Текст книги "1917. Гибель великой империи. Трагедия страны и народа"

Палеолог Морис, посол Франции в России:

«Этот первый кабинет нового режима удалось образовать лишь после бесконечных споров и торгов с Советом. В самом деле, социалисты поняли, что русский пролетариат еще слишком не организован и невежествен, чтобы взять на себя ответственность официальной власти, но они пожелали оставить за собой тайное могущество. Поэтому они потребовали назначения Керенского министром юстиции, чтобы держать под надзором Временное правительство».

Глобачев Константин Иванович, генерал, начальник Петроградского охранного отделения:

«Керенский по профессии был адвокатом, но самым заурядным, ничем не выделившимся из среды русской адвокатуры, можно сказать, был даже плохеньким <…> По политическим убеждениям он принадлежал к партии социалистов-революционеров и как таковой пользовался в партии известным весом благодаря его агитаторским талантам, способности выступать на митингах в качестве хорошего оратора, резкости суждений и вообще силе воздействия на малосознательные умы <…>

Материальных средств личных у Керенского не было никаких, и он со своей семьей, состоящей из жены и двух детей, жил в Петрограде на Песках, по Одесской улице, исключительно на содержание, получаемое от казны по званию члена Государственной Думы, то есть на 300 руб. в месяц, что позволяло ему существовать более чем скромно. Все его выступления в Государственной Думе, весьма резкие по форме и пустые по существу, не носили делового характера, что и не требовалось <…> Работа Керенского развивалась главным образом за кулисами».

П Р И К А 3

Временного комитета Государственной Думы

2 марта 1917 года

Тяжелое переходное время кончилось. Временное правительство образовано. Народ совершил свой гражданский подвиг и перед лицом грозящей Родине опасности свергнул старую власть. Новая власть, сознавая свой ответственный долг, примет все меры к обеспечению порядка, основанного на свободе, и к спасению страны от разрухи внешней и внутренней. Неизбежное замешательство, к счастью, весьма кратковременное, приходит к концу.

Граждане страны, и в первую очередь граждане взволнованной событиями столицы, должны вернуться к спокойной трудовой жизни. К нормальной жизни должны вернуться и войска. Бдительная охрана ими нового порядка возможна и особенно ценна, когда войска будут готовы по первому зову правительства явиться, куда надобность укажет.

Бывший комендант петроградского гарнизона генерал Хабалов смещен и арестован. Временный комитет Государственной Думы назначает главнокомандующим войсками Петрограда и его окрестностей командира 25-го корпуса генерал-лейтенанта Корнилова, несравненная доблесть и геройство которого на полях сражений известны всей армии и России. Сделано распоряжение о вызове генерала Корнилова из действующей армии. До его приезда в Пeтроград временное исполнение обязанностей главнокомандующего возложено на командира 19-й запасной бригады генерал-майора Аносова.

4 марта назначить парад войскам петроградского гарнизона, который примет Временное правительство.

Председатель Временного комитета, председатель Госдумы

М. Родзянко

Ленин Владимир Ильич, главный организатор и руководитель Октябрьской революции:

«В новом русском правительстве, “Временном правительстве”, важнейшие места, председательство, министерство внутренних дел и военное, достались Львову и Гучкову, октябристам, которые всеми своими силами помогали Николаю Кровавому и Столыпину-Вешателю душить революцию 1905 года, расстреливать и вешать рабочих и крестьян, боровшихся за землю и волю. Менее важные министерства достались кадетам: иностранных дел – Милюкову, народного просвещения – Мануйлову, земледелия – Шингареву. А одно совсем неважное местечко, министерство юстиции, дали трудовику Керенскому, краснобаю, который нужен капиталистам, чтобы успокаивать народ пустыми обещаниями, одурачивать его звонкими фразами, “примирять” его с помещичьим и капиталистическим правительством, желающим продолжать разбойничью войну в союзе с капиталистами Англии и Франции <…>

Разумеется, рабочие не могли доверять такому правительству. Рабочие свергали царскую монархию, борясь за мир, за хлеб и за свободу. Рабочие сразу почувствовали, почему Гучкову, Милюкову и Ко удалось отнять победу у рабочего народа? <…>

Что делает правительство помещиков и капиталистов, правительство Львова – Гучкова – Милюкова?

Это правительство раздает самые пышные обещания направо и налево. Оно сулит русскому народу самую полную свободу. Оно обещает созвать всенародное Учредительное собрание, которое установило бы форму правления в России. Керенский и кадетские вожди объявляют себя сторонниками демократической республики. По части театральной революционности Гучковы – Милюковы недосягаемы. Реклама работает вовсю. А каковы дела их?

Обещая свободы, новое правительство на деле повело переговоры с царской семьей, с династией, о восстановлении монархии. Оно предложило Михаилу Романову стать регентом, т. е. временным царем. Монархия была бы уже восстановлена в России, если бы Гучковым и Милюковым не помешали рабочие <…>

Чего же стоят посулы свободы, если народ не может узнать правды о том, из-за каких договоров помещика-царя капиталисты хотят проливать еще и еще кровь солдат?

Чего стоят обещания всяких вольностей и даже демократической республики для народа, которому грозит голод и которого хотят с завязанными глазами вести на бойню ради того, чтобы капиталисты русские, английские и французские ограбили капиталистов немецких?

А в то же время правительство Гучковых и Милюковых прямым насилием подавляет всякие попытки русских рабочих столковаться с своими братьями, рабочими других стран <…>

Ни о земле для крестьян, ни о повышении платы для рабочих новое правительство в своих программах не сказало ни слова. Никакого срока для созыва Учредительного собрания до сих пор не установлено. Никаких выборов в Петербургскую городскую думу не назначено. Народную милицию ставят под начало земств и городских самоуправлений, выбранных по столыпинскому закону только капиталистами и богатейшими помещиками. Губернаторов назначают из помещиков – вот вам и “свобода”!»

Гучков Александр Иванович, политический деятель:

«Для меня было ясно, что со старой властью мы расстались и сделали именно то, что должна была сделать Россия. Но для меня были не безразличны те формы, в которых происходил разрыв, и те формы, в которые облекалась новая власть. Я имел в виду этот переход от старого строя к новому произвести с возможным смягчением, мне хотелось поменьше жертв, поменьше кровавых счетов, во избежание смут и обострений на всю нашу последующую жизнь. К вопросу об отречении государя я стал близок не только в дни переворота, а задолго до этого. Когда я и некоторые мои друзья в предшествовавшие перевороту месяцы искали выхода из положения, мы полагали, что в каких-нибудь нормальных условиях, в смене состава правительства и обновлении его общественными деятелями, обладающими доверием страны, в этих условиях выхода найти нельзя, что надо идти решительно и круто, идти в сторону смены носителя верховной власти. На государе и государыне и тех, кто неразрывно был связан с ними, на этих головах накопилось так много вины перед Россией, свойства их характеров не давали никакой надежды на возможность ввести их в здоровую политическую комбинацию; из всего этого для меня стало ясно, что государь должен покинуть престол. В этом направлении кое-что делалось до переворота, при помощи других сил и не тем путем, каким в конце концов пошли события, но эти попытки успеха не имели или, вернее, они настолько затянулись, что не привели ни к каким реальным результатам. Во всяком случае, самая мысль об отречении была мне настолько близка и родственна, что с первого момента, когда только что выяснилось это шатание и потом развал власти, я и мои друзья сочли этот выход именно тем, чего следовало искать. Другое соображение, которое заставило меня на этом остановиться, состояло в том, что при учете сил, имевшихся на фронте и в стране, в случае, если бы не состоялось добровольного отречения, можно было опасаться гражданской войны или, по крайней мере, некоторых ее вспышек, новых жертв и затем всего того, что гражданская война несет за собой в последующей истории народов, – тех взаимных счетов, которые не скоро прекращаются. Гражданская война сама по себе – страшная вещь, а при условиях внешней войны, когда тем несомненным параличом, которым будет охвачен государственный организм, и главным образом организм армии, этим параличом пользуются наши противники для нанесения нам удара, при таких условиях гражданская война еще более опасна. Все эти соображения с самого первого момента, с 27-го, 28-го февраля, привели меня к убеждению, что нужно во что бы то ни стало добиться отречения государя, и тогда же, в думском комитете, я поднял этот вопрос и настаивал на том, чтобы председатель думы Родзянко взял на себя эту задачу».

Розанов Василий Васильевич (1856–1919) – религиозный философ, литературный критик и публицист. Критически отнесся к революции в России. В своих набросках «Апокалипсис нашего времени» (1917) характеризует ее как трагическое завершение российской истории.

Розанов Василий Васильевич, религиозный философ:

«Революция совершилась, потому что и до революции был какой-то мираж, призрак якобы “властительств” без всякого властительства на деле. Всю ночь сегодня думал о русской истории. И везде – слабость, слабость, слабость…»

Начало революции положила демонстрация рабочих Петрограда 23 февраля 1917 года, которая через два дня переросла во всеобщую политическую стачку. 26 февраля войска применили оружие против демонстрантов на Невском проспекте, и прошли массовые аресты. 27 февраля начался массовый переход солдат на сторону демонстрантов, произошел захват ими Арсенала и Петропавловской крепости. По сути, началось вооруженное восстание, и самодержавие уже не контролировало ситуацию в столице (Николай II в это время находился в Ставке русской армии). В течение дня восставшие захватили вокзалы, мосты и здание Окружного суда. Начались аресты царских министров и образование новых органов власти: Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов (его большинство составили эсеры и меньшевики) и Временного правительства во главе с князем Г.Е. Львовым. При этом Государственная Дума была распущена указом Николая II на два месяца.

Глава четвертая
Для спасения России сейчас один выход: отречение

1 (14) марта вечером после ужина Николай II принял генерала Н.В. Рузского. Тот доложил императору об общеполитической ситуации и посоветовал немедленно принять решение – учредить правительство, ответственное перед Государственной Думой.

Николай II возражал, указывая, что он не согласен с положением конституционного монарха, поскольку подобный монарх царствует, но не управляет. Он же, принимая на себя высшую власть в качестве самодержца, принял одновременно и ответственность перед Богом за управление государственными делами. Император сказал, что, соглашаясь уступить свои права другим, он лишит себя власти управлять событиями, не избавляясь при этом от ответственности за них. Иными словами, передача власти правительству, которое было бы ответственно перед Госдумой, никоим образом не избавит его от ответственности за действия этого правительства.

Переговоры затянулись до поздней ночи и несколько раз прерывались.

Троцкий Лев Давидович, один из организаторов Октябрьской революции:

«Вице-адмирал Курош доносит, что принять меры к усмирению восстания в Кронштадте не находит возможным, так как не может ручаться ни за одну часть. Адмирал Непенин телеграфирует, что Балтийский флот признал Временный Комитет Государственной Думы. Московский главнокомандующий Мрозовский сообщает: “Большинство войск с артиллерией передалось революционерам, во власти которых поэтому находится весь город, градоначальник с помощником выбыли из градоначальства”. Выбыли – означало: бежали.

Царю все это было сообщено вечером 1 марта. До глубокой ночи шли разговоры и уговоры пойти на ответственное министерство. Царь, наконец, дал согласие к 2 часам ночи, и его окружение вздохнуло с облегчением.

Позднее Николай II в общении с близкими жаловался на грубость и давление со стороны генерала Рузского, благодаря которым тот принудил его изменить своим нравственным и религиозным убеждениям и согласиться на уступки, которых он не собирался делать».

Спиридович Александр Иванович, генерал:

«В тот вечер государь был побежден. Рузский сломил измученного, издерганного морально государя, не находившего в те дни около себя серьезной поддержки. Государь сдал морально. Он уступил силе, напористости, грубости, дошедшей [в] один момент до топания ногами и до стучания рукою по столу. Об этой грубости государь говорил с горечью позже своей августейшей матушке и не мог забыть ее даже в Тобольске».

В конечном итоге, поручив генералу Н.В. Рузскому проинформировать от его имени М.В. Родзянко о том, что он согласен на учреждение ответственного правительства, император Николай II удалился в спальный вагон.

Со своей стороны, Н.В. Рузский заверил М.В. Родзянко, что император приказал генералу Н.И. Иванову повернуть обратно войска, двигавшиеся на Петроград.

Ночью за подписью Николая II генералу Н.И. Иванову была отправлена телеграмма:

«Прошу до моего приезда и доклада мне никаких мер не предпринимать».

А 2 (15) марта император принял решение об отречении, посчитав это более достойным решением, чем согласие на положение конституционного монарха. При этом очевидно, что решение это было принято под давлением генералитета – в первую очередь начальника штаба Ставки генерала М.В. Алексеева и командующих фронтами, единогласно ответивших согласием на телеграммы Алексеева о необходимости отречения.

Между двумя и тремя часами пополудни Н.В. Рузский вошел к императору в сопровождении генералов Ю.Н. Данилова и С.С. Саввича. При себе он имел тексты телеграмм главнокомандующих, полученные из Ставки. Николай II попросил пришедших генералов также высказать свое мнение, и они также высказались за отречение.

Троцкий Лев Давидович, один из организаторов Октябрьской революции:

«Генерал Алексеев произвел в ночные часы своего рода плебисцит среди главнокомандующих фронтами. Хорошо, что современные революции совершаются при участии телеграфа, так что самые первые побуждения и отклики власть имущих закрепляются для истории на бумажной ленте. Переговоры царских фельдмаршалов в ночь с 1 на 2 марта представляют собою несравненный человеческий документ. Отрекаться царю или не отрекаться? Главнокомандующий Западного фронта генерал Эверт соглашался дать свое заключение лишь после того, как выскажутся генералы Рузский и Брусилов. Главнокомандующий Румынского фронта генерал Сахаров требовал, чтобы ему были сообщены предварительно заключения всех остальных главнокомандующих. После долгих проволочек этот доблестный воин заявил, что его горячая любовь к монарху не позволяет его душе мириться с принятием “гнусного предложения”; тем не менее, “рыдая”, он рекомендовал царю отречься, дабы избежать “еще гнуснейших притязаний”. Генерал-адъютант Эверт вразумительно объяснял необходимость капитуляции: “Принимаю все меры к тому, чтобы сведения о настоящем положении дел в столицах не проникали в армию, дабы оберечь ее от несомненных волнений. Средств прекратить революцию в столицах нет никаких”. Великий князь Николай Николаевич с кавказского фронта коленопреклонно молил царя принять “сверхмеру” и отречься от престола; такое же моление шло от генералов Алексеева, Брусилова и адмирала Непенина. От себя Рузский на словах ходатайствовал о том же. Генералы почтительно приставили семь револьверных дул к вискам обожаемого монарха».

Саввич Сергей Сергеевич (1863–1939) – военачальник, генерал от инфантерии, присутствовал при отречении императора Николая II. В 1917 году был уволен от службы по прошению с мундиром и пенсией. В Гражданскую войну участвовал в Белом движении. После 1920 года эмигрировал в Бельгию.

Саввич Сергей Сергеевич, генерал:

«За обедом у себя Рузский сказал двум генералам: “Я вижу, что государь мне не верит. Сейчас после обеда поедем к нему втроем, пускай он помимо меня еще выслушает вас”.

Приехали на вокзал около двух с половиной часов дня 1 марта, и все трое немедленно были приняты государем в салон-вагоне столовой императорского поезда. Кроме государя и их, никого не было, и все двери были закрыты плотно.

Государь сначала стоял, потом сел и предложил всем сесть, а оба генерала все время стояли навытяжку. Государь курил и предложил курить остальным. Рузский курил, а генералы не курили, несмотря на повторное предложение государя.

Рузский предложил сначала для прочтения государю полученные телеграммы, а затем обрисовал обстановку, сказав, что для спасения России, династии сейчас выход один: отречение его от престола в пользу наследника. Государь ответил: “Но я не знаю, хочет ли этого вся Россия”. Рузский доложил: “Ваше Величество, заниматься сейчас анкетой обстановка не представляет возможности, но события несутся с такой быстротой и так ухудшают положение, что всякое промедление грозит непоправимыми бедствиями. Я вас прошу выслушать мнение моих помощников, они оба в высшей степени самостоятельные и притом прямые люди”. Это последнее предложение с некоторыми вариациями Рузский повторил один или два раза. Государь повернулся к генералам и, смотря на них, заявил: “Хорошо, но только я прошу откровенного мнения”. Все очень сильно волновались. Государь и Рузский очень много курили. Несмотря на сильное волнение, государь отлично владел собою. Первый говорил генерал Ю.Н. Данилов о том, что государь не может сомневаться в его верноподданнических чувствах (государь его знал хорошо), но выше всего долг перед родиной и желание спасти отечество от позора, приняв унизительные предложения от желающего нас покорить ужасного врага, и сохранить династию; он не видит другого выхода из создавшегося тяжкого положения, кроме принятия предложения Государственной Думы.

Государь, обратясь к генералу Саввичу, спросил: “А вы такого же мнения?”

Генерал этот страшно волновался. Приступ рыданий сдавливал его горло. Он ответил:

“Ваше императорское величество, вы меня не знаете, но вы слышали обо мне отзывы от человека, которому вы верили”.

Государь: “Кто это?”

Генерал: “Я говорю о генерале Дедюлине”.

Государь: “О, да”.

Генерал чувствовал, что он не в силах больше говорить, так как сейчас разрыдается, поэтому он поспешил кончить: “Я человек прямой и поэтому я вполне присоединяюсь к тому, что сказал генерал Данилов”.

Наступило общее молчание, длившееся одну-две минуты.

Государь сказал: “Я решился. Я отказываюсь от престола”, – и перекрестился. Перекрестились генералы.

Обратясь к Рузскому, государь сказал: “Благодарю вас за доблестную и верную службу”, – и поцеловал его. Затем государь ушел к себе в вагон. Вошел дворцовый комендант, свиты генерал-майор Воейков, которого присутствовавшие считали одним из главных виновников переживаемой катастрофы.

На вопросы Воейкова генералы отвечали неохотно и недружелюбно. Рузский очень небрежно напомнил Воейкову, как в Петрограде его “Куваку” употребляли в качестве шумих против конной полиции.

Затем вошел министр граф Фредерикс. Воейков сейчас же вышел. Фредерикс был страшно расстроен. Он заявил, что государь ему передал свой разговор с присутствующими и спросил его мнения, но раньше, чем ответить на такой ужасный вопрос, он, Фредерикс, хочет выслушать присутствующих.

Фредериксу повторили то, что было сказано государю. Старик был страшно подавлен и сказал: “Никогда не ожидал, что доживу до такого ужасного конца. Вот что бывает, когда переживешь самого себя”.

Здесь же был обсужден вопрос о назначении великого князя Николая Николаевича верховным главнокомандующим. Это мнение было единогласное. На вопрос Фредерикса, как оформить детали, связанные с актом отречения, ему ответили, что присутствующие в этом не компетентны, что лучше всего государю ехать в Царское Село и там все оформить со сведущими лицами. Фредерикс с этим согласился».

Троцкий Лев Давидович, один из организаторов Октябрьской революции:

«Выслушав столь внушительно обставленный доклад, царь решил отречься от престола, которым он уже не владел. Заготовлена была приличная случаю телеграмма Родзянко: “Нет той жертвы, которой я не принес бы во имя действительного блага и для спасения родной матушки России. Посему я готов отречься от престола в пользу моего сына, чтобы он оставался при мне до совершеннолетия, при регентстве брата моего Великого Князя Михаила Александровича. Николай”. Телеграмма, однако, и на этот раз не была отправлена, так как пришло сообщение о выезде из столицы в Псков депутатов Гучкова и Шульгина. Это давало новый повод отсрочить решение. Царь приказал вернуть ему телеграмму. Он явно опасался продешевить и все еще ждал утешительных вестей, вернее сказать, надеялся на чудо».

Саввич Сергей Сергеевич, генерал:

«В это время была получена телеграмма, что из Петрограда в Псков к государю выехали член Государственного Совета А.И. Гучков и член Государственной Думы В.В. Шульгин.

Вошел государь и вынес собственноручно написанную им телеграмму к Родзянко о том, что нет той жертвы, которую он не принес бы на благо родной матушки России, что для ее блага он отказывается от престола в пользу своего сына с тем, чтобы он до совершеннолетия оставался при нем. Государю было доложено Фредериксом о назначении верховным главнокомандующим великого князя Николая Николаевича, на что государь охотно согласился. Затем государь снова ушел писать телеграмму в ставку, Алексееву, о назначении верховного главнокомандующего и о своем отречении. По уходе государя было обращено внимание Фредерикса на то, что в телеграмме на имя Родзянко государь ничего не упомянул о великом князе Михаиле Александровиче. Рузский написал на клочке бумаги, как необходимо дополнить телеграмму, и передал это Фредериксу, который понес государю. Государь, вынося дополненную телеграмму Родзянко и телеграмму Алексееву, заявил, что он дождется в Пскове Гучкова и Шульгина. Затем он распрощался с присутствующими, поблагодарив генералов за откровенный ответ. Это было в 3 ч. 45 минут дня.

Ввиду ожидавшегося прибытия Гучкова и Шульгина, Рузский решил не отправлять телеграмм государя до их приезда.

Через 20 минут государь потребовал эти телеграммы к себе. Рузский лично понес их и уговорил государя оставить их у него (Рузского), дав слово не отправлять их до выяснения цели прибытия Гучкова и Шульгина».

Итак, примерно в 15:00 Николай II принял решение об отречении в пользу своего сына при регентстве великого князя Михаила Александровича.

А в 21:45 в Псков прибыли представители Государственной Думы А.И. Гучков и В.В. Шульгин. При этом последний сообщил о противостоянии Государственной Думы и Петросовета, сказав, что в Петрограде «творится что-то невообразимое», и их с Гучковым, скорее всего, арестуют, когда они вернутся.

Лукомский Александр Сергеевич (1868–1939) – генерал-лейтенант, видный деятель Белого движения, один из организаторов Добровольческой армии. В сентябре был арестован, 19 ноября (2 декабря) бежал из-под ареста, а в 1920 году уехал за границу. Умер в Париже.

Лукомский Александр Сергеевич, генерал:

«Утром 1 (14) марта от председателя Государственной Думы получена была телеграмма, что в Пскове, куда выехал со станции “Дно” государь император, отправляется депутация от имени комитета Государственной Думы в составе А.И. Гучкова и В.В. Шульгина, что им поручено осветить государю всю обстановку и высказать, что единственным решением для прекращения революции и возможности продолжать войну является отречение государя от престола, передача его наследнику цесаревичу и назначение регентом великого князя Михаила Александровича».

Гучков Александр Иванович, политический деятель:

«Полномочия были мне даны, причем вы знаете, как обрисовалась дальнейшая комбинация: государь отречется в пользу своего сына Алексея с регентом одного из великих князей, скорее всего, Михаила Александровича. Эта комбинация считалась людьми совещания благоприятной для России, как способ укрепления народного представительства в том смысле, что при малолетнем государе и при регенте, который, конечно бы, не пользовался, если не юридически, то морально всей властностью и авторитетом настоящего держателя верховной власти, народное представительство могло окрепнуть, и, как это было в Англии в конце XVIII ст[олетия], так глубоко пустило бы свои корни, что дальнейшие бури были бы для него не опасны. Я знал, что со стороны некоторых кругов, стоящих на более крайнем фланге, чем думский комитет, вопрос о добровольном отречении, вопрос о тех новых формах, в которые вылилась бы верховная власть в будущем, и вопрос о попытках воздействия на верховную власть встретят отрицательное отношение. Тем не менее я и Шульгин, о котором я просил думский комитет, прося командировать его вместе со мной, чтобы он был свидетелем всех последующих событий, – мы выехали в Псков. В это время были получены сведения, что какие-то эшелоны двигаются к Петрограду. Это могло быть связано с именем генерала Иванова, но меня это не особенно смущало, потому что я знал состояние и настроение армии и был убежден, что какие-нибудь карательные экспедиции могли, конечно, привести к некоторому кровопролитию, но к восстановлению старой власти они уже не могли привести. В первые дни переворота я был глубоко убежден в том, что старой власти ничего другого не остается, как капитулировать, и что всякие попытки борьбы повели бы только к тяжелым жертвам. Я телеграфировал в Псков генералу Рузскому о том, что еду; но, чтобы на телеграфе не знали цели моей поездки, я пояснил, что еду для переговоров по важному делу, не упоминая, с кем эти переговоры должны были вестись. Затем послал по дороге телеграмму генералу Иванову, так как желал встретить его по пути и уговорить не принимать никаких попыток к приводу войск в Петроград. Генерала Иванова мне не удалось тогда увидеть, хотя дорогой пришлось несколько раз обмениваться телеграммами; он хотел где-то меня перехватить, но не успел».

Кантакузина Юлия Федоровна, княгиня:

«Поздно вечером прибыла ожидаемая депутация из Петрограда. Она состояла из Гучкова, ставшего впоследствии военным министром, и Шульгина <…> Генерал Рузский сопровождал их и оставался в императорском салоне-вагоне в течение всего исторического разговора. Это был первый случай в жизни Николая II, когда он принимал кого-то, не одетого в полную форму (военную или гражданскую). Эти люди пришли в том, в чем приехали, а возможно, не переодевались с понедельника и были в той одежде, в которой ушли в понедельник утром в Таврический дворец».

Гучков Александр Иванович, политический деятель:

«Вечером 2-го марта мы приехали в Псков. На вокзале меня встретил какой-то полковник и попросил в вагон государя. Я хотел сначала повидать генерала Рузского – для того, чтобы немножко ознакомиться с настроением, которое господствовало в Пскове, узнать, какого рода аргументацию следовало успешнее применить, но полковник очень настойчиво передал желание государя, чтобы я непосредственно прошел к нему. Мы с Шульгиным направились в царский поезд.

Там я застал гр[афа] Фредерикса, затем был состоящий при государе ген[ерал] Нарышкин, через некоторое время пришел ген[ерал] Рузский, которого вызвали из его поезда, а через несколько минут вошел и государь. Государь сел за маленький столик и сделал жест, чтобы я садился рядом. Остальные уселись вдоль стен. Ген[ерал] Нарышкин вынул записную книжку и стал записывать. Так что, по-видимому, там имеется точный протокол. Я к государю обратился с такими словами: я сказал, что приехал от имени Временного думского комитета, чтобы осветить ему положение дел и дать ему те советы, которые мы находим нужным для того, чтобы вывести страну из тяжелого положения. Я сказал, что Петроград уже совершенно в руках этого движения, что всякая борьба с этим движением безнадежна и поведет только к тяжелым жертвам, что всякие попытки со стороны фронта насильственным путем подавить это движение ни к чему не приведут, что, по моему глубокому убеждению, ни одна воинская часть не возьмет на себя выполнение этой задачи, что как бы ни казалась та или другая воинская часть лояльна в руках своего начальника, как только она соприкоснется с Петроградским гарнизоном и подышит тем общим воздухом, которым дышит Петроград, эта часть перейдет неминуемо на сторону движения, и “поэтому, – прибавил я, – всякая борьба для вас бесполезна” <…>

Я сказал государю: “Видите, вы ни на что рассчитывать не можете. Остается вам только одно – исполнить тот совет, который мы вам даем, а совет заключается в том, что вы должны отречься от престола. Большинство тех лиц, которые уполномочили меня на приезд к вам, стоят за укрепление у нас конституционной монархии, и мы советуем вам отречься в пользу вашего сына с назначением в качестве регента кого-нибудь из великих князей, например, Михаила Александровича”. На это государь сказал, что он сам в эти дни по этому вопросу думал (выслушал он очень спокойно), что он сам приходит к решению об отречении, но одно время думал отречься в пользу сына, а теперь решил, что не может расстаться с сыном, и потому решил отречься в пользу великого князя Михаила Александровича».

А.И. Гучков долго говорил с императором, и тот, в конце концов, заявил, что еще днем принял решение отречься в пользу сына, но теперь, сознавая, что не может согласиться на разлуку с ним, он готов отречься и за себя, и за сына.

Троцкий Лев Давидович, один из организаторов Октябрьской революции:

«Чуда не совершилось, и уклоняться больше нельзя было. Царь неожиданно заявил, что не может расстаться с сыном, – какие смутные надежды бродили при этом в его голове? – и подписал манифест об отречении в пользу брата. Одновременно подписаны были указы Сенату о назначении князя Львова председателем Совета министров и Николая Николаевича – верховным главнокомандующим».

Гучков Александр Иванович, политический деятель:

«Государь сказал, что он не может расстаться с сыном и передаст престол своему брату. Тут оставалось только подчиниться, но я прибавил, что в таком случае необходимо сейчас же составить акт об отречении, что должно быть сделано немедленно, что я остаюсь всего час или полтора в Пскове и что мне нужно быть на другой день в Петрограде, но я должен уехать, имея акт отречения в руках. Накануне был набросан проект акта отречения Шульгиным, кажется, он тоже был показан и в комитете (не смею этого точно утверждать), я тоже его просмотрел, внес некоторые поправки и сказал, что, не навязывая ему определенного текста, в качестве материала передаю ему этот акт. Он взял документ и ушел, а мы остались».