Текст книги "Офицер Красной Армии"

– Подождите, – помотал я головой от удивления. – Что вы сказали?

– Я говорю, что лётчика мы поймали у рощи. Он там костёр развёл и грелся.

– Это я понял. Ты про крики рассказывай.

– Крики? – задумчиво переспросил Гриша и поморщился, невольно пошевелив сломанной ногой. – А что крики? Дедок один поехал на санях в рощу, нарубить веток, дрова у них к концу стали подходить, так услышал вой из-под земли и утёк. Всем рассказал про это. Так что местные к роще, а тем более к стану теперь и близко никто не ходит. Боятся, что чудище из-под земли вылезет и их утащит к себе.

– Давно это было? – спросил я, смущённо почесав щеку.

Ну да, пару раз я впадал в панику, пока характер не закалился до состояния кремня. Видимо, в один из этих периодов и попал дровосек.

– Давно, в январе.

– Понятно. Теперь давай про лётчика. Что там с ним?

– Да ничего, подошли, винтовки наставили, разоружили… Прикладами… и повели сюда. Сейчас у меня в сарае сидит, ждём, когда погода наладится, чтобы его в комендатуру отвезти.

– Так он здесь, значит? – протянул я.

– Здесь, – хмуро бросил Гриша.

– Ясно. Значит, так, сейчас я тебя связываю и иду с Ириной Васильевной к месту содержания лётчика. Пусть покажет, где он заперт. Надеюсь, сюрпризов не будет и вас действительно в деревне только трое, нет четвёртого?

– Трое нас, – с некоторой отстранённостью бросил Гриша.

Отошедшая от сына Ирина Васильевна вдруг бросилась на меня, решив своей массой сбить с ног, а там и сынок подоспеет. Почти сразу я ушёл в сторону, спуская крючок «нагана».

Это сопротивление немецких холуев меня даже порадовало, да и зря, что ли, я открылся для нападения? Между прочим, специально это сделал. Парня мне было не жаль, казню без проблем, но вот с женщиной я так не мог. А тут всё решилось само собой. Получив пулю в лицо, та вошла точно в переносицу, женщина рухнула, упав слева от меня, а я направил ствол на Гришу, который на четвереньках пытался добраться до меня следом за матерью, и трижды спустил курок.

Помахав рукой, разгоняя дым сгоревшего пороха, я проверил, есть ли пульс у семейного подряда, провёл контроль Грише – тот ещё дышал – и, зевнув, подошёл к столу и взял из миски солёный огурчик.

Особых моральных терзаний от уничтожения этой мрази я не испытывал. Во-первых, накрутил себя, думая о пользе этого дела. Во-вторых, я фронтовик. Брать на себя ответственность и действовать умею.

Добив огурчик, был он очень даже неплох, я подошёл к сундуку. Перешагнув лужу крови под Гришей, и взяв командирские синие галифе, надел их. Надо бы, конечно, красноармейское взять, да перешить на гимнастёрку петлицы согласно моему званию, но подождёт. Как я понял, лётчик фактически на улице пережидал в сарае третий день. А это непростое дело, уж поверьте мне.

Надев френч, я застегнул свой командирский ремень, на котором была кобура Гриши, убрал её назад, после чего привычным жестом согнал туда же складки. После этого, достав из-за печки сапоги, проверил. Они всё ещё были сыроваты, однако у убитых был не тот размер, я уже проверил, поэтому, намотав портянки, надел свои. Ух, чую, намучаюсь я их потом снимать, уже знаю, проходил.

Кроме шести пилоток, правда, без красноармейских звёздочек, я нашёл две фуражки. Немного мятые, но хоть что-то. Обе были с пехотным околышем. Выбрав ту, что подходила по размеру, надел и проверил, как я в форме. Смотрелось нормально, настоящий кадровый командир с отличной выправкой. Повесив на правое плечо обе винтовки и карабин Гриши, на левое набросил все три ремня, снятые с полицаев. Оставлять оружие в хате без присмотра не хотелось. Ничего, не соломинка, не переломлюсь всё таскать на себе.

Кобуру со своим «ТТ» я сунул в найденный за печкой мешок с заплечными ремнями. Туда же отправились горбушка хлеба и небольшой шмат сала – всё, что осталось. Прежде чем покинуть деревню, надо будет хорошенько обыскать эту хату и особенно ту, где проживали полицаи. Думаю, я изрядно обогащусь средствами выживания на оккупированной территории. Это я не только про оружие, но и про продовольствие. Финку сунул в сапог, ножницы тоже не забыл, убрав их в мешок, прежде завернув в запасные портянки.

Оставив убитых в доме, я накинул на себя высохшую плащ-палатку, надев сверху капюшон – на улице снова заморосил весенний дождик – направился по улице на другую сторону деревни, внимательно разглядывая хаты и особенно бани. Как ни странно, но на улице всё так же отсутствовали жители. Заметив, что из трубы одной из бань поднимается тепло – там свет преломлялся, это было видно, – я открыл калитку и громко крикнул-спросил:

– Хозяева! Есть кто дома?

Эти территории были оккупированы, и для меня уже всё казалось опасным, поэтому, несмотря на висевшее на плече оружие, я держал в руке перезаряженный «наган», укрыв его полой плащ-палатки. В окне мелькнуло бледное старческое лицо, хозяйка с близоруким прищуром посмотрела на меня, после чего исчезла. Через пару секунд скрипнула входная дверь, и оттуда зашипели, стараясь не повышать голос:

– Уходи, полицаи тут, они всех хватают, потом немцам отдают.

«Смотри-ка, разглядела!» – с весельем подумал я.

– А сколько их? – на всякий случай спросил я.

– Трое бандитов да мать одного. Совсем извела карга нас, житья не даёт.

– Тогда всё в порядке, бабушка. Померли они.

– Как так? – спросила бабушка и вышла на крыльцо, больше не прячась за дверью. Теперь я смог её разглядеть. Хотя смотреть там было не на что, обычная старушка в чёрном платке и старой серой одежде с когда-то белым передником.

– Побил я их. В хате у Ирины Васильевны лежат. Я что к вам зашёл, у вас банька натоплена… Разрешите воспользоваться? – Конечно-конечно, – засуетилась старушка. – Сейчас я её подтоплю.

– У меня ещё одна просьба. Вы не подскажете, в каком доме жили немецкие приспешники и где содержат пленного лётчика?

– Ванька! – вдруг закричала старушка. – Ванька! Подь сюды!

В хате что-то упало, и через несколько секунд на пороге появился паренёк лет шестнадцати-семнадцати на вид.

– От этих прячу. Увезти его хотели, – пояснила мне старушка и тут же скомандовала пареньку: – Помоги командиру.

– Хорошо, бабушка, – кивнул тот. – Пойдемте, товарищ капитан.

– Старший лейтенант. Это не мой френч, – поправил я его, а когда мы отошли от дома, спросил: – Как бабку-то зовут?

– Глафира Ивановна. А меня Иваном Ранет. Курсант артиллерийской школы Иван Ранет, – вдруг вытянувшись сообщил паренёк. – Товарищ старший лейтенант, заберите меня с собой. Я хорошо стреляю.

– А бабушка? Как ты вообще тут оказался?

– Эшелон, на котором нашу школу эвакуировали, разбомбило. Меня контузило и в ногу ранило осколком, когда лечился в госпитале, попал в окружение. Недалеко отсюда. Вот и добрался. Трудно было с раненой ногой-то, но смог, подвозили на телегах… А бабушка поймёт. Она у меня, вон, видели, какая? Бригадиром была. Только этих боялась, они ведь, как бандиты, во всё стреляли. Вечером и ночью запрещали выходить из домов. Троих убили. Деда тоже, вот бабушка и боится за меня… А я всё равно к фронту уйду. Два месяца уже ночами хожу, ногу разрабатываю. Я и форму сохранил, до бабушки в гражданской добирался, тогда тут везде немцы были.

– Посмотрим, – рассеянно ответил я, останавливаясь у калитки и спрашивая: – Этот дом?

– Этот. Я близко не подходил, издалека смотрел, да и то ночью. Прятался, они шестерых из деревни отправили в Германию, молодых отлавливали. Тут дом, конюшня и два сарая. Где держат лётчика, я не знаю. У них псина во дворе очень злая, сразу гавкать начинает, так что не подберёшься. Подачки не берёт.

– У них лошадь есть? – заинтересовался я.

– Даже две, и корова ещё. У соседей отобрали.

– Корову вернём.

Совсем уже стемнело, хотя из-за низких свинцовых туч и так ничего не было видно, когда я, откинув щеколду, вошёл во двор и направился к дому, держа в руках револьвер. Сбоку зазвенела цепь, и Иван испуганно дёрнулся в сторону. Раздалось глухое рычание.

– Не бойся. Цепь короткая, не достанет, – сказал я, мельком посмотрев на пса.

Здоровая псина стояла у собачьей будки и недобро поглядывала на нас, но нападать не спешила, так и пропустив к дому. Подойдя к крыльцу, я прислушался.

– Стой тут и не шуми, – тихо велел я Ивану.

Сбросив с плеча ношу – оружие и ремни с боезапасом, оставил горбом на спине мешок и, держа наготове «наган», скользнул в неосвещённую хату.

Когда я вышел, Иван, державший в руках карабин, испуганно дёрнулся от неожиданности, отчего пришлось перехватывать оружие за ствол, чтобы тот не ткнул им меня.

– Оружие – это не игрушки, – сказал я, но карабин забирать не стал.

– Пусто?

– Людей нет, но вот вещей… Барахольщики. Пошли, осмотрим сараи. Поглядывай вокруг, мало ли.

В конюшне были обнаружены дремлющие на соломе лошади да корова, из соседнего помещения доносилось блеяние. Пройдя к следующему строению, я обнаружил, что там был сеновал, крышка погреба и небольшой склад оружия, видимо, собранного на поле боя. В основном оружие было повреждено, из трёх десятков единиц, я не обнаружил ни одной целой. Снова огонь догорающей спички лизнул пальцы, и я махнул ею, гася. Осталось последнее строение, небольшой сарай.

Иван сторожил двор, охраняя тылы, так что действовал я один.

На двери был замок, и я понял, что мы на верном пути. Тремя ударами приклада винтовки сбив замок, я распахнул ворота, вглядываясь в темень, что стояла внутри. Заходить было опасно, если лётчик в порядке, он может атаковать. Его состояние я не знаю, хотя Гриша сказал, что его «слегка» попинали.

– Эй, есть тут кто? – спросил я.

В ответ была тишина, но внимательно прислушавшись, я вдруг различил хриплое дыхание больного человека.

– Вот чёрт, – быстро зашёл я в сарай и зачиркал спичкой. Склонившись над бесчувственным телом парня лет двадцати двух на вид, я потрогал его лоб и, погасив почти догоревшую спичку, позвал Ивана:

– Курсант, давай сюда.

– Что случилось, товарищ старший лейтенант? – подбежал тот ко входу в сарай, пытаясь разглядеть, где мы.

– Лётчик болен, жар у него. Похоже, простыл тут. Грузим его на плащ-палатку и несём к твоей бабке. Там банька, вылечим.

– В баню ему сейчас нельзя. Жар надо сбить, – резонно ответил Иван, подходя ближе и помогая мне перевалить на плащ-палатку тяжёлое тело лётчика.

– Там разберёмся. У вас кто в медицине понимает?

– Была бабка одна, травами лечила, так её Гришка в хате запер и подпалил, сгорела она.

– За что он её так?

– Говорил, что ведьма.

– Понятно. Ну что, берём?

– Берём.

Взяв за края плащ-палатку, мы вынесли лётчика и понесли его по двору, в обход собачьей будки, на улицу. Там дальше заторопились в сторону бабки Ивана. Надеюсь, у неё найдутся средства, чтобы помочь парню. Мы вполне могли опоздать и прийти к нему на помощь слишком поздно.

* * *

Заметив, как на крыльцо вышел наш больной лётчик, поддерживаемый сбоку бабкой Глафирой, я заторопился к ним, прижимая приклад винтовки к бедру, а то ремень всё норовил скользнуть с плеча.

– Здорово, летун. Рад, что ты очнулся. А то я уже бояться начал. Три дня в сознание не приходишь, четвёртый пошёл.

Лётчик, а вернее штурман дальнебомбардировочного полка лейтенант Захаренко, как я узнал из его документов, слабо улыбнулся и с блаженной улыбкой посмотрел на солнце, что жарило сверху. Второй день, как погода нормализовалась, дороги начали высыхать, да и на улице было достаточно тепло. Вон, я в одной гимнастёрке ходил, хотя дня три назад без шинели на улицу и не выходил.

– Вроде ничего себя чувствую, товарищ старший лейтенант, но сил совсем нет. Спасибо, что освободили меня из плена.

– Да чего тут, братишка, мы оба с тобой фронтовики. Командиры Красной Армии, – весело хлопнул я его по плечу и присел рядом на ступеньку крыльца. – Неужто не слышал про фронтовое братство? Сам погибай, но товарища выручай. Взаимовыручка между родами войск является залогом победы. Ничего, оклемаешься – двинем к фронту. Пора уже, и так тут задержались, слухи могут пойти, а нам этого не надо.

– Лейтенант Захаренко, Игорь, – протянул руку штурман. – Штурман эскадрильи.

– Я в курсе, нашёл твои документы среди барахла полицаев. Потом отдам, – ответил я, пожимая ему ладонь. – Думаю, обо мне уже Глафира Ивановна рассказала. Старший лейтенант Громов, Виталий Александрович, бывший командир пулемётной роты стрелкового полка.

– Не особо много успела рассказать. Я всего два часа, как в себя пришёл.

– Ты вчера глаза открывал, потом уснул, мне уже доложили.

– С какого месяца воюете? – сменил тему летун, продолжая греться под лучами солнца.

– С двадцать второго июня сорок первого года, – сняв пилотку, ответил я, поглаживая жёсткий ёжик волос. – Кадровый я. Моё подразделение сбило из зенитки штурмовик в первый день войны, на следующий день повредило второй. А первый бой был двадцать восьмого июня. Хорошо мы тогда немчуру из засады накрошили…

В это время раздался крик:

– Товарищ старший лейтена-а-ант!.. Еду-ут!..

– Кто это? – дёрнулся лётчик.

– Сиди спокойно, – успокоил я его. – Пока я тут в деревне собирался к отходу, то успел набрать людей в отряд. Правда, пока из двух человек. Меня и внука бабки Глафиры. Курсант артиллерийской школы оказался. Полезный паренёк. Сейчас он на НП находится, отслеживает ситуацию на обеих дорогах, что ведут в деревню. Во-он с той крыши.

– Немцы едут?

– Может, и они, – рассеянно ответил я, вставая и отряхивая штаны. Одет я был в гимнастёрку красноармейца, но со знаками различия старшего лейтенанта и стрелковыми эмблемами. Только они да кобура с пистолетом на боку выбивались из образа. А так с виду самый настоящий красноармеец, у меня даже каска была закреплена сбоку. Я же говорю, эти полицаи были изрядными барахольщиками.

– Сюда!.. – продолжал надрываться Иван. – Восточная дорога!..

– Ну вот, хоть указал, откуда едут. Учишь их, учишь, – проворчал я и, подхватив прислонённую к крыльцу винтовку, направился к калитке, но сделав пару шагов, остановился, крикнув возившейся у сарая хозяйке: – Глафира Ивановна, мы уезжаем через пару часов, подготовьте лётчика. Хорошо?

– Хорошо, – кивнула та и, горестно вздохнув, направилась к крыльцу, где штурман, цепляясь за перила, пытался встать.

– Я помогу, – упрямо склонив голову, известил тот.

– Сиди, помощник, у меня три дня было, чтобы создать тут оборону. А в этом я неплохо разбираюсь, уж поверь мне. Вряд ли там большая группа, отобьёмся. Лучше готовься к транспортировке. Через часок Иван подгонит к вам телегу, будете грузиться. А сейчас извини, мне спешить надо.

Выйдя на улицу, я быстрым шагом поспешил в сторону восточной дороги. Похоже, комендачи объезжают владения и собирают дань, пользуясь тем, что дороги просохли – именно в той стороне находилась комендатура. Что ж, встретим их со всей широтой русской души, я действительно успел подготовиться к их приходу.

Шагая по улиц… С НП было видно на восемь километров обе дороги, тем более с биноклем, так что пока немцы подъезжают, я успею занять позицию. Так вот, торопливо шагая по улице, я с улыбкой вспоминал, как прошли эти три с половиной дня. Надо сказать, прошли они очень даже хорошо для меня, с прибытком. Теперь у меня было с чем двинуться к фронту. Запасов было подготовлено достаточно.

К тому времени, как мы доставили лётчика к бабушке Ивана, было уже совсем темно, ничего не было видно, поэтому я оставил осмотр обоих домов на завтра.

Внука Глафира Ивановна отправила по соседям, чтобы привёл помощь, – бабульки они с большим жизненным опытом, помогут – а меня послала в баню. В прямом смысле этого слова.

Банька была подтоплена, и я почти полчаса просидел на полке парилки, чувствуя, как открываются поры на коже от жара, что шёл от каменки. Я натуральным образом отогревался. Кто побудет под землёй несколько месяцев, откапываясь, тот меня поймёт. Чуть позже ко мне присоединился Иван и, подлив водицы на каменку, стал приготавливать замоченный в медном тазике веник.

Так что мы с Иваном хорошенько попарились, даже похлестали друг друга берёзовым веником. Там же в предбаннике при свете двух свечек, что я взял из хаты полицаев, он меня наголо побрил, как ни удивительно при отсутствии опыта, даже не порезав.

Насчёт того, что в оба дома залезут воры, Иван меня успокоил: в деревне жило всего тридцать человек, да и то или древние старушки, или детишки до двенадцати лет, а последним как раз матери или бабушки не дадут сделать такую глупость. Да и по домам они сидят вечерами и ночами. Так что выспались мы спокойно.

Утром, когда Иван ушёл к хате полицаев – я его отрядил туда на пост, в часовые, – Глафира Ивановна подошла ко мне и поинтересовалась судьбой своего внука. Я рассказал ей о его желании.

Та горестно повздыхала и попросила забрать внука с собой, пояснив, что не сможет долго его прятать, немцы изведут. Или сам что натворит. Когда после тяжёлого ранения он восстанавливался, ещё спокойным был, а как ходить начал, только, мол, и разговоры о том, что уйдёт к фронту и будет бить немца.

– Хорошо, возьму, раз вы отпускаете его, – кивнул я, вставая из-за стола. – И прослежу, постараюсь, чтобы он не сгинул, но тут вы сами понимать должны, война.

– Я понимаю, но тут я его не удержу, а сам он дойти не сможет. А вот вы справный командир, я это сразу поняла.

– Благодарю, – кивнул я вставая. На сегодня у меня было запланировано множество дел, так что следовало поторопиться. – Как там лётчик?

– Бредит, – вздохнула старушка. – Сейчас с ним Лиза сидит, соседка моя, холодные примочки на лоб ставит, жар у него… Я что ещё спросить хотела. У побитых полицаев живности в сараях много, почти всё там наше, отобранное.

– Кроме лошадей и нескоропортящихся продуктов, всё остальное планирую раздать местным жителям, – ответил я, застегивая ремень и проверяя, как висит кобура.

– Там мне кинуть клич, что будет раздача? – встрепенулась старушка.

– Конечно, только чуть позже, сперва нужно проверить и записать всё, что они награбили. Пусть подходят к дому полицаев часам к девяти. Я ещё спросить хотел, полицаи местные были?

– Гришка с матерью да, а остальных я не знаю. У Ирки-то трое сыновей. Старший, командир Красной Армии, воюет где-то, среднего, Гришку, вы побили, а младший в Москве учился. Сейчас даже не знаю, где.

– Понятно. Созывайте людей. Я сперва к дому схожу, где убитые лежат, осмотрю его, потом к дому полицаев подойду, пусть пока за калиткой ждут, потом начнётся распределение живности и продуктов.

– До драки может дойти, есть у нас пара склочных баб, – к моему удивлению, весело хмыкнула старушка.

– Ну-ну.

Глафира Ивановна как в воду глядела. Когда я собрал совет из трёх самых уважаемых жителей деревни, что начали выдавать людям продукты и живность, стали разгораться споры. Вела их одна женщина лет сорока, ещё одна поддакивала, остальные больше молча благодарили и забирали выданное, после чего некоторые возвращались в надежде, что найдутся их вещи. Полицаи не только продукты забирали.

В конюшне находились три коня, одного сразу забрали хозяева, я был не против. Но двух других, верхового и тяглового, я забрать не дал, мне они были нужны самому. Корова и прочая живность сразу разошлись по рукам, и Глафире Ивановне достались шесть курочек с петушком и молочная коза. Это была её живность, однако она убивалась о корове, которую полицаи осенью увели в райцентр и сдали комендатуре.

Потом началась дележка вещей. Всё армейское я сразу убрал в сторону и, пока деревенские делили остальное барахло, что мне было не нужно, сидел на табурете у сарая, поглядывая на весеннее небо, и на вынесенном из дома столе перебирал ручной пулемёт. Рядом занимался разборкой пулемёта «Максим» Иван. Он его хорошо знал. Оказывается, во время учебы на артиллериста он что-то натворил, и его инструктор на месяц прикрепил к одному из учебных пулемётов. Так что он эти «Максимы» теперь знал от и до.

С этими пулемётами были проблемы. Ручник, который я нашёл в хате под койкой, был не пехотный, ДП, а танковый, то есть ДТ. К тому же к нему было всего два диска на шестьдесят три патрона каждый. Мне его компактные размеры, пистолетная рукоятка и выдвижной металлический приклад понравились, и я решил его использовать как личное оружие. Однако полицаи, доставая его из танка, подзабыли о сошках или не знали о них, так как их в хате я не нашёл, видимо, остались в раскуроченном танке, откуда вытащили пулемёт.

В сарае среди оружейного хлама Иваном был найден ещё один ручник, ДП, неремонтопригодный, но зато с сошками. Так что я их скрутил и прикрепил к своему пулемёту.

После этого мы совместно занялись «Максимом». Проблемы с ним были, причём более серьёзные, чем с моим ДТ. У него не было станка и щитка, хотя последний и не особо нам нужен. Но без станка стрелять было проблематично. Не с рук же.

Пришлось поломать голову. Станок я решил сделать деревянным, надолго его, естественно, не хватит, но хоть что-то. Пока Иван столярничал, создавая станок, я занялся другой работой. Несколько комплектов формы, что я принёс из дома, где лежали убитые полицаи и их пособница, были свалены в доме изменников. Так что я занялся подбором формы. Подобрал себе и Ивану. К вечеру мы закончили.

Не думайте, что всё это время мы находились без присмотра. Да, погода начала налаживаться, и за тот день не было ни капли дождя, однако об опасности прибытия немца я знал, вернее, предполагал, поэтому отрядил наблюдать за обеими дорогами двух мальчишек лет по десять.

К вечеру я и Иван переоделись в красноармейскую форму. У меня в петлицах были кубари старшего лейтенанта и пехотные эмблемы, у Ивана только эмблемы.

С помощью барахольщиков-полицаев мы полностью оснастились. Были фляжки, котелки, ремни и другая амуниция, включая каски. Даже красноармейские звездочки на пилотки и мою фуражку нашлись. Я их обнаружил в шкатулке вместе с пачкой удостоверений в сундуке у койки, которую ранее, видимо, занимал старший полицай Гриша. Там же были обнаружены документы штурмана.

Именно эта находка и дала мне возможность не только подумать о будущем, но и спрогнозировать его. В шкатулке находились удостоверения командиров, но, к сожалению, ни одно из них не подходило мне. Было одного старшего сержанта-пограничника, но мне не подходило. Я старший лейтенант, и заслуженное в боях звание менять на другое не собирался. У меня свои принципы.

Так что пришлось придумать свою версию нахождения в этой деревне, и что я делал эти девять месяцев на оккупированной территории. Через некоторое время план у меня сформировался. Только вот с воинской специальностью пришлось поломать голову, но чтобы особо не выделяться, я решил выбрать себе должность командира пулемётной роты. Тут я разбираюсь и могу командовать. Старший лейтенант Фролов погиб, и тому множество свидетелей, так что он возродиться просто не может. Нет, теперь на свет появился старший лейтенант Громов, Виталий Александрович, бывший командир пулемётной роты. Только имя с отчеством я оставил своё, родное, остальное выдуманное. Хотя часть эта воевала рядом с нами и командиров в большинстве своём я знал. Так что тут меня не подловишь на вранье. Этот стрелковый полк входил в сто третью дивизию, которой тогда командовал и. о. командира подполковник Прохоров, с которым я со своим дивизионом выходил из окружения. Правда, потом наши пути разбежались, но я точно знал, что эта пулемётная рота погибла ещё до нашей встречи. У меня была возможность поспрашивать командиров дивизии об их боевом пути.

На следующий день мы на телеге отправились в поле, и хотя появилось солнце, прогревающее наши спины, отчего пришлось скинуть шинели, дорога ещё не просохла. Но мы ехали недалеко, так что потерпим. Направлялись мы в небольшой распадок, низину, где собирались проверить всё своё оружие. Я даже свой «ТТ» привёл в порядок и среди безобразно сложенного боезапаса нашёл к нему не только патроны, но и пару магазинов. Был и третий, но мятый. Ещё среди вооружения нашлась и кобура с таким же «ТТ», что принадлежала штурману. Её я планировал вернуть чуть позже. Всё же личное оружие.

Сперва мы отстреляли лёгкое стрелковое вооружение. Из ТТ и «нагана» я выпустил по десять патронов, потом пострелял из винтовок Мосина, трофеев, снятых с полицаев, а Иван стрелял из своего карабина, который я за ним закрепил.

Потом я выпустил полдиска из ДТ, который бил довольно кучно и изрядно меня порадовал своей ухватистостью. Я даже ремень к нему прикрепил, сняв с одной из винтовок, и стал носить его, чтобы он висел на боку. В таком положения я могу мгновенно вскидывать его и открывать огонь. То, что пулемёт весил довольно прилично, меня нисколько не смущало. Я, вон, и каску ношу с утра до вечера, чтобы привыкнуть к ней, и Ивана заставлял делать то же самое.

А вот «Максим» оказался с сюрпризом. У него было внутреннее повреждение, отчего он мог производить только одиночный выстрел, после чего приходилось снова взводить затвор. Винтовок у меня и так хватало, мне требовался пулемёт, поэтому на месте, прямо в телеге на расстеленном брезенте мы с Иваном его разобрали и стали искать причину. Честно скажу, искали часа два, пока не сообразили, в чём дело. Оказалось, или осколок, или пуля чиркнула по ствольной коробке, отчего металл чуть-чуть прогнулся внутрь и просто клинил механизм перезарядки во время стрельбы. В поле убрать эту неисправность было невозможно, нужны были инструменты. Поэтому закончив со стрельбами, мы как раз к ужину вернулись в деревню.

До самой темноты мы возились с пулемётом, даже захватили часть ночи, но неисправность частично устранили. Уточню, что частично – это ненадолго. Пришлось поработать напильником, чтобы сточить часть детали механизма перезарядки, отчего она стала тоньше и, соответственно, ненадёжнее. До вмятины на ствольной коробке напильником было не добраться.

Из-за того, что лётчик был серьёзно болен, мы не могли уйти из деревни, поэтому я на всякий случай стал готовиться к встрече с немцами. На въезде в деревню были устроены пулемётные засады, вырыты и замаскированы окопы. На одном въезде я установил свой ДТ, пользуясь пока винтовкой как личным оружием, на другой дороге – «Максим». Он уже был отстрелян и пока работал без нареканий, только деревянный станок, на котором он располагался, пришлось усилить – разваливаться от отдачи начал.

День прошёл без проблем, мы с Иваном полностью закончили все приготовления к отъезду, проверили лошадей и телегу, смазав всё, что можно, загрузили её, укрыв брезентом, и сделали посадочное место для лётчика. Осталось только запрячь в телегу лошадь, я буду сопровождать телегу на верховой – Рыжий, как я узнал, его звали – и можно отправляться в путь, к фронту.

Сегодня, как мне сообщил мальчишка восьми лет, которого мы использовали для связи, лётчик очнулся, и, закончив свои дела, я пошёл знакомиться. Неизвестные не дали нормально это сделать, но ничего, успею ещё.

Сняв с пояса каску, я надел её и, на ходу застегивая, приблизился к позиции, где уже находился Иван, разглядывая в бинокль технику, видную даже невооруженным глазом. Со стороны он, как и я, ничем не отличался от красноармейца. Форма, амуниция, карабин за плечом и каска. Это было хорошо для воинского духа, когда вокруг всё подчиняется дисциплине и уставу.

Людей на улицах не было видно, хотя всего полчаса назад их было достаточно, особенно детей, но строго проинструктированные мной немедленно прятаться, когда Иван подаст сигнал, они это выполнили со всей крестьянской основательностью.

– Сколько? – коротко спросил я, спускаясь в замаскированный окоп и снимая с ДТ брезент, выполнявший роль чехла. Как я уже говорил, «Максим» у нас стоял на другой позиции. Я на него не очень надеялся, поэтому поставил не на основную позицию. Да и патронов было не так много, всего два цинка винтовочных. Был ещё ящик наступательных гранат, я даже порадовался этой находке, но потом разочарованно убрал в сторону. Запалов в наличии не имелось. Так что та «эфка», что я нашёл в кармане одного из полицаев, была единственной у нас карманной артиллерией. В данный момент она находилась у меня на ремне, готовая к применению.

– Грузовая машина и мотоцикл. Едут очень медленно, – известил Иван, не отрываясь от бинокля.

– Вот и ладушки, – кивнул я, взводя затвор пулемёта и примериваясь к прикладу.

Закончив с этим делом, я взял у Ивана бинокль и стал рассматривать приближающихся к деревне немцев. Впереди в пятидесяти метрах от грузового «Опеля-Блиц» двигался мотоцикл с люлькой с тремя немцами. Пулемёта на люльке не было, все трое имели карабины. В кабине было видно водителя и пассажира, кажется, даже офицера, что в кузове – не разглядеть. Но не менее пяти солдат точно должно быть.

Техника двигалась очень медленно. Дорога, конечно, просохла, но вот многочисленные лужи просто не давали разогнаться на ней. Так что мотоциклисты крутили восьмёрки, объезжая лужи, грузовик так не мог, и приходилось их преодолевать. Правда, пока всегда удачно, видимо, водитель был опытным.

– Минут пятнадцать до нас ехать будут, – сказал я, прикинув скорость движения немцев и расстояние до нашей позиции.

– Товарищ старший лейтенант, а когда мы откроем огонь? – спокойно спросил Иван, хотя я заметил, что его голос подрагивал. Паренёк волновался.

– Когда они приблизятся вплотную. У нас не пушка, а пулемёт, надёжнее работать, когда они подойдут как можно ближе. Первый удар самый неожиданный и надёжный. Не волнуйся, боец, я десятка два таких засад устраивал, опыт накопил немалый. Ты давай, наблюдай за противником, следи только, чтобы оптика блики не дала, а я подремлю.

Присев на берёзовый чурбачок, я облокотился о слегка сырую землю окопа, почти сразу отстранившись от окружающего, и, прикрыв глаза, впал в некоторое оцепенение. Такое состояние позволяло мне сбросить все эмоции и работать очень уверенно и жёстко. Этому я в могиле научился.

Когда рёв моторов стал заметно ближе и громче, Иван тихо прошептал:

– Триста метров, товарищ старший лейтенант.

– От кого шепчешься, боец? – спросил я, открывая глаза. – Немцы нас не услышат, будь спокоен.

Встав с чурбачка, я осторожно выглянул, после чего, поправив пулемёт, посмотрел на противника через прицел.

– Пора? – спросил стоявший рядом Иван, держа в руках запасной диск к пулемёту.

– Рано, – коротко ответил я и, заметив, что паренёк взял карабин, скомандовал: – Старайся не повредить технику.

– Зачем? Мы их не будем уничтожать?

– Тебе бабушку не жалко? А других жителей деревни? Немцы, когда обнаружат своих убитых на окраине деревни, сгонят всех жителей в какой-нибудь амбар и заживо сожгут.

– Вы так думаете? – удивился Иван.

– Знаю. Так что перебьём их и угоним технику подальше и там инсценируем бой. Пусть немчура гадает, кто побил их дружков. Окопы тоже надо будет засыпать. Ничего не должно навести подозрения на местных. Обоими окопами дед Михей займётся, я с ним уже договорился. Справный старик, с немцами в четырнадцатом и пятнадцатом воевал. Справится.