Текст книги "Добронега"

Глава восьмая. Старым известным путем

Анхвиса испуганно посмотрела на двух мрачных мужчин, вошедших в хибарку, и даже Светланка не решилась никого обругать. Мужчины сели на пол в углу, сверды положили рядом. Дир взялся за кружку, а Хелье уставился в пространство.

– Может, прямо сейчас отчалим? – спросил Дир.

– Можно, – ответил Хелье безразличным тоном.

– Вот и хорошо, – оживился Дир. – Годрик! Грузимся!

Он залпом выпил и пошел помогать холопу своему.

Сундук переволокли в ладью. Женщины, тихо переговариваясь, вышли из хибарки, сопровождаемые зорким Годриком.

Ладья была больших размеров, чем скандинавские лодки. Половина кнорра. Соснового происхождения мачта показалась равнодушному Хелье слишком тонкой. Женщины сидели рядышком на корме – массивная Анхвиса и маленькая тощая Светланка – трогательно положив руки на колени.

Годрик, увидев, что Дир берется за вторую пару весел, высказался так:

– Недальновидный хозяин мой и кошелька придержатель, не лучше ли было б, ежели бы за вторую пару орудий гребли водяной взялся бы дорогой гость и попутчик?

– Пусть отдохнет, – ответил Дир.

– И все же, драгоценный мой хозяин, позволь мне…

– Дай-ка мне весла, – поддержал холопа Хелье.

Дир посмотрел на Хелье, потом на Годрика, и отдал весла. Не то, чтобы он понял, для чего это нужно. Просто поверил на слово. Раз холоп и друг согласны, значит, что-то в этом есть.

Облизнув палец, Годрик выставил его вверх и, определив направление ветра, прочертил в воздухе линию, диагонально расположенную к направлению течения реки. Дир кивнул и стал расправлять парус. Хелье машинально отметил, что Анхвиса взялась за торчащий у стьйор-борда, у самой кормы, руль.

Сперва было трудно – они шли против течения, да к тому же двигались к середине реки, где течение сильнее, чтобы проследовать мимо Новгорода на солидном расстоянии, дабы не видно было их лиц. Так объяснил Годрик. Дир не очень понял, для чего это нужно, но спорить не стал.

Когда Новгород остался позади, они снова приблизились к берегу, и ладья пошла быстрее и легче.

Усиленная гребля действительно отвлекла Хелье от давешних событий. Бездумно – взмах, гребок, взмах, гребок. Через несколько аржей Дир сменил Годрика на веслах, и Годрик занялся парусом, что-то прилаживая, передвигая, направляя – и ладья пошла еще быстрее. Ветер усилился, в лицо полетели брызги. Ладья вошла в Ильмер, освобожденный ото льда раньше срока благодаря трем необыкновенно теплым неделям подряд.

Озеро встретило путников неприветливо и сварливо. Годрик, весьма толково ориентирующийся в местной географии, в том числе политической, не стал убирать парус, но сделал несколько навигационных жестов. Дир сел к рулю, подвинув Анхвису, и, следя за жестикуляцией Годрика, стал направлять ладью. Наметился солидный крен вправо, обусловленный ветром и волной, и Хелье, втянув весла, переместился, по указанию Годрика, на противоположный борт, для устойчивости. Ладья взлетала на гребни, опасно с них падала, и снова взлетала. Вскоре Светланку начало рвать. За ней последовала очередь Анхвисы. Дир и Хелье сдерживались, а на Годрика качка никак не влияла.

– Может, к берегу ближе подойдем? – крикнул Хелье.

Годрик отрицательно мотнул головой. Ладья шла напрямую через желтую воду Ильмера.

– Пираты. Лучше прямо и быстро, – объяснил Дир и тут же перегнулся через борт, не выпуская, тем не менее, руль.

Прошла, казалось, целая вечность, но в конце концов река Ловать, спокойная и гостеприимная по сравнению с Ильмером, приняла ладью в свое лоно. Через некоторое время Хелье снова взялся за весла.

К вечеру заметно похолодало. На закате Годрик, явно руководящий, если не стратегией, то, во всяком случае, тактикой речного похода, заприметил слева по курсу рыбацкое селение. Причалили и постучались в дом, показавшийся Годрику наименее враждебно выглядящим. Хозяин, старый рыбак, действительно оказался радушным, долго отказывался от платы, но в конце концов согласился взять четыре сапы. Годрик исполнял также обязанности казначея.

Расположились на соломе. Хелье уснул сразу, и Дир вскоре за ним. Женщины некоторое время сплетничали и зубоскалили вполголоса. Годрик лег последним, обойдя селение, сбегав на проходивший вдоль реки хувудваг, осмотрев его, вернувшись и проверив запоры и ставни. Встал он раньше всех и вышел куда-то.

Хелье проснулся сразу за Годриком, дрожа от холода. Протерев глаза, он поднялся, походил по помещению, понаблюдал за спящими вповалку рядышком женщинами, выволок сверд, который захватил с собой из ладьи, из ножен, и вышел на воздух, чувствуя пустоту в душе и сердце, действуя просто по привычке.

Иллюзии по поводу мягкого климата в Земле Новгородской рассеялись. Какие-то южные ветры принесли в тот год в славянские земли тропический воздух, вскрыли реки, растопили Ильмер, обогрели и обласкали прибалтийские селения, и пропали, и теперь все возвращалось на круги своя. Стоял самый обыкновенный легкий и неприятный мартовский мороз. Вдоль берега прохаживался Годрик, изучающе разглядывая местную флору. Хелье кивнул ему, и Годрик махнул рукой, что совершенно не соответствовало его статусу дирова холопа.

– Только б река не замерзла до того, как доберемся до волока, – высказал он опасение, но особой озабоченности в его голосе не слышалось.

– Ты правда бритт? – спросил Хелье.

– Я правда бритт, – ответил Годрик. – Всем бриттам бритт. Волосами покрыт.

– А? – не понял Хелье.

– Не обращай внимания. Я рад, что ты с нами. А то Дир скучал все это время без друзей. Теперь ему будет веселее.

Некоторое время Хелье смотрел безучастно на ловатскую гладь.

– Заботишься о хозяине? – спросил он.

– Больше о средствах. Когда Дир скучает, он ест за десятерых. Столько еды уходит без толку. Еда – не развлечение.

Помолчав, Хелье ощутил, как на него накатывает страшнейшая тоска. Говорить было лучше, чем молчать.

– А как ты к нему попал? – спросил он.

– Он тебе не говорил? Росли вместе. С семилетнего возраста. В Ростове. Его отец купил моих родителей, и меня в придачу, в Манчестере. Люди мы не простые. – Помолчав, он добавил: – Мой прапрадед был конюхом у самого Ланцелота.

– Ланцелота? – Хелье смутно помнились легенды, старые, и, на его взгляд, глуповатые. Какой-то, вроде, круглый стол, но не в кроге, а в замке, какие-то витиевато и торжественно глаголящие герои и благородные женщины, коварные драконы, поездки за Граалем, волшебник со светящимся посохом, и совершенно специальный сверд со странным названием, с помощью которого можно было покорить весь мир несмотря на торчащие под боком безупречно функциональные римские легионы, контролирующие добрую половину этого самого мира, обошедшие все мыслимые веси, и ни разу не имевшие дела с драконами.

– Это который с женой конунга спал? – спросил он.

– Сам ты спал! – возмутился Годрик. – Никто с ней не спал! Все сплетни. Хорла, люди все время сплетничают, это просто верх неприличия!

– Что значит – никто? Конунг, надеюсь, все же спал с нею?

– Конечно спал. Но об этом не обязательно говорить вслух, это личное дело каждого, особенно если он конунг. Странные вы люди – скандинавы. Ничего святого у вас нет, и очень плохие манеры, очень. Дикие вы все. Датчане хуже всего, конечно, но новгородцы и ростовчане не далеко ушли.

– Ростовчане не скандинавы, – заметил Хелье. – Может, только частично.

– Все одинаковы, что скандинавы, что астеры, что ковши. Дикость.

– А римляне?

– Римляне цивилизованные. Этого у них не отнимешь. Гады, конечно, но цивилизованные.

– А греки?

– По-разному. Есть такие греки, с которыми и знаться-то противно.

С этим Хелье был согласен, хотя былой злости на греков не чувствовал.

– Вообще, – продолжал Годрик, – уровень цивилизованности любого народа можно определить по его охотничьим традициям. Самые примитивные традиции – у датчан. Это не их вина – на их дурацком промозглом полуострове, помимо лосей, никакие животные не водятся. Противное место. Круглый год туман, ни рек тебе, ни гор, а уж как дождь зарядит, так неделями не перестает. Только сами датчане могут такое выдержать. А на лося – какая охота? Выдумки никакой не нужно. Лоси такие же тупые, как сами датчане.

Меж тем восстали ото сна Светланка и Анхвиса, растопили печь, и, потребовав у хозяина съестного, быстро приготовили завтрак. Дир проснулся последним, сбегал к реке поссать, вернулся, и, пристыженный неуемной язвительной Светланкой, сбегал еще раз на речку и вернулся помытый. Годрику за общим столом сидеть не полагалось, и, взяв со стола горбушку хлеба и кусок солонины, он ушел искать баню, о существовании которой сообщил ему давеча рыбак.

Стряпня дировых женщин показалась Хелье неожиданно вкусной, а бодрящий свир рыбака слишком жидким.

– Не налегай так на сало, – велела Анхвисе Светланка. – Скоро в дверь не влезешь, корова дойная.

– Я не налегаю, – смущенно возразила Анхвиса и улыбнулась застенчиво салу в своей миске.

– Знаю я тебя, – заворчала Светланка. – Как в Киев приедем, так небось жрать будешь, как три ростовских свиньи. Все захочешь попробовать. Ах, я это еще не пробовала, ах, я то еще не пробовала.

– Ничего лучше псковских пирожков на свете нет, – объявила Анхвиса. – Всю-то жизнь бы только бы их и кушала бы. Жалко, что во Пскове мы недолго пробыли.

– Ты там всем глазки строила свои хорловы, – заметила Светланка. – Псковские любят коров дойных вроде тебя.

– Ну уж и любят. Ты сама всем глазки строила.

– У меня это просто такое развлечение, – объяснила Светланка. – Я люблю издеваться над мужчинами. А ты растаяла вся, как на тебя смотреть стали. Жрала пирожки и таяла, жрала и таяла.

Анхвиса смущенно хихикала, не забывая класть время от времени скромный кусок сала в крупный упругий рот.

Прибыл Годрик и сообщил, что баня находится в полуарже, публичная, внаем, и владеет ею некий Харя-баньщик. Окончив завтрак, вся компания направилась в баню. Других развлечений в поселке не было.

– Все население земель славянских из Ростова вышло, – объяснял Дир внимательно, как казалось, слушающему Хелье. – Варанги все переиначили, чтобы получилось лестно для них. Придумали, что было завоевание, сперва Рюриком, потом Олегом. На самом деле Рюрика и Олега пригласили с дружинниками, чтобы они за плату и постой защищали земли от набегов и поборов. Самим славянам было не с руки.

– Почему же? – спросил Хелье.

– Были другие дела. Земля, наследие предков.

– А от кого нужно было защищать? – спросил Хелье наивно.

– Как от кого! Ты знаешь, сколько кругом врагов? Те же печенеги.

– А они тогда были?

– Печенеги всегда были, – наставительно сообщил Дир. – Печенеги еще до Римской Империи были.

– Как же славяне от них защищались? До Олега?

– Своими силами. А потом стало не с руки. Но варанги нас обманули. Они стали объединять земли и строить свою империю. Есть такое Содружество Неустрашимых. Слыхал?

– Нет.

– Ну вот, видишь. Содружество хочет отнять весь мир у славян. До самой Иберии.

– А разве славяне владеют всем миром?

– Конечно. Ну, не славяне, но их потомки. Они и забыли уже, что они славяне. Все эти франки, галлы, и прочие. А Содружество Неустрашимых – это люди крайнего севера. Раньше они все жили в Англии, но потом разрослись.

– А кто в нем состоит? В Содружестве?

– Старые семьи варангов, кто же еще. Самые родовитые и знатные. Италию они уже присвоили, и всю Скандинавию, только астеры еще держатся, да Ростов, старый центр земель славянских. А в Киеве им власть пришлось разделить с Владимиром. Не по зубам им оказался Владимир.

– А он не принадлежит к ним?

Дир презрительно посмотрел на Хелье.

– Ничего-то вы, шведы, не понимаете, из того, что у нас тут происходит. Владимир – не варанг какой-нибудь. Владимир любит славян. Он сам славянин.

– Отец его был варанг.

– Отчасти. Но мать у него – из обыкновенных ковшей.

– Я слышал, из иудеев.

– Кто это тебе сказал! – возмутился Дир. – Ковши, как есть ковши. Не подарок, конечно, но – славяне. А Владимир – великий он. С ним не шутят. Давай вместе пойдем ему служить?

– Это как получится, – ответил Хелье. – Может и пойдем.

Баня стояла отдельно от других строений поселка. Тропинка шла от реки вверх по диагонали. От хувудвага баня была скрыта густыми хвойными зарослями, возможно неспроста, хотя дымок над трубой наверняка был виден на многие аржи вокруг.

Баньщик успел к приходу честной компании натопить печь. Хелье посмотрел сперва на Годрика, а затем на Дира. Отдельно на Светланку. И отдельно на Анхвису. И вдруг засмеялся.

– А? – спросил Дир, готовый тоже засмеяться.

Хелье хлопнул его по массивному плечу.

Баньщика уведомил заранее предупредительный Годрик. И даже успел, судя по суетности движений баньщика, ему заплатить и пообещать еще. Дир, возможно, считал, что баньщик натопил баню по собственному почину, в надежде, что скоро местность посетит Дир собственной персоной. А женщины, каждая по своим причинам, даже не задались вопросом, почему печь уже натоплена. Натоплена – вот и хорошо, вот и ладно.

Баньщик предупредил, что где-то в округе расхаживает леший, и что его, если он появится, следует чурить, и показал, как именно. Нужно было изящно взмахивать по направлению к лешему запястьем правой руки и говорить «Чур, чур!» И тогда он уйдет.

Годрик вышел на воздух, а молодые люди тут же разделись до гола. Женщины помогали друг дружке. Дир не обращал на них никакого внимания. Огромный и голый, он плеснул воды в печь и, эхая с хвоеволием, взгромоздился на полок, небрежно поправив хвой и намеренно глубоко дыша. Немного подумав, Хелье присоединился к нему. Девушки заняли противоположный полок. Тощая Светланка легла на тощий живот вдоль полка, а массивная Анхвиса стала охаживать товарку веником – дрянным, как заметил Дир. Баня в поселке была одна, и баньщику незачем было особенно стараться, запасаясь утварью и следя за ее, утвари, состоянием. Возможно, местные приходили со своими личными вениками.

– Что ты так терёшь! – возмутилась Светланка, не поднимая головы, пристроив лоб на скрещенные руки. – Тери вдоль. Вдоль тери.

Анхвиса стала тереть вдоль.

– Вот, совсем другое дело, – одобрила Светланка. – У поясницы похлеще. Вот, хорошо. По пяткам теперь, по пяткам тери. Вот, молодец.

– Ну что, хлестнуть тебя? – спросил Дир.

– Нет, – ответил Хелье. – Нужно будет – сам себя хлестну.

– А меня?

– А для тебя есть баньщик, ежели очень хочется. А то можно Годрика позвать.

– Шутишь?

– Почему же?

– Вот ведь шведы какие странные, – удивился Дир. – Неужто я позволю холопу себя веником бить!

– А баньщик?

– А что баньщик? Баньщик ремесленник. Что, в Швеции позволяют холопам … много?

– По-разному, – ответил Хелье, подумав. – Но, вроде бы, предрассудков меньше.

– Предрассудки бывают у христиан, – наставительно объяснил Дир, глядя на нательный крестик Хелье. – У людей же благородных бывают устои. Если холопьев не воспитывать и в строгости не держать, они свое место забудут, и в мире настанет путаница.

– И все пойдет прахом, – добавил Хелье.

– Именно. Неизвестно будет, кому воевать, кому сеять, кому править. Свое место всем надо знать, на этом все и держится.

– В общем, именно это и есть главный план Содружества Неустрашимых, как я понимаю, – заметил Хелье.

– Нет, – возразил Дир. – Содружество действительно заботится об иерархии. Вот только в ихней иерархии, заметь, самыми главными являются шесть варангских семей.

– А женщины?

– Что – женщины?

– Где они в справедливой иерархии?

– При чем тут женщины? – удивился Дир. – У женщин своя иерархия. Они сами по себе.

Хелье решил не оспаривать эту точку зрения.

– А все-таки скажи мне, – попросил Дир. – Как ты в Новгород попал? Я понимаю – Киев. Но какие дела у человека могут быть в Новгороде.

– Тебя я верю, – ответил Хелье. – Знаю, что не выдашь. И поэтому скажу. Сказать?

– Скажи.

– По поручению.

– Не понял.

– У меня было поручение к Ярославу.

– Ну да! От кого?

– Не имею права говорить. А теперь у меня новое поручение.

– К кому?

– К Владимиру.

Дир посмотрел на него с таким неподдельным уважением, что еще три дня назад Хелье стало бы стыдно.

– Вообще же, – добавил он, мрачно, почти физически ощущая пустоту в душе, – морока вышла с этими поручениями, и деньги пропали по пути, но тут уж ничего не поделаешь. Я не ради денег взял на себя поручения.

– Это-то как раз понятно, – заметил Дир с еще большим уважением и понимающе закивал.

Если понятно, то объяснил бы мне, чего уж там, подумал Хелье.

– А ты бы… не замолвил бы за меня словечко? – спросил Дир, понижая голос. – Как увидишь Владимира? Чтоб меня в дружину взяли без… э… проволочек всяких и интриг?

– Попробую, – равнодушно ответил Хелье. – Обещать ничего не могу.

– Да, конечно, – поспешно уверил его Дир. – Ну, брат Хелье, изумил ты меня. Восхищен я тобою. Мало того, что ты мне жизнь спас … а насчет денег – бери у меня, сколько хочешь! У меня много. В случае чего, пошлю Годрика в Ростов, к отцу, он еще привезет.

Теперь уже Светланка лупила Анхвису веником, явно получая от процесса хвоеволие, а Анхвиса подвывала, «Ой-йой-йой!» но видно было, что и ей приятно.

– Эка бабы оттягиваются, – заметил Дир одобрительно. – Бабам, заметь, много ли надо. Правильно, пусть, устали небось.

Хелье заметил, что, несмотря на худобу, Светланка прекрасно по-женски сложена. Грудь маленькая, но выпуклая. Прекрасная тонкая талия. Пышные ягодицы. Красивые бедра. Изящные щиколотки. Анхвиса в раздетом виде оказалась такой же нескладной, как в одетом. Помимо жира и общей массивности, в ней было слишком много прямых линий. Отсутствовали икры и талия, отсутствовал подъем, плечи широкие, грудь отвислая, шея короткая. Возможно, все это компенсировалось в ней добротой, либо расторопностью, не зря же Дир ее выбрал, предпочтя большому количеству куда более красивых женщин, наличествующих в славянских землях.

В предбаннике в двух бочонках содержалось отвратительное пиво. На гвозде висели простыни, в которые следовало заворачиваться.

Действие второе. Рондо

Глава девятая. Сватовство

У польского князя было жизнерадостное лицо человека, который умеет во всем находить самое главное, а на остальное не обращать внимания. Высок и крепко сбит был сорокавосьмилетний Болеслав, и для деятельного правителя и полководца непростительно красив. Живые серые его глаза сверкали, белоснежные ровные зубы обнажались в обаятельной улыбке, длинные русые волосы эффектной волной падали на плечи, и даже непомерные польские усы под точеным носом нисколько его не портили. Женщины таяли при его появлении, а мужчины, обыкновенно настораживающиеся в присутствии опасного конкурента, прощали Болеславу решительно все. У него была репутация бабника, но мужья совершенно не огорчались, когда он заговаривал с их женами, разве что грозили женам после этих разговоров, мол, ты смотри мне тут.

В одежде франкского вельможи, дабы не возбуждать лишний раз политические страсти, в сопровождении всего лишь двух своих приближенных, Болеслав прибыл ранней весной в Вышгород, нанес несколько визитов, а затем по укрепленному по римскому способу хувудвагу полетел в Киев. Молодое его сердце отчаянно билось в широкой груди, дыхание захватывало. В небывалом волнении направил он коня по знакомой петляющей улице вверх, на Горку, где возвышался величественной громадой Десятинный Храм. Проехав через Храмовую Площадь с несимметричной группой каменных византийского вида построек и деревянной, но роскошной, школой, где греческие наставники, плохо ориентирующиеся в окружающем мире, учили отвлеченным премудростям бестолковых отпрысков болярских родов, Болеслав со спутниками приблизился к воротам детинца, соскочил с коня, и бросил поводья одному из сопровождающих. Двое стражников у ворот, очень молодые люди с высокой степенью служебного рвения в глазах, подозрительно уставились на Болеслава.

– Поручение? – спросил один из них.

– Ну а как же, – весело отозвался Болеслав. – Поручаю тебе доложить Владимиру, что лично Шарлемань прибыл только что к нему из Вердана, вот с такими усами.

Стражник проигнорировал просьбу и ровным тоном спросил:

– Грамота есть за подписью?

– Не валяй дурака, парень, – сказал Болеслав. – Я Шарлемань. Уж сказано тебе.

– Ничего не могу сделать, – стражник покачал головой. – Без грамоты нельзя.

– Чего нельзя?

– Ничего нельзя.

– Совсем ничего?

– Совсем.

– А если за деньги?

Стражники нахмурились.

– Это как же? – спросил говоривший ранее.

Болеслав вынул из кармана две золотые монеты с собственным профилем, подкинул их на руке, и нечаянно уронил, после чего он посмотрел задумчиво на небо. Стражники переглянулись и коротко вздохнули. Один побежал в сторону палат, другой посторонился, пропуская Болеслава.

Болеслав быстрым шагом пересек детинец, взбежал на крыльцо и вошел в княжеские палаты, планировку которых он прекрасно помнил. Безошибочно определяя путь, он проследовал по обходному коридору, поднялся на один уровень, и там встретился с давешним стражником.

– Доложил? – спросил Болеслав.

– Да. Князь смеяться изволил. Почему?

– Это он от избытка чувств, – объяснил Болеслав. – Вот тебе еще две сапы.

В светлой малой горнице Владимир пил бодрящий свир с очень знакомым Болеславу долговязым средних лет повесой в богатой одежде. Болеслав без особых усилий вспомнил, кто это такой. А возле скаммеля повесы возвышался аршина на полтора от пола малый лет десяти. Болеслав остановился у притолоки, не входя в помещение.

– Как, говоришь, зовут тебя? – спросил мальчишку Владимир.

– Илларион, – ответил малый.

Владимир покачал головой с таким видом, будто многое ему стало наконец понятно.

– Так объясни мне еще раз, Илларион… Зачем, бишь, ты упросил Алешку… в смысле, Александра… вот этого верзилу, да… чтоб он тебя с собой взял, как пойдет ко мне в палаты?

– Хотел посмотреть, – ответил Илларион серьезно.

– На что?

– На палаты. И на тебя.

Владимир сделал усилие, чтобы не засмеяться. Александр смотрел в потолок и кусал губу. Ноздри его раздулись и напряглись.

– И что же? Нравится? – спросил Владимир.

– Нравится, – неуверенно ответил Илларион. – А ты правда князь?

– Да. А что?

– Ты совсем не страшный.

– Князь и не должен быть страшным, – наставительно пояснил Владимир. – Князю следует быть грозным и озабоченным. И говорить князь должен строго и степенно.

– И подпрыгивать при этом, – добавил Александр.

Тут, наконец, они захохотали оба. Илларион недоверчиво улыбнулся.

– Можно ли мне присоединиться к честной компании? – спросил Болеслав, отделяясь от притолоки.

– Смотри-ка, кого к нам принесло! – удивился Владимир. – Вот, Илларион, еще один князь, и даже император. Шарлемань. С арабами бился.

Илларион оглядел императора, бившегося с арабами, уважительно.

– Заодно он еще повелитель Польши, правда не целиком, а частично, – уточнил Владимир, разглядывая болеславов наряд. – Это такая земля, ее совсем недавно обнаружили наши купцы. Такая не очень цивилизованная, мелкокультурная страна.

– Да, – подтвердил Болеслав. – Общаемся с вараварми, вот, вроде киевлян. Тебя, малый, Илларион зовут?

– Да.

– А правда, Илларион, я больше похож на князя, чем вот этот совсем маленький мужчина?

Илларион еще раз оглядел Болеслава, оценивающе.

– Нет, – ответил он.

– Почему же?

– Ты несерьезный какой-то.

Теперь все трое взрослых засмеялись.

– Алешка, здравствуй, – Болеслав обнял сперва князя, затем Александра. Оглянувшись, схватил он скаммель, придвинул, и сел. Сели и Александр с князем.

– Вальдемар, есть взрослый разговор. Александр, не возражаешь?

– Пойдем, – позвал Александр Иллариона. – Я тебе теперь некоторых княжон покажу. Тоже интересно.

– Это что же! – возмутился Владимир. – Это тебе что, зверинец? А мы звери дикие экзотические? Что за показ?

– Не пугай ребенка, – строго сказал Александр, вставая. – Пойдем, Илларион. Дяденька ругается, у него скверный характер.

Владимир и Болеслав засмеялись.

– Нет, он ничего, хороший, – прокомментировал Илларион. – Я ему расскажу потом, как играют в жирика. Это очень интересная игра.

Когда они остались одни, Болеслав закинул ногу на ногу, наклонил голову влево, и улыбнулся.

– Рад тебя видеть, Вальдемар.

– И я тебя, Болеслаус, – отозвался Владимир не менее благодушно. Болеслава он знал давно, и какое-то время они были близкими друзьями.

– Благодарю тебя за услугу, – добавил Болеслав.

– Какую услугу?

– К тебе немец послов посылал.

Владимир пожал плечами.

– А он их ко всем посылает. Если б уверен не был, что персы ему откажут – к персам бы послал. В одиночку он с тобой воевать больше не хочет. После победы выпить не с кем.

– Не думаю, что ты ему отказал именно поэтому.

– Надеюсь, цель твоего нынешнего приезда – не предложение союза против Второй Римской Империи? Потому как – откажу ведь!

Болеслав отпил из кружки, поморщился, и поставил кружку на стол.

– Ну уж сразу об Империи речь. Вдруг вовсе не об Империи? Вдруг о Содружестве Неустрашимых?

Владимир закатил глаза.

– Только не о нем. Я о Содружестве все знаю. У нас тут помимо Содружества вообще ни о чем не говорят. Как известно, находится оно главным образом здесь, в Киеве, и постоянно враждует со мной и приходит пить квас по утрам, в полном составе. Надоело.

Болеслав хмыкнул.

– Дочь свою навестил? – спросил Владимир.

– Да. Должен признать, что она действительно ни в чем не нуждается, живет привольно в поместье, которое ты ей предоставил, и даже отчасти рада – город она не любит, любит открытые пространства. Но скучает.

– Пошлю ей скоморохов.

– Лучше бы ты послал ей ее мужа.

– Всему свое время. Пусть посидит еще месяц-другой в темнице, ума наберется.

– Так ли уж он виновен?

– Не знаю. Не знаю я, Болеслав, чего мне от Святополка ждать. Парень неплохой, умный, но не любит он меня. И всех на свою сторону склоняет. И распускает отвратительные слухи. И заговоры мне надоели, Болеслав. Сами по себе они смешные, эти заговоры. Но Святополк во всех этих смешных заговорах почему-то оказывается замешан.

– Обидчив он.

– Это есть. Но ему многие сочувствуют, и тоже, подражая ему, становятся обидчивыми.

– Тебе лучше знать. Дочь мою не обижаешь, и то ладно.

– Ты все-таки скажи, что за дело у тебя ко мне.

Болеслав некоторое время молчал. Видно было, что он волнуется.

– Дело, в общем, не очень серьезное, – сказал он. – Жениться я решил.

– Хорошее дело.

– На твоей дочери.

– И это хорошо.

Болеслав заволновался еще больше. Это было так непохоже на него, что Владимир чуть не рассмеялся.

Дочерей у Владимира было много, всех не упомнишь. Он любил, когда знатные вельможи, и местные, и соседние, проявляли к какой-нибудь из них марьяжный интерес. Понятие легитимности, хоть и существовало уже на Руси и в окрестностях, не воспринималось пока что слишком серьезно. Дочери Владимира жили где попало – но требовали содержания. Самые инициативные из них толклись вокруг Марии в ее вышгородской резиденции. Именно Марию Владимиру очень хотелось кому-нибудь сплавить. Интриговать Мария научилась еще в детстве, практикуясь на няньках и подружках, инстинктивно применяя принцип, сформулированный Цезарем, настраивая всех против всех и ловко манипулируя разобщенными. Сама по себе нынешняя Мария никакой опасности не представляла, но ее могли использовать в своих целях заговорщики. Какие именно? Любые. Их много развелось по миру. Посему очень удачно получилось, что именно Болеслав завел с Марией шашни – уж он-то ее усмирит. И увезет к себе в Гнезно. Пусть она там манипулирует, кем желает.

– Зовут ее Предслава.

Сперва Владимир даже не понял, что ему сказали. Затем лицо его осунулось, стало мраморным, а тело застыло неподвижно.

– Как ее зовут, говоришь? – переспросил он тихим, сухим голосом.

– А что? – забеспокоился Болеслав.

– Ты что же это, хорла, издеваешься? – осведомился Владимир таким же тихим голосом. – Ты с кем говоришь! – загремел он. – Ты с отцом говоришь!

Поняв, что беда пришла, Болеслав побледнел, напрягся, и не попытался возразить. Что-то он затронул во Владимире, какую-то струну. По каким-то причинам именно Предслава была Владимиру дорога. Очень дорога. Настолько дорога, что он, Владимир, готов был загубить ее молодость и жизнь. Болеслав к такому обороту дел совершенно не был готов. Не спит ли он с дочерью, мелькнуло у него в голове. Нет, не может быть. Не такой человек Владимир, и не такова Предслава. Любит ее? Не хочет отпускать?

– Посмотри на себя, боров! – рыкнул Владимир. – Посмотри! Тебе в бане надо два раза на дню бывать, чтоб от тебя козлом не несло! И ты посмел… невинную, непорочную… С кем говоришь!

– Что ты так орешь, – осведомился Болеслав неуверенно. – Не надо так орать.

Вон из моего дома, вон из Киева, вон из страны – фразы мелькали в голове, но многолетняя привычка учитывать государственный фактор удержала Владимира от непоправимого. Княжество Польское, в данный момент более или менее в одиночку противостоявшее Второй Римской Империи, иметь в качестве врага было бы безумием. Киевские бразды правления, едва удерживающие огромные территории восточных и северных славян, могли порваться при первом же серьезном польском ударе по Киеву.

– Никогда больше не говори об этом, – сказал Владимир. – Этого разговора между нами не было. Я уважаю в тебе старого друга и доброго воина.

Сказать или не сказать, думал Болеслав. Нет, лучше не говорить. Когда же это Владимир считался с пожеланиями своих детей, тем более женского полу. Но что же делать, поселяне? Что же делать?