Текст книги "Блокадник"

Глава 13

Сто тридцать километров от Чудова до Ленинграда превратились в двести с лишним, с учетом объезда линии фронта. Машина еле плелась по дороге, забитой примкнувшими по пути машинами, подводами и пешими беженцами из прилегающих районов. О последствиях авианалета, произошедшего в окрестностях Чудова, не говорили, но позже стало известно, что человеческих жертв почти не было. Несмотря на серьезную атаку, в основном пострадал скот и несколько автомобилей.

К Ленинграду подъехали только к вечеру. В пригороде горели многочисленные костры, через пелену дыма едва просматривался багровый диск заходящего солнца. Тысячи людей возводили полосу обороны – рыли противотанковые рвы, устанавливали бетонные надолбы и сварные ежи. Со специально оборудованных постов в стремительно темнеющее небо поднимались сотни серых аэростатов заграждения. Пете было крайне любопытно наблюдать за движением гигантских объектов: в этом было что-то притягательное, красивое, но одновременно и зловещее.

Машина остановилась на углу Ленина и Газовой – у самого дома дяди Васи. Едва войдя, тетя Надя тотчас позвонила мужу, а затем Петиной бабушке. Мария Андреевна от радости, что внук жив и здоров, даже прослезилась. Надежда Антоновна выждала некоторую паузу и выдала предложение, которое, видимо, исходило от ее супруга:

– Мы с Василием Васильевичем тут подумали, что нам теперь лучше жить всем вместе, одной семьей. Время настало тяжелое… В общем, мы ждем вас с Галенькой у себя. Квартира наша позволяет разместиться, сами знаете, да и Вася всегда поможет, если что. Вы обсудите и дайте мне знать.

Петя был в восторге от услышанного. Чем дальше, тем ему тяжелее было разрываться между двумя семьями. Только бы бабушка согласилась! Он даже подскочил к телефону и крикнул, чтоб на том конце услышали:

– Бабушка, миленькая, приезжайте с Галей!

Петя не слышал, что ответила бабушка, но вскоре та перезвонила и сказала, что они согласны. Петя ликовал. Пришел с работы дядя Вася, Петя взахлеб рассказывал ему о событиях в Борщово, про встречу со шпионом в лесу и обстрел по пути домой.

Мария Андреевна и Галина приехали на другой день к обеду. С ними оказался и дядя Коля. Ехали на тридцать пятом трамвае от Екатерингофского, который недавно переименовали в проспект Римского-Корсакова – до угла Большой Зелениной и Геслеровского, практически от дома до дома без пересадок. Вещей привезли совсем немного – лишь на первое время. У Надежды Антоновны уже было готово обильное угощение, по такому случаю и Василий Васильевич вернулся с работы пораньше. Гале, которую, как и многих, привлекли к строительству противотанковых укреплений, удалось на этот день отпроситься. Хрупкая двадцатилетняя пианистка по двенадцать часов в день махала на жаре лопатой в низинах южной окраины Ленинграда, кишащих мошкарой. Петя растерянно смотрел на заметно исхудавшую сестру, которая почти засыпала на ходу и поминутно чесала искусанное комарами лицо черными полумесяцами ногтей.

Посидели за столом, конечно, выпили. Петя вновь в красках описывал приключения в деревне и по дороге в город. Бабушка ахала, Галя качала головой и гладила Петю по макушке. Дядя Вася рассказал, что авиационные налеты на город начались уже с первых чисел июля и случаются пару раз в неделю – и днем, и ночью. Но пока что больших разрушений и жертв нет, немцы стараются наносить удары по промышленным объектам, при этом попадают редко. Для того, чтобы защищаться от немецких бомбардировщиков, и придумали аэростаты. Огромные баллоны с гелием, на тросах, которые поднимают каждый вечер на высоту от двух до пяти километров, затрудняют прицельное бомбометание, а то и просто «подрезают» тросами крылья самолетов. Для усиления эффекта к некоторым тросам крепят высотные мины. Днем, когда эти полезные «шарики» немцам было бы легче уничтожить, их стягивают вниз автомобильными лебедками. Петя очень удивился, когда узнал, что разработкой этого проекта занимался его отец.

Кроме аэростатов, от самолетов защищались стрельбой из зениток, орудийные батареи разворачивались по всему городу. Одну из них дядя Вася показал Пете прямо из окна. Но за выстроенным посреди газона забором рассмотреть что-либо было трудно.

– Это потому, что на пушках маскировочные сетки, а стволы опущены, – объяснил дядя. И мрачно добавил: – Как начнут стрелять, все увидишь.

– Ой, а у нас-то недавно какой ужас случился! – вдруг встряла бабушка. – У нас ведь тоже пушки эти установили, прямо у Исидоровской церкви. Петенька, ты ж помнишь соседа нашего, Тилло, инженера контуженого? Так вот, шел он домой, и как стал Аларчин мост переходить, началась воздушная тревога, наши принялись стрелять. И надо же, с неба осколок снаряда упал и прямо ему в голову – убило на месте!

– Да-a, судьба, стало быть… – вздохнула Надежда Антоновна.

– Помянем соседа, хороший мужик был! – воспользовавшись ситуацией, провозгласил уже изрядно захмелевший дядя Коля и потянулся за водкой. Хозяйка неприязненно посмотрела на него и отодвинула графин в сторону. Оглядела гостей и как бы через силу, но твердо сказала:

– Я вот что хочу сказать, дорогие мои. Уж простите за прямоту. Мы безмерно рады принять Марию Андреевну и Галочку… Не говоря уж про Петра – он нам как сын… Но взять на иждивение Николая Петровича мы не сможем. Жить здесь он будет только при условии, что устроится на работу. А просто бездельник нам на шее ни к чему. Правда, Василий? – Она оглянулась на мужа, тот молча покивал.

– Это кто тут бездельник? – возмутилась бабушка. – Надежда Антоновна! Не смейте так говорить про моего сына, он инвалид!

– Подумаешь, прихрамывает, – фыркнула тетя Надя. – Люди вон и без ног работают, когда хотят. А он еще и пьяница.

– Я пьяница? – Дядя Коля вскочил, с грохотом отбросив стул. – Я музыкант!

– Слыхали мы, что одного музыканта из водопроводчиков выгнали за пьянство, и жена его бросила, – язвительно парировала Надежда Антоновна. – Но исправиться никогда не поздно. В общем, работу найдете – милости просим. И всякого пьяного свинства мы тут не потерпим, имейте в виду.

Дядя Коля с ненавистью смотрел на Надежду Антоновну, сжимая кулаки. Казалось, он готов ее ударить.

– Ну, спасибо за гостеприимство! Век не забуду…

Он решительно двинулся к дверям, сильно шатаясь.

Хромота только усиливала впечатление, что дядя Коля ужасно пьян.

Мария Андреевна резко отодвинула тарелку и тоже встала.

– Сыночек, ты куда, постой!.. Да что ж это делается, господи!

– Только обедом накормили и уже дармоедом называют… Нет уж, живите тут без меня.

– Коленька, да какой же ты дармоед, успокойся, прошу тебя! – Бабушка вцепилась в рукав пиджака любимого сына и обернулась к Надежде Антоновне. – Да как же не стыдно вам! На себя-то посмотрите: вот уж кто бездельница настоящая.

– А это не ваше дело, Мария Андреевна, – спокойно и даже с улыбкой ответила тетя Надя. – Может, я и не работаю, но прошу заметить, что это вы у меня в гостях, а не я у вас.

Бабушка вспыхнула и, за неимением контраргументов, опустилась до прямых оскорблений, да еще перешла на «ты»:

– Да ты просто барыня зажравшаяся, вот ты кто! – выкрикнула она, забыв, что и сама когда-то была полноценной «барыней». – Иди вон, окопы покопай, а то совсем жиром заплыла, бесстыдница!

Тетя Надя в ответ только расхохоталась и до ответных оскорблений не унизилась – как и подобало истинной дворянке.

В течение всей этой перепалки Василий Васильевич тягостно сопел, комкая в руках салфетку, но молчал. Галя в ужасе прижимала руки к щекам: ей казалось, что все это какое-то наваждение. Она никогда не думала, что интеллигентные родственники могут устроить такую унизительную базарную сцену. Ей было невыносимо стыдно, в первую очередь – за бабушку. Но и за дядю Колю, милого доброго человека, в жизни мухи не обидевшего, тоже обидно. А Петя сидел просто в каком-то ступоре. Ему, конечно, иной раз доводилось слышать от бабушки крепкие словечки, и нервы у нее совсем никуда не годились последнее время… Но при чем здесь тетя, которая только добра всем желает? За что бабушка так ее обзывает? Он ясно чувствовал, что бабушка неправа, и душой был на стороне тети, к которой в последнее время сильно привязался.

Бабушка засуетилась, собирая привезенные пожитки. Дядя Коля был уже в прихожей. Галя не выдержала.

– Бабушка! Ну как же это так? Давай останемся…

– Ну уж нет! – отрезала Мария Андреевна. – Ты, если угодно, живи с этими буржуями, а мы с Коленькой уходим.

Галя не питала к дяде Васе и тем более к его супруге особенных чувств, но ее резануло презрительное брошенное слово. Бабушка, должно быть, забыла, что они выжили после событий тридцать седьмого лишь благодаря «буржуйской» помощи дяди. Она уже готова была заявить, что остается, но тут бабушка применила запрещенный прием.

– Давай, бросай меня, старую, больную бабку! – Она пустила обильную слезу. – А ведь ты кровиночка моя… Уж как я о тебе заботилась всю жизнь, лелеяла, а теперь вот, значит, променяла ты бабушку родную на кусок пирога… Погоди, они ж тебя еще пирогом этим и попрекнут!

Галя не выдержала. Она разрыдалась и бросилась обнимать бабушку.

– Бабушка, милая!.. Хорошо, пойдем, я сейчас…

Дядя Вася поднялся из-за стола, растерянно развел руками.

– Галенька, а ты-то куда? Ну поживи у нас хоть немного, прошу тебя!

К нему присоединилась и Надежда Антоновна. Она выглядела искренне расстроенной. Галя утерла слезы, подошла к дяде и тете. Сказала тихо:

– Простите меня, я правда не могу. Спасибо вам.

Бабушка и дядя Коля были уже на лестнице, оттуда доносились их раздраженные голоса. Галя подхватила сумку и выбежала. Петя, про которого в процессе этой душераздирающей сцены просто-напросто забыли, продолжал сидеть на своем месте. Никто не позвал его с собой – словно он ничего не значил для бабушки, сестры и дяди Коли.

Тетя Надя сидела, поджав губы, и смотрела в стенку. Дядя Вася громко прокашлялся.

– Ну, может, так оно и к лучшему. Поживем пока втроем, там видно будет, куда повернет. – Он крепко обнял Петю, и тот сразу успокоился. Он понял: его дом – здесь.

Глава 14

Дом, в котором теперь жил Петя, был построен на Широкой улице в 1913 году и именовался «доходным домом Александра Эрлиха». Тетя Надя поселилась тут почти сразу после завершения строительства. Проходя по лестнице, Петя не раз видел табличку «Музей-квартира Елизаровых» на квартире этажом ниже и стоящий на площадке бюст Ленина, но не знал, кто такие Елизаровы. А между тем это была фамилия мужа старшей сестры Владимира Ильича, Анны. Он был состоятельным человеком, председателем крупной пароходной компании, и арендовал квартиру в одном из самых дорогих домов Санкт-Петербурга. С четой Елизаровых здесь же проживала и мать Ленина – Мария Александровна, а позже к ним присоединилась и младшая сестра вождя пролетариата – Мария.

В 1917 году апартаменты Елизаровых превратились в конспиративную квартиру, где с апреля по июль скрывались от преследования Временного правительства Ленин с Крупской. Здесь же накануне Октябрьского восстания проходили тайные собрания верхушки большевистской партии, при участии Сталина, Каменева, Зиновьева, Подвойского и других известных политических деятелей. Родственники Ленина прожили в доме Эрлиха до осени семнадцатого, в 1923 году улицу Широкую переименовали в улицу Ленина – еще при его жизни. А четырьмя годами позже квартира Елизаровых стала официальным музеем.

Надежда Антоновна рассказывала, что в год переворота неоднократно встречала в парадной незнакомых людей, а в начале лета особенно часто сталкивалась с каким-то вертлявым лысоватым субъектом. Тот неизменно вежливо раскланивался с ней: «Добрый вечер, мадам…» – при этом чуть картавя. Любопытно, что в этот же самый период куда-то исчез их старый консьерж-швейцар, а его место занял странный угрюмый тип с рябым лицом и отчетливым кавказским акцентом. В июле оба незнакомца разом исчезли, а прежний консьерж вернулся на свой пост. Надежда Антоновна не слишком гордилась своим знакомством с Лениным и Сталиным – видимо, потому, что революцию она до конца так и не приняла и достаточно много потеряла с приходом к власти большевиков. Но распространяться на эту тему, разумеется, не стремилась.

Убранство пятикомнатных теткиных апартаментов было дорогим и изысканным. Столовую-гостиную украшал гарнитур из отменного дуба: внушительных размеров буфет, стол на двенадцать персон, массивные стулья с резными спинками, а также канапе, пара банкеток и ломберный столик с креслами. Интерьер дополняли бархатные портьеры и огромные вазоны с комнатными растениями у окон. В спальне стоял большой платяной шкаф из карельской березы с замысловатой резьбой, роскошная кровать под балдахином, туалетный столик с зеркалом и пара пуфиков. Еще одна комната была не вполне понятного назначения: там находились всегда запертые на ключ шкафы и небольшой плюшевый диванчик. В кабинете – большой письменный стол из дуба, покрытый зеленым сукном, кожаное кресло и софа. Библиотека занимала отдельную комнату и насчитывала тысячи томов в высоких застекленных шкафах красного дерева с золотыми инкрустациями. В каждой комнате имелись роскошные финские печи, выложенные изразцами с барельефами медведей, на стенах – произведения живописи в дорогих рамах. Паркетные полы со сложным рисунком, в спальне и кабинете – темно-зеленые ковры с золотым узором. Высокие потолки украшала изысканная лепнина.

После декрета Ленина об отмене права частной собственности на недвижимость многим владельцам жилья пришлось «уплотниться» под угрозой быть вовсе выселенными и лишенными всего имущества. Новая норма предполагала не более одной комнаты на человека в семье. В редких случаях владельцам оставляли еще одно помещение «для профессиональных занятий». Дяде Васе удалось сохранить гостиную, спальню и кабинет, куда переехала библиотека. А в двух изъятых комнатах поселили не каких-нибудь матросов, чего страшно боялась Надежда Антоновна, а директора Русского музея Георгия Ефимовича Лебедева с женой и известную актрису. Но все равно тетя Надя была неимоверно зла на новую власть и до конца дней не могла смириться с ее беспределом.

Квартира на Римского-Корсакова, хоть и была до уплотнения еще больше площадью, чем тетина, имела гораздо более бедную обстановку. У Надежды Антоновны отовсюду била в глаза дворянская роскошь и дорогой шик, а Сергей Васильевич терпеть этого не мог, и все в его доме выглядело весьма скромно, но добротно.

Петя, хоть и бывал прежде не раз в тетиных хоромах, ходил по комнатам, как по музею. Он подолгу всматривался в картины, осторожно трогал замысловатые безделушки. Но особенно его привлекала библиотека. Тетя всячески поощряла этот интерес и сама подбирала для Пети книги, ассортименту которых могли позавидовать многие магазины.

Глава 15

Все радиоприемники были изъяты у населения в первые же дни войны. Их принимали на специальных пунктах, а после войны вернули владельцам – если было кому возвращать. Василий Васильевич тоже сдал свой дорогостоящий аппарат «СИ-235» – в корпусе из зеленой лакированной фанеры, с двумя диапазонами приема. Осталась только черная кухонная «тарелка». Именно оттуда восемнадцатого июля прозвучало объявление о введении карточек на продукты, одежду, обувь и мыло. За блок карточек брали символическую плату десять копеек – меньше, чем стоил проезд на трамвае.

Сообщения по радио о происходящем на фронте были очень скудными, но тревожными. Враги все ближе подбирались к городу. Красная армия несла большие потери, в тяжелейших боях уступая неприятелю район за районом. В течение июля и августа авианалеты происходили сначала примерно пару раз в неделю, потом чаще. Но пока затрагивали в основном южную часть города. Все начиналось с завывания уличных сирен, потом диктор объявлял: «Граждане! Воздушная тревога!» Затем сигнал метронома, который транслировался уличными громкоговорителями постоянно, начинал стучать вдвое чаще. По окончании налета раздавались звуки горна и сообщение: «Отбой воздушной тревоги».

В городе гибли люди, рушились дома, но это было где-то далеко от Петроградской стороны. Здесь, на самом севере Ленинграда, казалось, что город живет обычной жизнью. Только на улицах было непривычно мало народа, несмотря на пору летних отпусков и каникул. Ощутимых проблем с продовольствием не наблюдалось, карточки пока еще воспринимались как некая формальность.

Петя быстро освоился на новом месте. Тетя Надя беспрепятственно отпускала племянника гулять одного, но с условием обязательно бежать домой или в ближайшее укрытие при воздушной тревоге. Он изучил все окрестные дворы, познакомился со сверстниками. Погода стояла теплая и солнечная. С голубых тележек на колесах торговали мороженым: как правило, это были две круглых вафельки, а между ними – ложка пломбира. Повсюду привычные ларьки с газировкой, много кондитерских, где продавали любимые Петины булочки в шоколадной глазури и пирожные. Работали кинотеатры, ходил городской транспорт.

Однако ситуация ежедневно ухудшалась. Школа номер 55 на Левашовском, в которую Петя должен был пойти первого сентября, перестала существовать: ее спешно переделали под госпиталь, куда в огромных количествах свозили раненых с Ленинградского фронта. Четвертого сентября немцам удалось приблизиться к Ленинграду на расстояние полета пушечного снаряда, и начались регулярные артиллерийские обстрелы. Повсеместно открывались бомбоубежища, на улицах оперативно развешивали указатели, как пройти к ближайшему укрытию. Появились трафаретные надписи на фасадах домов: «Эта сторона улицы при артобстреле наиболее опасна».

Василий Васильевич по долгу службы постоянно бывал в Смольном. Однажды он предложил и Пете побывать в штабе революции. Петя хорошо запомнил, что это было шестого сентября, в субботу. К историческому зданию, где размещались горсовет, горком и обком партии, подъехали на дядиной служебной машине рано утром. Едва остановились у ворот, рядом затормозил черный блестящий «ЗИС» с красным металлическим флажком на капоте. Из него вышел человек, которого Петя сразу узнал по газетным портретам – Клим Ворошилов. Ни с кем не здороваясь, он размашистым шагом направился к проходной в сопровождении двух военных. Дядя намеренно приотстал и шепнул, что вчера Климента Ефремовича назначили командующим войсками Ленинградского фронта, и вот теперь-то мы дадим фашистам прикурить.

Петя восторженно смотрел вслед легендарному маршалу, и ни ему, ни дяде не могло тогда прийти в голову, что этот человек поставил свою подпись под расстрельными листами на 18 000 человек, среди которых был и Петин отец. А всего через неделю Ворошилова, как не справившегося с обязанностями на посту командующего фронтом, заменили генералом армии Георгием Жуковым.

Сам Смольный больше понравился Пете снаружи. Внутри оказались мрачные коридоры с голыми стенами и скрипучими полами, заполненные торопливыми людьми, бесконечная вереница неуютных комнат с высокими потолками, печками-буржуйками и окнами без занавесок. В каждом помещении было битком народу, все наперебой говорили на повышенных тонах, трещали пишущие машинки, звонили телефоны. Множество столов с кипами бумаг и старинных шкафов, казалось, нагромождены хаотично, как бы временно. Стены увешаны картами и плакатами вперемешку с непременными портретами Ленина и Сталина. Обстановка производила впечатление какого-то нервозного сумбура, из-за многих дверей доносились крики и брань.

Петя провел в Смольном несколько часов, ни на шаг не отставая от дяди, который деловито ходил по кабинетам, получал, подписывал и передавал какие-то бумаги, звонил по телефону, разговаривал с разными людьми. Портреты некоторых из них Петя видел в газетах, но фамилий не вспомнил. Все обращали на Петю внимание, некоторые улыбались, трепали по голове. Напоследок дядя завел Петю в большой и очень красивый зал с белыми колоннами и замысловатыми люстрами, похожий на концертный. Только сцена была без занавеса, и на ней стоял длинный стол, покрытый красной материей, и трибуна с серпом и молотом.

– Здесь-то Ленин и объявил о революции! – торжественно сообщил дядя. – И все наши вожди здесь выступали и выступают. А может, и ты с этой трибуны будешь речи говорить когда-нибудь? – Дядя хитро прищурился, но тут же посерьезнел. – Только сначала надо с немцами расправиться…

Восьмого числа кольцо блокады замкнулось, и в тот же день произошел небывалый по масштабам налет фашистской авиации. Незадолго до захода солнца тишину в квартире нарушил вой сирен воздушной тревоги, на фоне которого вскоре послышался низкий нарастающий гул. Задрожали стекла. Петя выглянул в окно, и тут солнце как-то резко померкло: из-за дома, с западного направления, в небе показалась целая армада самолетов. Они летели довольно медленно, плотными рядами, перекрывая черными фюзеляжами солнечный свет. Гул уже перешел в рев, в доме все завибрировало.

Загрохотали зенитки сразу нескольких ближайших батарей, от лающего звука выстрелов закладывало уши. Если присмотреться, можно было увидеть, как снаряды рвутся в воздухе в клочья, не достигая цели. Самолеты продолжали движение в сторону центра города, словно не замечая суматошной пальбы противовоздушной артиллерии. С неба сыпались какие-то мелкие предметы, и там, куда они падали, вспыхивал яркий белый огонь, похожий на бенгальский, от его искр быстро загоралось все вокруг. Это был первый случай бомбардировки Ленинграда зажигательными бомбами, которые сразу прозвали «зажигалками». В результате в городе вспыхнули сотни пожаров.

Самолеты исчезли из поля зрения, а вскоре откуда-то издалека донеслись звуки мощных взрывов – такого Пете еще не приходилось слышать. Тетя оттащила его от окна, усадила на диван и обняла. Обоим было страшно.

Через несколько часов пришел мрачный и усталый дядя. Он рассказал, что сегодня бомбовыми ударами были полностью уничтожены Бадаевские продовольственные склады у Московских ворот, сильно поврежден Московский вокзал и разрушена городская водонапорная станция. Большие территории окутаны едким дымом пожаров: горят жилые дома, деревянные мосты. Люди задыхаются, многие остались без крова. Петя слушал эти новости как страшную сказку. А обычно внешне бесстрастная Надежда Антоновна тяжело дышала, прижав ладонь к груди.

На следующий день Петя с тетей отправились отоваривать карточки. На Петроградской никаких видимых повреждений не наблюдалось, но очередь у магазина оказалась гораздо больше обычной. Какая-то бабулька громко голосила:

– Господи, вот горе-то! Весь хлебушек, все запасы наши на Бадаевских сгорели подчистую! Что ж делать-то теперь?! Ведь с голоду помрем…

Откуда-то вынырнул милиционер и под локоть выволок тетку из очереди.

– Сейчас ей пропишут за паникерство, – не без удовлетворения прокомментировала тетя Надя. – Ты же помнишь, что вчера дядя сказал? Главные запасы в других местах хранятся, а сгорела самая малость, не больше двадцатой части. Конечно, все равно жаль, но проживем как-нибудь…

Действительно, основные объемы муки находились на мельнице имени Ленина и на комбинате имени Кирова. Но в сознании ленинградцев пожар на Бадаевских складах зафиксировался как главная причина последующего голода.