Текст книги "Житиé Святого Валентина"

Глава 5

После срочного вызова к императору и беседы с ним, Кратоний вернулся домой мрачнее тучи. Первым делом он осведомился, не проснулся ли Валентин. Эфинус и Аполлоний уже покинули дом Кратония, сославшись на то, что «в обители ожидает много дел» – дом, где проживали, они почему-то называли «обителью».

Валентин спал уже четвёртые сутки подряд, присматривать за ним в доме остался Прокул. Помогать Прокулу вызвался Геримон. Хотя помогать собственно говоря было не в чем – Прокул сам тяготился бездельем и эта тягость усиливалась тем, что его не оставляла тревога за состояние Валентина.

Сон Валентина был скорее длительным обмороком, чем собственно сном. Прокула успокаивало лишь то, что с лица Валентина сошла та смертельная бледность, с которой он вышел из комнаты Геримона после исцеления мальчика. Дыхание, первоначально какое-то аритмичное, стало ровным, стоны, которые время от времени издавал Валентин прекратились.

Геримон чувствовал себя неловко из-за оказываемого ему повышенного внимания окружающих, поэтому предпочитал общество Прокула, которого расспрашивал об учении Христа, об истории Христианства, о Валентине. По тому, как мальчик задавал вопросы и смотрел на него, спящего, чувствовалось, что его благодарность Валентину за исцеление безгранична.

Кратоний, наблюдавший за сыном, с огромным огорчением начал сознавать, что мальчик последует за Валентином без раздумий хоть в огонь, хоть в воду.

Как учёный, Кратоний, приняв новую веру, сразу решил разобраться в её нюансах. Имея доступ в императорский архив, он разыскал там сочинения христианских публицистов Аристида и Юстина, адресованных императору Антонину Пию с целью объяснить сущность христианских религиозных верований и убедить в клеветническом характере обвинений, возводимых на христиан их идеологическими конкурентами и соперниками. У своих постоянных поставщиков книг он заказал полемические произведения о христианстве Тертуллиана и Киприана, казнённого по приказу отца Галлиена – Валериана.

Читая сейчас Аристида, Кратоний с горечью узнавал в подвижническом обожании сына, подвижническое обожание Христа своими учениками. Но, размышляя о дальнейшей судьбе сына, Кратоний понимал, что рядом с Валентином мальчик будет далёк от того множества извращённых соблазнов, которыми искушает неопытные подростковые души Рим, сумеет сохранить и развить лучшие человеческие качества.

«Судьба служителя настоящего Бога, гораздо завиднее любой мирской судьбы, так как в этом мире воинствующе торжествуют жадность, зависть и подлость, угнетая честность, благородство и порядочность, – рассуждал про себя Кратоний. – В конце концов, именно Валентин вырвал мальчика из лап смерти, которыми она уже крепко ухватила его, и Валентин теперь имеет, возможно, даже больше прав на мальчика, чем мы, родители. – Эта мысль его возмутила, и он тут же ответил сам себе. – Валентину скорее всего даже в голову не придёт мысль предъявлять какие-то права на мальчика. Это всё глупые проделки сознания отца, делающего выводы на основании одних лишь взглядов ребёнка на человека, рядом с которым он пережил самый страшный момент своей жизни. Это всё глупая отцовская ревность к человеку, вклад которого в судьбу сына оказался не меньшим, чем мой: я дал мальчику жизнь, но оказался не способным поддерживать её должным образом, а Валентин вернул Геримону эту жизнь, когда тот её почти уже потерял. – Отгоняя эти мысли от себя, Кратоний подумал о том, что пусть всё будет так, как решит сам мальчик. – Но как это воспримет Цецилия?»

Валентин проснулся лишь утром пятого дня после исцеления мальчика и так долго не покидал бассейн с тёплой водой, что Цецилия, вместе с рабами хлопотавшая над приготовлением блюд, чтобы накормить Валентина, стала переживать, что те из них, которые подают горячими, остынут.

Вошёл в триклиний Валентин освежённым, с аккуратно расчёсанными мокрыми волосами, распространяющий тонкий запах благовоний, которыми его умастили рабы, наперебой старающиеся ему угодить. Столик с едой вместе с рабыней внесла Цецилия и её взгляд, обращённый на Валентина, буквально излучал безграничную материнскую благодарность. Прокул встал с ложа и вместе с Валентином они стали читать молитву-благодарность Богу «за хлеб насущный данный днесь». Для хозяев это оказалось неожиданным, об этой норме христианского поведения они не знали, но сразу стали повторять слова молитвы вслед за Валентином и Прокулом.

Когда приступили к еде, стало видно, как проголодался Валентин.

За едой Валентин поблагодарил хозяев за тёплый приём в их доме и объявил, что сразу после завтрака намерен вернуться в свою обитель. Кратоний осторожно поинтересовался у Валентина, чем он может выразить свою благодарность за исцеление сына. Валентин усмехнулся.

– Сейчас я с удовольствием приму вашу благодарность в виде кубка любого красного неразбавленного вина, желательно хиосского, только не с галльских виноградников, – и уже без усмешки пояснил. – Обычно я не пью вина, но сейчас оно поможет мне восстановить кондиции организма.

Без какого-либо знака от хозяев раб, отвечавший за напитки, исчез. Как показалось присутствующим, отвлёкшимся на реплику Прокула, через несколько мгновений он снова возник за спиной Валентина, почтительно указывая на вход в триклиний.

Четверо рабов, просунув в ручки деревянные палки, осторожно внесли в триклиний амфору высотой чуть меньше роста человека. Сделана она была из чёрного гранита и на корпусе были искусно высечены египетские иероглифы.

Раб-виночерпий небольшим молоточком осторожно сбил гипс, которым была залита шейка амфоры, затем щипцами извлек пробку из волокон пальмы. Потом он дал команду рабам носильщикам и те осторожно наклонили амфору, чтобы слить масло, перекрывавшее доступ воздуху.

Налитое в кубки вино янтарного цвета имело удивительный аромат, который заполнил весь триклиний, и было очень приятным на вкус.

– Может всё-таки хиосского? – лукаво усмехаясь, спросил Кратоний.

– Теперь уже нет, – ответил Валентин, маленькими глотками отхлёбывающий вино и явно наслаждаясь его вкусом. – Теперь я смело могу утверждать, что пробовал нектар – напиток богов-олимпийцев.

После завтрака Валентину и Прокулу принесли их коричневые с капюшоном плащи из грубой шерстяной ткани, тщательно выстиранные и выглаженные.

Кратоний передал Прокулу мешочек с сотней сестерций, и, наконец, решился.

– Недавно меня вызывал к себе император. Мне показалось, что он обеспокоен поведением жрецов, желающих представить исцеление Геримона как колдовство и, обвинив христиан колдунами, начать репрессии. Галлиен сейчас не в том положении, чтобы пойти против жрецов. Это он мне дал понять очень ясно и намекнул, что жрецы вполне способны организовать какую-нибудь провокацию для придания видимости законности репрессиям против христиан. Сегодня ночью кто-то обезобразил несколько статуй богов на Форуме и напал на храм Весты, оставив везде знаки в виде выведенного чёрной краской креста. Сенат принял решение об аресте всех римских христиан, а на совете понтификов решено подвергнуть главарей христиан растерзанию львами в Колосее. Вам лучше остаться у меня, в доме советника императора жрецы не решатся на враждебные действия против вас.

– Все события в этом мире развиваются только так, как угодно Богу, да и ваш дом не сможет вместить всех наших братьев, – ответил Валентин и собрался уходить.

– Я покажу вам свою библиотеку, – сказанное получилось у Кратония как-то жалобно и нетвёрдо, но к его удивлению Валентин заинтересованно повернулся к нему.

– Прокул, ты иди к братьям, а я задержусь. Ты же знаешь мою слабость.., – Валентин пояснил, обращаясь уже к Кратонию. – Ещё ни разу я не смог отказаться посмотреть хранилище человеческих знаний и мудрости.

Библиотека занимала почти всю подвальную часть дома Кратония. Как только Валентин вошёл в неё, он не смог удержаться от восхищённого возгласа.

На деревянных многоярусных стеллажах от пола до потолка помещения на полках лежали книги: свитки папируса и пергамента, стопки тонких металлических пластин, аккуратно перевязанные прямоугольники тонкой хорошо выделанной кожи. Надписи на бронзовых табличках под каждой из них облегчали поиск нужной книги.

«Муций Сцевола2828
  Здесь и далее древнеримские и древнегреческие писатели, философы, учёные.


[Закрыть]. Восстановленные «Великие анналы», – прочёл Валентин на ближайшей к нему табличке. Он взволнованно пошёл вдоль этого стеллажа, читая имена авторов: Гелланик Митиленский, Гней Невий, Квинт Энний, Квинт Фабий Пиктор, Марк Порций Катон, Полибий, Марк Теренций Варрон.

У этой последней таблички Валентин остановился и спросил у Кратония, наблюдавшего за ним с гордостью и удовлетворением присущими истинным коллекционерам, когда к их коллекции проявляют неподдельный интерес:

– «Древности» у вас обе части?

– Обе, – стараясь выглядеть равнодушным, ответил Кратоний, но удалось это ему плохо, так как видно было, что его буквально распирает от гордости.

Ничего не сказав, Валентин пошёл дальше и продолжил читать: Цицерон, Гай Юлий Цезарь, Гай Саллюстий Крисп.

У таблички с надписью «Тит Лукреций Кар. «О природе вещей» Валентин снова остановился и задумчиво погладил её пальцем. Потом он посмотрел на две следующие таблички и спросил Кратония:

– Диодор Сицилийский и Тит Ливий полностью?

– Да, – уже не в силах спрятать гордость за напускным равнодушием ответил Кратоний. – Все сорок и сто сорок две книги.

Валентин пошёл дальше, читая таблички, и вновь ненадолго остановился возле «Естественной истории» Плиния Старшего. Проходя мимо таблички с надписью «Апуллей. «Метаморфозы», Валентин улыбнулся.

Когда, не пропустив ни одного стеллажа и ни одной таблички, Валентин закончил осмотр, он сказал Кратонию:

– Вы действительно очень богатый человек. Сомневаюсь, что у кого-либо ещё в Риме имеется такая богатая библиотека. Даже библиотека терм – ничто по сравнению с вашей. Как вам удалось собрать такие сокровища?

– Моё утро начинается с посещения Аргилета2929
  Аргилет – квартал в Риме, место продажи ремесленных изделий и книг.


[Закрыть], с тех книжных лавок, где появляются литературные новинки, и лишь потом я направляюсь к Форуму.

Как постоянному покупателю и советнику императора мне оставляют первый экземпляр любой новинки, переписанный писцами. Что касается оригиналов, написанных самим автором, то ещё предыдущий император издал специальный эдикт, обязывающий торговцев книгами продавать их мне, как советнику императора, и возмещать мне расходы из государственной казны на их приобретение при предъявлении расписки продавца.

Валентин ненадолго задумался, а потом сказал:

– Вы спрашивали меня, чем можете отблагодарить за исцеление сына. Я буду очень признателен вам, если вы разрешите мне пользоваться вашей библиотекой.

– Одно ваше слово и я прикажу отнести всё, что у меня есть, в место, которое вы укажете, – волнуясь от того, что наконец получил возможность отблагодарить Валентина чем-то материальным, Кратоний шагнул вперёд и приложил обе руки к груди.

Валентин улыбнулся.

– Вы видели мою обитель. Подобное богатство мне хранить просто негде. Я буду вполне удовлетворён возможностью брать и читать книги. Обязуюсь пользоваться книгами со всевозможной аккуратностью. Начну с вашего позволения с Варроновых «Дела божеские». «Дела человеческие» я недавно прочёл.

Кратоний бросился к стеллажу, схватил с полки плотно увязанный свиток листов папируса и, подойдя к Валентину, протянул ему. Потом он метнулся к другой полке и, вернувшись, вложил Валентину в руку аккуратно связанную стопку тончайших прямоугольников пергамента.

– От этого подарка Учитель у вас нет права отказаться – это копия подлинника «Прогностики» Гиппократа, о которой вы упомянули при первой нашей встрече. Она на греческом языке, но не думаю, чтобы это было препятствием для вас.

Валентин подтвердил своё знание греческого языка кивком головы и бережно взял книгу.

– В таком случае, с Варроном я, пожалуй, повременю, – сказал Валентин и вернул свиток папирусных листов Кратонию.

Предложение выпить ещё один кубок янтарного египетского вина Валентин отклонил и одел плащ.

– Ну, тогда хоть воспользуйтесь моей лектикой, выглядите вы ещё не вполне восстановившим силы, – просительно сказал Кратоний.

В этот момент входная дверь распахнулась от сильного удара извне и в дом ворвались солдаты-преторианцы3030
  Специальные охранные подразделения, которые находились по отношению к другим военнослужащим в привилегированном положении: служили 16 лет вместо 20, получали значительно большее денежное содержание. Первоначально охраняли только императора, но затем стали охранять и других высших должностных лиц государства.


[Закрыть] из когорты, находящейся в распоряжении сената. Они без каких-либо объяснений схватили Валентина под руки и поволокли к выходу. Стопка пергамента выпала из рук Валентина, немного скользнула по полу, и один из солдат наступил на неё своей грубой солдатской калигой.

– Стойте! – закричал Кратоний. – Я советник императора и имею право знать, на каком основании арестовывают гражданина Рима в моём доме.

Старший из преторианцев задержался и обернулся. Как проводить арест Валентина в доме Кратония его лично инструктировал понтифик храма Юпитера. Разъясняя задачу, он делал особое ударение на том, что ввиду святотатственного характера совершённого преступления, решение всех конкретных деталей ареста и наказания сенат делегировал совету понтификов, а Верховным Понтификом, как известно, является сам император.

– Это может объяснить тебе сам император, если пожелает. Жаль, что нет приказа арестовать и тебя, христианский пёс. Но я не сомневаюсь, что он скоро последует.

Глава 6

Валентина доставили в Мамертинскую тюрьму. Однако не посадили в камеру, а сразу провели в помещение для пыток.

– Говорят, когда ты колдуешь, появляется огонь, – сказал Валентину палач, мощного гориллоподобного телосложения личность, назвать которую человеком не поворачивался язык из-за выражения звериной жестокости на лице. Он улыбнулся, и в этой улыбке обнажились мелкие белые зубы, которым могли бы позавидовать очень многие крысы. – Сейчас ты его получишь.

Валентина толкнули к огромному деревянному столу. В мгновение ока его разложили на столе в позе распятого Христа: два преторианца держали прижатые друг к другу ноги, один прижимал к столу голову, ещё двое держали раскинутые в стороны руки. Палач, разорвав одежду, оголил Валентину грудь и дважды приложил к ней раскалённый докрасна металлический прут. Два сразу же появившихся багровых рубца образовали крест. Из-за ямки на груди линии рубцов не получились целостными и палач, снова нагрев прут на жаровне, исправил допущенный брак. Его лицо при этом выражало высшей степени наслаждение от выполняемой работы.

Палач видимо принадлежал к очень медленно соображающим людям, так как с удовлетворением разглядывая крест из рубцов на груди Валентина, не обратил поначалу внимания на поведение преторианцев. Оставив Валентина те, со страхом глядя на него, пятились к входной двери. Потом и до палача дошло, что Валентин во время пытки не издал ни звука и даже не пошевелился, хотя ему должно было бы быть нестерпимо больно. Но не страх, а недоумение выразило его лицо, и он шагнул к столу, чтобы продолжить пытку.

Валентин приподнялся, сел на столе, и посмотрел на палача пронзительным взглядом. Через несколько секунд лицо палача потеряло какое-либо выражение и стало похоже на застывшее лицо куклы. Палач замер на том месте, где стоял, и неподвижностью напоминал статую. Преторианцы в страхе жались к стенам, а один рухнул на колени и стал громко умолять Валентина не околдовывать его. Но тот даже не обращал ни на кого внимания, так как был сосредоточен на непонятном для него самого явлении: багровые рубцы на груди затянулись и стали похожи на шрамы от давным-давно полученных ожоговых травм. Но не это удивило Валентина и добавило страха преторианцам – от рубцов стало идти свечение цвета молнии, и свечение это усиливалось.

Не услышав криков пытаемого, в камеру вошёл узнать, в чём дело, командир преторианцев. Валентин посмотрел на него своим пронзительным взглядом, но наверное преторианец был одним из тех немногих людей, которые не поддаются гипнотическому внушению, и этот взгляд не произвёл на него нужного действия. Преторианец выхватил из ножен меч и бросился на Валентина. Свечение рубцов на груди Валентина мгновенно усилилось настолько, что, превратившись в две перпендикулярно пересекающиеся чрезвычайно тонкие плоскости, прошло сквозь командира преторианцев и, достигнув стены камеры, так же мгновенно исчезло, оставив на стене изображение правильного креста.

Тело командира преторианцев начало медленно разъезжаться на четыре части. Преторианцы, которые жались к стене, завопили от ужаса, и, когда одна из верхних частей тела с половинкой головы рухнула к их ногам, бросились вон из камеры.

Видимо, предусмотренное высшими силами на тот момент количество чудесных явлений не исчерпалось, так как ни к чему иному, как к чудесам, следует отнести то обстоятельство, что пятеро здоровенных солдат практически одновременно вылетели из камеры через узкую тюремную дверь. Палач из состояния статуи так и не вышел и продолжал стоять с выражением бездушной куклы на лице.

Валентин долго смотрел на развалившееся тело преторианца, но этот взгляд был рассеянным, он словно прислушивался к чему-то или к кому-то внутри себя.

– Я не хотел этого, но мой Бог оказывается способен проявлять жестокость, если возникает угроза жизни тем, кто преданно ему служит, – с искренним сожалением произнёс вслух Валентин, переступая через останки командира преторианцев. Уже у двери он сказал палачу, – Ты пойдёшь со мной.

Увидев Валентина, стражники тюрьмы и солдаты, столпившиеся в коридоре, в панике бросились бежать.

– Нужно открыть камеры, в которых сидят братья, – сказал Валентин палачу, следовавшему за ним, будто привязанный.

Палач бросился вперёд, преодолев расстояние до убегающих за несколько прыжков, своей огромной ручищей выудил из бегущей толпы старшего из стражников. Ключи от камер, висевшие у старшего стражника на кожаном набедренном ремне он сорвал одним мощным рывком, что едва не окончилось для того плачевно: если бы не разомкнулось металлическое кольцо, на котором висели ключи, ремень от такого рывка вполне мог сломать позвоночник. Ключи рассыпались, палач отшвырнул от себя старшего стражника, словно тряпичную куклу, одним движением сгрёб их с пола и пошёл открывать камеры.

Христиане вначале робко выглядывали из камер, не понимая, что происходит, но, увидев Валентина, поспешили к нему. Когда братья окружили Валентина и забросали его вопросами, палач угрожающе зарычал и собрался разбросать эту толпу в стороны. Валентин предостерегающе глянул на него, и палач успокоился, прислонившись к стене.

– Мы уходим, Учитель? – спросил у Валентина Прокул, который вместе с Эфинусом и Аполлонием тоже был среди арестованных. – Если нам повезёт, мы сможем уйти из Рима, а потом определимся с тем, куда идти дальше.

Валентин поднял руки, успокаивая окруживших его христиан.

– Мы никуда не пойдём и останемся здесь.

Люди притихли и вопросительно смотрели на Валентина, ожидая объяснений. В наступившей тишине стали слышны шумы извне: неясные отрывистые выкрики, топот многих людей, глухое бряцание оружия.

– Слышите, – Валентин сделал жест рукой, указывая на дверь, через которую убегали стражники и солдаты. – Они уже окружили тюрьму и ждут, когда мы начнём выходить, чтобы убить нас. Я не смогу подчинить своей воле их всех, у моих возможностей тоже есть предел. Мы только сыграем им на руку, если дадим возможность убить себя. Нашу смерть они объяснят народу, навесив на нас все смертные грехи, и наша Вера от этого пострадает. Нет! Каждый из людей появляется в этот мир, имея своё определённое Богом предназначения. Наше с вами предназначение я вижу в том, что мы подобно ярко горящему факелу должны освещать закостеневшим в идолопоклонничестве людям истинный путь к совершенству и научить их Вере, которая поведёт их по этому пути. Пока есть хоть незначительный шанс сохранить себя для выполнения этой миссии мы должны жить, должны не дать себя убить!

– Учитель! – взволнованно выкрикнула из кружка женщин-христианок Лигия. – Нас они могут просто разбросать по тюрьмам империи, но тебя они убьют обязательно!

Валентин обвёл всех строгим укоряющим взглядом.

– Вы забыли о том, что нас по жизни ведёт Бог, и мы выполняем его предназначение. И Он обязательно защитит нас, если мы победим свои сомнения! – Непреклонная уверенность, прозвучавшая в словах Валентина, успокоила христиан, и они разошлись по камерам.

Валентин пошёл в камеру, в которой находились Прокул, Эфинус и Аполлоний. По пути в камеру Валентин отпустил палача – он пристально посмотрел ему в глаза и сказал: «Теперь ты свободен». Палач на несколько мгновений замер, затем его лицо сделалось удивлённым. Некоторое время его отвисшая челюсть никак не могла соединиться с верхним рядом зубов пока он не обеспечил сцепление при помощи руки. Уже у самого входа в камеру Валентину стало плохо, и он покачнулся. Палач подхватил его на руки и внёс в камеру на руках, будто ребёнка. Потом палач ушёл, странно дёргая головой.

– У Учителя всегда наступает упадок сил, после того, как он применяет свои сверхспособности, – пояснил Прокул остальным, когда Валентина бережно уложили на нары. Из угла камеры за происходящим пристально наблюдал шпион понтифика храма Юпитера – как один из самых активных братьев он входил в руководящую верхушку общины…

О том, что произошло в Мамертинской тюрьме, немедленно стало известно понтифику храма Юпитера. Понимая всю серьезность ситуации, он распорядился оцепить тюрьму всеми наличными силами римского гарнизона, городской стражи и преторианцев сената и без раздумий убивать любого, кто попытается выйти наружу. Когорту преторианцев, находящуюся в распоряжении императора, он после очень недолгих размышлений трогать не стал.

В рассказ обезумевших от страха преторианцев, свидетелей того, как «огненный крест четвертовал нашего командира, и он развалился на части», понтифик не поверил, равно как и в «превратившегося в окаменевшего идола палача».

Как прагматик, посвятивший почти всю свою жизнь служению Юпитеру, он знал цену «чудесам» и знал много способов «явить» эти чудеса невежественному плебсу. При этом он прекрасно отдавал себе отчёт в том, что напугать здоровенных молодцев, а иных в преторианские гвардейцы просто не зачисляли, до такого состояния, что, как выразился докладывающий ему жрец, «зловоние от их запачканных испражнениями одежд чувствовалось на расстоянии десятка шагов», можно только чрезвычайно эффектным способом.

Гадать, что это за способ он не стал и на лектике переехал из своего храма в Регию – резиденцию Великого Понтифика: она функционально сообщалась с Домом весталок при храме Весты, находилась на Форуме, откуда до Мамертинской тюрьмы было значительно ближе, чем от храма Юпитера.

Как только он прибыл в Регию, ему сразу доложили, что христиане ведут себя спокойно и ни один из них даже не попытался покинуть пределы тюрьмы. Понтифик удивился, но сделал вывод, что на этот раз он столкнулся с очень сильным противником, хотя в чём сила этого самого противника он никак понять не мог. Он успокоил себя мыслью о том, что «этот Валентин», даже если обладает какими-то сверхестественными способностями, получил их от природы, и они, следовательно, не могут быть безграничными.

За свою долгую жизнь понтифик встречал немало людей, способности которых не поддавались рациональному объяснению: одни смело влезали в кипящую воду и, казалось, наслаждались пребыванием в ней; другие только при помощи рук и ног взбирались до потолка по совершенно ровной стене; некоторые воспламеняли взглядом папирус, прикосновением руки отклоняли стрелку компаса или двигали предметы, проведя над ними рукой и не касаясь их. Но у всех у них был один общий признак – несмотря на свои сверхспособности, умирали они как совершенно обычные люди. Впрочем, умирали только те их них, кто отказывался от великой чести демонстрировать эти свои сверхспособности во славу и от имени Юпитера.

Понтифик попробовал допустить вариант, что данные от природы способности могут быть усилены некой божественной сущностью, и что вера в эту сущность в особых ситуациях способна превращать обладателя сверхспособностей в некий проводник могущества самой божественной сущности и конвертироваться в материальные проявления этого могущества. Но это было слишком невероятно, чтобы быть правдой, и он рассмеялся вслух, осознав глупость подобного допущения.

Его смех немало удивил начальника тюрьмы, который со смиренно поникшей головой ожидал решения своей участи, и он робко кашлянул, решившись напомнить о себе, – задумавшись, понтифик забыл, что приказал вызвать к себе «главного в тюрьме».

Нимало не смутившись, понтифик напустил на себя крайне строгий вид, и стал буквально сверлить начальника тюрьмы своими плоскими, как у кобры, глазами. Тот под этим взглядом поник головой и уже в мысленных видениях провожал взглядом свою катящуюся голову, отдёлённую от тела ударом секиры палача.

– Как ведут себя христиане? – тон вопроса был неожиданно благожелательным. Понтифик давно научился использовать такую контрастность в своих целях.

Начальник тюрьмы надолго оцепенел. Понтифик знал, как действует на людей применённый им приём, и терпеливо ждал, сменив вид на доброжелательный.

– Они не-не-не выхо-хо-дят из камер, – наконец сумел выговорить тюремщик, заикаясь от страха и неожиданности.

– Распорядись купить хороших продуктов и накорми их, – начальник тюрьмы после этих слов понтифика немного приободрился духом и рискнул посмотреть тому в глаза.

Доброжелательность во взгляде и расслабленной позе понтифика опять мгновенно сменились требовательной жёсткостью.

– Только не вздумай на этот раз экономить деньги империи, чтобы положить их в свой карман, – от этих слов понтифика в мысленных видениях начальника тюрьмы снова покатилась его отрубленная голова, и он рухнул на колени, прижав к груди обе руки.

– К-к-к…, кля-кля-кля.., – слово «клянусь» выговорить ему никак не удавалось.

– Встань и подойди ко мне, – тон и вид понтифика опять стали почти елейными. На его лице появилась широкая акулья ухмылка, которую он сам вероятно считал добродушной улыбкой. – После того, как твои люди накормят христиан, ты пройдёшь по камерам и доставишь ко мне одного человека. Посмотри вот это – один хороший портрет заменяет тысячу слов – понтифик протянул тюремщику папирус, на котором художник изобразил портрет его шпиона.

На лице начальника тюрьмы отразился ужас, и он хотел отрицательно замотать головой, но понтифик опередил его.

– Я обещаю тебе защиту Юпитера.

Рим в то время был уже развращён до такой степени, что люди верили в богов скорее в силу привычки, чем как в нечто способное так или иначе влиять на их судьбу. Помимо воли начальника тюрьмы, на его лице промелькнул скептицизм. Понтифик это заметил, и разозлился, но не на тюремщика.

«Мы, жрецы, сами виноваты в том, что римляне перестают верить в богов. Мы спокойно смотрели на то, как по Риму шатались киники3131
  Утверждали, что наилучший способ жизни заключается не просто в естественности, а в избавлении от условностей, в избавлении от владения лишним и ненужным.


[Закрыть] и проповедовали свою ересь, мы и палец о палец не ударили, когда по Риму стали „гулять“ сочинения этого Филона.3232
  Религиозный мыслитель, который связывал догмы иудейской религии с греческой философией, специально разработал учение о наместнике Божьем на Земле.


[Закрыть] Теперь, как плоды своей бездеятельности, мы пожинаем либо неверие ни в каких богов, либо фанатичную веру в Христа», – эти мысли пронеслись в сознании понтифика, когда он пальцем поманил тюремщика подойти ещё ближе.

Понизив голос до полушёпота, будто кто-то мог их услышать, понтифик сказал:

– В последнее время начальник городской стражи не очень хорошо справляется со своими обязанностями. Когда встанет вопрос о замене его более решительным и предприимчивым человеком, я могу предложить.., – пауза и взгляд прямо в глаза начальнику тюрьмы были настолько красноречивыми, что тот под этим взглядом начал выпрямляться, выражение страха на лице исчезло, и он решительно протянул руку за портретом на папирусе.

– Нет, ты должен запомнить это лицо. Такому неглупому молодцу как ты, думаю, не следует говорить, что человека, изображённого на портрете, надо вывести вкупе с несколькими другими христианами, и доставить ко мне так, чтобы на него не пала и тень подозрения, – понтифик с некоторым сомнением смотрел на начальника тюрьмы.

«Если справится, то почему бы его действительно не рекомендовать императору и сенату начальником городской стражи. Свой человек на такой должности мне не помешает», – подумал понтифик.

«Но как безотказно действует на людей обещание хоть чуть-чуть возвысить их над остальными! Даже дикий страх перед христианином, напугавшим преторианцев до того, что они обмочились и не только, теперь не держит этого молодца! Возвыситься хотя бы над кем-то из себе подобных, а затем по головам других карабкаться всё выше и выше – именно это желание доминирует в людях над всеми прочими. Надо не забыть этот вывод и поручить записать его писцам», – размышлял понтифик, после того, как тюремщик решительно удалился выполнять полученное задание.