Текст книги "Северная война"

– Я убью тебя, проклятый язычник! – сотрясает шатёр яростный рёв имперского феодала, который только что лишился своего войска и близок к пленению.

Позади меня появляются воины Берладника, которые готовы вступить в дело, но я кричу:

– Назад! Я сам!

Сигурд Плитерсдорф пытается достать меня. Его топор летит в мою голову, но я уже в стороне. Граф разворачивается, и на этом схватка заканчивается. Всем телом я ударяю его в бок, и германец заваливается на спину. Тяжёлые доспехи сами тянут его вниз. Он пытается сохранить равновесие, но я толкаю феодала ещё раз.

Бум-м! Рыцарь упал, и от половиков, которыми было устлано дно шатра, поднялась туча пыли. Я кивнул на пытающегося подняться графа дружинникам:

– Взять его! Связать и не спускать с него глаз!

Воины Берладника накинулись на Сигурда и придавили его к полу, словно кабанчика на убой. Я взглянул на их возню и вышел из шатра. С клинка ещё падали быстро сворачивающиеся капли крови. Битва уже практически закончена, и рядом появился Вартислав Никлотинг. Подобно мне, он участвовал в бою, но явно был расстроен. Как же, как же, понимаю его. Он хотел взять обложившего его дружину полководца, но опоздал. Эх-ма! Молодость. Ему бы радоваться, что помощь вовремя подоспела, и наставнику своему, дядьке Гудиму, в ножки кланяться, а он о чепухе думает. Ну ничего, разберёмся по-соседски. Захочет германца на ремни распустить, не проблема. Пусть заплатит и забирает, можно даже с пятидесятипроцентной скидкой и в долг. Свои ведь люди, а значит, сочтёмся.

Глава 8
Гамбург. Весна 6655 от С. М. З. Х.

– Эй, кто такие?! – Голос одного из дозорных германских вояк разнёсся в первых вечерних сумерках над трактом Гамбург – Любек, и впереди, за съёмными заборами с острыми кольями, забряцало оружие.

Я наклонился к графу Сигурду Плитерсдорфу, который находился рядом, и прошептал:

– Отвечай, граф, и помни о своём сыне.

Имперский феодал нахмурился, и я ощутил лютую ненависть ко мне, которая стремилась вырваться из глубины его души. Однако он не возразил, ибо жизнь единственного отпрыска и наследника для него настолько дорога, что ради неё Плитерсдорф даже готов пойти на предательство.

Шагом граф послал вперёд коня и уверенным командным голосом прокричал:

– Это граф Сигурд Плитерсдорф! Ослепли, что ли?! Знамёна не узнаёте?! Освобождайте дорогу! Живее! Я хочу попасть в город до закрытия ворот!

Городские стражники Гамбурга, охранявшие дорогу, разглядели графское знамя, которое держал князь Иван Ростиславич Берладник, плечи коего украшал плащ с крестом, узнали знаменитого имперского феодала, покинувшего Гамбург пару дней назад, и рогатки были убраны на обочину. Граф продолжил свой путь в сторону города, а я махнул рукой дружинникам, которые были одеты как германцы. Несколько сотен конных воинов двинулись вслед за Сигурдом. Всё шло как по маслу, и я улыбнулся. Удача пока на нашей стороне, и, значит, вновь я оказался прав…

План новой операции родился спонтанно.

После битвы под замком на реке Траве высший командный состав нашего войска, которое встало на месте гибели армии графа Плитерсдорфа, расположился в шатре вражеского военачальника. Тут же прошёл допрос пленников: самого графа Сигурда, подтвердившего, что поймать Вартислава в ловушку получилось случайно, его сына Рудольфа, которого я принял за оруженосца, и сотников. Германцы разговаривали охотно, и это легко объяснимо – никто не хотел, чтобы в его задний проход засунули раскалённый прут. Поэтому информации о положении дел в стане крестоносцев, которые собирались в Гамбурге, мы получили немало. А когда речь на совете зашла о наших дальнейших планах, то я оглядел своих товарищей, Вартислава Никлотинга, Гудима Громобоя и Идара Векомировича, провёл предварительный анализ наших возможностей и предложил:

– Что скажете, други мои, а не напасть ли нам на Гамбург?

В шатре резко наступила тишина, соратники прекратили разговоры и призадумались, а спустя пару минут Векомирович спросил:

– Вадим, ты это серьёзно?

– Да, – ответил я, кивнул в сторону выхода, где за пологом находились пленники, и развил свою мысль: – Граф и его сотники, как один, подтвердили, что в Гамбурге неразбериха, и мы можем этим воспользоваться. Переоденемся в тряпки католиков, Плитерсдорф обеспечит нам доступ в город, и мы проникнем в расположение крестоносцев, сжигаем продовольственные запасы, которые накапливаются германцами в пригороде, разгоняем скотину, освобождаем рабов из славян, если таковые будут, и подпаливам северные окраины Гамбурга. Силы у нас есть, огненных смесей хватает, и воины хорошо подготовлены. Поэтому нанесём один серьёзный удар и отступим.

– С нами много раненых, – сказал Громобой.

– Завтра утром, вместе с ценной добычей, отправим всех к морю. Повозки есть, так что выделим на сопровождение обоза полсотни конных дружинников, и будем свободны для быстрого перемещения.

– А граф не подведёт? – поинтересовался Вартислав.

– Это вряд ли. Его единственный сын в плену, поэтому Сигурд нас не сдаст. Да если он и закричит, что вот они, венеды, хватайте язычников, мы легко вырвёмся.

– А как быть с погоней, если германцы кинутся за нами следом?

– Заранее организуем на тракте пару засек, и если не сможем быстро оторваться, заслон из лесовиков и варягов прикроет нас и даст всадникам возможность уйти в дебри и перегруппироваться.

– Выходит, участие в бою примет только конница?

– Нет. Всё иначе. Пехота будет заниматься пригородом и после поджогов, не ввязываясь в затяжные бои, сможет легко уйти в дебри, а всадникам предстоит атаковать Гамбург, захватить ворота и устроить большой там-тара-рам за стенами. Поэтому конникам оторваться будет немного сложнее, и главное внимание крестоносцев сосредоточится на них.

– Вадим, а почему мы должны ограничиться только северной окраиной города? – завёлся княжич. – Давай сразу центр возьмём, архиепископа прищучим, а бургомистра и всех знатных германцев на клинки насадим. Если не хочешь на такое дело идти, то я сам могу всё сделать.

– Ты так в себе уверен, Вартислав? – По моим губам пробежала усмешка.

– Да.

– Ничего не выйдет, друже, и я могу объяснить почему.

– Объясни.

– Ладно. Как наших воинов ни маскируй, германцы всё равно раскусят, кто они такие, особенно днём, и здесь нам даже граф не поможет. У нас всё иное, облик и манеры, а ещё почти никто не знает вражеского языка. Верно?

– Так и есть.

– Во-о-от! – Я назидательно вскинул вверх указательный палец. – А теперь сам представь. По городу идёт крупный отряд, и зеваки наверняка начнут расспрашивать воинов, где были и что делали, да знакомых вызывать. Ответа нет, или он кого-то не устроит, вот тебе и тревога. По этой причине атаковать противника надо ближе к вечеру, но в центр Гамбурга проникнуть всё равно не удастся, ибо в сумерках городская стража и наёмники архиепископа ставят на улицах заставы, которые не пропускают больше пяти-шести человек за раз.

– Но мы можем через них прорубиться, – не сдавался бодрич.

– Конечно. Пробьёмся, а вырваться уже не сможем, потому что пути отхода перекроют. Так что выбирай, Вартислав, либо сбережём людей, либо убьём пару тысяч врагов и сами погибнем. Не знаю, для кого как, а для меня каждый воин в дружине дорог, словно кровный родич. Да и собственной жизнью я дорожу, поскольку дома меня ждут жёны с детьми и прорва дел, которые без моего пригляда остановятся.

Вартислав помолчал и кивнул:

– Ты, Вадим, как всегда, прав. Поэтому я за твоё предложение.

– Присоединяюсь, – поддержал меня Громобой.

– А я как все, – добавил Векомирович. – Воевать, так воевать. Налёт, конечно, дерзкий, но с тобой, Вадим, синяя птица удачи, и ты ещё никогда не ошибался.

– Так уж и не ошибался? – ухмыльнулся я.

– Только если в мелочах. – Идар тоже усмехнулся и развёл руками. – Однако в главном ты всегда был прав, и по этой причине мы тебе верим.

– Отлично, – кивнул я. – Раз все мы в деле, давайте карты смотреть и думать, кто где встанет и чем во время предстоящей битвы будет заниматься.

Мы проговорили половину ночи, и было решено следующее. Городом и его северными окраинами займусь я, и вместе со мной будут степняки, дружинники Берладника, десяток варягов с огненными смесями и двести воинов Вартислава. Сам княжич и его наставник временно возглавят общую пехоту и вместе с конницей Громобоя атакуют лагерь крестоносцев и продовольственные склады. Векомирович с сотней арбалетчиков обеспечит наше прикрытие, а лесовики из племени хеме, которые отловили всех беглецов из войска Плитерсдорфа, подстрахуют нас с тыла, откуда могут появиться неучтённые нами отряды феодалов Верхней Саксонии. Что же касается нашего ключа во вражеский лагерь и в Гамбург, графа Сигурда, то ему деваться было некуда, и он наши условия принял. Ему оставляют жизнь и во время боя отпускают на свободу. После чего он присылает за своего наследника Рудольфа серьёзный выкуп и получает его живым и здоровым. Ну а как он будет разбираться со своим сюзереном герцогом Генрихом Львом, это его личное дело, которое меня не касается. Сможет оправдаться и обелить своё имя, его счастье, а нет, так хотя бы сына сохранит.

Ранним утром следующего дня замок на Траве был подожжён, и наше войско тронулось с места. Часть обоза и раненые, которых было больше пятнадцати десятков, под охраной конной полусотни переправились на левый берег реки и направились на северо-восток к развалинам Любека. А основные силы пошли на юго-запад к реке Лабе, которую германцы называют Эльба, и расположенному на ней Гамбургу. Прошли на удивление спокойно и тихо: патрулей не было и дальних дозоров беспечные крестоносцы не высылали. Непонятно, может, они надеялись на свою силу, но, скорее всего, католики делали расчёт на графа Сигурда, который по собственной инициативе выдвинулся вперёд. Впрочем, это не важно. Главное, что до Гамбурга мы добрались к вечеру, как и намечали, и с этого момента началась боевая фаза операции, лихой и очень наглой…

Итак, городские стражники оттащили с дороги рогатки и встали на обочине. Кавалерия помчалась вперёд, к воротам, до которых всего полтора километра, а следом пошла наша пехота, которая без шума перебила охранников и свернула в поле, где находился огромный вражеский обоз. Лично я до времени в драку лезть не собирался. Поэтому, как только дружинники и степняки влетели в ворота города, спрыгнул на брусчатку, дождался, пока воины прикончат не ожидавших нападения стражников и вместе с пленником, несколькими воинами и сигнальщиком взобрался на привратную башню.

В опустившейся на Гамбург ночной темноте конница скопилась на площадке рядом с воротами, которые воины тут же закрыли, чтобы крестоносцы не ударили нам в тыл. Я окинул взглядом большой торговый город, который был переполнен вражескими воинами. Затем перегнулся через стену, отметил, что мои ратники готовы к бою, взмахнул рукой и выкрикнул:

– Вперёд! Не щадить никого! Жгите всё! Сотники, главную улицу пока не трогать, а то назад не отойдём! В серьёзный бой не ввязываться! Берегите силы, нам ещё через вражеский лагерь прорываться! Пошли!

Меня услышали. У ворот осталось два десятка воинов, остальные же славянские всадники, убивая всякого, кто попадался на их пути, разлетелись по окраинам Гамбурга. В жилые дома, трактиры и хозяйственные постройки полетели огненные смеси и факелы. Город начал загораться, операция по-прежнему шла по плану, и я оглянулся. За стенами тоже было весело. Там горели обозные телеги. Метались между огнями предназначенные на убой коровы и овцы. Было слышно бряцание оружия и ржание коней. И на фоне разгорающихся пожаров через лагерь крестоносцев двигались плотные тёмные треугольники конных дружинников и варяжской пехоты.

«Ёлки-моталки! – мысленно воскликнул я. – Издалека эти треугольники, словно танки, нечто мрачное, приземистое, отблёскивающее металлом и плюющееся огнём. Шикарное зрелище! Жаль, видеокамеру ещё не придумали или, на худой конец, фотоаппарат».

– Язычник, – неожиданно обратился ко мне имперский граф, – тебе доставляет удовольствие видеть, как умирают католики?

– Нет, – я решил ему ответить, и качнул головой, – не католики, а враги. Мне всё равно, кто вы по вере и по национальности. Можно жить в мире, растить детей, налаживать хозяйство и радоваться каждому прожитому дню. Ведь места, ресурсов, воды и чистого воздуха на земле ещё много. Но нет, вы хотите навязать нам свою веру и завладеть венедскими землями, и за это расплачиваетесь. Нам, конечно, тоже достанется, слишком вас много, и потери среди венедов будут огромными. Однако мы готовы к вашему приходу, и потому добро пожаловать в ад, Сигурд Плитерсдорф. Всё это, – указал я рукой на горящий город, – только начало, а когда вся ваша орда придёт в венедские леса, вот там-то вы и познаете, что такое ярость славян.

Плитерсдорф помедлил и задал другой вопрос:

– Ты действительно отпустишь меня?

– Да, я ведь обещал, а моё слово очень дорого стоит.

– И когда я смогу уйти?

– Можешь покинуть меня прямо сейчас, тебя никто не держит. За сына пришлёшь четыреста кёльнских марок серебром. Сроку тебе – два месяца. Как и через кого можно передать выкуп, помнишь?

– Помню. Через датского купца Маргада Бьярниссона, который живёт в городе Рибе и имеет свою контору в Бремене.

– Вот и ступай, граф Сигурд. Иди и моли своего Бога, чтобы мы снова не встретились, потому что в следующий раз ты умрёшь.

Граф нерешительно сделал шаг по направлению к лестнице, которая вела вниз. Однако замер на месте, снова посмотрел на меня и с ненавистью в голосе сказал:

– Я влиятельный человек, язычник, и смогу обелить своё имя, а потом посвящу жизнь только одному – мести. Я знаю твоё имя, и поверь, лучше бы ты убил меня прямо здесь.

– А я не боюсь мстителей, граф Сигурд. У меня немало врагов, и какой-то там имперский граф на общем фоне среди них смотрится очень бледно. Так что встань в очередь.

Граф Сигурд окатил меня гневным взглядом, который в отблесках разгорающихся пожаров полыхнул красными огнями, до хруста сжал кулаки и широким шагом направился к лестнице. Вслед за ним пошёл один из варягов, который обеспечит его проход сквозь наших воинов, а я прислонился к парапету башни и стал наблюдать за ходом боя.

По улицам города с дикими выкриками носились сотни всадников. Летели в выбегающих из домов вражеских воинов стрелы степняков и сулицы бодричей, горели дома, а тяжёлая конница рубила и топтала полупьяных католических воинов. Однако вскоре германцы начали оказывать сопротивление. Судя по всему, отряды городского ополчения, отлично экипированная и подготовленная пехота, местная стража и наёмные отряды архиепископа были начеку и готовы выдвинуться в любой конец города на усмирение разбушевавшихся крестоносцев. Поэтому, как только начались поджоги, эти боеготовые подразделения сразу же направились навстречу опасности. Действовали они превосходно, чётко и слаженно. По улицам мимо горящих домов в сторону северных ворот началось наступление ощетинившейся пиками стены из щитов, против которой биться смысла не было, и тогда я отдал приказ отступать. Полчаса погуляли, разор учинили, людей перебили не меньше тысячи, а сами потерь почти не понесли, значит, задача выполнена, отходим.

Перекрывая шум боя и треск горящего дерева, над задымленным городом разнёсся протяжный звук сигнального рога. Метатели огнесмесей кинули в наступающих германцев несколько своих зарядов, и противник замялся. Хорошо вышколенная конница стала отступать к воротам, а я опять оглянулся. Варяги уже покинули вражеский лагерь. Обозы католиков горели, и под стенами царил хаос. Можно было отходить, но только с боем, ибо под воротами скопилось несколько сотен католиков, как конных, так и пеших, которые хотели найти укрытие за стенами. Это были паникёры, которых раскидать очень легко. Однако за их спинами на дороге строился крупный вражеский отряд из рыцарей и лёгких кавалеристов. Видимо, кто-то понял, что мы уже в Гамбурге, и решил нас подловить. Ну-ну, пусть попробует.

Я и мои сопровождающие покинули башню и сели на лошадей. Конная масса славянских всадников давила мне в спину, но я не торопился и сначала окликнул командиров:

– Сотники! Все люди на месте?! Никого не оставили?! Доложить о потерях!

– Мои все! – откликнулся Иван Берладник.

– Моих трое полегло! – отозвался Твердята Болдырь.

– У меня пятерых нет! Убиты! – вторил ему Юрко Сероштан.

– Отставших нет! Потерь не имеем! – добавил атаман Данко Белогуз.

Далее тишина, и я окликнул командира бодричей:

– Сотник Булыга! Что по убитым?!

– Нет его! – из строя бодричей ответил незнакомый голос. – Из окна в сотника стрелу пустили, в голову. Подобрать не смогли.

– Кто за него?!

– Полусотник Звенько! О потерях сказать точно не могу. Полтора десятка наших точно нет! Может, убиты, а может, на улицах заплутали!

– Ждать никого больше не можем. Приготовиться к бою! Идём на прорыв! Метатели огня, вы в конце, подпалите окраинные дома, башню и ворота!

– Готовы! – услышал я одного из варягов «Карателя».

Достав из ножен клинок, я повернулся к воротам и крикнул спешенным дружинникам Берладника:

– Открывайте!

Со скрипом большие створки распахнулись, и снаружи на них надавила толпа паникёров. Медлить было нельзя и, взбодрив своего жеребца окриком и ударом повода, я первым помчался на врага.

Удар! Конь отбрасывает в сторону тело германца, который раньше всех хотел попасть за стены, а затем ещё одного. По брусчатке разнёсся цокот множества подков, и наша конная лавина, на острие которой шла тяжёлая кавалерия, обрушилась на нестройную толпу католиков. Кричали люди, которых калечили лошади, звенела сталь, и мой меч опускался на головы ошалевших от страха крестоносцев. Позади варяги поджигали крайние, прилегающие к воротам дома и башню, но я этого не видел, и слух будто выключился. В полнейшей тишине я рубил и сёк врагов, выполнял кровавую работу и чувствовал эмоции идущих за мной воинов.

В какой-то миг противники неожиданно закончились. Наша конница оказалась в лагере крестоносцев, где всё было объято огнём, и тут слух вновь вернулся. Ржали разгорячённые и опьянённые запахом крови кони, которые рвались продолжить свою бешеную скачку, а воины были готовы биться дальше. Я привстал на стременах и отметил, что все всадники вроде здесь. Конечно, ночью и в хаосе боя за всеми не уследишь. Однако дожидаться и выискивать отставших одиночек нельзя, ибо промедление подобно смерти, поэтому продолжаем движение.

– Гойда!!! – отпуская повод, клинком я указал на скопившуюся перед нами вражескую конницу. – Кру-ши-и-и!!!

Спустя полминуты мы врубились в крестоносцев неизвестного отряда с разными гербами и знаками отличия. Кто наш противник, непонятно, но это и не важно, наверняка, сборный отряд, так что упорной схватки от них ждать не стоило. Вот если бы у германцев было в запасе ещё немного времени, тогда расклад иной, но мы им его не даём и потому буквально проламываем вражеский строй.

Взмах клинка – и голова противника в незастёгнутом шлеме слетает с плеч и катится под ноги лошадей. Рывок коня вперёд – и мелкая лошадка лёгкого кавалериста с дротиком в правой руке отлетает в сторону. Подъём на стременах. Чёткий косой удар слева направо – и Змиулан рассекает переносицу ещё одного крестоносца, не рыцаря, но вполне справного вояки в добротной кольчуге. Кто-то в глубине строя католических всадников, которых не меньше, чем нас, пытается руководить боем и что-то выкрикивает, но его никто не слушает. Крестоносцы уходят из-под удара, и над головой свистят стрелы чёрных клобуков. Их не видно на фоне тёмных небес, но посвист оперённой смерти слышен постоянно. Шир-р! Шир-р! Метательные снаряды вплетаются в шум битвы и попадают в людей. Дзинь-нь! Наконечник ударяется в металл, в кирасу или щит. Чпок-к! Железо впивается в податливую, мягкую человеческую плоть.

«Молодцы, чёрные клобуки! – машинально делаю я себе в голове зарубку. – Надо с ними задружить. Ой как надо, ибо их в Переяславском княжестве не менее десяти тысяч всадников, полный степной тумен с разделением на десятки и сотни. Правда, чтобы с ними серьёзные контакты установить, для начала необходимо наладить мосты дружбы с их куратором Изяславом Мстиславичем, слово которого для орды равнозначно закону. Впрочем, всё это потом».

С оттяжкой Змиулан прошёлся по спине ещё одного врага и врубился в позвоночник. Рывком я выдернул клинок на себя. Затем поднял коня на дыбы и обрушил меч на нового противника, непонятно как оказавшегося среди всадников пехотинца. Булат прошёлся по округлой каске, срезал католику ухо и вонзился в ключицу. Хруст костей – и человек падает. Где-то дальше слышен злой окрик немецкого командира:

– Держать строй! Выравняться! Заткните дыру! Они сейчас прорвутся!

«Поздно! – мысленно восклицаю я, продолжая бой. – Поздно! Нас уже не остановить и не задержать!»

Новый рывок к свободе и выходу из вражеского лагеря. Мощная грудь злого венедского жеребца из конюшен Никлота пробивает проход, и я его расширяю. Удар влево и вправо. Убил кого-то или нет, не знаю, но пару противников попятнал точно. Рядом появляются дружинники, с одной стороны бодричи, с другой – русичи. Рубка стихает, и отряд снова стягивается в кулак. Рядом небольшой взгорок, и, отдав приказ продолжать движение, я выехал на него.

Вид с высоты открывался великолепный. В Гамбурге разгорался пожар, который словно выплескивался за стены, а под городом горел вражеский лагерь, и в отсветах пламени виден заваленный трупами тракт. Германская конница была рассеяна, но вновь собиралась для рывка вслед за нами. Видать, имелись у крестоносцев грамотные командиры, которые не хотели нас отпустить, да и резерва у противника много. Это понятно, и потому нам бы только пять километров пройти, а там германцев притормозят.

Повернув коня на дорогу, я пристроился к общей колонне. Степняки и дружинники двигались вперемешку. Лошади были утомлены, и мы их не гнали. Немного времени в запасе есть, и потому психовать не стоит. Оторвёмся, отдохнём в лесах, а потом продолжим пакостить тем, кто желает гибели нашего государства и уничтожения славянской веры. Но это будет позже, а пока отступаем.