Текст книги "Пессимисты, неудачники и бездельники"

Все еще как бы не доверяя увиденному, проследовал до самовара и, подняв крышку, заглянул в него. Не оценив с первого взгляда прозрачную воду, кипевшую в самоваре, как факт, глубоко потянув носом и поняв, что попал в неловкок положение, с надеждой спросил:

– Стырили? – надеясь вникнуть в ситуацию путем получения показаний по делу о ворованном старинном произведении искусства.

Саня раскололся и начал быстро давать показания: вот, мол, Коля сходил утром к соседям и выпросил прибор у них на правах аренды, на условиях самовыноса и на высоконравственных принципах возвращения данного предмета старины владельцам в первозданном виде.

Михалыч обратил свой взор на Колю, и что-то явно закрутилось в его непромасленных извилинах.

– А я тебя знаю! – вдруг ляпнул он.

Федор даже облегченно хмыкнул от этих слов. «Ну наконец-то, – подумал он. – Сейчас Михалыч все объяснит и расставит все точки». Пусть он услышит даже что-то страшное и удивительное, но при этом сможет сложить свой странный мистический пасьянс. Пусть даже Михалыч скажет, что, по вчерашним сводкам, в районе приземлился инопланетный корабль, всех пассажиров замочили, и нашли капитана корабля, который, сволочь, сидит у Федора в квартире в забранном у убитого солдата-срочника исподнем. Он даже напряг свои давно потерявшие тонус мышцы, приводя в готовность к решительному, последнему броску для задержания внеземного агрессора.

Но Михалыч разочаровал его:

– Я тебя где-то видел! Точняк, видел, – с уверенностью закончил фразу капитан милиции.

Федор понял, что непонятки, связанные с появлением и поведением Коли, будут продолжаться. При этом он решил, что прямых вопросов больше задавать ему не станет, и вообще будь что будет: поживем – увидим, как говорят в народе.

Тем временем Михалыч все-таки захотел провести оперативную разработку Коли, связывая с ним странное поведение мужиков, сидящих за раздухаренным самоваром, водруженным на стол вместо обычного для них джентльменского набора, сопровождающего утренние посиделки серьезных ребят.

– Из каких краев? – бывший опер начал издалека.

Коля спокойно и даже как-то равнодушно сказал:

– Русский я.

– Ну, мы все тут вроде как русские, – продолжил Михалыч, обходя дозором комнату. – А документики у нас имеются? – спросил он, ковыряясь в разложенном на серванте барахле, вытащенном Колей из карманов перед стиркой. – О! Вижу, имеются, – он взял в руки свернутую бумажку. – Так, читаем: – «Справка дана отцу Николаю, в миру Николаю Васильевичу Гагарину, в том, что он является служителем храма святого Николая Угодника, прописки, заведенной в миру, не имеет, так как является человеком мира и слугой Господа». Господа с большой буквы, – зачем-то сказал Михалыч.

И тут, как посчитал Федор, произошла очередная странность. Михалыч, обычно дотошный к любому незнакомцу, подытожил:

– Ну, все понятно, человек на службе, как и я.

Сказав это, он перестал бесцельно ходить по комнате и сел за стол.

– Ну, чай-то тоже неплохо. Тонизирует! – и налил в чашку заварки.

Михалыч был давно знаком с ребятами и считал их своими, даже несмотря на иной социальный статус. Он первый пришел поддержать Федю, после того как его «слили» из компании, и, выслушав, предложил ему по старинке кого-нибудь отмудохать в виде моральной компенсации.

За Михалычем водились разного рода делишки на ниве честности и справедливости. Еще в голодные девяностые он, будучи начальником следственной части местного РУВД, отхватил каким-то глупым образом новенький «москвич» из рук самой «Властелины», то ли проинвестировав пирамиду в самом зародыше и оказавшись одним из счастливчиков, то ли они в РУВД как-то там скинулись и провели у себя лотерею по купленным в складчину у «Властилины» билетам-акциям. Но факт остается фактом: в один из светлых солнечных дней Михалыч, на зависть коллегам и друзьям, подъехал на службу на этом самом «москвиче». Народ долго бухал, обмывая покупку, потом привык и даже начал советоваться с Михалычем, какие циферки проставлять в лотерейках, – видимо, слепо доверяя его везению. Но потом Властелину арестовали, и с Михалычем случился социальный надлом. Он с месяц ходил и оправдывался перед сослуживцами: вот, мол, я не виноват, повезло. А потом, напившись, облил авто бензином и поджег. Когда приехали пожарные, он, мечась по пустырю с пистолетом в руках, часа два гонял их, пока автомобиль не превратился в головешку. После этого общественное мнение разделилось на два диаметрально противоположных. Одни были твердо уверены, что Михалыч дебил; другие, подбадривая его, говорили, что он образец моральной стойкости, и предлагали даже его двинуть в Думу.

Но вдруг с Михалычем произошло событие, изменившее его и без того веселую жизнь. Михалыч, заядлый холостяк, женился! Ну, женился и женился; как говорят мужики, с кем не бывает! Но его свадьба перевернула все устои провинциального общества, да так, что даже местные активисты, наплевав на визит в город какой-то большой демократической шишки, рванули в местный загс, чтобы своими глазами увидеть бракосочетание Красавицы и Чудовища. Нет, не то что Михалыч был уродом и от него шарахались женщины: выше среднего роста, подтянутый – короче, бывший офицер-разведчик, прошедший Афган и имеющий ордена. Суть была в невесте. Девочка с прекрасным образованием, из интеллигентной семьи местных адвокатов, моложе жениха как минимум лет на пятнадцать, одна из лучших партий для зарождающегося класса новых капиталистов, выходит замуж за простого, хоть и начальствующего, опера. Это был вселенский шок! Что она в нем нашла – по сей день не поймут все районные сплетники, а старухи из дворовой олигархии исчесали языки на эту тему. Короче, бракосочетание состоялось. Шум вокруг этого события постепенно начал угасать, но тут случилось новое происшествие, которое затмило собой даже великий спич первого президента России со словами: «Я устал, я ухожу!». Правды об этом не знает никто, но со слов проболтавшегося под мухой следователя, ведшего тогда это дело, было так.

Марина, красавица жена Михалыча, работала финансистом в крупной коммерческой фирме. Фирмой владел мини-олигарх из столицы, который прибывал в провинцию с инспекциями, заканчивавшимися бурными возлияниями в местных ресторанах с привлечением кадрового женского резерва его фирмы. Девизом таких вечеринок была фраза москвича-миллионера: «Клиент всегда прав и вправе требовать что угодно!» Под этим подразумевалась абсолютная половая распущенность в отношении женской категории персонала. И вот как-то ранней осенью олигарх прибыл с очередным инспектирующим визитом. Проходя по офису, он заметил Марину и спросил у своего наместника, почему и как так случилось, что данный редкой красоты экземпляр стоит в стороне от процесса всеобщего опыления? Местный руководитель, мозжечком почувствовав неладное, пытался вразумить хозяина не смотреть на Марину как на объект полового интереса: «Понимаете, шеф, она замужем, муж не последний человек в городе, родители, так сказать, городская интеллигенция, голосующая за демократов, и т. д. и т. п.» Но у шефа уже уехала крыша, и он для себя решение принял, о чем холодно известил подчиненного фразой: «Пригласить ее на ближайший корпоратив». Дальнейшие рассуждения нукера о корпоративной этике, о трудностях с финансированием таких мероприятий за счет местного бюджета и что в конце концов это плохо кончится олигарх пропустил мимо ушей, сказав одно: «Надо возвращаться к утерянным традициям советского народа в праздновании дня революции», и, позвонив в Москву, приказал представить ему по приезде в столицу смету празднования очередной годовщины Великой Октябрьской революции верхушкой головного офиса в провинции. На этом олигарх уехал, приказав напоследок повысить красавицу в должности, чтобы не нарушать им же принятые правила разделения коллектива на тех, кто имеет право быть приближенным, а кто нет, таким образом как бы охраняя корпоративные традиции.

Марина очень удивилась своему резкому взлету, но генеральный объяснил это хорошими показателями каких-то очередных новомодных тестов, которые пересылались из столицы секретной почтой с вооруженными курьерами. Михалыч, впрочем, почувствовал некоторую неловкость от головокружительной карьеры вчерашней аспирантки, но мозги ей вправлять не стал, так как решил, что у коммерсов все не так, как у чиновников, и карьерный рост иногда может происходить даже на фоне отсутствия выслуги лет.

Марина на той ноябрьской вечеринке чувствовала себя без мужа (а это было правилом в компании: в целях конспирации приходить только своим) неловко, да и московский начальник проявлял повышенный интерес к ее трудовой деятельности и все настаивал на командировке в головной офис с целью изучения новой компьютерной программы, что как-то не вязалось со статусом сотрудницы. В конце вечеринки он предложил прокатиться на лошадях по местным просторам; она не сказала ни да ни нет и, сильно смутившись, спряталась в туалете. На ее счастье, хозяин увлекся в баре наличествующим там вискариком, ожидая ее, и был отгружен крепкими ребятами в гостиницу.

Свои опасения она не стала доводить до Михалыча, так как посчитала это случайностью, а не правилом. В чем очень раскаялась, когда появилась на новогоднем корпоративе. Хозяин был одет по моде, и это, видимо, придавало ему большую степень хамства и уверенности. Он не отходил от нее весь вечер, нашептывая на ушко различные сальности. Марина пыталась отделаться от него, но не тут-то было. В конце концов, улучив момент, он силой затащил ее в комнату, которая, видно, была определена им для проведения таких вот мероприятий. Бросив на диван, он принялся срывать с нее одежду. Марина, поняв, что сейчас произойдет непоправимое, каким-то чудом вырвалась из его объятий и, минуя раздевалку, побежала домой.

Михалыч, придя со службы и поужинав, смотрел телевизор, когда она ворвалась в квартиру. Увидев ее в таком виде, он задал два вопроса: «Кто?» и «Где?». Она, ответив, рванула в ванную. Он спокойно надел форму, взял из сейфа наградной «Макаров» и пошел в названную женой точку общепита, благо это было в двух кварталах от их дома. Придя туда, он молча прошел на второй этаж и, увидев директора филиала, повторил свои вопросы: «Кто?» и «Где?». Тот, поняв, что у него есть шанс выжить, показал на дверь той самой комнаты, сказав при этом только одно слово: «Там». Дверь была незапертой, так как никто не имел права зайти туда, пока хозяин проводит личную беседу с персоналом о борьбе с издержками и росте оборота.

Олигарх сидел в углу в полумраке, совершенно голый, держа в одной руке кальянную трубку, а в другой микрофон от суперновинки – эксклюзивно приобретенного караоке; при этом, поганя английский язык, пытался петь «Yesterday». Вокруг тусили, подвывая, две корпоративные козы, предназначенные им «на всякий случай».

Михалыч, подойдя поближе, врезал с сапога, затем перевернул находящегося в нокауте москвича и, не найдя ничего разумнее, вынул наградной ствол и загнал ему в анус. Олигарх, не ожидавший такого обращения, вначале пукнул, а потом взвыл. Зачем-то, видно для полноты процесса, Михалыч два раза провернул ствол в анале и молча вышел. Придя домой, он уложил жену спать, а сам сел чистить изгаженный пистолет.

Наряд, приехавший в четыре утра, застал его за этим же занятием.

Городские власти были в шоке: ну как же, отношения с инвестором подорваны. Наверное, больший шок они переживут только через несколько лет, – отвечая на вопросы московских корреспондентов о назначении новой вывески на дверях администрации. Прокурорские, зачитывая материалы по делу, пытались держать лицо, но когда дошли до акта освидетельствования полученной потерпевшим травмы, не выдержали: «.. имеются множественные ранения и кровоподтеки в анальном отверстии потерпевшего, вызванные наличием стволовой мушки на данной модели пистолета». А следаки, то ли хохмы ради, то ли поддерживая коллегу, в ответ: «…имеются смягчающие обстоятельства в виде того, что подсудимый, находясь в состоянии аффекта, все-таки не использовал другие подручные средства, имеющиеся поблизости, в виде кальянной трубки или, не дай бог, микрофона от непонятной хреновины под названием “караоке”, что могло привести к более тяжелым последствиям и угрозе жизни потерпевшего».

Спасли Михалыча журналисты из столицы: краем уха прослышав о чем-то и прибыв на место с расспросами, дали понять пострадавшему, что и в Москве готовы стебаться над его позором. И наверное, осознав, что он может стать кумиром голубой части населения Златоглавой, опущенный олигарх забрал заявление и замял дело. Михалыча еще с полгода мурыжили, а потом перевели с понижением звания в участковые.

Вот такой он, Михалыч – российский мент, а теперь еще и местный шериф.

Выхлебав пару кружек, Михалыч снова обратил внимание присутствующих на сложное международное положение, тесно связанное с гибелью террориста номер один, отметив, что америкосы молодцы, а мы все никак не справимся до конца со своими и что нам надо бы не выискивать странности в гибели террориста, а приветствовать его уничтожение открыто и без подколок. После чего засобирался. Напоследок Михалыч сказал, обращаясь непонятно к кому:

– Вы тут это, чтобы без эксцессов! – он почесал голову, как бы что-то вспоминая: – Где же я тебя, служивый, встречал? Ладно, пойду… – И, повернувшись к Федору, произнес: – Ты береги себя, Федя! Ну, бывайте! Какие-то странные вы сегодня, мужики, необычные!

Проводив Михалыча, опять сели за стол. Саня с Колей продолжили мирный треп, а Федор, погрузившись в свои мысли, молча хлебал чай, закусывая то баранкой, то сухариком. Вступать в разговор не хотелось. Да и после удивительного пофигизма Михалыча в отношении установления личности Коли приставать с дальнейшими расспросами не имело смысла. Все стало совсем запутанным. Федор ушел в себя и обнаружил нечто необычное, что опять не вязалось с привычным течением событий. Обычно после затяжных возлияний его организм давал некоторый сбой в виде головной боли, повышенного давления, сухости во рту, – но ничего не было: то ли от каких-то химических внутриутробных процессов, связанных с переживаниями по поводу появления Коли, а может быть, это стрессовая реакция на поведение зайца, или уж правда, как сказал Саня, чай очень хорош. Ему становилось погано и стыдно. За то, что ушла жена, дочь растет без отца, мама переживает и постоянно от этого болеет, да и праздник, видимо, закончился, а дела все нет. Нет дела! Вот в чем полный эндшпиль! Нет любимого занятия, которое заставляет мужика быть мужиком, мужа быть любимым мужем, отца быть любимым папой! Только матери не столь важно, есть ли у тебя дело или нет. Она мать: ей, конечно, важно твое моральное состояние, она переживает, но не за твою работу, а за тебя лично. Ей не столь важно, хмурый либо веселый ты пришел к ней: пришел – и хорошо. Цел, жив, здоров! И все! Да, ее расспросы могут привести ее же в уныние, но не более того. Ей ничего не надо от тебя, кроме тебя. Вранье про жертвенных жен и детей! Все терпят твои выкрутасы, твои отлучки, твои заморочки, пока ты нужен, пока ты способен хоть как-то организовать хоть что-то дающее им надежду на будущее. Если этого долго нет – все! Появляется неудовлетворение, боль, затем полная неприязнь и непонимание. Секс с женой становится размытым, а потом превращается в докуку. Дети, не получив желаемых игрушек, наличных, статусных привилегий, так много значащих в современной молодежной тусовке, ставят на тебе крест, хамят и грубят. И все это явно сопутствует безделью и безработице. Все это невыносимо! Мужики ведь как-то терпят не работающих всю жизнь жен. Коммерсанты, чиновники, в конце концов офицеры. Бабы – не могут. Просто у них никак не укладывается в голове, что добытчик постоянно приходит с охоты пустой. И сразу пошло-поехало: «Никчемный, тупой, да за кого я вышла…» Действительно, за кого ты вышла? Да не вышла, а вылетела! Впопыхах, бегом и в одних тапочках! И не было никакой силы остановить тебя! Если бы тебе перед свадьбой сказали, что во втором тайме твой прежде прекрасный, твой голеадор, назабивав кучу голов, выдохнется, сломает ногу или, хуже того, башку свернет, будет унесен с поля, – ты бы и тогда, не поверив даже Господу, пошла бы за ним. «Это может случиться со всеми, но только не со мной!»

У мужиков проще. Достала – оплатил контракт и объявление по стадиону: «На пятидесятой минуте произошла замена, вместо пятидесятого номера играет двадцать пятый». Тут хоть какая-то логика, пусть идиотская, но есть. Хотя и противно.

Убивает не это. Убивает то, что от тебя всю жизнь чего-то ждали! И мужик, наслушавшись всякой фигни по поводу своей этой самой никчемности, становится и вправду бездарем и пустышкой, ломается и превращается в ходячий овощ. Конечно же, это относится к тем, кто для себя по жизни выбрал лозунг: «Мне должны дать!» – это не для тех, кто сказал себе: «Я должен взять!»

Федор сразу, как только почувствовал начало семейного кризиса, при первой же попытке напомнить ему о том, что он неспособен, решил: пусть плывет. Что-то объяснять, напоминать, возрождать не было сил да и желания. Пусть все будет как будет! Решил – отрезал! Потом, все потом. Со всем разберемся: с любовью, с ненавистью, с желанием. Было погано, да и сейчас тоже. Понял лишь одно: если не пытаться что-то делать – все! Само ничто не придет.

Денег было не так много, чтобы мыслить масштабно, но на старт должно было хватить. Ухватились с Саней за торф, благо торфа в стране очень много. Нашли ботаников в Белоруссии, там еще хоть что-то сохранилось, и с их помощью разработали ультрановый процесс брикетирования торфа. Торф, получаемый на их установке, имел колоссальную теплоотдачу: этакий кусок динамита, а не торф. Год доказывали, патентовали и пришли с ним наконец-то на рынок. Муниципальное отопление! Только ленивый журналист не прошелся по этому сегменту коммунального хозяйства. Предложили местным коммунальщикам: ребята, мы вам поменяем котлы на торфобрикет, дадим цену на тариф ниже на двадцать, нет, хрен с ним, на тридцать процентов! Дайте в управление! Это же бизнес! Не можем, говорят, цены хорошие, условия отличные, но не можем, закон не позволяет. Писали, доказывали, объясняли. Результат – ноль! Даже минус. Достали всех! Отношения с властью испортили: ей неудобно, если она не может.

Потом приехала младшая сестра Ленка из большого города, говорит, выиграла тендер на диспетчеризацию и организацию движения городского транспорта, помогите деньгами и заходите. Санька посмотрел документы. Верняк, Федя, вперед! Но как по мановению волшебной палочки ситуация сразу после входа рванула на выход. Город сам на себя подал в суд, мол, что-то там в торгах не так было. Мэр пропрезидентский, кто с ним поспорит. Дошли до Верховного Суда и, что удивительно, выиграли. Радовались как дети! Все в соплях! Написали культурное письмо мэру, мол, беда, надо помочь. И так семнадцать раз, от мэра до самого верха! Ни хрена! Все письма обратно к мэру, и по новой. Чудеса! На восьмом письме Ленка подумала о суициде, на пятнадцатом попыталась воплотить идею не-жизни в жизнь. Откачали, но Федор с Санькой подумали о том же. Пропрезидентский мэр стал непропрезидентским, и его сменил новый, еще более пропрезидентский. Позвали… Ждали Ленку, сидели как на углях. Сожрали два килограмма халвы. Зря! По ее меткому выражению, ее отымели стоя. Любимая чиновничья поза: отыметь не опуская на стул. Влет! Потом разобрались. Не поднять! Президент обозначил тему как суперактуальную, и крупный бизнес намек понял.

Решили больше не крупнить. Взять в аренду цех, купить оборудование и выпускать… памперсы! Отечественные, экологичные, с сорбентом из торфа! Сунулись с опытным образцом на сертификацию – мудота да и только! Плати каждому по цепочке. И ведь что интересно: плати – и регистрируй! Продавай что хочешь! Дальше торговые сети: опять плати, но по-взрослому! Везде дай, везде проплати вперед. Памперсы становились золотыми, и для их продажи, наверное, надо было арендовать бутик в Москве в Столешниках, либо в ГУМе, или ближе к клиентам на Рублевке. А ведь изначально в рознице они были дешевле импортных вдвое!

Дальше у Саньки случился микроинсульт. И его идеи стали похожи на бред сумасшедшего. Он каждый день приходил с новой: там был и бутик фастфуда, и санаторно-курортный комплекс в Арктике, а полным финишем стала идея организовать сеть пивнушек под названием «Помоги себе сам».

Все эти воспоминания и размышления были мукой. Он постоянно гнал их от себя, говоря: все пройдет, все наладится. Но это было реальностью, с которой приходилось мириться. Не было ничего: ни семьи, ни денег, ни работы, ни обычного человеческого внимания. У всех всегда хватало своих забот. Нравы в этом обществе изменились, и как только ты выпадаешь из обоймы – ты изгой! Конечно, можно было куда-то устроиться; наверно, хватало бы на хлеб и немного масла, как всем, но Федору этого было мало. Он учился, воевал, работал и всегда хотел большего. Он хотел, образно говоря, растить хлеб и сбивать масло, собирать, упаковывать и продавать продукт качественный, сделанный своими руками, а не быть гопником из категории «купи-продай», построить свой бизнес – нормальный, цельный бизнес. Но, как он понял, одного стартового капитала у нас недостаточно. И он понимал, что ты никому не интересен, пока не вернешься в строй или о тебе не прочитают в некрологе со словами: «О, блин, смотри, а каков был? Как рано ушел! Слушай, о нем и правда давно не было слышно». Обычная история!

Федор встряхнулся. Надо жить и двигаться, иначе и на некролог не хватит. Он прислушался к разговору Саньки с Колей. Говорили что-то про собак. Санька любил собак, особенно больших, и иногда в порыве страсти, под хорошее настроение жены, пытался пропихнуть тему «А не завести ли нам друга?», но Мамулька все время говорила «нет»: то ли по бюджетным соображениям, то ли просто не хотела возиться еще с одним ребенком. Коля рассказывал Саньке про московскую сторожевую. Выведена, мол, в России в 1985 году путем скрещивания сенбернара с кавказской овчаркой; высокие, мускулистые, высота в холке до 67 сантиметров, очень похожа на сенбернара, но компактнее и подвижнее его. На Руси издревле относились с большим уважением к собакам, пускали их жить в дом, считали членами семей и т. д. и т. п. И были старики ведуны, которые понимали все собачьи прихоти и, несомненно, знали, как говорить с ними.

Федор не дал ему закончить. Продолжил сам:

– И с зайцами! С зайцами тоже говорили!

– Да, – подхватил Коля, – и с зайцами, и со всей животной тварью, и вообще в те времена человек был частью природы и понимал многое из того, что теперь ему не дано и неведомо.

Федор пристально посмотрел на Колю и сказал:

– И с плюшевыми тоже!

Коля улыбнулся в ответ.

«Сейчас дожму», – решил Федор. Но по принятому кем-то протоколу в разговор влез Саня. Влез, как обычно, по-медвежьи бестолково:

– Федя, а может, нам разводить собак, открыть питомник? Коля своими знаниями поможет. Будем разводить собак дорогих пород. Сейчас на это большой спрос. А? Как ты, Коля, поможешь?

Коля ничего не ответил, как будто понимая, что Федору это не нравится. Санька, заинтересовав сам себя, переключился на Федора.

– Федя, придумаем какую-нибудь фишку, то есть найдем замануху, такую, которой ни у кого нет. И вперед! Как вам, господа, такой расклад? – потирая руки, наседал Саня.

– А что, – решив постебаться, сказал Федор, – я и замануху уже придумал.

Санька даже приподнялся. И, обращаясь к Коле, сказал:

– Ну видишь, Федя уже все придумал, я же говорил, он горазд на идеи. Вот, Федя, помнишь про торф…

Федя, не дав ему закончить, буркнул:

– Включим в прайс опцию по обучению собак русскому, а еще прикольней – английскому языку, и поверьте: отбоя не будет! Как тебе, Коля? Поможешь?

Федор был очень доволен собой: хоть каким-то, пусть хамским по отношению к другу, способом он закатил шарик в кривозубый Колин рот.

Коля улыбнулся. И, выдержав паузу по Станиславскому, сказал такое, что Федор не то что пожалел о своих подколках, а просто чуть не откинул ласты от удивления:

– Федя, а ты помнишь бабу Шуру?

Сказал это так просто, как будто сто лет был членом семьи и не его они подобрали вчера возле часовенки, грязного, немытого, непонятно откуда взявшегося. Он, этот горе-солдатик, второй день приводил Федора в величайшее изумление своими речами, поступками и даже своим присутствием. Это уже не «бухали вместе» – это тектонический сдвиг по всем фазам и модулям, как говорил начальник заставы, где служил Федор срочную службу Федя выплеснул изумленно:

– Откуда ты зн…

Также просто и непосредственно, как и в предыдущем случае, как бы не замечая отвисшую челюсть и взгляд Федора, сравнимый с тем, как будто он сейчас, только что проснувшись, увидел у себя в постели – нет, конечно же, не Дженнифер Лопес, что ну хоть как-то что-то, а Опру Уинфри, да еще кричащую в микрофон: «Wow, Wow», продолжил:

– Ты же не мог забыть ее, Федя!

Это был шок! Собирая остатки оплавленного мозга, Федор выдохнул:

– Да-а-а…

Конечно же, ему следовало плюнуть на этикет и послать этого оракула к едрене матери прямо в том, в чем он сейчас сидит, жуя сухарики, но что-то сдерживало – что, он пока понять не мог. Потом взглянул с надеждой на Саню, подумал, может, он что-то понимает в этой нелепице. Но Саня, видно обидевшись или просто из нежелания вмешиваться в какие-либо разборки, ковырялся в ноутбуке и, судя по звукам, исходящим из компа, мочил бодрыми птичками гадких свинюшек. «Спасибо тебе, дружище, – подумал Федор о товарище, – помощи от тебя ждать, видно, не стоит».

Разумеется, он не забыл про тетю Шуру, как тут забудешь! Первые детские воспоминания, как всегда ему казалось, были связаны не с мамой, не с папой, не с деревянным домом в поселке, а с ней – с тетей Шурой. Четкие и самые яркие. Она была маминой сестрой и жила в соседнем доме. И она – конечно же, судя по дальнейшему жизненному раскладу, только она могла преподать ему, пятилетнему пацану, первый урок мужества. Это потом, в школе, он, побывав на встрече с ветеранами Великой Отечественной на так называемом «Уроке мужества», услышал о подвигах летчиков, разведчиков и моряков, а тогда малыша-крепыша волновала одна маленькая проблемка, поделиться которой можно было либо с мамой, либо, на худой конец, с замещавшей ее, когда та была на работе, тетей Шурой. Бессознательная детская лотерейка и сильный зуд в заднем проходе привели его к ней. Тетя Шура, обследовав источник беспокойства, сделала короткий вывод:

– Надо, сына, мыть чаще ручки, тогда глистиков и не будет!

Пока сына соображал о связи между мытьем ручек и зудом в попке, тетя Шура, не мудрствуя лукаво, почистила дольку чеснока и загнала ее в розовый детский анальчик. Через пару секунд пухленький пацаненок бегал по улице с диким криком и познавал все тонкости челночных ускорений и гимнастических азов лазанья по деревьям. Когда старшеклассники из школы через дорогу поймали наконец-то этого удивительно быстро и резко передвигавшегося мальца и привели его к тете Шуре, ослабевший мальчуган смог вымолвить только одно слово, непонятно как прорвавшееся в его незрелый лексикон: «СУКА!» Он так прямо и сказал, глядя тете Шуре в глаза, и повторил для закрепления, показав пальчиком на свою тетю: «Это сука!» После этого случая соседские пацаны дали ему первую кличку, памятуя о высоких скоростях, достигнутых им в процессе передвижения: ВЕТЕР.

Ветром его кликали до пятого класса; потом, после того как Федор утопил в пруду колхозный трактор, его переименовали в простое и емкое слово, обозначавшее одну из важнейших профессий на селе: Механик. И тут не обошлось без тети Шуры. Она тогда работала поварихой на полевом стане и часто брала его во время каникул с собой в поле. Ему было интересно тусоваться среди взрослых, работать на кухне и, конечно же и в большей степени, помогать колхозному механику дяде Ване ремонтировать технику. Запах солярки, промасленный комбез механика, здоровенные гаечные ключи, различные приспособления – все сводило с ума будущего, как тогда виделось, изобретателя и рационализатора. И вот однажды случилась беда. Трактор, возивший на прицепе свеклу, сломался. Дядя Ваня, выклянчив у директора аванс, не справился с внутренним состоянием и великой удачей и пропал. А погода начинала портиться. Агроном, искавший выход из нелегкого положения – при сильных дождях свеклу не собрать без транспортировки ее в хранилище, – сидел в столовке и ныл тете Шуре по поводу того, что с ним сделает вначале председатель: расстреляет или повесит. Тетя Шура, наверное, устав от пораженческих всхлипов руководителя, возьми и ляпни:

– Федя, а ты что сидишь, пойди посмотри, что там: тебя же учили!

И Федя посмотрел! Первым делом, конечно же, сняв с ручника стоящий на косогоре трактор. Вылетел из кабины Федор не сразу, вначале ощутив всё, что когда-то переживали первопроходцы-авиаторы: удивление, радость, изумление, и только страх приближающейся земли сменился страхом приближающегося пруда, что в принципе картину не испортило.

Юность заканчивалась, и на горизонте опять возникла тень тети Шуры. Федя мечтал поступить в военное училище, имел хороший аттестат, разряд по боксу и весь набор, который был необходим. Но как-то ранним утром в дом влетела тетя Шура и твердо, без каких-либо компромиссов заявила:

– Не пойдешь, рано еще, убьют!

Сказала – как отрезала, так что ни мать, ни отец перечить ей не посмели, потому как к тому времени что-то в ее мозгу перекликнуло, и из агитаторши поселкового совета она превратилась в ярую верующую христианку и пользовалась огромным авторитетом среди местной паствы. Мало того, вся чушь, которую она несла про смену власти в стране, свободу Церкви, грядущие лишения и войны, по прошествии лет начинала сбываться. Подергавшись в попытках поступить в пару институтов, Федор загремел в армию. Он, помнится, тогда жутко на нее обиделся, но она была сурова и лишь твердила:

– Послужит на рубежах страны, которой скоро не будет.

И как в воду глядела: отправили его в санаторно-курортный Закавказский край – край красивых гор и душевных людей. Служилось ему там, в Армении, весело и сытно, в отличие от сверстников, которыми начали затыкать не только афганские дырки, но и возникающие то тут, то там межэтнические и межнациональные пробоины. Застава, где он служил, запомнилась ему большим количеством съеденных фруктов и ягод. А его сверстники возвращались из армии грустными и худыми, а то и калеками и инвалидами.