полуголые девицы?

– Вы их знаете? – прищурился Курский.

– По именам не знаю, но видела много раз, они в нашем подъезде живут. Что все это означает, Гибельсон?

– Сознавайтесь, Семен Евгеньевич, сознавайтесь, – посоветовал Мигрень, – вам сразу же легче станет.

Девицы отвернулись к окну, и, казалось, не проявляли к происходящему никакого интереса. Кира сорвалась первой:

– Да, я спала с ним и не раз! А что такого, все незамужние женщины так делают, к тому же подарки шикарные подносил. В прошлом месяце бээмвуху, правда, подержанную подарил. В чем мое преступление?

– Что?! – воскликнула Лира. – Тебе бээмвуху, а мне задрипанный опелек? Чем я хуже-то, Семен Евгеньевич?

Когда повисла тишина, раздался грохот падающего тела. Чувств опять лишилась Варвара Степановна. На этот раз она пришла в себя быстро, театрально протянула руку к мужу:

– Ты мне изменял, Семен Евгеньевич, и с кем, с этими лахудрами! Как тебе не стыдно.

Гибельсон натянул, наконец, штаны, выпил воды из вазы с гвоздиками.

– Я изменял вам, Варвара Степановна, мне очень неприятно это вам говорить. А стыдно пусть будет этому… недоразвитому щенку по фамилии Сверлицин. – Резко повернувшись к Славе, он зловеще стал надвигаться на посыльного. – Доволен, что разбил крепкую российскую семью? Радуйся, дурак. Мужчины полигамны по природе, я бы даже сказал, плотеядны в этом деле, хуже тигров. Но телесная измена не есть измена духовная. Чем больше у мужчины женщин, тем он дольше ощущает вкус к жизни, а значит, увереннее борется за свое счастье и счастье семьи.

– А говорили, что любите только меня, – фыркнула Кира.

– И меня, – сказала Лира.

Следователь Курский на этот раз хлопнул по столу обеими руками:

– Хватит! Мы не из полиции нравов, семейными разборками будете заниматься потом. Что в сумках?

– Ничего особенного, – пожал плечами Гибельсон. – Зимняя коллекция одежды для моих… знакомых от Версаче и Юдашкина.

– Интересно, – подбоченилась Кира, – кому из нас достался Версаче?

На это Семен Евгеньевич ничего не ответил, спокойно продолжил перечисление:

– Обеим подарки к Новому году – французские духи от Фрагонар, золотые безделушки, билеты на самолет в Ниццу и подтверждение из гостиницы «Негреско» о бронировании трехместного номера. 2-го числа они должны были улететь, я бы присоединился позже.

– Извращенец, – выдавила из себя обманутая супруга.

Кинувшись к сумкам, Мегре дрожащими руками расстегнул молнии. Так все и оказалось. Он не верил своим глазам. Не может быть! Новая карьера опера рухнула не начавшись.

– А гроб?! – закричал он. – Зачем вы заказали себе гроб?

– Я бы мог не отвечать на этот вопрос, – затягивая на шее галстук, медленно произнес полный достоинства Гибельсон. – Мы, кажется, живем в свободной стране, где никому не запрещено покупать гробы, когда ему вздумается.

– И все же, – выкатил беличьи глаза Курский, нащупывая боковым зрением Колю. – Объясните.

– Извольте. У супруги вчера умер двоюродный брат Ираклий. Для нее это тяжелое потрясение и все хлопоты по похоронному ритуалу я взял на себя. Вот заказал гроб на свое имя, а на чье мне нужно было его выписывать, на имя покойника? У Ираклия не было больше родственников, кроме моей несчастной жены. Мы даже решили не отмечать праздник, видите? – он обвел гостиную рукой. – Детей отправили к родственникам. Для чего вы сюда гроб-то притащили? Такое горе, а вам…

Он даже всхлипнул. Всплакнула и Варвара Степановна, кажется уже простившая супругу все его измены. Опустила голову на его плечо, закрыла лицо носовым платком.

– Да-а-а, – протянул Петя Курский, поднявшись во весь свой немалый рост. – Скажите, у вас туалет исправно работает?

– По коридору направо, – махнул головой Гибельсон.

– Он сейчас нам понадобится, – грозно взглянул следователь на Мигреня, – чтобы кое-кого спустить в унитаз. Готовься Мегре, снимай ботинки!

– А я что? – попятился Коля, – я ничего, кого топить надо, так этого малолетнего прохвоста посыльного. Прибежал – срочно нужно звонить в полицию, Гибельсон коррупционер и жулик! Поддался на его провокацию, виноват.

– Но это же вы сказали, что Семен Евгеньевич решил покончить с жизнью, потому что по его следам идет Следственный комитет, – прижался к входной двери Слава, – и вы же предложили ехать в аэропорт за сумками!

– Кстати, за незаконное изъятие, я бы сказал, похищение моих, подчеркиваю, моих вещей из камеры хранения, вы оба ответите по всей строгости закона, – радостно сообщил Гибельсон. – Возбуждайте дело, следователь. Впрочем, я сегодня добрый. Прощаю. Пойдите все прочь! Мы хотим остаться наедине с женой. Если больше нет вопросов, прочь!

Следователь Курский с грохотом закрыл свою кожаную папку, оперативники потянулись к выходу, но их опередили, не забывшие прихватить сумки с добром Кира и Лира. Кира подмигнула Сверлицину:

– А ты, парнишка, ничего, славный подарочек к празднику.

– И я того же мнения, – подпихнула его в бок Лира.

От этих слов и прикосновений Слава, боявшийся женщин, отпрянул к входной двери. Она распахнулась, и посыльный чуть не вывалился наружу, зацепившись каблуком за массивное основание гроба.

Огромная лакированная домовина соскользнула с кафельного пола, покатилась в сторону лифта, а потом загремела по ступенькам длинного лестничного пролета. Красное дерево разлеталось в щепки, демонстрируя миру, что внутри оно вовсе не красное, а белое как сосна. Грохот стоял такой, что, казалось, на Землю упал метеорит. А из поломанных досок сыпались сказочным дождем разноцветные камни, купюры разных государств и какие-то бумаги. Сто евро, описав в воздухе большую дугу, приземлились на носу следователя Курского. Он снял деньги, глянул на свет: «Настоящие». Мигрень и Слава застыли с открытыми ртами.

– Это не мое, – побелел Семен Евгеньевич, – ну клянусь богом! Что вы! Откуда сам не знаю.

– А это мы в похоронном бюро спросим – откуда, – оживился Мигрень, – у Якова Илларионовича.

Коля шустро подбежал к разбросанным бумагам, приблизил их к нетрезвым глазам. Довольно хмыкнул:

– Переводы, свидетельства о покупке недвижимости во Франции, – сунул он кипу документов следователю Курскому под нос. – И все на имя гражданина Гибельсона.

Следователь ничуть не удивился словам Коли, как, впрочем, и драгоценным камням, усыпавшим лестницу.

– Ну, вот и все, – устало сказал он. – Ты все же заслужил, Мегре, чтобы узнать правду. Прокуратура заинтересовалась директором обувной фабрики задолго до того, как туда поступили бюджетные деньги под заказ Министерства по чрезвычайным ситуациям. За гражданином Гибельсоном давно тянулся мутный след да все никак выйти на него не могли. К середине декабря доказательства хищений госсредств были у нас уже в кармане. Задержание мы планировали провести после праздников, а тут ты, Мигрень, со своим напарником. Честно говоря, испугались – натворите дел, перепутаете нам все карты, потом разгребай, вот и решили пойти у тебя на поводу. Семен Евгеньевич хотел деньги и ценности вместе с родственником похоронить, а потом, через пару лет, когда бы все утряслось, откопать. Схема, в общем-то, банальная. Звонок по поводу доставки гроба нас озадачил, думали, директор планы поменял. А, оказывается, это ты, Мегре, химичил. Главарей банды из похоронного бюро мы уже взяли, с тобой, Коля, наши сотрудники разговаривали.

– Получается, – промямлил Мигренев, – я здесь вообще ни при чем, и нет ни грамма моей заслуги?

– Не переживай, Коля, – впервые за весь вечер улыбнулся Курский, – замолвлю за тебя словечко перед начальством, покупай погоны. Молодец. И приятель твой тоже не промах, вовремя домину итальянскую с лестницы спустил. А то эксгумация, то, да се, словом, нам теперь проблем меньше. Вы задержаны, господин Гибельсон.

Когда наручники защелкнулись на запястьях растерянного директора, к нему подошла жена, поцеловала в щечку:

– Я уверена, что это чудовищная ошибка и тебя скоро выпустят. Ну, мне пора, подругу надо проведать, сто лет не видела.

Она посеменила к лифту с таким отстраненным видом, будто арестовали не мужа, а соседа из другого подъезда. Но не успела она дойти до кнопки вызова, путь ей преградил один из оперативников, а Курский сказал:

– Вы напрасно торопитесь, Варвара Степановна, у меня есть удобные наручники и для вас. Голландские, с резиновыми прокладками.

– Да?! – удивленно и несколько кокетливо встряхнула головой дама.

– Это же вы были мозговым центром преступного семейного синдиката, это вы, занимая маленькую, но очень важную должность в Министерстве экономического развития, направляли финансовые потоки в лапки вашего ловкого супруга.

Наручники защелкнулись и на ее руках.

Старый год Слава провожал в будке Мигреня. Тот обнимал его, целовал и беспрестанно повторял:

– Возьму тебя в свой отдел помощником, мы с тобой, Сверло, такие дела еще распутаем!

Потом Коля бегал по двору, запускал с мальчишками в мутное небо китайские ракеты.

До праздничного боя курантов оставалось еще полчаса. Уставший от переживаний и спиртного Слава, вздремнул на столе консьержа. В окошко постучали:

– Эй, доктор Ватсон, где твой Шерлок Холмс? Негоже двум выдающимся сыщикам встречать Новый год в этой смрадной конуре.

Слава поднял лохматую голову и увидел перед собой улыбающиеся лица Киры и Лиры.

В эту ночь посыльный Сверлицин стал настоящим мужчиной, правда до сих пор не может вспомнить, кто из сестер в этом ему помог. Возможно, обе сразу.

Утром первого января, глядя на лепной потолок шикарной квартиры одной из сестриц, Слава думал: В чем Гибельсон был прав, так это в том, что мужчины в женском вопросе плотеядны, хуже тигров. А жизнь – замечательная штука, как к ней не относись. И чтобы это прочувствовать, не нужны никакие транквилизаторы.

До утренней звезды

Телефон зазвонил, когда Сверлу снились загорелые девушки на каком-то кокосовом острове. Одна из них обернулась и оказалась с лицом Коли Мигренева. Ну, конечно, это был Мигрень. Он как всегда тяжело дышал в трубку и говорил бессвязно.

– У тебе телескоп есть? – дошло не сразу до серого вещества Славы Сверлицина. – Рефлектор или рефрактор? Вот и у меня нет, а звездочки посмотреть иногда очень хочется. Человек для того и рожден, чтобы познавать великое. Ты знаешь, что самая маленькая звезда в 10 раз меньше солнца, а самая огромная в 150 раз больше? Что температура звезды не может быть ниже 6 млн. градусов, иначе в ней не начнется термоядерная реакция? Впрочем, откуда тебе.

Слава нащупал на тумбочке стакан с чаем, сделал глоток, поморщился. Который час, совсем Коля с ума сошел?

– При чем здесь телескоп? – прохрипел спросонья Сверло.

– А при том, что если бы у меня был телескоп, я бы не поехал с Зиной в астрономический институт МГУ смотреть на звезды через менисковые кассегрены. Это же куда пришлось тащиться, на Воробьёвы горы! Правда, ни копейки не взяли.

– Какая Зина, Мигрень?

– По-твоему у меня не может быть подруги? Ты, значит, Марчелло Мастрояни, а я урод кособокий, аллозавр, как обзывает меня следователь Курский. Он кретин и ты такой же. На меня еще как девушки западают.

Застонав и откинувшись на подушку, Слава приложил холодный стакан ко лбу. Вставать ни свет ни заря, а Коля спать не дает, чушь несет несусветную.

– Не в ресторан же Зинку было вести, я не буржуй в отличие от вас, газетчиков, у меня миллионов нет. А тут двойную звезду Сириус обещали показать. Кстати, Сириус В – первый обнаруженный в небе белый карлик. Могу лектором в планетарии работать.

– Николай Карлович, – засопел в телефон Сверло. – Все это, разумеется, очень интересно, но давайте лучше утром о Сириусе.

– Не перебивай! – разозлился Мигрень. – Что за привычка старших одергивать, никакого уважения. Я и говорю по делу. Звезды с туманностями должен был показать академик Дождиков Корнелий Львович. На площадке перед институтом, он прочитал любителям астрономии коротенькую лекцию о черных дырах и сверхновых, сказал, что настроит телескоп Максутова АЗТ-6 и будет впускать в обсерваторию человек по пять. Зашел внутрь и пропал. Вообще.

– Не понял, – впервые заинтересовался монологом приятеля Сверло.

– Что же тут непонятного?! – возмутился Мигрень. – Исчез академик, испарился, будто и не было никогда. Прождали под дверями обсерватории, которая находится в институтском саду, час, начали стучать, не открывает. Вызвали охранника из главного здания, тот полицию. Вскрыли обсерваторию, думали мало ли инфаркт, а там нет никого.

– Как же так?

– Все углы обыскали, даже в кабельной шахте смотрели, нет и всё. Словно на Сириус улетел. Дождиков исчез, как после дождика в четверг. Сегодня четверг. Здорово, да? Невольно в мистику поверишь. Только я не верующий. А потому хватай свой ноутбук, здесь вай фай есть, и быстро приезжай.

– Куда, зачем? Ночь на дворе.

– Днем каждый дурак академика найдет. Шучу. Утром может быть поздно. Чую, дело серьезное, угрозой национальной безопасности пахнет. Или огромными деньгами.

– В астрономическом институте? – совсем уже проснулся Слава. – Скажете тоже. Звездочеты нищие, как церковные мыши, техника чуть ли не 19 века, наукой толком никто не занимается. Мой приятель журналист Вася Трубкин статью про ученых намедни писал, рассказывал.

– Ты всего лишь газетный курьер и не тебе рассуждать о глобальных вещах. А журналисты все продажные, потому верить им нельзя. Короче, бери такси и дуй на Университетский проспект. Войдешь в институтскую калитку со стороны высотки. Я в кустах возле обсерватории с синей крышей. И не спорь, помощник нужен. Не могу бросить наблюдательный пункт. Деньги за такси компенсирую. Да, прихвати пакетик для пищевых продуктов.

Над садом астрономического института романтично висела полная луна. Наливающиеся яблони, залитые янтарным светом, слегка покачивали тяжелыми ветвями. Стоял невообразимый фруктовый аромат, ненавязчиво трещали цикады.

Сюда бы с девушкой, думал Сверло, идя по дорожке из розового гравия. Его мечты разбил Мигрень, вынырнув из кустов шиповника и схватив за плечо:

– Топаешь, как ежик по паркету, не во дворце бракосочетаний.

– Я…, – заморгал глазами Слава, но волосатая ладонь отставного опера закрыла ему рот.

– Тихо! Говорить буду я. Полицейская собака след не взяла. Значит?

– У-у, – промычал Сверло, пытаясь убрать от себя пахнущую никотином и потом руку Коли.

– Правильно, и я так сначала подумал, что пол и предметы в обсерватории посыпали красным перцем с махоркой. Кайенская смесь называется. Но собака даже ни разу не чихнула, не взвизгнула. Тем не менее помещение явно чем-то обработали. Не вельзевул же академик Дождиков, как и все источает тысячи запахов. Но чем обработали?

– Чем? – повторил Сверло, которого очень волновало, отдаст ли Мигрень ему деньги за такси. 500 рублей при курьерской зарплате – сумма приличная.

– Хм, – опустился на траву Коля и потянул за собой помощника. – Это же университет, тут кругом химические лаборатории, значит, посыпали таким составом, который не раздражает нос собаки, при этом отбивает все запахи.

– И?

– Что «и»? Не знаю пока. Пакет принес?

Коля принял пакетик для пищевых продуктов, аккуратно положил в него свой носовой платок. Пояснил:

– Пока менты расспрашивали сторожа, которого зовут Натан Самуилович, я под шумок в обсерваторию просочился, сделал пару протирок со стола и телескопа. Попрошу следователя Курского провести химический анализ пыли. Открывай ноутбук, надеюсь, батарея в нем заряжена.

– Часа на три хватит.

Если еще полгода назад Мигрень боялся Интернета, словно шаманского колдовства, то теперь ориентировался в нем как старый хакер. Вай фай действительно в саду был. Быстро нашел сайт астрономического института МГУ, открыл список сотрудников.

– Так, Дождиков Корнелий Львович, российский астрофизик, доктор физико-математических наук, профессор института им. Штернберга, академик РАН, занимается исследованием двойных звездных систем, кротовых нор, обратными задачами астрофизики. Получил Госпремию за серьезный вклад в развитие теории гравитации черных дыр. Знать бы еще что это такое. Впрочем, неважно. Про личную жизнь, конечно, ничего, жаль. Придется выяснить у сторожа. И фотографии нет. Странно.

Поднявшись на четвереньки, Мигрень втянул воздух своими огромными ноздрями, пошевелил носом и ушами, прислушался. Никого, махнул рукой – можно вставать.

К главному корпусу, плоскую крышу которого венчали две обсерватории, похожие на тортовые розочки, подходили сзади, осторожно, будто диверсанты. Коля подергал институтские двери, но они оказались заперты. Тогда он взбежал по парадной лестнице и без доли сомнения надавил на звонок у центрального входа. В ночной тишине было слышно, как внутри раздалось что-то типа комариного писка. Спустя минуту через динамик недовольно спросили: «Чего вам надо?»

Коля достал свое липовое полицейское удостоверение, поискал глазами глазок видеокамеры, но не найдя его, приложил документ к стеклу двери.

– Следователь по особо важным делам Мигренев, коллеги и враги называют Мегрэ. Открывайте.

– Людям надо говорить правду, – съязвил Слава.

Сделав вид, что не расслышал колкости, Мигрень нетерпеливо постучал по стеклу.

– Ну чего колотите, чего колотите, – раздалось уже совсем рядом.

Дверь открылась и в проеме показалась седая голова сторожа:

– Уже всё рассказал, нет опять заявились.

– Натан Самуилович, если не ошибаюсь.

– Точно, – несколько смягчился охранник. Позвольте взглянуть на удостоверение.

Но Мигрень ему не позволил, ввалился внутрь, оттеснив угловатой грудью ночного сторожа ко вторым, вращающимся дверям, а затем вместе с ним оказался в фойе. Слава же застрял во вращающихся створках и набил себе шишку.

Усадив охранника за его рабочий стол с тремя мониторами, Коля навис над ним страшным аллозавром с красными глазами и большими, редкими зубами. Протянул руку:

– Будем знакомы, меня зовут Николай Карлович, а вас, значит, Натан Самуилович, замечательно. Так куда же подевался академик Дождиков?

Сторож, протянувший было руку, тут же её отдернул:

– Откуда же мне знать? Странные вопросы вы, однако, задаете. Мне дежурство нести надо. Мешаете.

Коля уселся на край стола, чуть не опрокинув на пол один из мониторов, обратился к Сверлу, потиравшему шишку на лбу:

– Скажите мне, юноша, вы когда-нибудь встречали ночного сторожа с именем-отчеством – Натан Самуилович, да еще с фамилий, как её, – ухватил Коля за бейджик охранника, – Линдгрук?

Пожилой, но еще вполне крепкий, молодцеватый мужчина с ухоженной белой капитанской бородкой и усами, хлопнул Колю по руке, отпрянул:

– Что вы себе позволяете? Ведите себя прилично, вы в институте, а не в Лефортовской тюрьме!

– Бывали? Сочувствую. С такой фамилией нельзя не иметь богатую биографию.

– К чему вы клоните?

– А к тому, уважаемый господин Линдгрук, что люди с такими фамилиями обычно бывают политиками, олигархами или учеными, но отнюдь не прирожденными сторожами. Вы ведь тоже астрофизик? Так?

– Нобелевской премии пока не получил, – поморщился Натан Самулович. – Жизнь тяжелая, пенсии не хватает.

– А позвольте поинтересоваться направлением вашей научной деятельности? Впрочем, зачем же мне вас обременять ответами в век интернета и полетов к Юпитеру. К Юпитеру-то полетим, Натан Самуилович?

Мигрень вывел ноутбук из спящего режима, лихо помчался пальцами по клавиатуре. Сверло лишь диву давался – недаром следователь Курский называет Колю аллозавром, адаптивность как у древнего ящера, все на лету схватывает. А что, динозавры – первая случайно прерванная земная цивилизация. Только чего он к бедному старику прицепился?

А Мигрень открыл Википедию, всплеснул руками:

– Ба! Господин Линдгрук, собственной персоной, молодой и красивый. Ага, слушай, Слава, и запоминай чем знаменит наш новый знакомый. Так, ведущий сотрудник, профессор, академик института астрономии РАН на Пятницкой. Закончил физико-химический факультет в Ленинграде. Значит, не здешний, из конкурирующей фирмы! Отлично. Исследования динамики звездных и планетарных систем… Так, дальше, автор множества научных работ о черных дырах и кротовых норах. Ты понял, Сверло?

– Нет.

– Натан Самулович и пропавший профессор Дождиков занимались одними и теми же темами.

– И что из этого вытекает? – нервно приподнялся вдруг со стула Линдгрук. – Какое вы вообще имеете право?

Но Коля удержал его за плечо:

– Сидеть! Из всезнающей сети следует, что Корнелий Львович получил Госпремию за развитие теории гравитации черных дыр, а вот, вы, господин Линдгрук сами сознались, что даже… Нобелевской не удостоились. Серьезный повод для зависти и неприязни, а, значит, и для убийства. Нет, вы не из-за маленькой пенсии сюда охранником устроились.

Натан Самуилович икнул, откинулся на спинку стула. Опять икнул. «Черт знает что, позволяют себе эти следователи», – пробубнил он после тяжелого вздоха.

– Такое ощущение, что полицейских в нашей стране разводят в психбольницах, а потом распределяют по управлениям, – сказал он через некоторое время вполне членораздельно.

– Не оскорбляйте власть, а то она оскорбит вас, – пообещал Мигрень, но не сердито.

– Ну вы сами подумайте, молодой человек, – налил себе из графина воды Натан Самулович, – если бы я убил Дождикова, было бы тело, а его нет. Так ведь? Все видели, как он заходил после лекции в обсерваторию, но никто не видел, как я выносил оттуда бездыханный, окровавленный труп. Нет тела, нет и преступления, я знаете ли, на досуге люблю детективами себя побаловать.

– Баловник, ага, тела нет. Я видел, как во время лекции вы заходили в обсерваторию.

– И что? Проверял оборудование.

– Вы же сторож!

– Так, по-товарищески помогаю коллегам. По мелочам. В родном институте, на Пятницкой в охрану не мог пойти, стыдно, а тут как-то проще соратникам в глаза смотреть.

– Стыдливый, а людей убивать не стыдно.

– Да что же это такое?! – возмутился Линдгрук и схватился за телефон. – Сейчас буду вашему начальству звонить.

– Лучше в Лефортово позвоните, местечко себе на старом месте забронируйте. Руки!

– Что? – опешил ученый-охранник.

Коля схватил своими потными пальцами щуплые профессорские ладони, поднес к широким ноздрям, по-собачьи обнюхал, поковырял мизинцем.

– Химик, говоришь. Верю, перцем не пахнут. Чем обсерваторию обрабатывал, так что даже собака не чихнула?

Линдгрук попытался снова встать, но Мигрень пригвоздил его к месту за плечи, приблизил свои красные глаза к бугристому носу:

– Не доводи до членовредительства, звездочет, лучше сразу покайся. Я тебе лично камеру с кондиционером подберу, с видом на Большую Медведицу.

– Ацетат натрия с трихлорбутаном… впрочем, вам полное название ничего не скажет. Двух капель достаточно, чтобы в радиусе 50 метров субъективных запахов не осталось вообще. Стратегическая разработка, я этим еще в молодости, на почтовом ящике занимался. Жив ваш Дождиков, жив. Дурачок, я же ему говорил – сядь на поезд и умотай спокойно куда-нибудь к черту на рога, затаись. Нет, надо чтоб пресса непременно написала, что всемирно известный ученый пропал с рабочего места при загадочных обстоятельствах.

На этот раз икнул Коля, за ним Сверло. Юноша налил в стакан воды, сделал глоток, передал напарнику. Тот вылил в горло полстакана, побулькал, почесал большим пальцем выпирающий, как акулий плавник, кадык.

– Трихлорбутан, ага. Не понял, почему Дождиков жив, где тело?

– И чего тут непонятного? – опять вздохнул Линдгрук, пошарил в тумбочке, вынул витую бутылку апельсинового ликера. – Черт, укололся, внутри полно гвоздей.

Охранник сунул в рот палец. Коля заметил, что правый мизинец с удлиненным ногтем, покрыт телесным лаком.

– Кровь на джинсы капнула, надо будет холодной водой.

Предложил ликеру, но не получив ответа, убрал его обратно, закурил папиросу. По коридору расползся зловонный дым, даже Коля закашлялся. – Мой друг и коллега Корнелий Львович Дождиков – в обсерватории, в телескопе Максутова. Аппарат АЗТ-6 большой, в нем и слона спрятать можно. Телескоп неработающий, внутри совершенно пустой – ни зеркал, ни линз, одни шурупы. Этим Дождиков и решил воспользоваться. Я долго не хотел идти у него на поводу, но сдался. Заранее обработал обсерваторию и вход антизапахом, понимал, что полицейскую собаку приведут.

– Но зачем? – задал на этот раз вопрос Сверло, – вам развлечений на старости лет мало?

– Вы про старость, молодой человек, еще ничего не знаете, а потому не можете ни судить, ни осуждать. Старость – это сплошное воздержание. Вот говорят некоторые, что воздержание лучше пресыщения, потому что воздержание имеет предвкушение и надежду, а пресыщение только усталость и отрыжку. Глупость это, старость не имеет ничего, потому что она бесперспективна.

– Нельзя ли по существу? – заерзал на столе Коля, вспомнив про апельсиновый ликер.

– Я и говорю по существу. В солидном возрасте как никогда хочется удовольствий и счастья, напоследок, так сказать, а потому очень сложно отказаться даже от самых сомнительных возможностей.

– Где Дождиков?

– Говорю же, в телескопической трубе.

– Зачем он туда залез?

– Не знаю, – пожал плечами Линдгрук. – Он мне не объяснял.

– Ой ли! Вам все равно куда приятеля засовывать? Ну ученые, ну народ!

– Не знаю, – повысил голос сторож-звездочет, так что тени на гипсовых бюстах великих астрономов задрожали. – Не имею привычки залезать людям в душу, когда они не просят. Но догадываюсь. Полгода назад Дождиков взял большой кредит в банке и купил квартиру на Красносельской. Бывшая коммуналка в сталинском доме, четыре комнаты, с евроремонтом. Дочка его подбила, Полина. Вёрткая девица, доложу я вам. Рыжая как облепиха. А разве бывают рыжие женщины приличными? Неважно – крашеные или натуральные. До этого они вдвоем ютились в малогабаритной двушке у Никольского кладбища. Корнелий Львович возликовал. Живу, говорит, теперь как новый русский или даже клеврет Самого. Красота! Приближенный-то приближенный, а денежки отдавать надо. А чем? Зарплату, в связи с известными событиями, урезали, хорошо хоть из института не выгнали. Вот, думаю, Дождиков и решился на отчаянный поступок – взять и исчезнуть.

Мигрень без спросу взял папиросу из пачки ученого охранника, смял в кулаке:

– Решил сбежать, а дочь Полину бросить, оставить на съедение ростовщикам.

– Кредит, наверное, был застрахован на случай смерти хозяина. Пропавший без вести человек через какое-то время считается умершим. Впрочем, не знаю, это только мои предположения.

– Да, нормальному человеку такое в голову бы не пришло, – почесал волосатое ухо Коля.

– Если учитывать, что гениальность – патология, то и телескопическая труба в данной истории, как горячая сковородка в холодильнике, – выдал свой комментарий Сверло. – Может, профессор там уже задохнулся?

– А вот если бы вы не терзали меня своими глупыми расспросами, я бы давно уже его выпустил.

Все переглянулись, а потом, сталкиваясь в дверях и на поворотах различными частями тела, побежали к обсерватории в саду.

Линдгрук наклонил огромную черную трубу с рычагами, постучал по крышке широкого рефлектора.

– Как ты там, Корнелий Львович? Знай, что согласился я на эту авантюру только из-за самых добрых к тебе чувств.

Ответа не последовало. Линдгрук сдвинул крышку.

Внутри телескопа зияла черная дыра. Профессора Дождикова не было.

– Та-ак, – сказал сквозь зубы Коля, отчего слово прозвучало как паровозный гудок. – И где ваш приятель-авантюрист? А это что?

Мигрень согнулся над столом, на краю которого расплылись два неровных красных пятна.

– Ага, кровь, без экспертизы ясно. Значит, все же убийство.

– Ничего не понимаю, ничего не могу понять, – забормотал Линдгрук. – Я прямо в полной растерянности.

Осмотрев пол, вход, бетонную площадку перед ним, Мигренев остался недоволен – крови больше нигде не было.

– Куда тело дели, Линдгрук? Последний раз спрашиваю. По-хорошему.

– А я вам еще раз отвечаю: во время лекции и после я находился на глазах у людей и никто, в том числе и вы не видели, чтобы я выносил из обсерватории тело.

– Может быть вы труп Дождикова каким-нибудь химикатом растворили? Прямо в трубе? Живьем. Нет? Не тряситесь. За зданием обсерватории не видно было, что вы делали. Может, вынули бездыханное тело Дождикова из телескопа, незаметно оттащили в кусты и передали сообщникам.

– Чушь! Глупость! – неожиданно завизжал Линдгрук, державший себя до этого в руках, чем развеселил Мигреня.

– Надо бы посадить вас в камеру, – потер Коля руки, – но я добрый. Дам вам время до утренней звезды одуматься и покаяться. Вспомните Раскольникова, Родиона Романовича и вам станет легче совершить этот нелегкий шаг, так сказать. Ну а, нет…

Коля подмигнул астроному и замурлыкал под нос свою любимую песенку: «Москва моя широкая, Москва моя родная, под вечер синеокая, с похмелья заводная…»

Узнав адрес Дождикова, отставной опер похлопал сторожа по груди, велел тихо сидеть в институте до его возвращения. Записал номер мобильного.

– Полина замужем? – напоследок поинтересовался Коля.

– Перезревшая лошадка, – неприятно осклабился Линдгрук, – 29 лет, все никак не найдет себе подходящего наездника. Полина от второй жены Корнелия Львовича, Аллы Борисовны. Она умерла три года назад. Первая сбежала сразу, как только поняла, что мужа больше интересует черная дыра в центре галактики, нежели в ней самой.

Натан Самулович хихикнул своей скабрезности, продолжил:

– Насколько я знаю, сейчас у них гостит коллега Дождикова из Германии.

– Кто таков? – сразу поднял уши Мигрень.

Линдгрук рассказал, что Дождиков познакомился с профессором Берлинского универсистета гером Вильгельмом Майером в 93 году, перед путчем, когда тот приезжал в Москву на международную конференцию по двойным звездам и реликтовым гамма-излучениям. С тех пор они крепко дружат, обмениваются своими научными работами, вроде бы вплотную подошли к реальному доказательству наличия черных дыр.

– Пока их существование только гипотеза. Хотя профессор Хокинг утверждает, что черные дыры – двери в параллельные вселенные. – Я с ним согласен и собираюсь опубликовать соответствующую статью в научном журнале.

– Опубликуешь в тюремной газете, если не одумаешься, – опустил астронома на землю Коля.

На ночной Леснорядской улице было темно и сыро, под ногами хрустел битый асфальт. Из подвалов несло бомжами, дохлыми кошками и давленными клопами. Недалеко протяжно гудели, перестыковывающиеся к раннему выезду, локомотивы. Их звуки напоминали рев диких зверей в джунглях. Коля поежился: ну и райончик. Указал на единственное горящее в доме окно: