Текст книги "Новичок в Антарктиде"

День первый

Мы удалялись от дома со скоростью семисот километров в сутки. «Визе» шёл красиво. В глазах ветеранов, которые привыкли путешествовать к другой земной макушке на старенькой «Оби», он даже не шёл, а стремительно нёсся: «0бь» выжимает из себя от силы 12 узлов, а «Визе» – все 18. Балтика была спокойна, мы раскланивались со встречными судами и миля за милей приближались к датским проливам. Их ожидали с особым нетерпением: чьё сердце не дрогнет при мысли о том, что ты собственными глазами увидишь замок Гамлета, легендарный Элсинор?

Превосходное судно! В первый же день я облазил его снизу доверху и могу сообщить некоторые подробности, знание которых пригодится тем, кто уже решил для себя отправиться в Антарктиду. Длина – 124 метра, ширина – 17,5 метра, водоизмещение – 7 тысяч тонн, экипаж – 86 человек. Судно до отказа начинено всевозможными лабораториями, где проводятся метеорологические, физические, химические, биологические и прочие научные исследования, что делает «Визе» уникальнейшим полярным кораблём и предметом особой гордости Ленинградского арктического и антарктического института. У «Визе», кстати, есть близнец – «Профессор Зубов»; насколько мне известно, только советские полярники могут похвастаться такими плавучими научно-исследовательскими институтами.

На верхней палубе – шлюпки, разнообразное научное оборудование, глубоководные лебёдки, установки для запуска метеорологических ракет и стол для пинг-понга. Научные и прочие совещания проводятся в конференцзале, приём пищи (боже, какой оборот!) в столовой команды и в кают-компании. Повсюду в изобилии душевые кабины – купайся вдоволь, на судне действует установка по опреснению морской воды.

В каютах живут по два-три человека, воздух чистый – вентиляторы и «кондишен», столь нежно любимый моряками в тропиках.

Ничего не скажешь – условия для жизни и работы отличные.

Да, к сведению тех, кто содрогается от ужасных рассказов о морской болезни: на «Визе» имеются «успокоители» – крылья или как их там назвать, которые при волнении моря выползают из корпуса и гасят бортовую качку.

После такого вступления читатель может вообразить, что раз судно научно-исследовательское, то оно отдано во власть вдумчивых бородатых учёных, которые рассеянно бродят по палубам, курят и время от времени вскрикивают: «Эврика, черт меня возьми!» Ничего подобного! То есть вдумчивые бородатые люди действительно бродят и вскрикивают, но верховной властью обладает, конечно, старпом (не говоря, разумеется, о капитане, который, как и положено богу, сидит на Олимпе и спускает вниз указания).

Старпом – это прежде всего порядок и дисциплина. А порядок – это в значительной мере швабра, с помощью которой в каютах и коридорах поддерживается больничная чистота. Переборки между каютами, мебель, двери – все в пластике, полы сверкают – смотрись как в зеркало, окурок бросить некуда. Несколько раз в день старпом проходит по всему судну в сопровождении боцмана – священное шествие, приводящее в трепет потенциальных нарушителей. В первый же день я оказался свидетелем драматичнейшей сцены: у двери кают-компании старпом обнаружил – ни за что не поверите! – обгоревшую спичку. Где ты, Шекспир, столь мастерски воссоздавший гнев короля Лира? Только твой гений мог бы найти изобразительные средства, чтобы описать гнев старпома, надолго пригвоздившего к позорному столбу виновников столь чудовищного проступка.

К вечеру старпом Селезнев собрал участников экспедиции в столовой команды. Он предстал перед нами в оранжевом спасательном жилете и прочитал лекцию, предмет которой вызвал повышенный интерес слушателей, – речь шла о нашем возможном кораблекрушении. Началась лекция следующими жизнеутверждающими словами:

– Когда вы будете тонуть…

Подождав, пока слушатели не израсходовали свой запас несколько нервного смеха, старпом с присущим ему хладнокровием повторил вышеприведённую чеканную фразу и принялся объяснять устройство пробкового жилета, или пояса, как его иногда именуют. Посыпались вопросы:

– А как действует порошок против акул?

У всех вытянулись шеи.

– Превосходно, – последовал ответ. – Правда, ещё не до конца выяснено, отпугивает он акул или, наоборот, привлекает.

– А зачем в этом кармашке свисток?

– Как зачем? Когда вы будете тонуть (мёртвое молчание аудитории лишь оттенили несколько предельно жалких смешков), чем вы станете подавать сигнал проходящему кораблю?.. Если, конечно, таковой окажется на месте происшествия… Свистеть при помощи пальцев, как вы это делаете на стадионе, сил не будет, вот свисток и пригодится.

– А зачем застёгивать на шее жёсткий воротник? Чтобы не простудиться?

– Вопрос поставлен безграмотно. Допустим, вы устали шлёпать по воде онемевшими руками и начинаете терять сознание. В эти трудные минуты вся надежда на воротник – благодаря ему голова будет лежать на поверхности, и вы получите отличный шанс ещё немного продержаться.

– Значит, в таком жилете можно запросто качаться на волнах и читать газету?

– Совершенно верно. Читайте на здоровье… если выкроите свободное время.

В заключение старпом напомнил, что все мы, участники экспедиции, – пассажиры. Поэтому в случае кораблекрушения мы не должны выскакивать в одних кальсонах из кают, нарушая общественное спокойствие, а, наоборот, должны тихо сидеть на своих местах, играть в шахматы и ждать команду «Оставить судно!» Вот тогдато мы обязаны, даже если партия недоиграна, спокойно выйти из кают, подняться на шлюпочную палубу и, галантно уступая друг другу очередь, занять положенные места в шлюпках.

Планы вверх ногами

И всё-таки в первые дни моё настроение блуждало где-то возле нулевой отметки. Утомлённые трудными сборами и насыщенными проводами, участники экспедиции отсыпались и почти не выходили из кают. Было одиноко и немного тоскливо – состояние, хорошо знакомое непрофессиональным бродягам, надолго покидающим родной дом. Угнетало и сознание того, что рядом с тобой – близок локоть, да не укусишь! – храпит в каютах живой «материал», которому нет до тебя никакого дела.

Я бесцельно бродил по верхней палубе, вновь переживая сцену прощания и втихомолку поругивая себя за безудержный оптимизм, который погнал меня на край света, – настроение, совершенно никудышное для начала дальнего путешествия.

И в этот момент я увидел Василия Сидорова. Он стоял у фальшборта, курил и с некоторой скукой смотрел на однообразную водную гладь. Внешность его не назовёшь незаурядной: человек лет сорока, среднего роста, яркий свитер обтягивает широкую грудь, на лице приметнее всего светлые глаза с часто меняющимся выражением: то мягкие, чуть ли не добрые, и вдруг – холодноватые и колкие. Бьюсь об заклад, что девяносто девять из ста физиономистов не определили бы, что перед ними – один из самых бывалых советских полярников среднего поколения.

Пожалуй, не было на борту человека, с которым я так страстно желал бы поговорить. Василий Сидоров – это имя не только воскрешало мои воспоминания о дрейфующих станциях, оно ассоциировалось и с легендарным, заветным, необыкновенно ароматным для литератора словом «Восток» – именно так называется расположенная в недоступнейшем уголке Антарктиды станция, начальником которой шёл смотревший на указанную водную гладь человек. В четвёртый раз! А вы представляете, что такое четыре раза зимовать на полюсе холода? Я тогда ещё не представлял, но сознавал, что Сидоров – человек, которому посчастливилось (можете заменить это слово другим, если хотите) мёрзнуть больше любого из живущих на Земле людей. Знал и то, что именно ему довелось зафиксировать минимальную температуру на поверхности нашей планеты: 24 августа 1960 года Сидоров и его друзья, выйдя из домика на метеоплощадку, как зачарованные смотрели на столбик термометра, застрявший у отметки минус 88,3 градуса.

И вот этот самый Сидоров стоял в трех шагах от меня. Быть может, в другой ситуации я не рискнул бы просто так взять и подойти, но в экспедиции отношения упрощаются и этикет не требует обязательного шарканья ножкой. Поэтому я подошёл и назвал себя, в глубине души надеясь, что Сидоров вспомнит нашу мимолётную встречу в центре Арктики. Вспомнил! Причём не мои разглагольствования за столом, а пластмассовый, как он выразился, «чемоданчик» для яиц, который по настоятельной просьбе матери я действительно таскал с собой в интересах диеты.

Мы посмеялись – отличное начало для разговора, ибо в смехе присутствует нечто такое неуловимое, что вызывает доверие и стимулирует дальнейшее общение.

Первый разговор у нас был короткий, но принял абсолютно неожиданный для меня оборот. Услышав, что по договорённости я должен уйти на «Визе» обратно, Василий Семёнович неодобрительно покачал головой.

– Зря, – сказал он, и в глазах его, доселе доброжелательных, появился тот самый холодок. – Антарктиду увидеть можно и в кино. В ней пожить нужно. Хотите совет? Прощайтесь с «Визе», перебирайтесь на материк. Уйдёте домой через полгода на «Оби».

– Я уже сам об этом подумывал. Но разрешит ли начальство?

– Думаю, что да. Начальник экспедиции Гербович, как увидите сами, человек суровый, но покладистый. Скажете ему, что хотите пожить на Востоке, и он…

Мои глава полезли на лоб.

– На… Востоке? – переспросил я детским голосом.

– Прошу прощения, – с лёгкой иронией проговорил Сидоров, – не подумал, что Восток, может быть, не входит в ваши планы.

– Какие там к черту планы! – заорал я. – О Востоке я даже мечтать боялся!

– И напрасно, – засмеялся Сидоров. – Скажу откровенно: экскурсантов, которые желают просто поглазеть на станцию, чтобы потом прихвастнуть перед приятелями, я на станцию не беру – сами понимаете, лететь от Мирного полторы тысячи километров и каждый килограмм груза на учёте. Но писателя возьму, потому что Восток вашим братом обижен. В своё время мечтал ко мне попасть Смуул, да подвела нелётная погода; правда, шесть лет назад прилетел Василий Песков, но, к превеликому обоюдному сожалению, обстоятельства вынудили его через часок этим же бортом отправиться обратно. И получилось, чти о Мирном написано в нескольких книгах, а про Восток – разве что сенсационные данные о наших морозах и прочих радостях… Да, – спохватился Сидоров, – об условиях жизни на станции знаете? Сердце здоровое? Давление?

Я кивнул.

– Тогда лады. Буду просить у Гербовича разрешения. Приступайте к знакомству – новая смена почти целиком идёт на «Визе». Кстати, утром я собираю ребят на совещание. Приходите без церемоний, послушайте и окончательно для себя решайте.

– Но я уже все решил!

– Ну тогда до завтра.

Сидоров ушёл, а я, до крайности взволнованный и ошеломлённый неожиданным поворотом своей антарктической судьбы, побрёл на бак, чтобы на холодке привести в порядок нервную систему, ибо каждая клеточка моего организма ликовала и пела.

Трагедия с Гамлетом

Жизнь не может позволить, чтобы одному человеку во всем бессовестно везло.

Поэтому пролив Зунд мы проходили поздно вечером, и замка Гамлета я не увидел.

Вместо замка Кронборг в Элсиноре – его очертания.

Ладно, хоть очертания, а увидели Замок Гамлета! Это ведь тоже большая удача – своими глазами увидеть контуры места событий, которые дали Шекспиру сюжет для величайшей драмы в истории литературы. Самые эрудированные из нас делились своими знаниями:

– Во-он там, в той башне, а может быть, и в другой, Гамлет пронзил шпагой Полония. А в этой или в той дрался с Лаэртом. А там, где ничего не видно, потому что это двор, а он за башнями, Гамлет учил бродячих актёров театральному искусству.

– А тень, где ему тень отца являлась? – волновались слушатели.

– Как где? Сам понимаешь – тут. Или там. Одним словом, где-то здесь. В двух-трех кабельтовых.

И в этот момент доброй сотне людей, которые пожертвовали сном, чтобы увидеть знаменитый замок, был преподнесён неприятнейший сюрприз. Один из тех всезнаек, которые, будучи битком набиты апломбом, пичкают слушателей невыносимо точными сведениями, гнусно изрёк:

– Как свидетельствует элементарный курс истории, к замку Кронборг реальный Гамлет, принц Датский, не имел никакого отношения. Ситуация с Гамлетом, использованная В. Шекспиром (язык бы у тебя отсох, если бы произнёс полностью – Вильям?), произошла за несколько веков до того, как замок Кронборг был сооружён. Следовательно, перенесение действия пьесы в указанное место есть плод фантазии упомянутого драматурга.

Всезнайку чуть ли не выбросили за борт. Правильно предлагал Остац Бендер: «Убивать надо таких знатоков!» Предупреждая поток писем разгневанных читателей, не стану называть фамилию этого человека, поставившего под сомнение неоспоримую связь замка Кронборг с трагедией Шекспира, тем более что всезнайка был справедливо заклеймён и изгнан с палубы в каюту.

Силуэт Кронборга остался далеко позади, а мы смотрели на датские берега и восхищались крохотной, по нашим российским масштабам, страной, которая дала миру великого физика Нильса Бора, обожаемого детьми и взрослыми сказочника Ханса Христиана Андерсена, замечательного скульптора Торвальдсона и одного из самых весёлых людей на свете – художника Херлуфа Бидструпа. А датчанин Витус Беринг, великий мореплаватель, подаривший свои силы и мужество России? А сын датского врача Владимир Даль?

И всё-таки самый знаменитый датчанин – Гамлет, принц Датский. Поэтому, уважаемые читатели, когда вы будете проходить по датским проливам, предварительно выявите и заприте в каютах всезнаек. И тогда вы сможете спокойно взирать на древние башни замка Кронборг, растроганно повторяя про себя:

«Офелия, о нимфа! Ты помяни меня в своих святых молитвах…»

Василий Сидоров жертвует мешком картошки

Я начал приносить пользу – вёл протокол первого собрания коллектива станции Восток.

– Станция Восток – это подводная лодка в погруженном состоянии: так же тесно, так же трясёмся над каждым киловаттом энергии и так же не хватает кислорода…

Рассказывал Сидоров, а мы слушали, предельно напряжённые, даже те четверо из нас, которые уже зимовали на Востоке в предыдущих экспедициях.

– Наш закон – дружба, взаимопомощь и взаимовыручка. Без этого на Востоке не прожить и нескольких дней. А надо не только прожить, но и работать. Потому что в научном отношении Восток самая интересная точка Антарктиды: дважды полюс! Южный геомагнитный полюс Земли и полюс холода.

Сидоров говорил без всякой патетики, но чувствовалось, что он очень гордится своей станцией – да, своей. Он больше чем кто-либо иной имел право так её назвать. После того как 16 декабря 1957 года Алексей Фёдорович Трёшников на санно-гусеничном поезде пробился в район геомагнитного полюса, именно Сидоров возглавил первую зимовку. И спустя несколько месяцев научный мир был потрясён сенсационными радиограммами с Востока: температура неуклонно опускалась ниже доселе известных человечеству пределов. Безнадёжно махнув рукой, развенчанный Оймякон ушёл в тень: полюс холода переместился на ледяной купол Антарктиды 70… 75… 80 градусов ниже нуля! 87,4 градуса! Таков был минимум, зафиксированный на первой зимовке, – немыслимый холод, не укладывающийся в сознание. Может ли человек целый год жить в таких условиях? «Может, и не один год», – утверждал Сидоров, вновь прозимовавший начальником станции в составе Пятой советской антарктической экспедиции. И – новый мировой рекорд холода: 88,3 градуса ниже нуля.

– Василий Семёнович, хочется пощупать живого человека, который хлебнул такого мороза!

– Сам помёрзнешь в своё удовольствие, – засмеялся Сидоров, но разрешил «пощупать». – Поехали дальше. До сих пор я вас пугал общими словами, а теперь – конкретно. Расшифрую сравнение с подводной лодкой. Вы знаете, что Восток находится в полутора тысячах километрах от моря, на куполе Антарктиды, и на высоте три с половиной тысячи метров. Наша станция – самая высокогорная; к Южному географическому полюсу, где на станции Амундсена – Скотта зимуют американцы, купол снижается на целых семьсот метров. Значит, готовьтесь к горной болезни, будете ощущать острую нехватку кислорода. Она обостряется четырьмя обстоятельствами. Первое: по мере приближения к полюсу атмосфера вообще более разреженная, и подсчитано, что содержание кислорода в атмосфере Востока эквивалентно высоте пяти тысяч метров. Второе: количество осадков, выпадающих в районе станции, ничтожно, и это предопределяет почти абсолютную сухость воздуха, – суше, чем в пустыне Сахаре. Третье: сильнейшие морозы, при которых дыхание вообще затрудняется. Четвёртое: давление воздуха на Востоке почти вдвое ниже нормального… Иван Васильевич, правильно я говорю?

– У первые дни в голове будэ гудэть, як в трансформаторе, – подтвердил механик-водитель Луговой. – Да ишо юшка з носу…

– Не пугай, – небрежно отмахнулся другой ветеран, инженер-радиолокаторщик Борис Сергеев. – Жить можно.

– Жить будешь, но водку пить не захочешь, – обнадёжил геофизик Павел Майсурадзе. – Не возражаешь, Боря?

Сергеев кивнул, но при этом усмехнулся, явно подвергая серьёзному сомнению тезис Майсурадзе.

– А что? Со спиртом у нас получалось забавно, – припомнил Сидоров. – Казалось бы, вот оно, искушение, стоит в буфете графин со спиртом, протягивай руку и наливай! А пили мало, так как потом бывало худо. Случалось, что именинник обижался: «Эх вы, за моё здоровье выпить не хотите, а ещё друзья!» Обычно несколько человек отказывались, несмотря на упрёки… Вернёмся, однако, к первым дням пребывания на станции. Хотя все вы прошли специальное для восточников медицинское обследование и испытания в барокамере, ещё неизвестно, как ваши организмы перенесут акклиматизацию, А это, товарищи, серьёзный экзамен на звание восточника. Акклиматизация в зависимости от индивидуальных особенностей продолжается от одной недели до одногодвух месяцев и сопровождается головокружением и мельканием в глазах, болью в ушах и носовыми кровотечениями, чувством удушья и резким повышением давления, потерей сна и понижением аппетита, тошнотой, рвотой, болью в суставах и мышцах, потерей веса от трех до пяти, а бывает, и до двенадцати килограммов.

– Не знаю, как вы, а я возвращаюсь обратно, – вставая, под общий смех провозгласил геохимик Генрих Арнаутов. – Понижение аппетита – это не для меня. Капитан, остановите «Визе», я выхожу!

Арнаутов изменил своё решение только тогда, когда Сидоров заверил, что понижение аппетита в первые дни с лихвой компенсируется его неслыханным повышением в последующие – причём блюда будут самые изысканные и в неограниченном количестве.

– Поначалу рекомендую двигаться так, словно ты только что научился ходить, – медленно, с остановками, иначе начнётся одышка. Упаси вас бог глотать воздух ртом! Это неизбежное воспаление лёгких, которое в условиях Востока вряд ли излечимо. Прошу поверить: при точном соблюдении режима и правил техники безопасности почти все из вас быстро акклиматизируются и станут полноценными работниками. Самоуверенные храбрецы нам на Востоке по нужны. Помню, прилетел к нам один, не стану называть его по имени… Вовсю светит солнце, он и раскрылся: «Загораем, ребята! А я-то думал – центр Антарктиды!» Врач ему говорит: «На „ты“ с Антарктидой не разговаривают!» А через два дня – воспаление лёгких, увезли героя, подвёл коллектив. Другое возможное нарушение: в сильные морозы ни в коем случае нельзя выходить одному. Только вдвоём, и обязательно доложившись дежурному по станции. Был такой случай. Метеоролог опаздывал дать сводку, выскочил из дома и побежал на площадку. Побежал – упал, не выдержало сердце. И быть бы первой смерти на Востоке, если бы дежурный не спохватился: ведь на дворе было 75 градусов. Две-три минуты – и готов. Так что дежурный – священная фигура на Востоке: он отвечает за наши жизни. Заснул дежурный, короткое замыкание или другая авария в дизельной – и вряд ли хватит времени написать завещание. О пожаре вообще не говорю – нет на Востоке ничего страшнее пожара. Если сгорит дом на Востоке – погибнем все.

В конференц-зале стояла торжественная тишина. «Визе», пьяно качаясь, шёл по разгулявшемуся Северному морю, до Антарктиды было ещё пятнадцать тысяч километров морей и океанов, а воображение рисовало бескрайнюю белую пустыню с космическими холодами и прилепившимся к этому дикому безмолвию домиком – хрупким оазисом жизни, единственным убежищем для двадцати трех человек, которые на десять месяцев будут оторваны от всего человечества, на долгих десять месяцев, в течение которых никакая сила в мире не сможет им помочь: самолёты ещё не научились летать при 7080 градусах мороза. Никакая сила в мире – словно ты попал на другую планету! Над тобой – яркие звезды, под тобой – почти четыре километра льда, вокруг, сколько хватает глаз, – снег, снег, снег…

Сидоров продолжал:

– Дизельная электростанция – сердце Востока, система отопления – кровеносные сосуды. Представляете, как ухаживают врачи и няньки за единственным наследником престола? Так за нашей дизельной уход должен быть лучше! Потому что выйдет из строя дизельная – и жизнедеятельность станции может быть поддержана не больше чем на тридцать-сорок минут: трубы отопления, радиаторы будут разорваны замёрзшей водой, и никакие шубы, свитера и спальные мешки не спасут от лютого холода,

– А как же в такой ситуации спасаться от насморка? – забеспокоился неугомонный Арнаутов. – Придётся для разогрева играть в пинг-понг!

– Какой там пинг-понг? – обиделся за Восток молодой физик Тимур Григорашвили, коренастый силач с большими и наивными голубыми глазами. – Человек говорит, что дышать нечем и холод собачий, а ты будешь гонять шарик?

Восточники мне понравились. Почти все они, даже совсем молодые ребята, имели на лицевом счёту годы зимовок либо на Крайнем Севере, либо в Антарктиде; на Восток они пробились через острую конкуренцию – Сидоров отбирал людей исключительно по деловым качествам; за исключением двух-трех ребят, не без труда скрывавших неуверенность, никто не содрогался перед муками будущей акклиматизации, а если и вёл разговор о ней, то без бахвальства, но с юмором – как волевой и мужественный человек перед операцией.

За время беседы я несколько раз ловил на себе испытующие взгляды Сидорова: не напуган ли писатель до полусмерти. Буду предельно искренен: когда Василий Семеныч перечислял явления, сопровождающие акклиматизацию, я не без ужаса воссоздавал их в своём воображении а в одну минуту пережил головокружение, мелькание в глазах, удушье и прочие прелести, делающие жизнь прекрасной и удивительной. Но чтобы бессмертная душа ушла в пятки – этого не было, она оставалась почти на положенном месте, решив, видимо, про себя, что страдать будет всё-таки не она, а тело. Поэтому я вместе со всеми улыбался, шутил и резвился, изображая рубаху-парня, прошедшего такие огонь, воду и медные трубы, по сравнению с которыми Восток – лёгкая разминка перед марафонским бегом. Но спокойствия на душе не было: начальник станции, представив меня собравшимся, ни словом не обмолвился ещё о нашей договорённости. Может быть, он передумал?

И вдруг, взглянув на часы, Сидоров сказал:

– Через пять минут обед, остаётся последний вопрос… Борис, что к концу зимовки ценилось у нас на вес золота?

– Конечно, картошка, – ни на секунду не задумавшись, ответил Сергеев.

– Точно, картошка. Ох, как в последние недели её, родненькой, не хватает! Я вот к чему. Начальник экспедиции предупредил, что ни одного килограмма сверх положенного груза лётчики нам не доставят, только запланированные рейсы – и баста. И всё-таки я предлагаю пожертвовать мешком картошки, чтобы взять на нашу станцию писателя: неужели Восток не заслуживает большего, чем двух-трех строчек в газете, как было до сих пор? Решайте, чтобы не проклинать меня потом, когда сядете на макароны и кашу. Кто за? Кто против? Воздержался?

Пошутив по поводу того, «равноценная ли замена», проголосовали. Я горячо поблагодарил за доверие и пообещал на время пребывания на станции полностью отказаться от положенного восточнику картофельного гарнира.

С этого дня моё положение на «Визе» упрочилось. Из субъекта без определённых занятий я стал полноправным членом коллектива и получил полное моральное право при разговорах небрежно ронять: «Мы, восточники…»

И не без удовольствия ловил уважительные взгляды собеседников.