Электронная библиотека » Владимир Пузий » » онлайн чтение - страница 2


  • Текст добавлен: 25 января 2015, 12:29


Автор книги: Владимир Пузий


Жанр: Детская фантастика, Детские книги


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Часть вторая

В школу он вернулся в понедельник. Прибежал вовремя, со звонком. Сел рядом с Лебедем и осторожно привязал к крючку сбоку парты медную цепочку.

Проходили сферу и её свойства. Сашка начертил в конспекте циркулем окружность, обозначил пунктиром ось, нарисовал дуги. На дедов шар старался не смотреть и к шепоткам за спиной не прислушиваться.

Шар на сферу в конспекте был совсем не похож. Чуть вытянутый, размером с футбольный шлем или солдатскую каску; цвета вишнёвого сиропа, щедро разбавленного водой.

Папа сказал: зато с Hi-float-покрытием, от преждевременного сдувания. И повышенная чувствительность к магнитному полю, в случае чего – девяностопятипроцентная вероятность, что мимо проводов-душеловов не пролетит. Мама на это устало улыбнулась и попросила Сашку, чтобы говорил с дедушкой как можно чаще.

Сашка пообещал.

Отцу – потом, когда мама ушла спать, – Сашка пообещал учиться лучше прежнего, лучше всех в классе.

Дедовы операции очень дорого стоили, а ещё дороже – те полторы недели, когда его не отключали от аппаратов. Могли бы и дольше не отключать, но доктор сказал: нет смысла, – сказал: лучше уже никогда не будет, в последние дни даже наметилось ухудшение.

Мама всю ночь проплакала, а потом согласилась.

Отец залез в долги, чтобы оплатить деду шар и приличное место в душнице. И теперь у Сашки было два выхода: учиться на одни десятки или вылететь из школы в государственный лицей, сильно поплоше этого и на другом конце города.

Шара он стыдился. С тех пор как родители забрали шар из аниматория, Сашка ни разу с ним не говорил.

Не знал, о чём. Не знал, как.

Заперся в комнате – теперь принадлежавшей только ему одному – и сказал своим, что готовит уроки. Правда: готовил. За полторы недели слишком много пропустил.

Шар висел над дедовым столом и едва заметно покачивался. К вечеру первого дня Сашка не выдержал, осторожно взял его в руки и прижался ухом к упругому боку.

Внутри было тихо. Если бы не подвешенный у основания жетон из нержавейки – ни за что не отличил бы от обычного гелевого шарика.

Но с жетоном, с медной цепочкой, со слишком нарочитым узором нанопроволоки, вживлённой в ткань, шар выглядел именно тем, чем был: дешёвым, безвкусным, жалким.

Сашка говорил себе и Лебедю, что злится из-за деда: тот был достоин большего. Поэт и всё такое.

Лебедь молча кивал. Сочувствовал.

На переменке Сашка не знал, куда себя деть. Шар казался обузой, ходить с ним было неудобно, он ощутимо тянул руку вверх, раскачивался, даже если не было сквозняка. Сашка подумывал оставить его в классе, но не решился. Это выглядело бы неприлично: дед только недавно умер, нельзя же так вот сразу. Курдин обязательно сострил бы что-нибудь про дикарей, не чтящих своих покойников.

Сам Курдин уже ходил без шарика. Как подозревал Сашка, не в последнюю очередь из-за него и Лебедя; но, кажется, Курдин даже был рад избавлению. Наигрался, зло думал Сашка.

Когда они возвращались с Лебедем после большой перемены, Курдин с Бадей и Бобырко стояли возле лестницы и о чём-то приглушённо переговаривались. Сашка на миг запнулся, но потом выровнял шаг и пошёл прямо на них, глядя Курдину в глаза. Тот, наверное, что-то такое прочёл в выражении Сашкиного лица; замолчал и уступил дорогу.

И ни слова не сказал вслед.

На физике Сашка тянул руку, и на биологии, и на истории. Лебедь завистливо хмыкал. Две восьмёрки и десятка: чуть лучше, чем обычно. Но радости Сашка не испытывал… ни радости, ни гордости. Только усталость, горечь и пустоту.

Вернувшись домой, он достал из кармана сложенную вчетверо заметку, развернул и в который раз перечитал. Заметку писал Антон Григорьич. В общем, получилось тепло и душевно.

Сашка представил, как отреагировал бы на неё дед. Наверняка метал бы молнии, позвонил бы Антон Григорьичу и, не стесняясь в выражениях, сообщил всё, что думает по поводу «человека непростой судьбы», «борца за гуманизм, не имеющий границ, прописки и национальности», по поводу «сложных внутренних противоречий, которые отразились в его поэзии последних лет».

Он посмотрел на шар, привязанный над дедовым столом. Тот покачивался, словно водяной цветок, какая-нибудь диковинная актиния в плавном, невидимом потоке.

Поднявшись, Сашка встал перед шаром и начал негромко читать заметку. Голос звучал глупо. Это и было глупо: читать в пустой комнате заметку, как будто шар мог услышать и ответить.

Даже если бы дед был там, в нём, – он ведь не ответил бы, это не в его характере.

Сел делать уроки. Пытался. Вместо этого думал о всякой чепухе. Вот физика – идеальный газ, рэт-боуновское движение частиц… Сашка представил себе, что душа в шаре подобна газу: она должна равномерно давить на стенки. И быть намного легче воздуха, чтобы шар тянуло кверху.

Потом газ-душа с годами просачивается вовне, давление на стенки шара уменьшается, и происходит то, к чему все давно привыкли. Шары постепенно сдуваются, выдыхаются, «концентрация души» падает, и расслышать её с каждым годом становится всё сложнее.

Но не значит ли это, что душа «делима»? Или она похожа на пальто, которое затирается до дыр, теряет вес, цвет, плотность?..

Он хотел спросить об этом отца, но передумал. Родители вернулись с работы усталые, у отца на работе трагедия: в соседнем районе маршрутка потеряла управление и врезалась в школьный автобус.

Сашка сам приготовил ужин и за столом сидел молча. Мама спросила, как успехи, – похвастался оценками.

Надеялся, что больше ни о чём не спросит, но она, конечно, спросила:

– Как дедушка? Ты с ним сегодня разговаривал? Он тебе что-то отвечал?

Сашка вздохнул и покачал головой.

Заранее знал, что мама расстроится, но врать было бы глупо и нечестно.

Она сидела опустив взгляд и поджав губы.

– Ничего, – сказал отец, – это нормально. Ты, главное, не переставай с ним беседовать. Помнишь, что я говорил?

Сашка кивнул:

– Душам нужно время, чтобы привыкнуть.

– Именно. Представь, они же лишаются тела, лишаются всего. Мир остаётся, а они в нём существуют уже совсем по другим законам.

Ночью Сашка лежал без сна и думал об этом. Пытался себе представить. Ты по-прежнему есть, но это «есть» – уже не то, что прежде. Тела нет, нет ничего, что отъединяло бы тебя от мира. Ты смешиваешься с ним. Таешь, расстворяешься. Как крупинка сахара в кипятке.

Продолжаешь существовать, но в настолько «разбавленном» состоянии, что оказываешься одновременно везде и нигде.

Хочешь коснуться родных – а рук нет, хочешь закричать – а нет губ.

А если перед смертью попал в аниматорий и тебя поместили в шар, тогда всё, что есть между тобой и остальным миром, – тонкие упругие стенки. Лишь они удерживают тебя от окончательного растворения.

Сашка представил себе, что сейчас рядом с ним души всех, кто когда-либо жил на Земле. Сделалось жутко.

Он вертелся с боку на бок и в конце концов сообразил, почему не может заснуть. Ему мешало молчание… молчание присутствия. Оно исходило из шара над дедовым столом. Впервые Сашка почувствовал, что шар – не просто вещь. Как будто дед сейчас был там, молчал и чего-то ждал – большой, угрюмый, вечно себе на уме.

Такой, перед которым Сашка робел, а в детстве – боялся до одури.

Он встал, нащупал тапки и, отвязав шар, перенёс его в гостиную. Свет не зажигал, хватало того, что проникал в комнату с улицы, от фонаря.

Стараясь не шуметь, привязал шар возле бабушкиного – в углу, под иконой.

Лёг спать. Во сне слышал, как дедов шар, покачиваясь, то и дело стучит упругим боком о бабушкин. Как будто бьётся пульс.

* * *

Про новенькую знали мало. Она ни с кем не дружила.

Почти.

– Тебе это зачем? – спросила Сидорова. В детстве Сашка ходил с ней в один садик, она уже тогда была вреднющая. – Влюбился, да?

– Надо и надо, – сказал Сашка. – Ревнуешь, что ли?

– Я-а-а?! К ней?!!! Пф! Дурак ты, Турухтун.

– А ты, – не вытерпел Лебедь, – ты, Сидорова, – коза! Её по-человечески спрашивают, а она!..

В общем, поговорили.

– Ну, – заметил Лебедь, когда шли после уроков к остановке, – она ж не перевелась в другую школу, это точно, иначе в классе знали бы. Может, – утешил, – заболела?

Сашка уже всерьёз прикидывал, как ему похитить классный журнал, чтобы выписать оттуда домашний адрес и телефон новенькой. В принципе, это было реально, хотя и рискованно. Другое дело, что, если Сашку поймают, вспомнят и про ножик, и про отложенную на неопределённый срок плату за обучение… Тут уже никакие оценки не спасут.

Он решил выждать до конца недели, а потом поговорить с Лебедем. Тот давно и безнадёжно вздыхал при виде Сашкиных спецназовцев времён Юго-Западной кампании. Вряд ли устоит. А вдвоём, может, и получится провернуть авантюру.



В пятницу Сашка вышел из дому вовремя, но из-за пробки на первый урок успевал впритирку. Влетел в школу перед самым звонком, бросил куртку дежурному по гардеробу, метнулся к лестнице и… едва не сбил с ног новенькую.

– Привет…

– Привет, – сказала она. И повернулась, чтобы идти, но шарики от удара сплелись цепочками, пришлось распутывать.

– Это… кто у тебя? – спросил Сашка, глядя куда угодно, только не на неё. Пальцы сделались непослушными, цепочки всё время выскальзывали. Звонок злорадно гремел над головами.

– Брат. – Прозвучало так тихо, что он не был уверен: она действительно сказала или послышалось.

Пробегавшая мимо Сидорова затормозила и хмыкнула:

– О! Нашёл пропажу? Насть, он тебя искал. Вдвоём с Лебединским пытали, но я – могила, ты ж знаешь… – Она вдруг смешалась, закашлялась и покраснела. – Извини, про могилу это я зря.

Новенькая выдавила из себя улыбку. Потом отвернулась, закусив губу: одна рука безвольно повисла, в другой покачивается мелкий разноцветный шарик, весь в ромашках, паровозиках, каких-то мультяшных персонажах.

– Ну я побежала! У нас лабораторка, давай скорей! – Сидорова ухмыльнулась Сашке и рванула наверх.

– Думал, ты заболела, – невпопад сказал Сашка новенькой. Он наконец-то распутал цепочки, дедов шар вывернулся из пальцев и, взлетев, застрял между перилами и следующим пролётом.

– Лучше бы заболела. – Она говорила всё так же: одними губами, едва слышно. Потом кивнула на прощание и пошла, обхватив шарик руками. Словно, подумал Сашка, младенца баюкала.

Эта картина всё не шла у него из головы. В итоге на истории Сашка схлопотал восьмёрку, а на географии Лебедю пришлось хорошенько пнуть его под партой, чтобы вышел наконец к доске и стал отвечать.

После уроков Сашка собирался перехватить Настю на выходе из школы. Пока и сам толком не понимал, зачем. Не скажешь ведь девчонке, у которой на днях умер брат: «А пошли в кино». Глупо.

Кое-как избавившись от Лебедя, побежал в гардероб за курткой… и обнаружил, что на вешалке класса её нет. На подоконнике рядом – тоже.

Дежурные уже поменялись: на второй смене здесь сидели старшеклассники. Спросить, куда раздолбай-младшаки повесил Сашкину куртку, было не у кого.

Он медленно пошёл вдоль рядов. Почти безнадёжное занятие, даже если бы одежда висела аккуратно и многие не цепляли свою поверх чужой. Утешало только, что спереть никто не мог: вход один, дежурный строго следит, чтобы брали только своё, никаких «я для друга», да и охранник на входе бдит…

Нашёл в самом конце: висела с краю, на вешалке «12-Б». В карман какой-то гад напихал бумажек от леденцов.

Сашка вытряхнул весь мусор и поплёлся к выходу. Под сильным ветром дедов шар мотался из стороны в сторону, дёргал за руку, словно пёс, который тянет хозяина к приглянувшемуся столбу. Вот-вот должен был начаться дождь.

Во дворе было пусто: первая смена разбежалась по домам, вторая уже сидела на уроках. Кроме тех старшаков, которые обычно курили за воротами на скамейке.

– Пустите!.. – Сашка услышал и обмер. – Ну пустите же.

– А чего, гы, пусти, Ром. Хай летит.

– «Крути-ится-верти-ится шар га-ал-лубой! Крути-ится-верти-ится над гал-лавой!..»

Это был Ромка Ручепятов со своими «гиенами». Восьмиклассники, которым гадский, но в общем-то безвредный Курдин и в подмётки не годился. Если бы не рукопятовский отец, Ромку давно бы и со смаком исключили. Многие до сих пор надеялись, что всё-таки ещё исключат, но Сашка не верил. Если опять оставили на второй год, не выгнали взашей, как Полеватенко или Яблонскую…

– Отдайте же!

– Гля какие на нём «зверу-ушки», усраться просто. Конкретная неуважуха к мёртвым, я считаю.

– Точняк. Не, ты прикинь: тебя вот в такое упакуют.

– Тока бантика не хватает.

– Я б ожил и отметелил козлов…

Приглушённая возня, звук пощёчины.

– Немедленно отдайте! Сейчас же!

– Ах ты, коза мелкая! Ты чё себе думаешь?!

– Не, Ромк, это шо за цирк?! Ваще!

– В школу ходит, а уроков не понимает.

– Бум учить по-своему. Шоб дошло.

Дедов шар так и рвался из рук. Сашка примотал его к портфелю, портфель повесил на ветку старой липы, что росла во дворе. Нелучший вариант, но не было у него времени на варианты.

Вышел из ворот, повернул направо, к скамейке. Шесть с половиной шагов, всего-то.

Рукопят плюс четверо «гиен». Трое устроились на спинке, ноги в заляпанных грязью ботинках упёрли в сиденье; один привалился к забору, Ромка держит в вытянутой руке шарик, а левой отталкивает Настю.

– О, ещё мелкий.

– Греби мимо, малёк, давай! Или нос зачесался?

И Настин взгляд: испуганный, капелька слезы на щеке.

– Отдайте ей шарик, – велел Сашка и сунул руки в карманы. – Быстро!

Они заржали, один чуть со скамейки не грохнулся.

– Ты ваще кто такой, сопля? – процедил Рукопят. – Кавалер, да? Рыцарь круглого очка? Только пискни – посвятим. Вали отсюда. И в темпе.

– Пока мы добрые, – поддакнул веснушчатый Гкрик Антипов.

Сашка покачал головой:

– Сейчас физрук придёт. Позвали уже.

– И кто позвал? Ты? Раздвоился?

– Дежурные, я им сказал.

Рукопят передал шарик Антипову и шагнул к Сашке:

– Вот ты глупый, рыцарь, совсем без мозгов. Физрук второй день как гриппует. Или ты дежурного к нему домой позвал?

– Часа через два будет, – заржал дылда Колпаков. Почесал худую свою шею, спрыгнул с лавочки. – Как раз шоб тебя собрать по запчастям.

– Держи его, Димон, – сказал Рукопят. – А ты, Колпак, – соплюху.

Сашка закусил губу и подумал, что со школой можно попрощаться. Когда выпишут из больницы, слишком многое пропустит, до «отлично» недотянет, хоть тресни.

А ещё ему стало интересно, неужели всем в такие моменты приходит в голову всякая неважная чепуха.

Димон Циркуль отлепился от забора и с ленцой шагал к нему. Сашка ждал. Всё как учил дед: пусть возьмёт его за руку, пусть только прикоснётся – ударить между ног и сразу по носу.

Ну хотя бы между ног, если успеет.

– Эй, ребятки, извините, что вмешиваюсь… – Никто не заметил, откуда рядом со скамейкой взялся этот высокий мужчина в синем плаще. Говорил он глубоким, уверенным голосом с едва заметным акцентом. – Помощь нужна?

– Да! Да!!!

– Иди, дядя, куда шёл. Я с сеструхой сам разберусь, ага. – Рукопят цвиркнул ему под ноги желтоватой слюной. – Дело типа семейное. Плохо заботится о младшем братишке, – он с ленцой кивнул на шарик в руке Антипова.

Незнакомец улыбнулся и провёл ладонью по седым волосам. Улыбка у него была неуверенная и чужая. Как будто улыбка сама по себе, а он – сам по себе.

– А… – Незнакомец указал на Сашку.

– Ухажёр её. Переживает!

Циркуль с Колпаком хохотнули.

– Тогда пойду, не буду вам мешать.

Незнакомец уже сделал шаг в сторону, но вдруг обернулся и внимательно поглядел на Сашку. Тяжёлый взгляд. Словно на тебя падает гранитная плита.

– А может, вам помочь? Ухажёр-то, похоже, готов на всё…

– Да что…

– Давай пока подержу шарик.

Незнакомец внезапно оказался рядом с Антиповым, положил свою ладонь поверх его руки. Сжал. Антипов шарахнулся от него, сперва растерянный, потом напуганный и злой.

– Эй, хрен старый, ты чё творишь?! Ромк, он мне чуть руку не сломал!

Незнакомец небрежно намотал конец цепочки на палец. С шариком он смотрелся нелепо и беззащитно.

– Значит, типа супермистер Зэд, да? Типа, херр Утёс?! – Рукопят ещё раз сплюнул – и вдруг оказался лицом во влажных, подгнивших листьях. Незнакомец едва коснулся его, просто дал лёгкий подзатыльник.

То, что случилось потом, Сашка осознал через полминуты, не раньше.

«Гиены», наверное, тоже. Просто вот сейчас стояли кто где, решая, то ли напасть на «герра Утёса», то ли погодить, – а через мгновение уже лежали, все трое. Незнакомец не бил их – едва задел каждого: хлопнул по плечу, дёрнул за нос, ткнул пальцем.



Антипов глядел на это оттопыривши челюсть. Потом издал горлом такой звук, словно проглотил мячик для пинг-понга, развернулся и драпанул – только брызги из-под ботинок!..

Рукопят завозился в грязи, поднялся на четвереньки, левой рукой угодил в собственный плевок, поскользнулся, снова упал и, бормоча что-то бессвязное, сперва пополз, а потом побежал. Трясущийся и жалкий, он превратился в того, кем всегда и был. Обычный мальчишка, просто обычный мальчишка.

Трое «гиен» рванули следом. В точности такие же, как он: мальчишки, дети. Иногда злые, иногда наглые, сейчас вот униженные и напуганные до чёртиков, – но всего лишь дети.

Почему-то Сашка твёрдо знал, что впредь только так и будет к ним относиться.

Незнакомец протянул шарик Насте и собирался что-то сказать, но зазвонил мобильный. Гремела приливная волна, словно в кармане синего плаща скрывалось целое море.

– Да?.. Когда?.. Хорошо, буду. Ничего, подождут. Мы никуда не спешим, сам знаешь, мы уже всюду опоздали.

Он захлопнул крышку и повернулся к ним – уже изменившийся. Настоящий.

Кивнул на шарик:

– Береги своего брата… Если по-другому не вышло, что ещё остаётся, верно? Он-то не виноват, обычай есть обычай. – Незнакомец едва заметно скривился – словно нечаянно раздавил клопа. Только сейчас Сашка заметил тонкий шрам, сползавший от виска к уху и терявшийся где-то в седых прядях. – Не хотел бы я умереть на вашей земле.

Он сказал это глядя в глаза Насте. Сашка, впрочем, не сомневался, что обращается незнакомец к нему.

Кивнув на прощание, человек в синем плаще развернулся и зашагал прочь. Они смотрели ему вслед до тех пор, пока не скрылся за углом.

Так было проще, чем друг на друга.

– Ну, – сказал Сашка наконец, – вот… Пойдём, проведу тебя. Не против?

Настя покачала головой:

– Не против.

– Только мне ещё надо портфель забрать. И дедов шар.

Они никуда не делись, так и висели на ветке, где он их оставил. Дотянулся не с первого раза, даже удивился, что сумел прицепить их так высоко.

– Тебе куда? На триста двадцатую? Тогда, наверное, лучше через дыру, так быстрей. – Они зашагали по дорожке к заднему двору. Здесь на углу в школьном заборе был лаз, старый как мир. Раз в несколько лет дыру заколачивали досками… максимум на неделю. Потом доски куда-то исчезали, и порядок во вселенной восстанавливался.

Помимо того, что отсюда действительно было ближе к Настиной маршрутке, у Сашки имелась по крайней мере ещё одна причина выбрать этот путь.

Его вряд ли знал незнакомец в синем плаще.

Шли неспеша, со стороны, наверное, смотрелись смешно: оба с портфелями и с шариками. «Жених и невеста…» – подумал он и покраснел.

Начал накрапывать дождик.

– А что… твой дед тебе что-нибудь говорит?

Сашка покачал головой:

– Молчит. Но я, если честно, и сам с ним не очень разговариваю. А твой брат?..

– Он тоже молчит. Только плачет. Ему страшно, он ведь ещё маленький. Не понимает, что случилось.

– Ты с ним часто разговариваешь?

– Всё время.

– Помогает?

Настя рассеянно коснулась пальцами шарика. Словно погладила по щеке.

– Иногда становится не так грустно. Перед сном читаю ему сказки. Прошу присниться…

– И что? Правда снится?

– Бывает. Тогда мы с ним играем, как раньше играли. Но чаще я не помню, снился он мне или нет. А он потом ничего не рассказывает, только плачет и плачет. – Помолчала. – Я злюсь на него за это и на себя за то, что злюсь. У меня совсем нет терпения. Иногда хочу, чтобы его скорей отдали в душницу. Потом ругаю себя. Как думаешь, это правильно? Всё-таки он… ну всё-таки как будто живой, это нечестно – отдавать его в душницу.

– А вдруг ему там будет лучше?

– Думаешь?

Он пожал плечами:

– Типа среди таких же.

– А ты бы своего деда отдал?

Сашка снова пожал плечами, хотя ответ знал наверняка.


Той ночью ему приснился дед. Молча постоял на пороге их комнаты, посопел. Отступил на шаг и скрылся во мраке, но Сашка знал, что дед по-прежнему где-то там, во тьме. Сопит и ждёт.

* * *

В День Всех Святых пошли проведать папиных предков. На улицах было полно народу, многие с шариками. В метро ехали тесно прижавшись друг к другу; от духов тётки в выцветшем парике чихало полвагона. Сашка старался подольше не дышать, выдыхал на остановках. Чтобы отвлечься, смотрел, как покачиваются у самого потолка шарики на цепочках, как сталкиваются друг с другом и разлетаются в разные стороны. Рассеянно радовался, что дедов шар оставили дома.

В который раз он пытался представить себя вот таким: бесплотным, беззащитным. Вообразить себя предметом.

Всё время казалось: ещё немного – и поймёт.

Уже несколько дней Сашка ломал голову над тем, как помочь Насте развеселить брата. Ладно, не развеселить – хотя бы успокоить. Это был вопрос: чему может радоваться тот, кто лишён тела?..

Часто перед сном Сашка закрывал глаза и мысленно поднимался кверху, как если бы уже был шариком. Смотрел на всё словно с того конца воображаемой цепочки. Видел не лица – макушки, видел сеть трещин на подмёрзших лужах, летел всё выше, видел уже покрытые грязью спины маршруток, видел ворон на голых ветвях, скатерти мостов, шпили храмов (будто фигурки в настольной игре).

Неба не видел.

Мама спрашивала, почему он всё время зевает. Отец заставлял отдыхать перед тем, как садиться за домашку: минимум полчаса. «Учёба учёбой, но здоровье важней».

Сашка не спорил и ничего не объяснял. Так было проще.


От метро шли пешком. Все троллейбусы и маршрутки ворочались в потоке машин, словно рыбы на нересте; двери открывались и захлопывались с натугой.

Верхушку душницы увидели издалека: она рассекала небо пополам, вздымаясь над паутиной чёрных ветвей и проводов-душеловов. Врастала в блёклую твердь словно клык, словно исполинский сталагмит.

В Парке памяти было не протолкнуться. Подмёрзший гравий хрустел под сотнями ног, в динамиках за живой изгородью пели возвышенные голоса. Слов Сашка не мог разобрать: что-то религиозное.

Они поднялись на верхушку холма, к основанию душницы. Ближайший вход был перекрыт, весь в лесах. Сашка знал, что это нормально: душницу постоянно ремонтировали, добавляли новые этажи, расширяли старые. Он помнил картинку из учебника, на которой башня была высотой с обычный храм. Теперь её витая свеча вздымалась над всей столицей – самая высокая точка города, его символ, его гордость. Его память.

В широком вестибюле все звуки гасли и терялись среди колонн. На мгновение отвернувшись, Сашка едва не потерялся. Множество лиц и силуэтов, усталые или безразличные взгляды, кто-то украдкой поглядывает на часы, кто-то, примостившись на скамье у стены, жуёт яблоко. Очередь в гардероб свернулась в бесконечный клубок: ты шагал за чьей-то спиной, не зная, когда уткнёшься в очередную секцию ограждений, не зная, как далеко находишься от начала и от конца. Светильники, прилепившиеся к низкому каменному потолку, напоминали слизней в заброшенной пещере.

– Если что – встречаемся у входа, – сказал папа, когда сели в лифт. – Там, где колонна с рыцарем, помнишь?

Сашка кивнул. В первом классе их водили сюда на экскурсию: в Рыбьи подвалы, на несколько первых этажей и на смотровую площадку сотого. Про колонну тоже рассказывали: что уникальная; что сохранилась с тринадцатого века; что на ней, вероятно, изображён тот самый герр Эшбах, основатель ордена душевников. По мнению Сашки, эта полустёршаяся фигурка в шлеме могла изображать кого угодно; такие малюют на последних страницах тетрадей младшеклашки: пузатый доспех, шлем с поднятым забралом, плюмаж, стальные остроносые сапоги… в «окошке» шлема – глаза-точки, нос в виде перевёрнутого вопросительного знака и пышные усы. Даже подписи нет.

Лифт остановился на двадцать пятом этаже. Вместе со всеми вышли, миновали коридор-дугу и загрузились в следующий лифт. И так – несколько раз, пока не попали на нужный уровень. Это было похоже на киношное путешествие сквозь века: от мраморных, величественных залов до помещений, которые больше напоминали комнаты библиотеки. Менялось всё: запах, цвет, освещение, сами люди (внизу – зеваки да туристы, наверху – те, кто пришёл проведать своих предков).

Больше всего менялся звук. Но это он понял уже потом…

В детстве Сашке было интересно ходить сюда с родителями. Душница манила – величественная, полная тайн. Он не понимал, почему дед каждый год отказывается идти с ними. Здесь было столько всего интересного!..

На нижних этажах под стеклянными колпаками хранились древние мехи – кожаные, обработанные особым лаком, секрет которого был давно утрачен. Таблички рядом с колпаками сообщали имя, годы жизни и подробно рассказывали о судьбе владельца помещённой в мех души. Мехи висели на верёвках, свитых из жил, из конского или человеческого волоса, – все неестественно упругие и бездвижные. Наверняка время от времени их надували заново.

В таких залах дребезжащую тишину нарушали только шарканье по мраморному полу да шепотки туристов.

Другое дело – этаж с предками папы. Шарики здесь напоминали современные, висели тесно, на бесконечных металлических стеллажах. Каждый был втиснут в узкую ячейку. В лотках под ячейками хранились брошюры-«паспорта» – тысячи жизней, и каждая подытожена на двух-трёх десятках страниц.

Здесь ходили со сдержанной деловитостью. Отмечались у дежурного хранителя, брали шарики предков и отыскивали свободный меморий. Запершись, вслух или про себя читали curriculum vitae. Молчали, глядя на ветхие чехлы чьих-то жизней.

Всё это – под шелест невидимых вентиляторов да звяканье цепочек.

Но было кое-что ещё.


Родители утром крепко поспорили и теперь почти не разговаривали. Так, иногда перебрасывались фразой-другой. Сашку тоже не тянуло трепать языком. Он молча шагал вслед за ними и по-прежнему пытался что-нибудь придумать насчёт Настиного брата. Обстановка располагала: вокруг было полно людей, но Сашка видел только родителей, остальные скрывались за рядами стеллажей. Иногда он слышал чьи-то шаги совсем рядом, поскрипывание выдвигаемых лотков – и только.

Бросил взгляд вниз и обнаружил, что левая штанина в пыли. Задержался, чтобы отряхнуть, – на мгновение, не дольше, – но, когда выпрямился, узкий проход между стеллажами был пуст.

Сашка опешил. Рванул вперёд, к ближайшему перекрёстку, огляделся… Родителей нигде не было.

Только бесконечные ряды ячеек, и почти в каждой – подвившие виноградины с чьими-то душами. Некоторые, впрочем, пустовали, как и где-то на верхних этажах бабушкина.

Слишком поздно он сообразил, что мог ведь и позвать: родители бы ещё услышали. Останавливало с самого детства заученное: «В душнице шуметь нельзя, это не зоопарк, даже не музей!»

А потом уже стало поздно, смысла не было шуметь.

Прошёл немного вдоль одного из рядов. Наугад, просто чтобы не стоять как истукан. Впервые обратил внимание какие дряблые здесь шарики. Втиснутые в ячейки, они по-прежнему стремились кверху, вжимались в потолок: в итоге из овальных становились сплюснутыми. Другие – те, что постарше, – теряли упругость и напоминали сдувшиеся, подгнившие помидоры.

Показалось: справа за стеллажом голос отца. Быстрым шагом вернулся к перекрёстку, повернул, заставляя себя не бежать – идти.

Никого. Вообще никого, даже чужих людей нет.

Так, сказал себе. Так… Главное, не паниковать. Указатели на перекрёстке. Должны быть.

Вернулся. Не было.

Случается, успокоил себя, вытирая со лба пот.

Нашёл следующий перекрёсток. Указатель. К выходу – вот туда, значит…

Не бежал. Почти. Просто очень быстро шёл. Не грохотал каблуками, нет.

Упал просто потому, что, поворачивая, неудачно поставил ногу. Не из-за паники, нет.

Уже поднимаясь, догадался. Как будто после тяжёлой полудрёмы в рейсовом автобусе: рывком приходишь в себя и вдруг из тишины вываливаешься в мешанину чужих звуков. Вот только что не слышал – вдруг слышишь.

Это был бесконечный и бессмысленный шёпот отовсюду. Словно в часовой лавке – тиканье часов. Словно бормотание нескольких десятков радиоприёмников в мастерской.

Оно, понял, было здесь всегда. Просто я привык и не вслушивался. А оно было здесь всегда.

Слов разобрать никак не мог. Подумал: к счастью. Сообразил, почему традиционно здешних хранителей считают чуть-чуть сумасшедшими. Странно, как они вообще выдерживают.

Детские голоса. Женские. Мужские. Хрипящие и стонущие. Поющие. Бесстрастные. Растерянные. Заикающиеся. Полные отчаяния. Требующие, умоляющие. Злые.

Ни одного смеющегося.

Все говорили разом. Не слыша друг друга, может быть, подумал он, даже не подозревая о существовании рядом кого-либо ещё.



«И так – до самого конца». Ему стало тошно, как будто съел несвежую рыбу.

Запах старой резины, цвёлой воды, пыли. Тусклый свет. Металлический привкус во рту.

Голоса заполняли собой всё окружающее пространство. Вытесняли живых людей, мысли, чувства, само время. Остались только стеллажи и голоса.

«И я, – подумал Сашка, – и я когда-нибудь… точно так же».


Он столкнулся с родителями у лифта. Папа отругал Сашку («мы тебя больше часа ищем, места себе не находим! разве так можно!., где ты столько ходил?»), мама просто молчала. Вернулись за шариками предков и совершили всё, что следовало.

Сашка уже почти не обращал внимания на голоса, привык к ним, как привыкают к тиканью часов или бормотанию радиоприёмника.

Предков он так и не смог услышать, но не удивился: многие шарики молчали. Одни – так, как молчит задумавшийся человек. Другие – как немой попрошайка. Третьи – как пустой корпус телевизора.

Предки молчали так, как молчит на дальнем конце провода смертельно уставший больной.

* * *

– Ты разговаривал сегодня с дедушкой?

– Да, мам! Спасибо, мам! – Он отнёс тарелки в раковину, помыл и сбежал из кухни, пока не посыпались следующие вопросы.

Отец в большой комнате смотрел вечерние новости. Мама села рядом с ним.

– Всё-таки подписали! – Отец кивнул на экран, где представитель полуострова жал руки главам правительств. – Думают, что это удачная сделка. Придурки. Отхватили лакомый кусок, как же!

– Пап, – сказал Сашка, – а что плохого? Вот в школе говорили, когда-то давно весь полуостров был наш. Выходит, просто восстанавливается историческая справедливость.

Мама печально улыбнулась, а отец покачал головой:

– Мало нам своих проблем? Был не был – сейчас, после всего, что там произошло, делить и растаскивать его на куски… В стране десятилетиями шла гражданская война. Там всё нужно восстанавливать с нуля, понимаешь. За чьи деньги? Но ладно если бы… Отстроить всё можно. А что они будут делать с людьми? В голову каждому не залезешь, сознание не переформатируешь. Они другие, а наши не хотят это понимать. Руки две, ноги две, голова одна – да. А в голове, – отец постучал пальцем по виску, – всё по-другому. Больше семи веков прошло, а они до сих пор не признают душниц, считают, что это всё – ересь и отступничество.

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2
  • 4.4 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации