Книга: Семьдесят два градуса ниже нуля (сборник) - Владимир Санин

История этого сложного путешествия, те невзгоды, которые требовалось преодолеть, опасности, поджидающие полярников, не могут не трогать, да и читается все очень увлекательно. Тут и взаимовыручка, и мужество походников, вызывающее восхищение, да и быт людей в таком санном поезде описан очень интересно, так что данная часть стоит множества похвал. Но вот причины, которые вынудили их отправиться в этот путь, рискуя жизнями, и те объяснения поломок, которые приводит автор, не находят у меня безусловного понимания. Возможно, слишком изменились времена и воспитание, слишком себялюбивыми и эгоистичными стали последующие поколения, но слова «жертва» и «риск» не кажутся мне простыми и однозначно правильными. Писатель почти с самого начала проводит параллель между героизмом и жертвенностью во время ВОВ, но если в случае защиты своего дома, семьи от врагов я понимаю необходимость жертвы, то почему тут люди решили рисковать своими жизнями и почему того, кто воспользовался предложенным выбором и не стал делать как все, стали называть предателем и устроили ему бойкот, для меня выглядит странно. Кстати, на мой взгляд, то, как автор описывает героизм солдат и их внутренние метания, выглядит неестественно, настолько идеализировано, что верить не получается. Почему-то когда о необходимости пожертвовать собой пишет Константин Симонов - это звучит искренне, а когда Владимир Санин - кажется, что это о каких-то иных, идеальных людях, которых сложно вообразить, или же это просто утрированный героический пафос?

Итак, по сюжету данной книги, станция Восток могла остаться без топлива на следующий год и ее пришлось бы законсервировать. Да, для науки это был бы потерянный год статистики, но к каким таким действительно страшным последствиям это могло привести - мне не ясно, а автор не считает нужным рассказать читателям об этом. Неужели все еще не прошли времена, когда человеческие жизни стоили меньше, чем научные данные, опять «новых нарожаем»? Вроде нет, начальство, зная, что есть риск для жизни людей, предлагает вернуться и никто не требует героизма. Или все же кто-то требует? И тут на первый план выходит руководитель отряда Гаврилов, он тоже вроде бы предлагает команде выбор и даже не мешает голосованию, но при этом с облегчением узнает, что почти все отказались от возможности вернуться на самолете.

Потеплело у Гаврилова на душе: остались, поверили в своего батю, как они его называли. Один только Попов улетел. «Спасибо, сынки, никогда не забуду, умирать буду — вспомню добрым словом». И молчаливая горечь, терзавшая Гаврилова с того момента, когда трое решили улететь, сменилась тихой радостью. «Теперь всё будет хорошо, теперь дойдём».

Из-за, тебя, краснобай, остались! — набросился на Валеру Сомов. — «Не огорчайте батю, ребята, пошли вместе…» Распелась канарейка! Вот и пошли… Выхаркивай теперича лёгкие, чтоб батя не огорчался!

И чтобы не расстроить «батю», большинство участников похода соглашаются сами и уговаривают остаться сомневающихся, при этом команда почему-то забыла здраво взвесить все риски и проверить, а готово ли оборудование, машины к обратному пути? Зачем долго думать, полагает начальник Гаврилов, ведь он и на войне привык действовать на свой страх и риск.

Думал Гаврилов недолго. В критических ситуациях он привык полагаться на интуицию, которая обычно его не подводила. Он считал, что чем больше в таких случаях думаешь, тем больше находишь доводов против риска, а потому нужно действовать, как подсказывает тебе шестое чувство.

На фронте Гаврилова не раз обвиняли в том, что он лезет в драку очертя голову. Но как-то так получалось, что именно крайне дерзкие его поступки и приносили успех бригаде.

И Гаврилов привык, что «случай» работал на него. Привыкли к этому и люди, с которыми он был связан, как привыкли они и к тому, что самое опасное дело всегда поручали именно ему.

Но на этот раз Гаврилов размышлял недолго отнюдь не потому, что опасался отыскать убедительные аргументы против обратного похода: аргументов этих было, хоть отбавляй, и главный из них — неизвестность.

Удивительно, так много в книге уделяется внимания тому, как сильно подвел всех предыдущий состав транспортной команды, но и нынешняя группа почему-то ничего не перепроверила перед выездом, тот же русский «авось»? Они как будто действуют по принципу: меньше думаешь - меньше сомнений, главное - начать движение, остальное как-то приложится. Конечно, в таких суровых условиях ошибки могут повлечь ужасающие последствия и понятен гнев полярников и писателя против «халтуры», но ведь очень многие из героев грешат нарушением правил, только вот свои нарушения они склонны прощать и даже отчасти гордятся ими, ведь «инструкции и правила для бюрократов», а вот за просчеты других готовы бить «смертным боем».

Были у Гаврилова и другие проступки, но всё ему сходило с рук, потому что никто другой так лихо не проводил разведку боем.

Отпустил Гаврилов Попова, уверенный, что обойдётся без него. Отпустил, не подумав о том, что все прежние походы совершались в полярный день, когда чуть не круглые сутки светило солнце, и не было у штурмана нужды спрашивать курс у звёздного неба. В голову не приходило бате, что во второй половине апреля поезд ещё не подойдёт к Пионерской.

Так механик-водитель Савостиков за несколько часов нарушил сразу три заповеди: двинулся в путь с повреждённым траком, в одиночку погнал тягач по Антарктиде и, не получив на то разрешения, вёл машину на третьей передаче.

Знаешь, о чём я мечтаю? Ни разу в жизни никого не ударил, а теперь — хочешь верь, хочешь не верь — кровь вскипает от дикого желания: увидеть Синицына и избить его до потери сознания…

Так что, — Валера улыбнулся, — отбрось в сторону дубину и оставь Синицына в покое. — Но я его ненавижу! — взорвался Алексей. — А вы будто спелись! Поразительно! Когда обнаружилась история с топливом, ребята были готовы Синицына растерзать; через неделю они говорили, что набьют ему физиономию, а завтра, чёрт возьми, они его простят! — Что ж, меня бы это не удивило. Негодяем Фёдора, пожалуй, не назовёшь, он просто равнодушный человек. — Когда наконец мы поймём, что равнодушие опаснее подлости?! Хотя бы потому, что оно труднее распознаётся. Такие, как Синицын, страшнее откровенных негодяев. Судить его надо! — Крик души очень уставшего человека. — Врача, друг ты мой, врача! Я, не забывай, давал клятву Гиппократа и с юмором относиться к ней не могу. Неужели думаешь, что я прощу ему батины приступы и твои обмороки, Васю и Петю, всех вас?

— Лезь обратно в мешок… гнилая интеллигенция. Значит, не пойдёшь со мной Синицына бить? Валера потемнел. — Если с батей что случится — пойду и убью.

Возвращаясь к причинам, толкнувшим полярников рисковать своими жизнями, хочется отметить еще силу общественного мнения.

Это Гаврилов тоже знал, и знал точно. И представлял себе, как за его спиной полярники будут говорить: «Самолётом, конечно, спокойнее… Сдал старик. Был бы на его месте парень посмелее, не остались бы без Востока!»

Дезертир! Никто не бросил ему в лицо этого слова, но с того дня, как по Мирному разнеслось: «Батя умирает!» — Попов не слышал — видел в глазах людей это хлёсткое, как удар кнутом, обвинение. И хотя батя выжил, Попову стало ясно: отныне вину за любую неудачу походников будут возлагать на него. Причина? Даже искать не надо, наверху лежит, с ярлыком приклеенным: «Сбежал, оставил поезд без штурмана!» Коснись это кого-то другого, он, Попов, наверняка думал бы так же. Древняя, как мир, истина: людям нужен козёл отпущения.

Но никогда и никто Серёгу не презирал! Впервые от него отвернулись все, впервые ощутил он давящую человека, как трамвай, силу бойкота.

Сломали Попова. Самый общительный из общительных, весёлый и беззаботный трепач, он полюбил одиночество и лучше всего чувствовал себя тогда, когда ездил за мясом на седьмой километр, где находился холодный склад. Сидел за рычагами трактора и мечтал, что вернутся ребята живы-здоровы — ведь добрались до Пионерской, остались заструги и выход к воротам, расскажут всё, как было, и снимут с него позорное обвинение. Будут снова жить вместе, в одном доме, в сентябре пойдут за брошенной техникой, а в декабре — в очередной поход на Восток. И всё станет как раньше.

Чувство непростительной вины перед батей, перед ребятами, которых он своим дезертирством обрёк на гибель, с огромной силой охватило его. Десять лет, всю жизнь бы отдал, чтобы оказаться с ними и разделить их участь.

Это весьма мощный рычаг давления в любые времена, но, как мне кажется, в прошлом веке к нему прибегали особенно часто. Вот и здесь страх, что о тебе скажут, перевешивает здравый взвешенный подход. К сожалению, в человеческой истории очень часто сила авторитета и общественное давление приводило к весьма печальным последствиям, поэтому я не могу однозначно воспринимать это как признак правильного общества, где принцип «делай как все» является главенствующим. Если в книгах Макаренко коллектив служил «делу добра», тот же бойкот был крайней мерой, которая могла помочь запутавшемуся подростку встать на верный путь, а главное, писатель так преподносил это, что я воспринимала все как должное, верила Антону Семеновичу, то в данной книге Санин описывает бойкот так, что ситуация вызывает во мне несогласие своей несправедливостью. "Не хочешь рискнуть жизнью – трус, думаешь о последствиях – размазня, вообще много думать вредно, мы же настоящие мужики, не бабы какие-то" читаю я между строк в этой повести и не могу согласиться с правильностью такой установки (возможно потому, что я как раз баба и полярников в жизни не встречала, но автор как раз и должен убедить даже совсем чуждого читателя, что именно эти идеалы верны). Видимо, надо было родиться в то время и иметь другие установки, чтобы такие незамысловатые «плакатные» речи находили отклик в душе, автор же не ставит целью объяснить и убедить читателя, скорее всего, полагая, что для всех это и так очевидно.

Что же касается той части произведения, которую я считаю совсем неудачной, то это все флешбеки, которые кратко рассказывают нам о жизни каждого из героев. С одной стороны, это очень правильно - познакомить нас получше с персонажами, рассказать об их семьях, характерах в «мирной жизни», о причинах, которые побудили мужчин выбрать такую профессию. Но, увы, «семейные саги» - совсем не конек автора, эти истории получились столь картонными, полными всевозможных шаблонов и столь искусственными, что было просто неприятно их читать. И вновь реалии прошлого вызывают у меня неприятие, как будто автор специально собрал в этой книге все самые спорные, устаревшие моменты жизни общества. Например, рассказывая о самолюбивом и избалованном своими спортивными успехами в боксе школьнике, писатель противопоставляет ему учительницу, которая считает своим долгом унизить парня перед всем классом, высмеивая его за незнание урока (отличный учитель, ничего не скажешь)

И вот однажды на уроке химии Лёнька, совсем забывшись, уставился на учительницу горящими глазами, в голове его звенело. Было, наверное, в его взгляде что-то нескромное; Татьяна Евгеньевна вспыхнула, вызвала гастролёра к доске и несколькими колкими вопросами сделала из него посмешище. — Что же вы молчите? — иронизировала она под хихиканье класса. — Кулаками легче работать, чем головой, правда? Нечего сказать, да?

Или, рассказывая о том, как девушка одного из героев предпочла ему другого парня, писатель упоминает, что брат отвергнутого, желая отомстить, пришел на свадьбу и вылил на жениха с невестой по банке духов. Эту "веселую" историю с гордостью вспоминают в кругу товарищей и хоть бы кто-нибудь сказал, что это мерзко.

Семейные истории здесь одна краше другой, видимо, обоюдная любовь не была тогда необходимым условием для вступления в брак, ведь причины связать свои судьбы с женщинами у героев все скорее из серии «так принято» или один любит, другой уступает. При этом упрямо добиваться женщины, которая вовсе не хочет за тебя замуж, используя дружбу с ее ребёнком как аргумент для убеждения, тоже, судя по тексту этой книги, вполне подходящая стратегия (а когда добиться не получилось, можно просто исчезнуть из жизни маленькой девочки без особых объяснений)

Осознав, что взаимностью он не пользуется, Алексей продолжал любить Лёлю с достоинством, не унижаясь: ничем не обнаруживал ревности, не настаивал на свиданиях. Зато нашёл способ заставить саму Лёлю искать встреч: уходил гулять с Зайкой, которая обожала «дядю Лёшу», и Лёле, чтобы увидеть дочку, приходилось бегать по скверу и разыскивать их. Найдя, она сурово отчитывала Алексея, а тот говорил: «Зайка, с кем ты хочешь гулять, с мамой или с дядей Лёшей?» Зайка, конечно, кричала, что с дядей Лёшей, потому что он рассказывает интересные сказки, а мама только целует.

Только Зайку было жалко, ей ведь не понять, почему дядя Лёша больше не приходит, почему врёт в телефонную трубку, что очень некогда.

В общем, подводя итог, на мой взгляд автору хорошо удаются истории подвигов, героических поступков и самоотверженности (до этого прочитанная книга Владимир Санин - Большой пожар тому подтверждение) Но вот умения/таланта, чтобы поднимать сложные нравственные вопросы или описывать семейные истории, на мой взгляд, не хватает или же это литературная мода прошлого, которая сейчас воспринимается иначе, выглядит фальшиво.