Текст книги "С кортиком и стетоскопом"

Руснак и его крысы

Вторым запомнившимся персонажем боцкоманды был старший матрос Руснак. Он был нештатным портным. Это был улыбчивый, очень доброжелательный малый. Его часто можно было видеть в маленькой каморке в районе левого шкафута, где находилась его швейная машина, и куча каких-то швейных принадлежностей. Он никогда не отказывал офицерам и матросам в починке одежды и даже ковырялся иногда и с обувью.

Это был 1960 год – хрущевская расправа с авиацией и флотом. Многие экипажи кораблей были обескровлены: офицеры списывались с кораблей и направлялись в ракетные войска. Иногда для выполнения какой-то задачи на корабль собирали специалистов с других кораблей. Дело дошло до того, что выход корабля в боевое ядро – было почти невыполнимой задачей. И вот в такой напряженный момент, вдруг оказалось, что крейсер (кажется, «Куйбышев») не смог выйти в море из-за того, что вышла из строя система размагничивания корабля, а именно обмотка «РУ». В те времена немецкие магнитные мины еще встречались, о чем я напишу позднее. У крейсера обмотка «РУ» злодейски была сожрана корабельными крысами. Это вызвало настоящий скандал на флоте с последующим карающим приказом командующего эскадрой. В нем командиры кораблей обязывались немедленно провести работу по борьбе с крысами.

Дорогой читатель, если вы не служили на флоте, то эта борьба кажется вам довольно простым делом – травить их и дело с концом. Вот тут-то и таится огромное заблуждение. Дело в том, что одна-единственная крыса, сдохшая за переборкой корабельного помещения, может отравить жизнь десяткам людей, ибо пока не превратиться в прах, будет издавать такой смрад, что люди просто не могут находиться в этом помещении. Зловоние не поддается коррекции. Все это знали. А это означало, что приказ о борьбе предусматривает лишь одно – отлавливать и топить. В тот же день на вечерней проверке командир зачитал приказ, где было сказано, что матрос, поймавший тридцать крыс, будет поощрен десятидневным отпуском с выездом на Родину, а учет жертв охоты должен осуществлять… да, да, конечно, доктор. Опять я. Черт бы побрал этих крыс!

События развивались гораздо быстрее, чем я думал. Утром сразу после подъема флага стук в дверь. На пороге появилась румяная и улыбающаяся рожа старшего матроса Руснака.

– Вот!

Он протянул руку и я с отвращением увидел здоровенную дохлую крысу, которую он держал за хвост.

– Как, ты уже поймал?

– Так точно! – и он помахал крысой.

– Ты чего! Немедленно брось ее в иллюминатор! Он это тут же исполнил.

– Зафиксируйте, товарищ капитан!

– Ладно, ладно, уходи.

Я достал тетрадь, куда вписал его фамилию, поставил дату и крестик. Через час, столкнувшись на шкафуте с командиром, доложил:

– Товарищ командир, Ваш приказ выполняется!

– Уже? – удивился он. – Вот это темпы! На следующий день картина повторилась в том же исполнении.

– Ну, Руснак, ты даешь! – только и мог сказать я и прибавил ему крестик в тетради.

– Выполняем приказ командира, товарищ капитан! – бодро доложил он.

На следующий день и последующие два дня все повторилось. И опять Руснак. Больше никто крыс не ловил. Я доложил командиру.

– Слушайте, доктор, он вас за нос водит. Вылавливает ту же крысу и показывает. Ну не может он в таком темпе ловить их!

– Может он какую-то хитрость знает? – робко засомневался я.

– Что он крысолов из известного балета что ли? Бросьте, доктор, наивный вы человек. Отрубайте крысе хвост – вот тогда и посмотрим, какой он мастер.

Пришлось выполнять приказание. С отвращением морщась и в душе проклиная этого добросовестного дератизатора, я на следующий день отхватил крысе ножницами хвост и выбросил в иллюминатор подальше от корабля. На следующий день бодрый и улыбающийся Руснак вновь помахивал крысой за хвост. Я был ошеломлен. Дни шли, число крестиков в журнале зашкалило за тридцать штук. Я доложил командиру.

– Слушайте, доктор, а кроме него кто-то отловил хоть одну?

– Никак нет, товарищ командир. – Чертовщина какая-то. Плут он, ваш Руснак, но обещание выполнять надо, – подытожил он.

На вечерней проверке перед всем экипажем зачитали приказ о поощрении старшего матроса Руснака за поимку тридцати крыс отпуском на десять суток с выездом на родину, то есть в солнечную Молдавию.

Руснак сиял, матросы завистливо переговаривались. Через день крысолов уехал.

После него никто никаких крыс не отлавливал и выполнение приказа по дератизации корабля пробуксовывало. Я уже стал забывать об этом, как через пару недель, находясь вместе с дежурным по кораблю на юте и обсуждая какой-то свой вопрос, вдруг увидел поднимающегося по трапу на корабль Руснака. Как всегда весело и бодро он доложил дежурному, что прибыл из отпуска без замечаний.

Меня поразило, что всего за две недели Руснак здорово поправился. Его мощная фигура буквально была втиснута в бушлат, а «сопливчик» неестественно выпирал. Он настороженно перехватил мой взгляд.

– Хорошо питался, товарищ капитан. Закормили!

Ничего не отвечая, я подошел и слегка ткнул кулаком ему в грудь. Рука отскочила, словно я попал в резиновый мяч.

– А ну, снимай бушлат, – скомандовал я.

Дежурный с интересом наблюдал за действом. Руснак, помявшись и уже не улыбаясь, стал стягивать бушлат. К нам подошел боцман Шмидов.

– А, Руснак прибыл, – удовлетворенно констатировал он.

Наконец, бушлат был снят, и все мы с большим удивлением глазели на Руснака. Такого я еще не видывал. На нем красовался жилет с массой карманов на груди, по бокам и даже спине. В каждом кармане была небольшая грелка, полностью заполненная жидкостью и плотно закрытая пробкой. Все стало ясным. Тут власть перехватил дежурный по кораблю.

– А ну, вынимай! – скомандовал он.

На палубу полетели штук десять грелок. Вокруг столпились матросы, бурно обсуждая происходящие события и восхищаясь сообразительностью Руснака. Я взял пару грелок и стал сливать содержимое за борт. Раздался единодушный вопль, где особенно выделялся голос боцмана:

– Господи, такое добро губят!

Дежурный последовал моему примеру, и под стоны и ропот толпы зевак грелки опорожнялись одна за другой. От них пахло очень даже привлекательно.

– Доктор! А грелки оприходуйте, еще пригодятся, – распорядился дежурный.

– Боцман! Берите своего подчиненного и разберитесь с ним. Он нам весь экипаж споил бы, хорошо доктор знает наш личный состав по габаритам. Заметил. Доложу по команде.

Руснак, взяв в руки свой чемодан и засунув под руку бушлат, медленно поплелся за Шмидовым в кубрик. Леня ругал его последними словами, не переставая сетовать:

– Такое добро загубил, небось, коньяк молдавский или вино? – сокрушенно осведомился он у Руснака. – Пополам? О! О! – вновь запричитал боцман. – Дурак ты, Руснак, дурак, нарушил дисциплину, да и пронести-то добро не смог. Накажу по полной программе.

Руснак помалкивал.

– А Вы, доктор, – обижался боцман, – сразу сливать на виду у всех. Ну нельзя же так. Надо было разобраться, продегустировать все содержимое грелок, чтобы иметь основание на уничтожение. Не ожидал я от вас такой прыти.

Удовлетворенный содеянным, я спустился в медпункт. Часа через два я встретил Руснака на трапе. Он недобро посмотрел на меня, и на его лице я заметил небольшие кровоподтеки.

– Что с тобой?

– Как что? Все, товарищ капитан, из-за вас.

– А я-то причем?

– Как причем? Вся боцкоманда в течение месяца на меня работала, крыс ловила, я же взамен им обещал вина привезти. Вот они меня и постучали за то, что я так глупо попался. Месяц труда для них пропал, – безнадежно махнул он рукой. – А все вы – потолстел я! Дежурный бы ничего не заметил.

За попытку пронести спиртное на корабль в большом количестве, но, учитывая его заслуги в дератизации, старпом скромно наказал его двухнедельным отрешением от берега. На этом крысиная эпопея и закончилась к моей тихой радости.

Каримов

И, наконец, третий боцманенок, хорошо запомнившийся мне. В боцкоманде служил маленький, щупленький черноволосый матросик по фамилии Каримов, родом из Узбекистана. Его русский был весьма примитивен и ограничивался самым простым набором слов и словосочетаний. Приказы понимал, так как его функции ограничивались приборками и другими авральными работами на верхней палубе. Ко всем обращался на «ты», все попытки воспитать его кончались провалом, и все младшие и старшие командиры, включая самого мичмана Шмидова, смирились с этим.

– Черт с ним, лишь бы приборку хорошо делал, – подытожил воспитание боцман.

Приборку он делал действительно великолепно, но более сложные задачи почти всегда проваливал, хотя никто не мог обвинить его в лени. «Усердие без головы», как говорил Шмидов, выражалось слепым исполнение любого приказания, даже самого нелепого. В чем я и убедился.

Мы стояли в доке на покраске корпуса. Время было ограничено, командир приказал привести в порядок и внутренние помещения. Я решил покрасить медпункт. Мой санитар болел, и я попросил боцмана выделить мне матроса для покраски.

– Доктор, да вы что? У меня все вкалывают на корпусе. Никого нет.

– Ну, нет, так нет, – согласился я.

Спустившись с трапа, прошел мимо вываленного на берег якоря и уже почти прошел его, думая о своих делах, как вдруг заметил стоящего возле него Каримова. Он заунывно тянул какую-то восточную мелодию, а в руках у него был большой рашпиль, которым он то и дело водил по верхней части лапы якоря.

– Каримов! Ты что делаешь? – удивился я.

– Лапу якоря затачиваю, товарищ капитан.

Чтобы читатель, незнакомый с флотом, понимал, что такое якорь эсминца. Скажу просто: это громадина в тонну весом. И перед ним «танцевал» Каримов, орудуя рашпилем и пытаясь что-то зачистить.

– Ты что, спятил совсем! – набросился я. – Ты хоть понимаешь, что делаешь?

– Не знаю ничего, мне боцман приказал – «заточи лапу», – ощетинился Каримов. Я не поленился, поднялся обратно на борт, нашел боцмана. – Исаич, я у тебя просил матроса, а ты что мне лапшу на уши вешал – «людей нет, все заняты»! А что у тебя Каримов делает, знаешь?

– А, вы о нем? Конечно, знаю. Надоел он мне чертяка, что не прикажешь, все, дуралей, не так сделает. Вот я и сказал: «Иди и заточи лапу якоря». «А как?» – спросил он. «Догадайся и иди с глаз моих долой». Вот он и затачивает, умник, – закончил оправдываться боцман. – А вам его выдели – покрасит так, что потом всей боцкомандой не перекрасить.

Я махнул рукой и, проклиная все эти покраски, авралы и прочие заточки якоря, пошел по своим делам.

Шефы

В один из вечеров неожиданно поступила команда: «Офицерам собраться в кают-компании». Замполит, капитан 3 ранга Соловьев, как всегда запинаясь, и несколько косноязычно начал.

– Э… Товарищи офицеры! Э… Хочу поделиться пренеприятными известиями. К нам едут шефы! Надо сделать так, чтоб все было нормально и, прежде всего, чтоб все у них было в целости и сохранности. Срочно проведите работу с личным составом. Да, и необходимо как можно скорей разоблачить этого негодяя, который тянет из кают офицеров ценные вещи. Уже два случая. Это же бомба. Эта сволочь может умыкнуть что-нибудь и у шефов. Позору тогда не оберешься. На весь флот прогремим. Итак, комсорг, срочно обеспечьте самодеятельность, Празукин – праздничный обед, помощник командира – каюту для раздевания и складирования личных вещей шефов. Доктор, интендант, боцман и начальник РТС – отвечаете за их сохранность. Будете наблюдать за каютой, сменяя друг друга. Тайно, конечно, не привлекая внимания. Смотреть в оба, да чтоб ни одна подшефная не исчезла в низах корабля. А то я вас всех знаю, только об «этом» и думаете, а матросы тем более!

Что правда, то правда. Действительно «об этом» думали все, начиная, как я знал, с помощника командира и кончая самым захудалым матросом. Думы командира и старпома были тайной для всех. В мужском коллективе, где сход на берег ограничен одним-двумя разами в неделю, а то и реже для офицеров и мичманов, и два-три увольнения в месяц для матросов, – женский вопрос обсуждался в любое время, в любом месте и в любом аспекте.

Итак, готовимся к приему шефов. Корабль начищен, медяшки блестят, лица матросов светятся ожиданием близкого контакта с женским коллективом. Замполит мечется, проверяя все детали приема и пребывания шефов в течение целого дня. Утро воскресенья: корабль пришвартован к минной стенке города-героя Севастополя. Матросы и офицеры в парадной форме. На душе празднично, но гадкое чувство опасности явно присутствует. Вот ведь, паразит завелся. У нас до этого каюты никогда не закрывались. Все наше барахлишко на виду. Бери – не хочу, но никогда никаких пропаж не было. А тут какой-то выродок! Вор на корабле – это бедствие, ибо не знаешь, кого из команды подозревать.

Ровно в 10 утра на стенке появилась группа женщин во главе с очень красивым, стареющим мужчиной.

– Эй, на «Безудержном»! – зычно обращается он к дежурному. – Встречайте гостей из славного города Ростова-на-Дону.

Шефы были с какой-то фабрики, женщины и молодые девицы – все празднично одетые, радостно возбуждены в предвкушении встречи с моряками. Цепочкой поднимаются по трапу на корабль, судорожно цепляясь за леера. Замполит, сверкая медалями и золоченым кортиком, весь белоснежный, а сам красный, как рак, из-за важности события, где он за все отвечает перед командиром, – отдавал указания по размещению прибывшего «контингента». Все в ожидании смычки представителей пролетариата и моряков ВМФ.

Концерт прошел на «ура», шефы развеселились. Мы же по очереди болтались у каюты комсорга, наблюдая за проходящими, охраняя ее от набега мерзавца. Замполит несколько раз подбегал.

– Ну, как дела?

– Все цело, товарищ капитан 3 ранга, не беспокойтесь!

– Будьте бдительны, эта сволочь не дремлет. Боюсь я, боюсь, ведь на весь флот осрамит!

Когда он подбежал, наверное, в третий раз, Вася Празукин тихо сказал:

– Товарищ капитан 3 ранга, беда!

Замполит замер, челюсть у него отвалилась, весь он сморщился и превратился сразу же в дряхлеющего человека.

– Какая беда? Что случилось? – заверещал он.

– Пропала, пропала! – твердил Вася.

– Что пропала, кто пропала? – пролепетал заместитель.

– Машка пропала, Маша! Товарищ капитан 3 ранга, та самая блондинка здоровенная, что вам на радостях при знакомстве чуть руку не раздавила. Вы, я видел, даже поморщились от боли.

– Куда пропала-то?

– Да боцман ее в свою каптерку на баке, наверное, затащил. Ну, а если он кого в шкиперскую затащит, то сами понимаете, что может случиться.

Замполит побледнел и рысью кинулся на бак, где находилась каптерка. Мы бросились за ним. Кладовка была задраена наглухо. Зам накинулся на Празукина:

– Ты что мне макароны на уши вешаешь! Машка пропала! А? Так! Капитан Празукин, от имени командира объявляю вам строгий выговор с занесением в учетную карточку за безобразное отношение к поставленной задаче – сохранении спокойствия и порядка на корабле во время пребывания на нем представителей трудового коллектива фабрики из города Ростова. Вам понятно?

И ускакал прочь. Празукин почесал лысину.

– Ну вот и пошутил. Теперь он мне долго это помнить будет. Я чуть не лопнул от распирающего меня смеха. Все обошлось. Обед с флотским борщом и макаронами по-флотски всем понравился. К вечеру дамы, «разгоряченные» вниманием сотни «настоящих» мужчин, да еще в морской форме, с большой неохотой, разобрав свои вещички, собрались для общего фотографирования и прощания с экипажем. Все были в приподнятом настроении. У меня было такое впечатление, что кое-кто уже завязал довольно близкие отношения и готов был продлить их в дальнейшем.

Записывались адреса. В общем, мероприятие удалось к всеобщей обоюдной радости. Замполит сиял и даже Празукину сказал что-то лестное насчет обеда.

Ах, корма, наша корма!

Лекарствами корабль снабжался достаточно хорошо. В избытке была аскорбиновая кислота, рыбий жир, которые я буквально навязывал матросам. На полках стояли большие банки с таблетками пирамидона, аспирина и даже люминала. Никто в те времена не прятал его под ключ, да и никто на него не покушался. В холодильнике были флаконы с пенициллином, банки с мазями и т.д. Но, главное, в шкафу под замком, который можно было открыть любым гвоздем, стояли бутылки со спиртом. Спирт! Это слово для русского уха, что для мусульманина «халва». Главное, имеешь спирт – многое можно сделать. Об этом расскажу подробней.

Итак, 23 февраля 1957 года, день Советской Армии и Военно-Морского Флота. Стоим на «Угольной». Это значит – левым бортом к входу в Севастопольскую бухту. Рядом с нами стоит какой-то старый эсминец и плавучий док. Командир болен у него температура 38,5 и озноб.

– Доктор, я домой. Отлежусь до завтра, старпом меня заменит. Дайте мне что-нибудь от простуды.

Я немедленно выполнил просьбу командира, дав ему обычные рекомендации и лекарство. Старпомом к этому времени стал мой друг помощник командира Борис Афанасьев. Слон переведен на Север, командиром спасательного судна. На корабле все спокойно, праздничный обед и т.д. К вечеру обстановка внезапно резко изменилась: с моря прямо в левый борт подул сильный ветер, порывы которого нарастали с каждой минутой. Все загудело и засвистело. На душе, помню, стало как-то не уютно. Тревожное чувство охватило многих. Старпом приказал боцманам проверить кранцы, швартовы.

Вечерело. Штормовой ветер крепчал. Корабль, стоящий у стенки, стало качать и валить на соседей. Настроение ухудшал полный магазин учебных мин на юте и шкафутах, которые мы получили, чтобы сразу после праздников выполнить задачу по их постановке. Они были закреплены к палубе металлическими цепями. Как объяснил мне минер:

– Не дрейфь – взрывателей у них нет.

– А сдетонируют? – засомневался я.

К 22 часам ветер набрал ураганную силу и несколько изменил направление. Корабль кормой стало бить о пирс. Сыграли аварийную тревогу, выбрали внатяг якорь-цепи обоих якорей – ничего не помогало. Корабль валило на стенку. Его стало не только раскачивать, но и бить о соседние корабли так, что кранцы трещали. Положение становилось угрожающим. Принятые старпомом обычные меры в такой ситуации были мало эффективными. Я был на юте и с ужасом видел, как нашу корму буквально разбивает о пирс. Для амортизации стали бросать матрасы, но очередной подъем корабля над пирсом с последующим резким спуском разносил эти матрасы в клочья. Срочно затребовали буксир, чтобы оттянуть корабль от стенки. Самым лучшим выходом из создавшегося положения было бы завести машины и оторваться от берега своим ходом, но старпом не имел допуска к самостоятельному управлению (только готовился, чтобы его получить) и не решался сделать это. Подошел буксир, на баке завели буксирные тросы и пытались оттащить корабль от стенки. Ничего не помогало, силой ветра его прижало наглухо к пирсу, а толстущие стальные буксирные тросы стали лопаться, как нитки. Все это сопровождалось снопами искр, как при сварке. Я был в отчаянии, ибо очень боялся, что кому-нибудь эти лопающиеся тросы оторвут ноги. Такие прецеденты уже бывали на флоте. Капитан буксира через мегафон, перекрывая шум ветра, беспрестанно матерился и давал указания нашим боцманам. Все было тщетно.

Через дежурного по бригаде позвонили командиру о ситуации. Догадались ввести машины и через какое-то время, когда корма была уже основательно смята, прибежал больной командир. Он срочно поднялся на мостик, где в панике бегал старпом, отдавая по телефону и мегафону какие-то приказания швартовым командам. Я поспешил на мостик, где ногой чуть не оборвал провод телефонной связи «мостик-корма». Заметив это, командир впервые за нашу совместную службу обматерил меня. Выбрали якоря и средним ходом командир резко оторвал корабль от стенки, заодно сорвав со швартов два соседних корабля. На середине бухты отдали якорь и развернулись носом к ветру. Сразу стало легче. Командир буквально сполз с мостика в свою каюту. Дело было сделано. Утром подсчитали убытки. Корма почти до химкладовой была смята, бестолку лишились тридцати матрасов, оборваны кормовые и носовые швартовы, изуродованы все кранцы, издерганы нервы у всей команды, принимавшей участие в борьбе со стихией. Утром пошел посмотреть командира. Ему стало несколько лучше, но температура тела еще была повышенной, а главное, беспокоила резкая слабость.

– Ничего, доктор, не то переживали и это переживем. Но вони будет, хоть противогаз надевай. В этом я уверен. Уже сообщили, что к нам высокая комиссия прибудет, нашу корму изучат и «пряники» раздадут, – заключил он.

И вправду, часам к одиннадцати показался катер под флагом командующего эскадрой вице-адмирала Сысоева, которого мы уже хорошо знали. Вместе с ним на борт поднялись несколько офицеров штаба эскадры, чтобы оценить состояние корабля и изучить причины вчерашнего ЧП. После доклада командира, прямо на верхней палубе, адмирал на повышенных тонах спросил командира:

– Мищенко, кто вам разрешил сходить на берег?

– Товарищ адмирал, я болен. Доктор посчитал, что мне надо отлежаться, и я решил ночь дома провести, ведь ничего угрожающего не было.

– Во-первых, кто вас освобождал от службы? И, во-вторых, почему вы проигнорировали сообщение о штормовом предупреждении?

Я решил защищать своего командира и, подскочив к адмиралу и представившись, подтвердил, что командир болен. Адмирал покраснел, скулы его заходили и он, обращаясь к офицерам штаба, громко сказал:

– Вы видите, что делается, защитники появились! Уберите этого старлея с глаз долой. Он и устав не знает. Не он освобождает от службы, а прямой начальник. Мищенко ни у кого из прямых начальников не отпрашивался. Мнение доктора это только его мнение.

Кровь ударила мне в голову, и я, обычно строго соблюдающий субординацию и дисциплину, кинулся в бой.

– Товарищ адмирал! У командира была высокая температура, головная боль, и он мог просто забыть обратиться к командиру бригады.

– Уйдите, я вам сказал. Уберите его или я его сейчас арестую. Брысь отсюда! – разъярился Сысоев.

Командир стал оттирать меня и тихо сказал:

– Доктор, я сам. Я отошел, весь сломленный грубостью и несправедливостью высокого начальства.

Кончилось все хуже некуда. Нас собрали в кают-компании, где было сказано: «Экипаж виноват в том, что случилось, командир без разрешения прямых начальников отсутствовал на корабле, старпом не справился с ситуаций, офицеры швартовых команд действовали шаблонно, без выдумки и инициативы».

– В общем, Мищенко, – обратился адмирал к командиру, – ставлю вас к минной стенке, даю вам пять дней сроку и делайте что угодно, как угодно, но чтобы корма была восстановлена, и корабль через неделю должен выйти в море. Все! А не выполните – не просто накажем, а можем и уголовное дело завести.

С этим комиссия покинула корабль. Командир вновь собрал в каюткомпании командиров БЧ, меня и интенданта.

– Ну, что будем делать, товарищи офицеры? Прошу предложения.

– Товарищ командир! У меня идея, – обратился механик. – Знакомый тут засветился. Он командует бригадой рабочих доводчиков из Николаевского кораблестроительного завода. Бывший капитан I ранга, инженер Сучилин. Лихой мужик. Надо с ним поговорить.

На этом временно вопрос закрыли. Перешли на минную стенку и стали на свое место. Тут же отрядили катер с механиком на корабль, где устраняла недоделки бригада Сучилина. Через несколько часов командир вновь собрал нас в кают-компанию.

– Так вот, товарищи! Операция сугубо секретная, у нас выхода нет, кроме как соглашаться на условие ремонтников. А условия таковы: кроме формального заказа на срочный ремонт – ведро спирта. Поняли – ведро!! Поэтому прошу всех, тряхнув стеклянной мошной, завтра обеспечить из собственных запасов пару пятилитровых канистр. Никаких возражений не принимаю, чтоб завтра с утра они стояли в моей каюте. Кстати, и вы, доктор, свой ректификат потревожьте. Зеленкой обойдемся.

Все разошлись с тяжелым чувством расставания со своими спиртными богатствами. Уже к вечеру к корме подошел рабочий катер, на котором было все необходимое для резки и сварки металла, стальные листы и т.д. Над кормой повесили дополнительное освещение, и работа закипела. Работали и днем и ночью, сменяя друг друга для короткого отдыха. Кончилось все хэппи-эндом. К нашему огромному удивлению развороченные стальные листы заменили, что можно – отрихтовали, а государственный герб на корме блестел новой краской. Все было сделано и покрашено просто идеально, никаких следов бывшей катастрофы.

– Вот это да! – восхищались все.

Основных «спиртовых доноров», то есть механика, связиста, начальника РТС, интенданта и меня, командир пригласил в свою каюту. Там же находился и бригадир рабочих, бывший капитан I ранга инженер Сучилин. После благодарственной речи, обращенной к Сучилину, в его лице ко всем работягам-спасителям, командир налил по рюмке коньяка всем и поднял тост за блестяще проведенный ремонт нашей злосчастной кормы. Выпив и крякнув от удовольствия, разомлевший от благодарственной речи, Сучилин сказал:

– Товарищи офицеры! Мы же русские люди, а эти люди в определенное время и в чрезвычайных условиях да за определенное вознаграждение и не то могут сделать. Вот вы, если бы нам еще ведро жидкости выделили, мы бы вам полэсминца заново сделали в самые сжатые сроки.

Вот с тех пор я поверил в волшебную силу спирта и необыкновенные возможности русского человека, когда он видел и ощущал запах этой волшебной жидкости.