Текст книги "С кортиком и стетоскопом"

Расплата

В те времена никакой «дедовщины» не было. Наоборот, чтобы уволиться в первую очередь «деды» старались так натаскать и подготовить замену, что относились к молодым матросам, как к сынкам-гарантам своего своевременного увольнения в запас, так что никаких избиений молодых матросов не было. А вот побили матроса Ильченко, каюсь, с моей докторской подачи. Я после всего случившегося, вызвал комсорга боцкоманды и спросил его, как он и другие боцманята оценивают поступок Ильченко в отношении меня.

– Скажи, как поступили бы вы, если были бы на моем месте? Как я буду в дальнейшем защищать интересы личного состава перед командованием?

Он встал.

– Товарищ старший лейтенант, простите меня, это я вас подставил, но обещаю, что Ильченко надолго запомнит свой подлый поступок.

На следующее утро, еще до подъема флага, я зашел в медпункт и увидел, что Ясинский замазывает зеленкой ссадины на лице Ильченко. Тот скосил свои злобные глаза и испытывающие впился ими в меня.

– Вот видите, товарищ старший лейтенант, избит я. Вот за что, не понимаю. Кому я, кроме себя, навредил? А? За что?

– А кто тебя бил-то?

– Да если бы я знал, я б его по палубе размазал. Наволочку на голову набросили, а потом и одеяло. И измолотили! Вот посмотрите.

На лице под глазами красовались хорошие кровоподтеки, а на переносице была ссадина, которую добросовестно замазывал Ясинский. В остальном все было нормально.

– Идите, Ильченко, идите. Все заживет до вашего очередного схода на берег, – не удержался съязвить я. – В освобождении не нуждаетесь, ну, а кто вас избил – ищите, может и найдете.

Потом я узнал, что этого бугая в одиночку все побаивались, а поэтому, выбрав удобный момент, накинули ему мешок на голову, заломили руки и постучали как следует по его поганой роже. Он после этого заглядывал каждому в глаза, вычислял экзекуторов, но это сделать ему не удалось. Так и не раскрыв секрета, угомонился.

Все несчастья на нашу голову

Артиллерийские стрельбы мы выполнили на «отлично». Старший артиллерист капитан-лейтенант Т…ский был мастер своего дела. Еще в Поти мне шепнули, что его любимчиком является старшина I статьи Казанцев, командир носовой башни. И действительно, на двухметрового широкоплечего красавца с постоянной добродушной улыбкой на лице нельзя было не обратить внимания. Я неоднократно заходил к Т…скому в каюту и заставал там Казанцева, иногда пьющим чай вместе с ним. Это было, скажем так, не характерно для корабельной жизни. Носовая башня со своими 130 мм орудиями отстреливалась всегда только на отлично, состояние техники было идеальным. Когда спрашивал у комендоров, как они достигают такой высокой выучки и порядка – они только смущенно хихикали и отводили глаза в сторону. Мне это показалось подозрительным. Я отвел одного молодого матроса в сторону и прямо спросил:

– Слушай, а Казанцев вас не поколачивает? Он помялся.

– Товарищ старший лейтенант, а зачем ему нас бить, он просто свой пудовый кулак к носу поднесет, покрутит им и скажет: «Смотри у меня, если что не так»! И все, этого всем хватает. Его все боятся больше, чем командира БЧ. А тот зайдет в башню: «Ну, как у вас тут?». А Казанский: «Не беспокойтесь, все идет, как надо». Вот так и живем. Но не подумайте, что я жалуюсь, все нормально.

Для меня все стало ясно. Хитрый Т…ский знал, как держать артиллеристов в руках.

Торпедные стрельбы мы завалили. На флоте утопить торпеду при учебных стрельбах – это ЧП на всю эскадру. А мы ее утопили. Искали долго, но с торпедолова сообщили, что надеяться не на что, торпеда утонула. Командир БЧ-III капитан-лейтенант Смирнов, небольшого роста, вечно чем-то озабоченный, потный и красный, как рак, стоял на мостике перед командиром и что-то лепетал в оправдание. Я услышал заключительные слова командира:

– Опозорил на весь флот, опозорил. Не знаю, что теперь будет! Идите с глаз моих долой.

Смирнов трусцой кинулся с мостика. Но это было только начало позора в тот злосчастный день. Когда мы уже следовали курсом на Севастополь, на мостик ворвался механик Якованец с воплем:

– Мы засолились!

– Стоп машины! – немедленно отреагировал командир. – Вы меня все похороните здесь. Черт знает что происходит! – кричал он на всех присутствующих на мостике.

Дело в том, что в котлы эсминца вода всегда должна поступать практически пресной. За этим постоянно наблюдают два химика, чья маленькая лаборатория была на верхней палубе в районе правого шкафута. Они периодически брали пробы котельной воды на анализ и бдительно следили за ее соленостью. И вот провал, прозевали. Засолить котлы – это значит потерять ход, ибо отмываются они только в базе. Дело кончилось полным конфузом – эсминец «Безудержный» на буксире, медленно и печально, входил в базу. Всем нам казалось, что на всех кораблях эскадры наблюдают наше позорное шествие. На душе каждого было гадко, и вся команда испытывала чувство стыда за себя, за весь экипаж, за корабль.

Когда нас приткнули к минной стенке, командира тут же вызвали в штаб дивизии. Не знаю, что уж там говорил ему капитан I ранга Михайлин (будущий командующий Балтфлотом, а потом заместитель Главкома по ВМУ и полный Адмирал). После этого пару недель на командира просто больно было смотреть.

Кэп

К этому времени я уже многое узнал о нашем кэпе. Ему было 37 лет, начал службу матросом на кораблях ЧФ, воевал. После войны закончил параллельные курсы при Бакинском военно-морском училище и, пройдя на кораблях все должностные ступеньки, в 1955 году назначен командиром нашего корабля, сменив известного на флоте будущего адмирала Соколана. Он хорошо знал английский язык и пару раз назначался командиром перегонки кораблей с Балтики на ЧФ, экономя Родине денежки за счет отсутствия переводчика. С офицерами обычно держался строго, но был вежлив. Услышать от него грубость – надо было очень постараться. Юмор понимал, о чем я напишу позже.

Так, однажды, прибежал рассыльный и объявил, чтобы я немедленно прибыл к командиру с секретной тетрадью. Честно говоря, секретная тетрадь моя почти не содержала секретов, но кое-что по боевой организации службы все же законспектировал. Взяв у секретчика тетрадь, поспешил в каюту командира. Румпель внимательно перелистал ее, периодически бросая на меня красноречивые взгляды.

– Да, доктор, жидко, жидко, не изучаете вы руководящие документы, да и конспекты ваши худосочные. Даю вам месяц срока и снова проверю. А пока садитесь, мы должны с вами обсудить один вопрос.

В это время в дверь постучались и вошел капитан Празукин, как всегда фуражка на затылке, руки при докладе командиру вывернуты ладонью вперед.

– Товарищ командир, капитан Празукин по вашему приказанию прибыл.

– Хорошо, хорошо. Покажите вашу секретную тетрадь.

– Секретную тетрадь?

– Да, да, ее.

– Товарищ командир, разрешите доложить, я уже старый, у меня нервы слабые, поэтому секретов не изучаю, не запоминаю и не записываю, так как в случае чего под пытками англо-американских империалистов могу не выдержать и секреты разболтаю! – выпалил Празукин.

Во время его тирады лицо командира меняло свое выражение от глубокого удивления сказанным до состояния подергивания мимических мышц, когда человек всеми силами сдерживается, чтобы не расхохотаться. Победила должность. Он сделал серьезное лицо и произнес:

– Я всегда знал, Празукин, что вы склонны к шуткам, но, извините, не с командиром же! На первый раз я оценил ваш юмор, но через месяц, если у вас не будет секретной тетради с конспектами руководящих документов – я накажу вас по полной программе. Поняли?

– Так точно, понял! – скорчил покорную рожу Вася. – Будут конспекты.

– Вот, вот, а пока идите, балаган здесь развели. А вы, доктор, слушайте. Пришла разнарядка: уволить досрочно десять матросов. Опять Никита Сергеевич сокращение Вооруженных Сил проводит. Кажется на 400 тысяч человек. Так вот, обдумайте кандидатов со всякими там дефектами, кто часто болел и т.д. В общем, предлагайте.

– Есть обдумать, – обрадовался я.

Несколько кандидатов у меня были и без обдумывания – действительно слабые и часто болеющие ребята. А вот про одного я расскажу подробнее.

Белая ворона

Был у нас один палубный артиллерист, тихий, неразговорчивый, небольшого росточка, но очень дисциплинированный, родом из глубинки Украины. По поводу него ко мне неоднократно обращался его командир, старшина 2 статьи.

– Товарищ старший лейтенант, странный он какой-то, очень любит гальюн чистить, сам вызывается. Все матросы над ним посмеиваются, а он и ухом не ведет. А убирается всегда классно, ни разу замечаний не было. И все же странно это.

Я к сведению принимал, но, разумеется, никаких выводов не делал. Списывал все на особенность личности. А тут, узнав о возможном досрочном увольнении, ко мне пришел сам капитан-лейтенант Транский.

– Слушай, док, у меня подчиненный один есть, по-моему, у него мозги набекрень.

И назвал фамилию этого матроса. Я решил перестраховаться и включил его в список досрочно увольняемых. Прошло несколько дней, как вдруг, на пороге медпункта появился этот матрос. Он был необычайно возбужден и буквально набросился на меня:

– Товарищ старший лейтенант, вы почему меня в список досрочно увольняемых подали, а?

– Да что ты, право, успокойся.

– Нет, не успокоюсь! Что я в деревне скажу, когда меня спросят, почему я не дослужил один год, а? Нет, не хочу увольняться, вычеркните меня! Прошу вас.

Да, это было необычно. Сам отказывается от увольнения, я этого еще ни разу не видывал.

– Ладно, ладно, подумаем, – успокоил я его. – Идите. А сам поспешил к командиру.

– Товарищ командир, матрос «К» от досрочного увольнения категорически отказывается, -доложил я. – Настроен агрессивно и требует вычеркнуть его кандидатуру и остаться дослуживать на корабле.

– Да, вот это экземпляр, – в раздумье произнес кэп. – Впервые такое вижу. Знаете, доктор, его патриотизм и тенденции убеждают меня в том, что у него с головой действительно что-то не то. Уволим его обязательно, от греха подальше.

И матрос поехал к себе в деревню.

Не знаешь точно, помалкивай!

В Севастополе я решил сделать углубленный осмотр всему личному составу корабля. Завизировав у старпома график, стал ежедневно по подразделениям по двадцать-тридцать человек изучать своих подопечных. Надо сказать, что та старая медицинская школа обязывала опрашивать и осматривать человека, как говорят, от макушки до пяток, перкутировать, выслушивать, ощупывать, то есть этот осмотр был не формальным. Я хотел знать фактическую сторону дела, фиксируя все у себя в журнале и составляя план оздоровительных мероприятий. Кому-то положена была плановая госпитализация, кого-то необходимо было освободить от определенного вида работ и так далее. И вот однажды ко мне на прием явился здоровый детина, старшина 2 статьи Бессараб.

– На что жалуетесь? – спросил я. Он криво улыбнулся.

– Разве что на редкие увольнения, да вы в этом не поможете.

Я осмотрел его и вдруг обнаружил, что у этого гиганта крайняя плоть полностью закрывает головку члена и не смещается даже при тщетных усилиях ее открыть. Это в медицине называется фимоз. И тут меня переклинило. Я по незнанию и в плену своего ошибочного собственного мнения связал наличие этого фимоза с невозможностью жить половой жизнью владельца оного, то есть Бессараба.

– У вас, старшина, фимоз. Вы не сможете полноценно жить половой жизнью, – удивил я его.

– Да что вы говорите, товарищ старший лейтенант? Ай-ай, что же мне делать?

– Я направлю вас в госпиталь на операцию в урологическое отделение, сделают операцию и все будет хорошо. Согласен?

– Конечно, я согласен. Надо же, не смогу е…ть, ай, простите, жить половой жизнью. Надо срочно меня в госпиталь.

– Все-все сделаем, – обнадежил я, внутренне удовлетворенный тем, что я вовремя помогу старшине в дальнейшей жизни.

Зарегистрировал его в журнале и поставил на очередь на госпитализацию.

На следующий день, идя по верхней палубе и встречая кочегаров, я заметил, как, увидев меня, они хихикают и отводят свой взгляд. Я ничего не понимал. Над чем они смеются? Проверил свою форму одежды, все было нормально. Наконец, когда заметил старшину 2 статьи, командира отделения одной из кочегарок, откровенно заржавшего при моем появлении, схватил его за рукав и заставил признаться о причинах его смеха.

– Товарищ старший лейтенант, – сквозь смех, выдохнул старшина. – У вас Бессараб на осмотре был?

– Был, а что?

– А то, что вы ему сказали, а? Что ему операция нужна, да?

– Да, – удивился я.

– Товарищ старший лейтенант, он половину женского населения Севастополя успел перетрахать. Он же у нас половой гангстер, мы все об этом знаем, а вы – «половой жизнью жить не сможете»! – и он опять засмеялся.

Я был раздавлен. Это был урок: не знаешь точно – не болтай, а то будет очередной Бессараб и оскорбительный смех над бедным, неискушенным доктором.

Боцман Шмидов

Шло время, и появились на корабле не только сослуживцы, но и друзья. Одним из них был старший боцман корабля – мичман Шмидов. Вы представляете себе фигуру главного боцмана военного корабля, ту самую фигуру, которую описывали Новиков-Прибой, Борис Лавренов и другие маринисты, или вы видели эти колоритные личности в фильмах о моряках? Да, мичман Леня Шмидов, единственный еврей, занимающий эту должность на Черноморской эскадре в те годы, как раз был таким. Коренастый, небольшого роста, лицо украшали пышные рыжие усы с закрученными концами, а подкручивал он их почти постоянно. Речь его была грамотно построенная, но прерывалась сложным и виртуозно вписываемым в нее матом, который был настолько органичен с его словами, что не ранил ухо и воспринимался, как необходимое образное дополнение к его постоянным претензиям ко всем в соблюдении порядка и чистоты на корабле.

Леня был эрудит и очень любил юмор. Его шутки вызывали гомерический хохот у матросов и черную зависть у молодых лейтенантов, обделенных этим чувством. Он был намного старше нас, молодых тогда офицеров, но всегда соблюдал служебную дистанцию, был вежлив и корректен в разговоре с офицерами, но всем своим видом демонстрировал, что он не просто мичман, но и главный боцман корабля.

Дел у боцмана всегда было предостаточно: порядок и чистота на верхней палубе, покраска корабля, все такелажные работы, швартовка, постановка на якорь, плетение матов, изготовление швабр и так далее и тому подобное. Его боцкоманда была самой интернациональной на корабле. В нее входили два здоровенных грузина, молдаванин, два узбека, казах, несколько западных украинцев, еврей, ну и, конечно, русские. Я уже говорил, что никакой дедовщины в то время не было, но выяснение, кто умнее, способней и красивее и т.д. происходило постоянно.

Иногда Леня заходил ко мне в медпункт и говорил:

– Доктор, как они мне все оп…ли со своими спорами. Черт бы их всех взял, не успеваю разнимать. Эти два черные долбо…ба (грузины) всех на уши поставили, мы самые умные, красивые, сильные, Сталин был наш, он всем вам навешал… А этот маленький пиз…к моей несчастной национальности все из угла квакает: «Мы гении, мы умные, мы еще не то придумаем, что уже придумали». Надоели! Дайте мне что-нибудь успокоить душу.

При этом он с вожделением смотрел на баночку «зеленки». Нет, не той «зеленки», о которой подумал читатель. Это была бутылочка спирта для отпугивания желающих ее попробовать подкрашенная чем-то в зеленый цвет. Но мы-то знали, что «зеленка» – первоклассное пойло, не приносящее пьющему никаких неприятностей. Я перехватывал этот лёнин вожделенный взгляд и, если позволяла обстановка, наливал ему мензурочку, сопровождая действо нотацией, что пить, особенно в служебное время, вредно и что я это делаю в последний тридцатый китайский раз. В те времена китайцы в бесконечный раз предупреждали США о каких-то нарушениях их границ. Леня выпивал «зеленку», не разбавляя, краснел, крякал, морщился, при этом усы его поднимались почти до бровей, затем коротко благодарил, приговаривая: «Все же, док, у нас очень понятливый человек, всегда подлечит, стресс снимет», и уходил в кубрик к своему «интернационалу».

Симулянт

Отдельных представителей его команды я и сейчас, спустя пятьдесят лет, очень хорошо помню. Колоритной фигурой был один из грузин, фамилия его была, кажется, Урушадзе. Когда я к нему обращался, он становился по стойке «смирно»: «Слушаю, товарищ старший лейтенант!». При этом его огромные, черные глаза в порыве служебного рвения, несколько выпучивались из орбит, контрастно подчеркивая белки его красивых глаз и упирались в тебя с таким вниманием и подчеркнутым почтением, что можно было все это принять за правду, но я-то знал, что для него никаких истинных авторитетов не было, кроме него самого и немного мичмана Шмидова. Памятен он мне тем, что однажды, обидевшись на кого-то, имитировал самоубийство. Но имитировал с большой долей риска. А дело было так.

Как-то к вечеру ко мне в медпункт ворвался боцман с криком:

– Урушадзе повесился!

Я схватил медсумку и помчался за ним на бак в район шкиперской каптерки. На палубе около открытого люка кладовки толпились матросы, а между ними полулежащий Урушадзе. Он тяжело дышал, держась за шею, на которой, как я сразу заметил, были небольшие ссадины от веревки. Я бросился к нему, нащупал пульс, посмотрел в глаза и с облегчением понял, что он в относительном порядке. Боцман матерился, руки у него дрожали, и вообще Исаича раньше я таким никогда не наблюдал. Оказывается, это он обнаружил Урушадзе и быстро перерезал веревку, поймав его в свои мозолистые руки. Через несколько минут висельник Урушадзе с моей помощью уже мог дойти до медпункта. Там в течение часа я добивался от него объяснения причин его поступка. Не получив никаких вразумительных ответов, понял, что он блефовал. Доложил командиру, выдвигая свою версию и, нарушая все существующие по этому вопросу инструкции, вместо срочной госпитализации, запер его в душевой офицерского состава, предварительно отобрав все, что может помочь членовредительству, и поставил у дверей часового.

– Подумай о своем поступке, Урушадзе, и не дури всем голову, – сказал я и запер дверь снаружи, предварительно сунув ему медицинскую утку. – Мочись!

Так он просидел у меня двое суток. Еду и парашу ему приносили, но он от всего отказывался. В это время вернулся из отпуска замполит капитан 3 ранга Соловьев. Выслушав мой доклад, где я его убеждал, что Урушадзе симулянт и все это подстроил, будучи уверенным, что его спасут, ибо увидел идущего в каптерку боцмана, у которого в кармане всегда был его замечательный боцманский нож. Об этом, конечно, знали все боцманята. Замполит, выслушав меня, разразился такой бранью, которой от него я никогда не ожидал.

– Ты что, – орал он, – хочешь, чтоб нас всех под суд отдали? О себе подумай! Ишь, какой принципиальный нашелся! Да черт с ним, с этим идиотом, если он даже симулирует. В психушку его срочно, чтоб через час его на корабле не было!

Пришлось выполнять приказ. Да я и сам, если честно, уже не знал, что мне с ним делать. Короче говоря, я с облегчением принялся исполнять приказание замполита.

Через два месяца пополневший и посвежевший Урушадзе, не скрывая радости, докладывал, что его увольняют по болезни и что я – бездушный человек, не поверивший ему, больному и несчастному. Узнав итоги урушадзовской эпопеи, командир строго посмотрел на меня.

– Вот, доктор, запомните и зарубите себе на носу, что, если вы убеждены на сто процентов в чем-то, но это противоречит руководящим документам – ваш долг выполнять их, а не ориентироваться на свои соображения. И умерьте свою гордыню. Поняли?

– Так точно!

И я уныло поплелся из его каюты, проклиная свою службу, где ежедневно приходится наступать на свое «я» в угоду руководящим документам и обстоятельствам.

Кстати, лет так через пять, когда я уже служил в госпитале в городе Поти, будучи в Сухуми на набережной меня вдруг кто-то окликнул. Обернувшись, увидел такое знакомое лицо моего «висельника».

– Здравия желаю, товарищ майор! – весело приветствовал он.

– Урушадзе! Это ты? Что ты здесь делаешь?

– Я здесь живу и очень неплохо, – осклабился он. Мы поговорили, вспомнили корабль.

– Слушай, – сказал я, – время прошло, тебе уже ничего не грозит, скажи честно, как все тогда было.

– Да что там рассказывать, надоело все до чертиков, вот я и рискнул. Правда, опасался, а вдруг боцман до каптерки не дойдет. А так, думаю, была не была, и выбил «банку» из-под ног. А что мне прилепили «психа», то мне здесь это не мешает. Мандарины на дворе и у психов растут!

Вот она, моральная сатисфакция! Целый день душа пела – а ведь я был прав!