Электронная библиотека » Владимир Пузий » » онлайн чтение - страница 1


  • Текст добавлен: 25 января 2015, 12:29


Автор книги: Владимир Пузий


Жанр: Детская фантастика, Детские книги


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Владимир Аренев
Душница. Время выбирать

Серия «Точка невозврата»



На обложке использована иллюстрация Оксаны Ветловской



В книге использованы графические работы Александра Продана

От автора

Всё началось с объявления на фонарном столбе. Поздно ночью я возвращался домой на маршрутке, она остановилась перед светофором – и на обычном столбе я увидел полуоборванное «Воздушные шарики для любых торжеств».

А чем больше пишешь, тем чаще зрение у тебя начинает работать по-особому. Чаще замечаешь детальки, из которых могут прорасти интересные истории. И в этом даже не твоя какая-то там заслуга, просто… ну вот воображение тренируется особым образом реагировать на внешние раздражители.

В общем, я увидел это объявление, вбил себе пару ключевых фраз в мобилку – а дальше всё пустил на самотёк. Истории нужно было проявиться, придуматься, прорасти. Когда это случилось (а случилось, к моему удивлению, довольно быстро), я сел и записал её.

Было это в 2010 году, и остаётся только радоваться, что эта книга успела выйти в свет, её прочли, кому-то она понравилась, кого-то возмутила. А сложись всё по-другому, сейчас бы читатель решил, что я писал на злобу дня, – но увы, это просто «злоба» догнала и сделала книгу слишком актуальной.

С 2010 года «Душница» живёт уже своей жизнью, а я наблюдаю за ней, как за ребёнком, который делает первые успехи на выбранном пути. Она была тепло принята читателями в конкурсе детской и подростковой литературы «Книгуру-2013». На сайте «Лаборатория фантастики» по итогам читательского же голосования победила в категории «Лучшая сетевая публикация». Она выходила в моём авторском, «взрослом» сборнике, а теперь вот доросла до отдельной книги, да не простой – ас иллюстрациями чудесного художника Александра Продана.

Мне очень интересно, как отнесутся к ней сегодняшние читатели. И ещё: где-то там, за пределами ведомых нам полей, кажется, медленно прорастает новая история об этом же мире. Признаться, я не уверен, прорастёт ли, но – что ж, время покажет. А мне остаётся пожелать вам приятного чтения.

Ваш ВА

Часть первая

Еле-еле душа в теле.

Чуть нажали – душа в шаре!

Детская считалочка

В четверг у Курдина умер дедушка, это все знали. До конца недели на уроки Курдин не ходил, а в понедельник опоздал на геометрию. Классная его пустила, слова не сказала. Он сел рядом с Рыжим Бадей, а дедушкин шарик прицепил сбоку, на крючок для портфеля.

Шарик был здоровский. Серебристый, с тонкими чёрными прожилками и громадный, как арбуз. Под «хвостиком» у него висела кожаная ленточка. На перемене Курдин дал её рассмотреть всем, кто хотел. Сашка тоже посмотрел. Имя дедушки и даты на ленточке были серебристые, в тон шарику. И цепочка светлая. Курдин её из рук не выпускал, намотал на запястье и всё время как будто невзначай двигал туда-сюда: поправлял.

– Ну и что, он с тобой разговаривает? – спросила Жирнова, зачем-то шёпотом.

– Балда! – отмахнулся Курдин. – Первые девять дней они не разговаривают. Это потом… и то – если о них постоянно заботиться. И не со всеми подряд – только с теми, кто тонко чувствует; со взрослыми вон – редко когда.

– Ага, – поддакнул Вадя, – мне Колька Шепелявый рассказывал, ну, с Песчаного двора. Его сеструха месяц за бабкиным шариком ухаживала. Каждый день по часу книжки читала, разговаривала, музыку ей крутила, вальсы всякие. Прислушивалась, аж краску с шарика ухом стёрла. Вот такое пятно… а бабка – ни слова! Зато у Макса из двадцать шестой дядю машина сбила. Так он ему потом советы давал всю дорогу. Макс родаков еле упросил, чтобы отвезли в душницу, и он…

Курдин перебил Вадю:

– Фигня! В душницу раньше чем через год только совсем нищие своих отдают. Ну или дикари какие-нибудь. – Он многозначительно повёл бровью, глядя на Сашку.

Тот почувствовал, как наливаются багровым уши.

– Это ж, – добавил Курдин, – не всем доступно: уважать своих предков.

Не обошлось бы без драки, да прозвенел звонок. На большой переменке Сашка проигнорил собравшуюся вокруг Курдина толпу. Пошёл во двор и съел бутеры, потом сидел на скамейке; пахло прелой листвой и жареной картошкой из дома напротив, и он просто думал о разном. Про Курдина почти не думал.

Видел, как возвращались после столовки девчонки из параллельного «Б». Новенькая шла вместе с Гордейко и Сидоровой, что-то им рассказывала. Гордейко хихикала, потом заметила Сашку и помахала ему рукой. Новенькая даже не оглянулась. А Сидорова обернулась и показала ему язык. Дура.

После уроков он задержался в вестибюле. Сел у окна и рылся в портфеле. Курдин во дворе опять хвастался дедушкиным шариком. Новенькая с Гордейко и Сидоровой тоже подошли и слушали.

Сидорова увидела, что Сашка на них смотрит, и зашептала, прикрывшись ладошкой.

Сашка отвернулся, застегнул портфель и вышел во двор. На Курдина и толпищу даже не глянул. И когда Гордейко засмеялась, не обернулся.

Можно подумать!..

Дома никого не было. Он включил телик и решил, пока светло, нанести камуфляжный узор на морпехов. Как раз до завтра высохнут, и можно будет заняться мелкой прорисовкой. Вполуха слушал «Первый образовательный», что-то про эпоху Василия Бездетного. Когда показывали реконструкции боёвок – смотрел, конечно: отвлекался.

Из всего набора успел сделать только двух солдатиков.

Зазвенели в замке ключи, хлопнула дверь. Уже по тому, как громко и тяжело дышал дед, было ясно: он сегодня заглядывал в Дом писателей и сидел в буфете. Или был в редакции.

– Ни черта они не понимают, – проворчал он. Повёл широченными плечами, стряхнул с себя куртку и насадил на крючок. Пригладил ладонью-лапой остатки волос, фыркнул. – Мозги у них у всех набекрень. «Классики»!.. Вот, Санька, сидят они передо мной, жопами по стульям аж елозят, в рот заглядывают, но – ни черта не понимают. Я для них не поэт, Санька. Не поэт. «Борец с режимом», «узник совести» – вот что я такое для них!.. – Он скривился, как будто нечаянно раздавил клопа. – Ну это ладно, – сказал уже другим тоном. – Это ладно. Как у тебя дела? Уроки сделал?

Сашка покачал головой:

– Сейчас буду. Тебе чайник поставить?

Дед, раздувая мохнатые ноздри, втянул в себя воздух.

– Опять? – спросил. – Опять?!

Солдатиков и краски Сашка успел ссыпать в ящик стола. Но запах-то остался.

Дед помрачнел и зашагал на кухню. Сашку, стоявшего на пути, отодвинул в сторону одним движением ладони. Не глядя.

Так же не глядя, стоя у раковины и набирая воду в чайник, сказал:

– Не маячь. Иди делай уроки.

– Деда, я…

– Иди.

Часов до девяти он сидел на кухне, смотрел телевизор и пил чай, кружка за кружкой. Невнятно ворчал себе под нос, Сашка расслышал только: «мал-л-льчишки… едрён корень!., дети!., а потом удивляются…» Даже с папой дед разговаривать не захотел – так, перекинулся парой слов. Потом пришла мама, отобрала у него кружку, заставила переодеться в домашнее. Сашка к тому времени уроки закончил, он сидел в их с дедом комнате и листал детскую энциклопедию, исторический том. Читать не хотелось – рассматривал картинки.

– Ну что у вас опять? – спросила мама. Лицо у неё было бледное, наверное, кто-то из карапузов капризничал или снова за Сурженко родители поздно пришли. – Давайте-ка миритесь, бойцы. А то ужинать не пущу.

Дед приобнял её за плечи, звонко чмокнул в щёку.

– Не выдумывай, – сказал глухо. – Ужин я сам сейчас сделаю, иди отдыхай.

– Из-за чего поцапались?

Дед только отмахнулся:

– Мужские дела, не мешайся. Иди, иди… Мы тут сами.



Сашка сидел к ним вполоборота. Он знал, что будет дальше. Подумал с горечью: если Максу из двадцать шестой дядя давал советы, а Курдину дедушка, наверное, будет рассказывать про свои фильмы и спектакли, то вот Сашкин дед – он ничем подобным заморачиваться не станет. Только с утра до ночи читать нотации, учить жизни. «Война – это плохо, в войну не играют! Как можно играть в горе или смерть?!»

– Покажи. – Дед навис над Сашкой. Пахло от него уже сносней. Ненамного, но терпеть можно было. – Не бойся, не отберу.

Сашка выдвинул ящик и достал двух раскрашенных морпехов.

Подтянув к себе табурет, дед грузно опустился на него; зажал в пальцах одного из морпехов и, сосредоточенный, хмурый, принялся вертеть так и эдак.

– Похож. Только ремень не чёрный – фиолетовый должен быть. И «эфки» они с собой не носили. При зачистках от «эфок» мало толку. – Он поставил солдатика на столешницу, тот упал, и дед, подняв, провёл подушечкой пальца снизу по подставке. – Не подровнял… А, краска попала. – Он выудил из кармана трофейный перочинный нож, щёлкнул лезвием и одним ловким движением убрал всё лишнее. Теперь морпех стоял ровно и крепко.

Дед осмотрел второго, кивнул:

– Эти были самые паскудные. Их пускали, если по-другому было никак. Мы их звали «прокажёнными». За лица размалёванные… и не только. – Он откинулся на табурете, упёрся спиной в шкаф. Тот чуть скрипнул. – Появились они не сразу. Миротворцы думали, что быстро управятся. Думали, всё обойдётся малой кровью. «Диктаторский, антизаконный режим», «народ устал…», «…как уже не чаянных освободителей». Поздно сообразили, что Батя этого ждал и готовился с самого начала. Вся армия у него вот здесь была, вся! – Дед сжал кулак, аж косточки хрустнули. – А мы тогда мало что понимали. Когда «проказы» начали вычищать всех подряд: армейских, цивильных, любых, – вот тогда мы поняли… – Дед помолчал, щурясь от света слишком близко стоявшей настольной лампы. – А они говорят: «предали идею», «переметнулись к диктатору», «ударили в спину».

Сашка сидел тихо. Дед сегодня был странный, странней обычного.

– Ладно, – сказал он, – забыли. Хочешь – играй. Лучше так…

За ужином дед шутил и вообще казался слишком бодрым.

– Что, всё-таки подписали договор? – спросил отец.

Мать с укоризной взглянула на него, а дед только хмыкнул:

– Как же! Им, сукиным котам, новенькое подавай! «Ваше „Горное эхо" – конечно, классика и бестселлер, но к этой бы поэме две-три новых бы…» Ничего, я им напишу! Делов-то! Напишу так, чтоб аж… – Он опять до хруста сжал кулак и потряс им в воздухе. – Они от страха верноподданического обосрутся, но напечатают, да!.. Ты, доча, на меня не смотри и не шикай! Сам знаю! Но я – дикарь, мне можно!

– Не выдумывай, – устало сказала мама. – Ну какой ты дикарь?..

– Окультуренный! «Осознавший» и «бежавший из постдиктаторской анархии». Что я, по-твоему, газет не читаю? До сих пор вон пишут, а сколько лет прошло…

Папа покачал головой и даже отложил в сторону свой электронный ридер.

– Какое вам дело до их мнения? Они все эти годы говорили и будут говорить. У них мозги так устроены. Без этого они же сойдут с ума от собственной никчемности.

– Не любишь ты людей, – усмехнулся дед. – А ещё врач.

Он вдруг успокоился, как будто решил наконец для себя что-то очень важное.

Папа пожал плечами:

– А вы – любите? Всех до единого? После всего, что пережили?

Дед залпом допил чай и промокнул усы салфеткой.

– Это, – сказал, – другая история. Не за столом и не при детях…

Когда Сашка чистил зубы перед сном, он услышал, как мама с папой моют посуду и вполголоса о чём-то спорят:

– …опять устроит какую-нибудь глупость.

– Не устроит.

– Уверена?

– Все эти годы он не вмешивался.

– Но мы же с тобой знаем, что хотел. А сейчас, когда… Ты ведь слышала, что он говорил.

– Он говорит это не первый раз. Пусть говорит. Они его там не воспринимают всерьёз.

– Наши или?..

– И те и те. Пусть говорит. Это он себя накручивает, ему тогда лучше пишется.

«Ну да, – мрачно подумал Сашка, – ему лучше, а другим страдать».

Дед нацепил очки, устроился у себя за столом и погасил верхний свет. Абажур с фениксами придвинул поближе, разложил тетрадки, какие-то пожелтевшие листы, блокноты. Щёлкал семечки и шуршал бумагой. Иногда делал пометки огрызком карандаша.

Семечки и стихи – это у него было неразделимо, как вдох и выдох. Сашка, когда совсем мелкий был, думал, что все поэты так писали: и Святослав Долинский, и Анатоль Пуассе, и даже великий Ричард Олдсмит, – в одной руке перо, другая бросает в рот семечки.

– Санька, подойди-ка, – проронил дед, не оборачиваясь.

Сашка подошёл.

Дед взглянул на него поверх очков. Очки на деде смотрелись нелепо, как вязаная шапочка на слоне.

– Вот что, я сегодня вспылил. День скверный. Скверный… да. Ты тут ни при чём, и игрушки твои… – Он махнул рукой, как будто и говорить было не о чем. – Не в игрушках дело. Ты этого пока не понимаешь… когда-нибудь, может, поймёшь.

Сашка тихонько вздохнул: началось.

– Ты не вздыхай, не вздыхай! – добродушно прорычал дед. – Ишь, вздыхатель нашёлся! Ну что, мир?

– Мир, – сказал Сашка.

– То-то! На вот, – дед протянул на распахнутой ладони свой перочинный ножик. – Чтоб удобней было подставки зачищать.

Сашка сперва не понял. Дед этот ножик привёз с собой, когда бежал с полуострова. Он всё потерял: дом, первую жену, друзей. Если бы его поймали, расстреляли бы как террориста – или «свои», или миротворцы. И вот он как-то ухитрился выжить, уцелел вопреки всему и миновал Стену с полупустым рюкзаком за плечами, в котором лежали только пластиковая бутылка с рукописями да этот нож.

Нож был знатный: корпус с резными накладками из слоновой кости, несколько лезвий, миниатюрные ножницы, отвёртка… Сашке дед давал его подержать, если был в хорошем настроении. То есть редко.

– Бери, – сказал дед. – Дарю. На черта он мне, старому хрычу?

Сашка сглотнул комок в горле и, не найдя нужных слов, просто обнял деда. Тот аж крякнул от неожиданности.

– Ну, брат, полегче, этак ты из меня всю душу выдавишь! Давай уж без соплей, ты ведь не девчонка. – Он отстранился и заглянул Сашке в глаза. – Только уговор: в школу не носить и во дворе не хвастаться. Понимаешь, почему?

Сашка понимал. Узнают – скажут маме. Тогда и деду, и ему влетит на полную катушку. Мама у них была строгих правил.

– Ладно, – буркнул дед, поворачиваясь к столу, – ты ложись, а я ещё поработаю. Свет не мешает?

Ночью Сашка слышал, как он ворочается на постели, вздыхает, скребёт подбородок. Тихо встаёт и, шаркая тапочками, идёт в гостиную. Что там он делал, Сашка не слышал, но знал. Просто-таки видел, как дед подходит к углу, где висит икона с Искупителем, касается привязанного к гвоздю бабушкиного шарика. Подтягивает его к себе, стирает несуществующую пыль и, прижавшись лбом к резиновому боку, молчит, молчит, молчит, молчит…

* * *

На дедов день рождения ударили морозы. Последние листья опали и хрустели под ногами, словно кто-то сбросил на город все чипсовые запасы страны. Вместо бабьего лета наступила дедова зима.

За эти две недели Сашка почти успокоился, хотя иногда – особенно при виде Курдина с его шариком – так и тянуло пронести нож в школу и похвастаться. Обязательно на перемене, когда Сидорова и Гордейко с новенькой будут идти из столовки.

Денису Лебединскому Сашка, конечно, про ножик рассказал, а вчера Лебедя, наконец-то отгрипповавшего своё, мать отпустила к Сашке в гости. Лебедь подарок заценил.

– Везучий ты, – сказал. – Хотя, конечно… – И он покосился на кухню, где дед о чём-то ругался по мобильному со своим приятелем, редактором Антон Григорьичем.

– Что «конечно»? – передразнил Сашка, специально произнеся «ч» вместо «ш».

– Жизнь конечна, – отшутился Лебедь. Недавно он подсел на пьесы Олдсмита и теперь к месту и нет сыпал звонкими цитатами. – Ты с новенькой-то хоть познакомился, балда?

– А в глаз? – радушно предложил Сашка. – Чего мне с ней знакомиться?

Лебедь фыркнул:

– Как знаешь. Курдин, говорят, на неё засматривается, вот ему и дай в глаз. Хотя – чего тебе ему в глаз давать-то? «Она – никто мне, меньше, чем никто».

В общем, утром Сашка всё ещё был погружён в по-олдсмитовски тяжкие раздумья. С одной стороны – слово дал. С другой – гад Курдин.

Сложенный, ножик идеально входил в чехол от Сашкиного мобильного. И выглядел стильно. Не в портфель же его класть, из портфеля и спереть могут!..

На большой перемене Сашка неторопливо спустился в вестибюль, залез на подоконник и достал из портфеля ароматное яблоко. С киношной ленцой, подсмотренной у Дика Андреолли в «Серебряных сёдлах», щёлкнул лезвием и располовинил яблоко. Протянул кусок Лебедю, слонявшемуся неподалёку в предвкушении.

Толпа наросла в полминуты. Сашка позволил каждому, кто хотел, подержать нож в руках, но обязательно чтоб с закрытым лезвием! Он вдруг сообразил, что не только новенькая с Сидоровой и Гордейко будут возвращаться из столовки. Некоторые учителя тоже.

И всё-таки риск того стоил.

Сперва Сашка заметил шарик – тот появился над головами зевак, как будто тоже хотел взглянуть на происходящее.

– О, Турухтун! – снисходительно ухмыльнулся Курдин. – Чем хвастаешься? – Он подвинулся, чтобы новенькой было лучше видно. Она встала рядом с ним, и Сашка понял: поблизости нет ни Сидоровой, ни Гордейко. Это с Курдиным она ходила в столовую!

– Ножик небось сломанный. Ну-ка, дай. – Курдин повертел, рассматривая, рукоять, потом выдвинул лезвие. Поскрёб ногтём. – Мутное какое-то. Откуда взял?

– Дед подарил.

– Де-ед!..

– И лезвие там нормальное, ты смотри осторожней, не порежься.

– А можно мне? – попросила новенькая.

Попросила глядя на Сашку.

Ему показалось: в груди как будто открыли невидимую дверь, и оттуда хлынул поток свежего воздуха, запахло светом, лесом, радугой. Сашка кивнул, улыбнулся, снова кивнул, не отводя взгляда от её зелёных глаз.

Она улыбнулась в ответ.

Сашка потянулся за ножиком, чтобы дать ей, и представил, как коснётся её тёплой ладони, а она, может быть…

Но в этот момент загремел звонок.

– Ой, у нас же литра! – ахнула Жирнова. – Контрольная! Ой!



Литератыч был дядька правильный, но офигенно строгий. Говорили, он даже нужду справляет по часам.

Все ломанулись к лестнице и Курдин тоже. С Сашкиным ножиком в кулаке.

Сашка подхватил незастёгнутый портфель и побежал за Курдиным, перепрыгивая сразу через две ступеньки.

– Верни! Эй!

Курдин прибавил ходу. Они взлетели на этаж, загрохотали по коридору в самый его конец.

– Отдай!

Дежурный по этажу, зевавший на стуле, проводил их равнодушным взглядом. После звонка такое творилось всегда, особенно на подступах к кабинету Литератыча.

– Курдин!!! Отдай!

Они как раз пробегали мимо учительской. Курдин наконец-то обернулся, одарил Сашку паскудной улыбкой и швырнул ему ножик. Тот заскользил по паркету, кто-то из бегущих едва не наступил, другой задел и отфутболил в сторону.

Сашка, не спуская глаз с ножика, бросился на перехват.

– Турухтун! Это что, по-твоему, хоккей? Ты на стадионе, да? – Перед учительской стоял, гневно сверкая очками, сам директор. – Ну-ка… – Он наклонился и подобрал ножик раньше, чем Сашка успел осознать весь масштаб грядущей катастрофы. – Что это? Это твой? Курдин, а ты что молчишь?

– Так я ж ничего, Евгений Маркыч, – Курдин развёл руками так, чтобы выставить напоказ дедушкин шарик. – Турухтун дал посмотреть, это его.

– Ну и вернул бы ему. Зачем на пол швырять?

– Яне нарочно, Евгений Маркыч! Так получилось!

Директор поглядел на обоих, насупив узкие, похожие на шрамы брови.

– Ладно, идите. Потом поговорим.

И спрятал ножик в карман.

Контрольную Сашка запорол. Из трёх вопросов на один ответ списал у Грищука, другой выдумал сам, просто чтобы хоть как-то ответить. До третьего не успел добраться, когда Литератыч велел Жирновой собрать листочки.

Урок слушал вполуха. Представлял себе, что будет вечером. Сделал деду подарок, как же. Хотелось провалиться сквозь землю, сдохнуть. Потом вспоминал, как смотрела новенькая, как она улыбалась, – и сам улыбался; ничего не мог с собой поделать. Было стыдно и сладко одновременно.

На уроке вслух читали «Легенду о Душепийце». Когда очередь дошла до Сашки, он машинально начал с того места, на которое указал сидевший рядом Лебедь. Читал тоже машинально, думал о своём.

– «И вот стали люди замечать, что в фамильных душницах да на погостах творится неладное. Бывало: преставился человек лет десять назад, а мех с его душою выглядит так, словно миновали уже не годы – века! Будто выветрилась она, выдохлась до предела.

К кому только не обращались! Звали святых отцов, чтобы те душницы заново освятили, доблестных рыцарей, чтобы несли сторожу у входа на погосты!.. Ничего не помогало.

Подозревали в злодействе погостовых, но те и сами пребывали в панике неописуемой. Говорили, будто по ночам слышны из душниц леденящие кровь звуки. Услышав их, собаки забивались под лавки, а люди теряли рассудок. Один священник трижды переночевал в фамильном склепе барона по прозвищу Упрямец. После первой ночи нашли его седым, после второй – ослепшим, после третьей вовсе не нашли, сколько ни искали.



И продолжалось это негодяйство до тех пор, покуда не коснулось герра Вольфреда Эшбаха, за суровость и непреклонность прозываемого Стальным Утёсом. А надо сказать, что была у Стального Утёса супруга, которую любил он пуще жизни своей. Когда преставилась, поместил он её душу в самый надёжный и крепкий мех, ухаживал за нею трепетно, вёл ежевечерние беседы и, куда бы ни отправлялся, повсюду возил с собою. Даже спустя положенное количество лет, когда любой другой уже упокоил бы мех в фамильной душнице, герр Утёс не желал с ним расставаться.

Вот однажды король, узнавши о бесчинствах, что творились на погостах, призвал ко двору верных своих вассалов. Поехал и герр Утёс. Дорога до столицы была неблизкой, и на подступах к городу настигла его ночь. Неподалёку увидел он постоялый двор…»

В этот момент распахнулась дверь и дежурный по этажу, извинившись перед Литератычем, сообщил, что Турухтуна к директору, срочно! Прям чтоб сейчас же шёл!

Сашка тяжело вздохнул и зашагал вон из класса. Видимо, Евгений Маркыч куда-то торопится и не готов ждать до конца урока. А бесчинство, сотворённое Сашкой, намерен выжечь калёным железом, не иначе.

– Сильно злой? – спросил он у дежурного, малявки из четвёртого «А».

Тот пожал плечами:

– Не знаю. Хмурый. И ножик твой в руках вертел.

Сашка только вздохнул. Он на минутку задержался перед окном, чтобы полюбоваться на небо, застрявшее в косой сетке проводов-душеловов. Провода были покрыты инеем и по-новогоднему сверкали на солнце. На крайнем справа, тянувшемся от старого кинотеатра к кирпичной пятиэтажке, сидел снегирь: будто капелька крови на струне.

Сашка вздохнул, решил, что тянуть время нет смысла, и, постучавшись, вошёл в учительскую. Евгений Маркыч разговаривал по телефону. Ножик лежал перед ним на столе, и директор рассеянно барабанил по нему пальцами.

– Да. Обязательно! Вы не беспокойтесь, я лично пригляжу. Конечно-конечно… А что говорят врачи? Стабильно тяжёлое? Ну-у-у… – Он прокашлялся и зачем-то поправил очки. – Да, вы правы, правы. Могло быть и хуже. Да, конечно, о чём речь; мы дадим отсрочку, потом заплатите сразу за третью и четвёртую четверть. Я же понимаю… Простите, минуточку…

Он прикрыл трубку ладонью, тяжело взглянул на Сашку.

Тот набрался смелости:

– Евгений Маркыч, честное слово, я не хотел…

Директор только отмахнулся.

– На, – протянул ему трубку.

Сашка непонимающе моргнул.

– Поговори, это твой отец.

– Сына, ты?

Сашка кивнул. В горле пересохло, воздух вдруг сделался необычайно прозрачным, пространство словно раздвинулось, распахнулось, как детская книжка-театр, и каждый звук гремел с невыносимой отчётливостью.

– Что с твоим мобильным? Почему не отвечаешь на звонки?!

– Дома забыл, – выдавил Сашка.

– Ну дома и дома, не суть, – голос у отца стал скупым, сиплым. – Тут с дедушкой несчастье. Он возвращался из кафе, поскользнулся и упал. Хорошо, что рядом был Антон Григорьевич – он вызвал скорую.

– Когда? – почему-то Сашке было очень важно знать это. – Когда?..

– Да вот с полчаса. Ты слушай внимательно, не перебивай. Мы с мамой сейчас в больнице. Я позвонил домой твоему Дениске, ты сегодня ночуешь у них, хорошо? Утром я за тобой приеду. После школы сразу иди туда.

– А вы с мамой?

– А мы тут пока. Дедушке нужна операция. Я ещё вечером позвоню, или сам наберёшь меня от Дениски. Слышишь?

– Слышу.

– Ну всё, давай, будь молодцом, не подведи меня. Мама и так волнуется…

Сашка представлял себе, как волнуется мама. Дедушка для неё был самым главным человеком в жизни, самым дорогим; иногда Сашка даже немного ревновал к нему.

Прозвенел звонок, в коридоре радостно завопили; загрохотали чьи-то каблуки по паркету.

– Ну, – сказал Евгений Маркыч, потирая подбородок большим пальцем, – иди, Турухтун. – Он подвигал губами, вздохнул. – Всякое в жизни случается. Не бойся, всё с дедушкой будет в порядке.

Сашка кивнул. Зашагал к двери на одеревеневших ногах.

– Погоди. – Директор держал ножик на ладони, глядя с недоумением, как будто не мог взять в толк, как тот у него очутился. – Это у тебя откуда?

– Дед подарил.

Евгений Маркыч положил ножик на стол перед собой и, помедлив, толкнул к противоположному краю:

– Чтобы я больше его в школе не видел. Понял?

– Спасибо!

– Понял?

– Понял, Евгений Маркыч!

Следующий урок, алгебру, Сашка кое-как отсидел, классная его не трогала. Наверное, директор сказал.

Сашка все сорок пять минут думал только об одном. Словно больного зуба, он то и дело касался чехла с ножиком и убеждал себя, что это совпадение. Даже по времени не всё сходится. Папа сказал «с полчаса назад» – и почти сразу прозвенел звонок. А ножик Курдин уронил, считай, минуты через две-три после начала.

Не сходится, не сходится.

Но на душе было ещё пакостнее, чем в начале прошлого урока.

Лебедю мать уже позвонила на мобильный, и Денис к Сашке с вопросами не лез. После уроков они быстро собрались и хотели сразу идти к Лебедю домой. Оттуда можно было перезвонить папе и узнать, как там дед (и как там мама).

– Не люблю, когда выделываются. Ножик-шможик, дед ему подарил, ага. – Курдин стоял, как обычно, в кольце благодарных слушателей. Прикидывался, что разговаривает с шариком. Делится, стало быть, новостями, рассказывает, как день прошёл. – Тоже мне, сокровище – ножик дикаря! Между прочим, его дед – трижды предатель и преступник. Сначала был просто вредителем, против президента партизанил, потом – типа миротворцев поддерживал, а в конце концов всех предал. К нам бежал, вроде как стишки писать. Ещё не факт, кстати, что он не шпион. Может, стишки вообще одно прикрытие, как в «Рассвете над Чайной бухтой»…

Сашка огляделся, словил пробегавшего мимо младшака:

– Подержи-ка, – сунул ему в руки портфель.

– И мою, – мрачно добавил Лебедь, сбрасывая с плеча спортивную сумку. – На всякий случай.

– …там, – вещал Курдин, – тоже, помнится, был весь из себя правильный и страдающий художник, а в конце первой серии-то…

Он увидел подходивших Сашку с Лебедем и осёкся.

– А ну повтори, – процедил Сашка. – Повтори, гад!..

В итоге они решили сперва зайти к Сашке домой, чтобы тот переоделся. Да и Лебедю не помешало бы привести себя в порядок. Его мать возвращалась поздно, отца у них не было, зато была прабабка, немощная, но внимательная, как кобра.

– Я б ему вломил, если б Вадя не вмешался.

– Дурак ты, Турухтун. Если б я не вмешался, они бы втроём тебя исколошматили.

Сашка хмыкнул и потрогал пальцем синячище на скуле.

– Ничего, пусть теперь попрыгает, подостаёт шарик. С душелова-то… А Вадя с Бобырко – козлы, что полезли.

– Перед Курдиным выслуживаются.

– Точно!

Лифт не работал, поднимались по лестнице. Перед дверью Сашка остановился и долго искал ключи.

– Как думаешь, – спросил Лебедь, – Курдин родакам пожалуется?

Ключи обнаружились в портфеле, на самом дне. Сашка дёрнул плечами, отпер замок.

– Пожалуется и пожалуется. Первый начал. Будет знать.

Говорить он уже мог с трудом: при каждом движении губа в том месте, куда врезал гад Курдин, болела всё сильней.

– Давай в ванную. Я пока возьму мобильник и одежду.

Лебедь бросил в угол сумку и молча отправился промывать боевые ссадины. Слышно было, как он приглушённо шипит и бормочет в адрес «козлов» что-то угрожающее.

Сашка поставил чайник, заглянул в шкаф и вытащил рубашку с джинсами, чтобы переодеться. Мобильника на столе не оказалось. Он перерыл всё в тех местах, куда мог его положить, и только потом догадался, что, если родители звонили, мобила вибрировала и наверняка упала на пол. Там её и нашёл.

Поднимаясь, стукнулся головой о столешницу и потом с полминуты стоял перед окном, потирая макушку. В окне была видна детская площадка, сейчас пустая. Только на игрушечной лавочке сидел, смешно вытянув ноги, какой-то человек в синем плаще – лёгком и потрёпанном. Хотя по виду на бомжа незнакомец не тянул: побритый, «ухоженный».

Смотрел человек прямо на Сашку.

Пару мгновений Сашка, замерев, старался не двигаться и даже не дышать. Потом сообразил, что незнакомец глядит не конкретно на него, а вообще на их окна.

– Ты чего копаешься, Турухтун? Чайник уже закипел. Иди давай… Эй, ты в порядке?

Сашка оторвался от окна и рассеянно кивнул:

– В порядке…

Они попили чаю и двинули к Лебедю.

Ножик Сашка вынул и запрятал в самом дальнем углу нижнего ящика стола. Дверь запер на все замки.

Когда проходили мимо арки во двор – не выдержал, глянул.

На детской площадке никого не было.

* * *

«…не приходя в сознание, на семьдесят шестом году жизни…»



Страницы книги >> 1 2 | Следующая
  • 4.4 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации