Текст книги "Аксолотль и статуэтка превращений. Часть первая"

Услышав этот плач, Альбина двинулась в сад. По случаю предстоящего замужества она была облачена в длинное вечернее платье с блестками и высоким разрезом на бедре. Зацепившись за куст, Альбина сделала этот разрез еще более высоким и откровенным, доходящим до подмышки, а шипы на волшебных колючих кустах покрыли все платье оригинальными дырочками и сделали по краю симпатичную бахрому. Такое изменение покроя в другое время обеспокоили бы Альбину Степановну, но сейчас, когда в душе пылал обжигающий огонь мстительности, она таких новшеств не замечала и не оценивала. Может быть, потом, к вечеру следующего дня у нее появится новый повод устроить сыновьям порку, но пока, пока… пока бы за сервиз наказать.

Саша, однако, вскоре затих. Да, острые колючки вонзились в самые неподходящие части его тела, пригвоздив к земле; хилая душонка разрывается от страха; и сердце вырывается из груди, трепеща испуганным цыпленком; но героический ужас убил в Саше желание плакать и вообще шевелиться.

Мама Альбина пробежала мимо него, оставив на облюбованном Сашей кусте изрядный кусок фиолетового платья. Не найдя старшего сына в саду, она вернулась к сараям и клеткам, где Леша уже почти выбрался из руин.

Теперь вернемся к деду Степану. Старик уже много десятилетий носил мощные очки с толстыми линзами, но в последнее время очки помогали плохо. Днем он еще как-то обходился, хотя мог принять соседского пацаненка за внука и кинуться бить, а одиноко стоящий столбик – за бабушку Муню и попытаться поцеловать. С наступлением же сумерек старику приходилось труднее. В такое время суток он пользовался, как правило, слухом и обонянием, и только удивительная память, развившаяся за время службы в «органах» не позволяла ему заблудиться в собственном дворе.

Сидел бы дедушка Степа в креслице перед телевизором, попивал свой жиденький чаек, слушал бы телевизор и ругал власти, так нет же – поперся в сад со своим старым ремнем!

– Сашка, выходи, засранец! – Ревел старик, размахивая ремнем. Наивный дедушка: не такой его внук простак, чтобы выбраться из кустов на этот зов под жестокий ременный удар.

– Выходи, Сашка! – Скрипел дед Степан и углублялся все дальше в сад. За садом шел огород. Старик пересек и его, слегка потоптав бабушкины помидоры. Огород оканчивался забором, отделяющим его двор от двора соседей. Прошедшим летом Саша и Леша выдрали из забора целую секцию. Они играли в рыцарей, и куски старого штакетника как нельзя кстати подходили для изготовления мечей. В таком состоянии забор простоял до сентября, пока заблудившийся в огороде дед Степан не прошел сквозь эту дырку как сквозь пограничный переход, не заметив пересечение границы. Забравшись в соседский сад, старик пошел дальше, как и прежде, размахивая ремнем….

И здесь на сцену выходит главный миротворец, успокоитель и утешитель – бабушка Муня. Нерасторопная старушка попала домой в самом разгаре светопреставления, когда уже был повержен птичник, когда Леша Бякин уже оглашал окрестности воем пожарной сирены, а любимая кошка прыгала по ветвям наподобие макаки резуса и все никак не могла приземлиться. До этого старушка вела неспешную беседу с соседками и до того увлеклась, что не сразу услышала жуткую какофонию, несущуюся из двора. Но когда услышала и оценила масштаб происходящего, пришла к выводу, что без ее вмешательства уютный дом пострадает как от нашествия варваров, тогда и поспешила домой со всех своих коротеньких ног.

– Стой, Альбина, стой! – Закричала баба Муня, хватая свою дочь за руку.

– Они мой сервиз разбили! – Прохрипела Альбина. В этот момент она пыталась добыть из руин клеток Лешу Бякина. Леша добываться не желал и поэтому проворно углублялся в руины.

– Ничего, – говорила бабушка Муня утешительное. – Новый купишь.

– Новый – не старый. Он был мне дорог, как воспоминание. Сейчас таких не делают.

– Тогда Алешку маленького пожалей. Убьешь трубой ненароком.

– Не убью, он живучий, в меня уродился.

– Тогда курей, уток и кроликов пощади.

Альбина задумалась над этим предложением и огляделась. И только тут она осознала, какие масштабные разрушения сделали они вместе с сыном, какие потери понесло домашнее хозяйство. Свет фонаря на крыльце дома освещал ужасающую картину потерь и бедствий. Орали куры. Самые проворные из них взлетели на крышу и деревья, но благодаря своей слепоте с этих насестов соскальзывали и, неуклюже хлопая крыльями, падали на землю. Носились апоплексические кролики, потерявшие от ужаса всю свою осторожность.

Между кроликами сновал кабанчик, топтал несчастных зверьков, кидавшихся под его копыта, как камикадзе под танк. Мускусные утки, все как одна, застряли в заборе. Теперь их задние части, суетливые хвосты и подвижные лапки дергались внутри птичьего двора, а гибкие шеи и головы трепетали снаружи. В свойственной их породе манере селезни астматически шипели, а самочки панически крякали. Поросячий саж и кроличьи клетки превратились в скопление поломанного дерева и металла, в недрах которого шебуршил и пронзительно выл Лехоша

Обычно состояние домашнего хозяйства Альбину не слишком заботили. Главное – есть, что поесть и чем очередного мужа попотчевать. Всех этих кур, цыплят, уток, свиней, кроликов и нутрий Альбина Степановна представляла в готовом виде, лучше, жареном или запеченном. Хозяйством занимались родители. Но вид произведенных разрушений вверг и беспечную Альбину в состояние некоторого замешательства, – вдруг скончаются от стресса утки, куры и кролики, подоспеет время свадьбы, а на стол ставить нечего. Решив так, Альбина отдала матери свое боевое оружие, трубку от гардины.

– Забирай! – Сказала она.

Увидев сдачу оружие, затих Лешка Бякин, зазвенел металлом, зашуршал поломанным деревом, выпростал из руин свою всколоченную голову. Близость главной защитницы – бабушки навела его на мысль, что мама больше его трогать не будет, все беды миновали и впереди только сладострастные минуты бабушкиного обожания. Обычно после очередной маминой порки или Сашкиных издевательств бабушка принималась Лешу жалеть, кормить его размоченными в сладком чае сухарями, гладить по головке. И если бы этому событию не предшествовали жестокие телесные страдания, Леша такие минуты бы любил.

– Вылезай, калека, как-то слишком миролюбиво позвала сына Альбина. Леша поддался на такой призыв и выбрался из развалин. Альбина медленно подошла к нему, совсем нежно взяла за руку, а потом, резко подняв с земли обломок доски, пару раз ударила по поджарому заду. Лешка громко взвыл, вырвался на волю и, продолжая выть, скрылся в саду.

– Вернешься – добавлю! – Крикнула ему вслед Альбина.

– Все, отвела душу? – Осуждающе спросила бабушка Муня.

Альбина ничего не ответила. Завернувшись в остатки своего изорванного, словно простреленного ружейной дробью платья, она отправилась к дому и села на ступеньках крыльца.

Теперь дед Степан. А дед Степан по-прежнему охотился на внука в соседском саду. Как только в ближайшем кустике раздавался подозрительный шорох, дед наносил туда хлесткий удар ремнем. Саши в кустах не было (что ему у соседей делать?). Шорох в основном издавали суетливые ежи, или просто вечерний ветерок играл листвой. Но когда на выложенной половинками кирпича садовой дорожке показалась человеческая тень, дед Степан, размахивая ремнем, ринулся к ней. «Наконец-то, – подумалось старику, – сейчас маленький стервец ответит за все».

Бякины не знали задних соседей. Ну, живут там какие-то, садик тенистый развели, теплицы держат, деньги зарабатывают. Они даже ссорились с ними только однажды, когда Леша лазал в теплицу за ранними огурцами, порвал пленку и был пойман на месте преступления. Кстати, ни Альбина, ни старики не посчитали Лешкин проступок преступлением и крайне возмутились, когда им выставили претензии и счет.

Соседи тоже с Бякиными знаться не хотели. После последний схватки, в которой, конечно же, проиграли, они со стариками и Альбиной даже не здоровались, а вечерами швыряли им через забор разный мусор.

Но этим вечером их ждала новая встреча. Правда старик принял соседку за своего старшего внука, а соседка, в свою очередь, посчитала деда кровожадным убийцей-маньяком, так разрекламированным в последнее время телевидением.

Раздался пронзительный женский визг, и дед Степан сразу понял, что имеет дело отнюдь не с внуком, но с какой-то незнакомой женщиной, странным образом оказавшейся на его пути. Он поспешил удалиться, но заблудился среди помидорных грядок и теперь блуждал там, начиная панически плакать. Соседка же повалилась на дорожку и продолжала орать, суча ногами по кирпичному покрытию.

Громко топая ногами, на помощь жене прибежал хозяин сада.

– Что, Люба? – Задыхаясь, спросил он.

– Вон, – указала Люба на смутную тень старика, топчущего помидоры, и горько всхлипнула….

Во двор к Бякиным постепенно приходило успокоение. Альбина, отведя душу на Лешкиных ягодицах, сидела на ступеньках дома, куталась в обрывки платья, нервно курила. Бабушка Муня стояла над ней и говорила утешительные слова. Мол, сервиз, конечно, вещь ценная, красивая, жалко до слез, но и без него прожить можно. Вот они с дедом без всяких сервизов трех дочерей вырастили (к слову сказать, непутевых.) Не стоит этот сервиз жизни ее сына, Алешки маленького. Сам Алешка маленький, все еще страдающий неземным страданием, подобно проголодавшемуся волку выл где-то в саду. Но Альбина на утешения не поддавалась.

– Какой был сервиз, – горько посетовала она, глубоко затягиваясь сигаретным дымом.

– Ну и шо, – проквохтала бабушка Муня. – У наши времена никаких сервизов не было. И жили себе. Дед Степан «врагов народа» выявлял. Да, кстати, куды ж он подевалси?

Тревожную весть о старике принес Саша Бякин. Позабыв про угрозу быть битым, если не убитым, он подбежал к женщинам и прокричал, задыхаясь:

– Мама, бабушка, деда убивают!

– Кто убивает?

– Сосед!

Дома Бякины частенько ссорились друг с другом, дрались, били посуду и ломали мебель. Иногда казалось, что этот дом сосредоточение ненависти друг к другу. Однако когда в дело включались посторонние лица, Бякины сразу же прекращали усобицу, объединялись в братской, единокровной любви и с устрашающим шумом сметали неприятеля. Обычно шум производили Саша и Леша, Альбина, вооруженная камнями и прочими метательными снарядами, шла в авангарде, дед прикрывал тылы и фланги, а бабушка Муня на всякий случай таилась в засаде.

Вот примерно таким порядком двинулось в бой бякинское семейство. Однако за уважительным отсутствием сразу двух представителей семейства, боевой строй пришлось делать компактным, а ряды тесными. Даже бабушка Муня, обычно во время предыдущих сражений залегающая в засаде, ныне выдвинулась вперед в общем боевом натиске. Все три представителя семейства побежали в сад.

Деда Степана не то, чтобы били – так, трепали просто. Муж испуганной женщины, огромный и сильный, поднял старика над землей, так что его вытянутые ноги только слегка задевали кирпичную дорожку, тряс для стимуляции мыслительного процесса и задавал вопросы. Толстые очки старика висели на одном ухе, а лысенькая головушка болталась взад-вперед.

– Говори, – грозно вопрошал мужик, – что ты хотел сделать с моей женой?

– Я… мя… ня…, – невнятно отвечал старик.

– Как ты здесь оказался, старый развратник?

– Я… ня… мя…

– И зачем тебе ремень, извращенец?

– Толя, осторожно! – Предупредила женщина. Предупреждение это было нужным, но несколько запоздалым. В уютный садик, такой покойный и нежный, заросший отцветающими гвоздиками и расцветающими хризантемами, вломилась Альбина, тайфун в порванном платье. Следом, немного отстав, бежали Саша и бабушка Муня. Саша орал даурским котом, пронзительно, скрипуче, противно. Запыхавшаяся старушка молчала, но она держала в руках стальную трубу от гардины.

– Отпусти его, убийца! – Проорала Альбина.

Хозяин двора ничего не понял. Он готовился наказать какого-то зарвавшегося старикашку, как он предполагал, бомжа, почему-то напавшего на его жену, но тут из темноты вынырнули три монстра в человеческом обличии. Альбина быстро выхватила из рук матери трубу от гардины и приемом японских самураев нанесла размашистый удар. Сосед-мучитель тут же отпустил свою жертву и повалился на землю, схватившись за голову. Однако упал на землю и дед Степан и тоже схватился за свою лысину.

– Ой, Толенька, – запричитала женщина. – Что они с тобой сделали? Убили тебя, Толенька! Милицию надо вызывать и «скорую»!

– Сашка, вызывай «скорую»! – Прокричала бабушка Муня. – Твоя мать твоего деда убила! – Бабушка Муня ясно разглядела, что основной удар стальной трубы пришелся именно на голову деда Степана. Бабушка Муня знала, что ей делать. Не знал Саша. За «скорой помощью» он не побежал и продолжал швырять в соседей камни.

Хотите знать, как изгонялись из дома несостоявшиеся кандидаты в мужья? Изгонялись жестоко, как изгоняются из пчелиного улья утратившие надобность и доверие трутни. С громом, криками и побоями. Иногда их приходилось эвакуировать на машине «скорой помощи» по причине травматического обездвиживания. Некоторые, самые быстрые и трусливые спасались бегством, проворно преодолевая высокий забор. В такие мгновения от Альбины могли пострадать и ближайшие родственники, и страдали, если не успевали вовремя спрятаться. Так что боевого задора или, как в просторечье говорится, дури, ей было не занимать.

Старик не утратил способности к передвижению, он откатился в сторону, предоставив дочери возможность напасть на обидчика. И Альбина напала. Как толстовская «дубина народной войны» она принялась гвоздить соседа, жестоко, упорно, остервенело. Сосед, лежа на спине, пытался отбиваться ногами. Ногами он размахивал проворно и быстро, блокируя удары, не давая попасть по телу и голове.

Видя, что удары почти не достигают цели, Альбина стала кружиться вокруг соседа. Сосед тоже принялся вращаться на спине, стараясь, чтобы его дрыгающиеся ноги, оказались напротив Альбины. Некоторое время поединок проходил при равенстве сил. Альбина Степановна задевала противника только по ногам – больно, но терпимо. Сосед не оставался в долгу и пару раз пребольно пнул женщину, для этой цели он применил очень необычный прием, подсмотренный, наверное, у лягающихся ослов или у дерущихся котов: высокий прыжок и удар обеими ногами, все это – лежа на спине. Но постепенно мужчину стали оставлять силы. Он уже не так проворно крутился на спине, не так ловко отвечал на удары. Туго приходилось хозяину двора, но тут ему на помощь пришла жена. До этого сидящая на земле и громко вопящая, она выковырнула из садовой дорожки половинку кирпича и запустила им в Альбину. Попала, чем сбила боевой задор.

Семейство Бякиных (а мы договорились называть этой фамилией всех членов семьи) не смотря на тупость, отличаются одним важным умением – они знают, когда следует нападать, а когда необходимо спешно уносить ноги. Подвергшись обстрелу кирпичами, они произвели быструю и умелую ретираду, не забыв взять на руки и унести с собой деда Степана. При этом Саша прикрывал отступление, швыряя камни в ответ.

Вскоре все семейство скрылось в темноте, а соседи, так и не понявшие, что за опасные существа только что на них напали, отправились залечивать раны.

В дом Бякиных возвращалась тишина. После получаса жестокой битвы, когда даже стойкие и знающие обстановку соседи решили, что в отдельно взятом регионе наступил судный день, покой и умиротворение воцарили в бякинском дворе и доме. Затих Лехоша, залег где-то в кустах, избитый и утомленный, и заснул на опавших листьях. Спрятался на чердаке до лучших времен Саша, не смотря на героизм и ратные подвиги в деле спасения деда Степана, Альбина могла не оценить воинские заслуги старшего сына, наплевать на риск и усердие, как плевали в свое время любимые дедом «органы» на заслуги бойцов. Саша решил подождать до утра. Сама Альбина и бабушка Муня реанимировали деда Степана, откачали его стаканом ядреного самогона, после чего отнесли на кровать. Потом некоторые силы были потрачены на отлов домашней живности и водворение ее в хоздвор.

И только часам к двум ночи Альбина Степановна Мазлумян вспомнила об оставленном в доме женихе. Пошла в дом – нет жениха, растворился в ночном сумраке, даже следов не оставил. Не оставил следов и недавно купленный музыкальный центр, под чью музыку они праздновали предстоящую свадьбу. Видимо, увидев, чем грозит семейная жизнь с Альбиной, какой опасности подвергаются все ее родственники, и что сама смерть может постигнуть в самую неподходящую минуту, кандидат в мужья сбежал через забор, прихватит в качестве компенсации музыкальный центр.

– Не судьба, – философски решила Альбина. – Не родилась я для счастливой жизни. Жениха потеряла, сервиза лишилась, магнитофон сперли. Пойду спать….

И ушла в дом….

Глава третья
о высоком искусстве, всемирной истории, божественных предзнаменованиях, преступлениях и крестовых походах….

Наступило утро очередного дня. Вроде бы и деревья стоят еще зеленые, как в июне или августе, и роскошные гроздья винограда массивными украшениями свисают с изумрудного свода беседки, и петухи кукарекают дружно и весело, но рассвет уже росист, холоден и отдает какой-то вселенской усталостью. Южная осень – она не ярка, она не поражает особенным буйством красок и растянута во времени, но все равно осенние знамения очень трудно пропустить. Пройдет месяц, и зеленый окрас деревьев сменится золотой филигранью, и прилетит сырой западный ветер, неся с обоих морей серые дожди. Какими эпитетами не награждай это время года, оно останется осенью – временем усыхания, запустения…, временем скрытой, почти утраченной надежды.

Пока не наступили холода, Вильям ночевал в небольшом сарайчике, построенном за домом, окруженным зарослями сирени и гортензии. Со стороны дома это убежище было почти незаметным, что молодого человека устраивало. Его стараниями и фантазией обыкновенная хозяйственная постройка, предназначенная у всех прочих граждан для хранения разнообразного хлама, превратилась в уютное бунгало – жилище мечтателя и оригинала. Дощатые стены снаружи и изнутри были расписаны вполне художественными граффити на космические и фэнтезийные темы, мебель внутри помещения, может быть, и грешила некоторой пестротой и грубостью, но была сделана собственными руками из остатков старой стенки. А светильник, тоже самодельный, походил на модель замысловатого космического корабля-звездолета, прилепившуюся к потолку. Звездолет менял режим освещения по собственному усмотрению, не соотносясь с пожеланиями хозяина, а иногда вообще погружал помещение в полную темноту, но к такому поведению собственного изделия Вильям уже привык. В единственное, но большое окно, превращенное в авангардистский витраж, по утрам врывался яркий свет, пробуждаю мальчика от сладкого сна.

С наступлением учебного года Вильям вдруг решил заняться спортом, вернее, делать по утрам зарядку. У него и раньше просыпались такие устремления, но быстро уступали естественному желанию выспаться утром. Его сосед, тринадцатилетний Ромка Громов уже четыре года, каждое утро выполнял эту процедуру. Впрочем, без всякого оптимизма и удовольствия.

Папа Романа, главврач районной больницы, относил себя к интеллигенции, особому сорту людей, главным назначением которых было нести в массы разумное, доброе, вечное. Он старательно, невзирая на страдания окружающих, собственную занятость, и неспособность сына понять его глубокие замыслы, делал из Романа гармонически развитую личность с устойчивой жизненной позицией. Роман гармонизироваться не хотел. Он не любил спорт, музыку, танцы, математику и вышивание крестом. Ему плевать хотелось на церковную воскресную школу, а всех школьных и кружковых преподавателей и особенно косноязычного священника, постоянного пугающего страшным судом, Рома мечтал послать ко всем чертям. Господина Громова такое отношение к его замыслам крайне обижало и раздражало. Громов почти каждый день объяснял сыну, в чем состоит его великий педагогический замысел, а так как был очень занятым человеком и не мог тратиться на долгие объяснения, прибегал к физическому воздействию посредством затрещин и тумаков.

Громкие вопли соседа пробудили Вильяма от сладкого сна в теплой постели.

– Бестолочь, тупица, слабак! – Орал господин Громов, а разбуженный Вильям испуганно вздрагивал под одеялом, будто эти слова предназначались ему. – Из тебя человека сделать хотят, а ты, свинья неблагодарная, родителей не слушаешься! Живо на зарядку! Поспать он решил, лентяй!

Окончательно проснувшись, Вильям вылез из теплой постели и осторожно высунул голову за дверь. Солнце еще не встало, хотя было уже достаточно светло. Клубился туман, оставляя холодную росу на листьях деревьев, траве, цветах, стене дома. Десяток кошек – а семейство Андреевых содержало именно такое количество мяукающих созданий – в нервном ожидании дежурил под дверью. Чуть в сторонке, облизываясь в предвкушении завтрака, отирались три собаки.

Господин Громов продолжал бушевать. Выгнав сына, который через калитку в огороде ушел на косогор над оврагом, он накинулся на жену, плохо погладившую рубашку. В отличие от неспособного постоять за себя сына, мадам Андреева учинила ответный скандал. К крикам мужчины добавились скрипучий женский визг и звон бьющейся посуды. Обычно госпожа Громова, когда у нее иссякали словесные аргументы, прибегала к битью посуды об голову мужа, иногда это помогало.

Вильям тоже решил идти на зарядку. Он надел футболку и шорты и пошел через сад к оврагу. Там, на ровной площадке над высоким обрывом, с незапамятных тоталитарных времен какие-то спортолюбивые босяки сделали турник, лавочку и подставку для штанги. На протяжении восьми лет демократизации, приватизации и свободы эти снаряды оставались невостребованными – молодежная мода не поощряла бездумные занятия физкультурой, не приносящих денег и славы. Но потом ребята помладше обнаружили эти снаряды и использовали их по назначению. Сосед Рома тоже с удовольствием висел на турнике, пока его папа не сделал это висение обязательным, тогда желание и пропало.

Вильям нашел Романа сидящим прямо на сырой траве, прислонившимся спиной к опоре турника. Его лицо имело отчетливо плаксивое выражение.

– Что, Ромка, напрягают? – Участливо спросил Вильям.

– Не то слово. Из меня супермена какого-то сделать хотят: в музыкалку ходи, на танцевальный ходи, в астрономический кружок ходи, в школу воскресную, поповские проповеди слушать…. Утром – зарядка, вечером – гантели и тренажер. Два раза в неделю репетитор приходит. Я что им гений?! Сбегу я из дома.

– И куда это? – Полюбопытствовал Вильям.

– Хотя бы на Кавказ. Поселюсь в лесу, домик построю.

– С голоду подохнешь. Могут и террористы какие-нибудь в плен взять.

– Чем этот плен лучше моего? Тогда в Москву уеду.

– Милиция с поезда снимет.

– Не снимет!

Ромка зло вырвал пучок мокрой травы и отбросил в сторону. Вильям пожал плечами и начал размахивать руками в разные стороны, делать наклоны, присел несколько раз. Потом запрыгнул на турник, подтянулся три раза, спрыгнул, снова помахал руками, после чего отжался десять раз. Роман неодобрительно смотрел на эти действия.

– Нефиг тебе делать, – проворчал он.

– А что, лучше на мокрой траве сидеть? – С одышкой спросил запыхавшийся Вильям.

– Да хоть бы и так.

– Ромка! – Послышался из двора голос отца. – Где ты?! Живо домой!

– Святые боги! – Простонал Роман, поднялся с травы и, понурив голову, отправился домой.

Вильям еще некоторое время делал зарядку, потом, позавтракав, отправился в школу.

Леночка Шайкина, надев на лицо маску холодной невозмутимости, вышла из дома. Ее провожали мама и бабушка, умилительно глядя вслед, а многочисленные щенки, разведенные для Леночкиных забав, сопровождали выход в школу радостным визгом. Дорога до школы занимала каких-то десять минут неспешным шагом, но у Лены этот поход растягивался на полчаса. Ведь это был не просто поход в школу, а выход будущей примы и суперзвезды.

На лицо Леночка нанесла толстый слой яркого турецкого трудносмываемого макияжа, и только яркость утреннего солнца не позволяли принять ее за воскресшего вампира.

Еще большее удивление прохожих вызывал школьный наряд Леночки Шайкиной. В такой вызывающей одежде не только в школе, но и на дискотеке показаться было стыдно. Пестрая сорочка слепила всеми цветами радуги, напоминая полярное сияние над северным полюсом. На ноги были надеты узкие лосины из какого-то синтетического материала, чего-то среднего между дерматином и плащевкой. При ходьбе эти брюки издавали громкое шуршание. По этому звуку все окрестные собаки знали, что по улице идет именно Леночка, и сопровождали ее проход по улицам станицы Ряжской громким, недобрым лаем. Леночку такой аккомпанемент не радовал, она морщилась, ее лицо принимало сложное, отрешенное и горделивое выражение. Она планировала удивить всех окружающих, поразить своей непревзойденной оригинальностью, но пока оригинальность оценивали только собаки, да и то не совсем адекватно.

Тело под лосинами жутко прело и потело, сама ткань линяла, окрашивая в неприличный баклажанный цвет не только нижнее белье, но и родную нежную кожу. Когда мама впервые увидела, какой необычный цвет приняли нижние конечности ее дочери, она вдруг решила, что имеет дело с неизлечимым заболеванием. Уже собралась вести ее к врачу. Однако странные цветовые изменения затронули и нижнее белье, не заражающееся никакими заразными болезнями.

Не смотря на линьку и немузыкальное звучание штанов, Леночка не желала с ними расставаться: такой наряд в школе имела только она.

Леночка Шайкина шла в школу. Сияла немыслимыми цветами ее пестрая сорочка, шуршали штаны, громко лаяли потревоженные собаки. Дикие голуби, ослепленные многоцветным сиянием и оглушенные неожиданным шуршанием, панически взмывали в небо. Вот это выход, вот это событие! Не то, что скорый шаг отличника Вильяма, косолапое шествие его друга Ильи или короткие перебежки братьев Бякиных.

Вильям и Илья отправились в школу на десять минут позже Леночки, но пришли минут за двадцать до ее появления, обогнав по дороге, важную, горделивую, надутую, шуршащую штанами. На изумленные возгласы двух друзей, на их ироничные замечания и глумливый свист Леночка не обратила внимания. Такое обхождение ей было привычно и почти не обижало.

Перед школьным крыльцом собрался народ. Носились визгливые первоклашки, лупя друг друга портфелями. Школьники старших классов портфелями друг друга не лупили, разговаривали важно, вставляя через каждые три слова нецензурный мат. Многие из них отправились к дальней, глухой стене, где подальше от окон учительской собирались ценители табака. Над этим местом в безветренную погоду стоял густой сизый дым, вызывающий першение в горле у некурящих людей.

Среди старшеклассников верткими угрями крутились и Бякины, выклянчивая сигареты. Оба брата (да и все прочие) считали, что наличие дымящейся сигареты в зубах делает их старше, умнее, обаятельней. Кто-то щедрый ссудил Саше Бякину окурок, а Лешу снабдили целой сигаретой, но заряженной порохом. Спустя минуту Леша подорвался, вдохнул едкий пороховой дым, закашлялся и развылся. Это событие вызвало в среде курильщиков безудержное веселье, а громче всех смеялся Саша Бякин. Такова она братская бякинская любовь.

Вильям и Илья к любителям сигарет не относились, но уж очень сильно их разбирало любопытство – очень они хотели узнать, что же за битва происходила у Бякиных прошлым вечером. Илья отозвал в сторонку продолжавшего выть Лешку, высушил его слезы ласковым сочувственным словом и спросил вкрадчиво:

– Слушай, Лехоша, что у вас вчера вечером было?

– А чо у нас было? – Удивился Лехоша.

– Ну как что? Гром, крики какие-то.

– А? – Вспомнил Лешка и ответил беспечно. – Мама нас вчера гоняла.

– Просто гоняла?! – Опешил Вильям.

– Ага.

– И что же вы такое сделали?

– Не я, а Сашка. Он мамин сервиз разбил.

Вильям и Илья переглянулись. Бякины отличались некоторой забывчивостью, вследствие чего все мамины физические внушения пропадали зря, не находя должного отклика в их бронированных душах.

– И никого не резали, не расчленяли, не пытали, огнем не жгли? – Спросил Илья. – Дом цел? Стены стоят?

– Ага. Только кошку Мурку с антенны снять не могут.

– М-да, что-то ты, Лехоша, не договариваешь. Если судить по вчерашнему звуковому шоу, у вас там должны быть трупы.

– А что такое трупы? – Простодушно спросил Лешка.

– Ну, мертвецы, неживые люди.

– Все живы, – категорично заявил Лехоша.

– Ну-ну.

Поняв, что от Бякиных вразумительных ответов не дождешься, Вильям и Илья вошли в школьное здание. В обширном помещение фойе, которое теперь носило гордое и малопонятное имя рекреация, стояли гам и суета. Как частицы в Броуновском движении носились по замысловатым траекториям разновозрастные мальчишки и девчонки, громко вопили, радуясь жизни. Посреди помещения наподобие огородного пугала стояла дородная завуч, раскинув в стороны свои толстые руки, что-то кричала, призывая к порядку и дисциплине, но ее крика никто не слышал. Прочие учителя, давно понявшие тщетность этой затеи просто шли по своим рабочим местам. На лице молоденького физкультурника, бывшего студента, появившегося в школе только месяц назад, в глазах горел настоящий ужас: до того он боялся своих юных воспитанников. Физкультурнику ученики устроили жестокую проверку – настоящую политическую обструкцию, и он испытания не выдержал. Теперь можно было с уверенностью сказать, что примерно через месяц он исчезнет, как до него исчезали многие, переоценившие свои силы.

Возле кабинета химии собрался уже почти весь класс. Девчонки, сгрудившись большим скопом у одного окна, с напряженным интересом изучали молодежный журнал с хорошенькой мордашкой юного Леонардо ДиКаприо на обложке. Только-только на экраны вышел знаменитый «Титаник», и большая часть одноклассниц была влюблена в главного героя фильма. То и дело в толпе раздавались восторженные вздохи, когда какая-нибудь из наиболее страдающих поклонниц давала волю нервам. Остальные отвечали на этот вздох дружным смехом.

Расталкивая девчонок, навстречу Вильяму и Илье выскочил Сергей Дубинкин. Сергей носил модную в среде молодежи девяностых годов стрижку, похожую на стрижку солдат и политкаторжан, и тенниску с портретом раскоряченного Ван Дамма. В его водянистых, навыкате глазах проглядывала откровенная паника.

– Мужики, вы химию сделали? – Спросил он сходу.

– Сделали, – без энтузиазма ответил Вильям.

– Дайте списать.

– Сереженька, – как-то по-взрослому спросил Илья, – почему в твоем голосе я слышу нотки неудержимой истерии?

– Меня сегодня спросят.