Текст книги "Новичок в Антарктиде"

Остров Ватерлоо

Наверное, воистину великие свершения суждены людям скромным: непомерное самомнение само по себе поглощает слишком много энергии, и на дело её не хватает.

Свои книги, теоретически разработавшие и вооружившие революцию, Ленин называл брошюрами; он совершенно нетерпимо относился к любого рода громким фразам и восхвалениям и, слыша, читая их, морщился как от зубной боли.

Эйнштейн опубликовал теорию относительности на нескольких страницах малозаметного журнала. До конца жизни великий учёный терпеть не мог славословий по своему адресу и считал их проявлением дурного тона.

Гений и скромность всегда рядом.

Наполеон периода битвы при Маренго, тогда ещё мало кому известный генерал, испытывал отвращение к позе, мишуре и прочей «суете сует»; на Бородинском поле он уже и мысли не допускал, что император может ошибиться – самомнение убило гения.

Подлинное величие не нуждается в искусственном пьедестале – оно в сердцах человечества.

Я думал об этом, когда «Визе» бороздил воды бухты, по которой сто пятьдесят лет назад шли легендарные «Восток» и «Мирный». Здесь было «прорублено окно» в Антарктиду; здесь русские моряки ступили на берега континента, о котором в те времена люди звали куда меньше, чем ныне об обратной стороне Луны. Первооткрыватели страшно устали, их путешествие было долгим и мучительно тяжёлым, но можно себе представить, как волновались экипажи шлюпов при виде заветной «терра инкогнита», находящейся в семнадцати тысячах километрах от Петербурга.

Сегодня об этом грандиознейшем открытии в истории географии знает каждый школьник, а тогда Беллинсгаузен ограничился простым отчётом, скромность которого удивляет и вызывает невольное уважение.

Многие десятилетия имена Беллинсгаузена и Лазарева были известны только специалистам: на континенте, который они открыли, не валялись груды золота и драгоценных камней, не выращивались пряности и не паслись стада бизонов. Мир, ценящий в любом открытии прежде всего непосредственную выгоду, редко вспоминал о людях, подаривших ему четырнадцать миллионов квадратных километров суши. И даже сегодня, когда Антарктида уже не кажется столь обиженной природой и бесперспективной, незаслуженно редко вспоминают о них. Самые дальновидные учёные верят, что придёт время – и под пластами льда обнаружатся богатейшие залежи полезных ископаемых, пустынный пейзаж украсят сотни и тысячи буровых вышек, толщу снегов пронзят тоннели и шахты, а извечные обитатели материка – пингвины уйдут искать себе другие снега и льды, как из вырубленных лесов когда-то уходили олени.

И тогда вновь вспомнят о Беллинсгаузене и Лазареве. О великих путешественниках возникнет целая литература, их будут славить и воспевать, сравнивать с Колумбами всех времён, их именами назовут новые страны и города. Наверное, на нашем веку мы этого не увидим, но это будет.

А пока имя Беллинсгаузена присвоено омывающему Антарктический полуостров морю и станции, до которой нам осталось идти несколько миль [1]1
  В честь Лазарева была названа советская антарктическая станция, законсервированная в 1961 году. Ныне в ста километрах от неё действует станция Новолазаревская. (Здесь и далее примечания автора.)


[Закрыть].

Скалы, снега, ледники – такой предстала перед нами Антарктида, вряд ли существенно изменившаяся за прошедшие сто пятьдесят лет. Для придания суровости этому перечню сам собой напрашивается эпитет «безжизненные», но его придётся оставить про запас. Антарктида была полна жизни! В воздухе звенели стаи птиц, на берегах загорали тюлени, не обращая внимания на деловито снующих взад и вперёд пингвинов. Вот тебе у ледовый континент – градусов пять выше нуля!

Птицы летают повсюду, тюлени тоже не бог весть какая диковина, а вот пингвинов нигде больше не увидишь. На верхней палубе стоял хохот: ну где ещё можно полюбоваться таким зрелищем? На крохотном айсберге, чинно глядя перед собой и тесно прижавшись друг к другу, сидят шесть пингвинов. Куда их понесло, что им надо в открытом море – знает только их пингвиний всевышний. На наши дружеские приветствия пингвины не реагируют, они целиком поглощены своим путешествием.

Капитан Троицкий не разделял легкомысленного настроения пассажиров: столкновение даже с айсбергомлилипутом не сулит «Визе» ничего хорошего, а к тому же неподалёку от входа в бухту с прошлого года сидит на мели айсберг вполне внушительных размеров. Пути айсберга неисповедимы: сегодня он отдыхает на мели здесь, завтра это место ему надоест, и он с помощью подводных течений отправится на другое. Последнее обстоятельство и беспокоило капитана. А вдруг у айсберга проснётся чувство юмора и он, как пробка бутылку, закупорит выход из бухты? Тогда жди, пока он вновь решит сдвинуться с места или растает – перспектива, от которой у любого моряка волосы станут дыбом.

Но пока все шло удачно. Последние, самые томительные мили – и мы сначала в бинокли, а потом простым глазом рассматривали жилые домики на берегу бухты острова Ватерлоо. Справа наша станция, слева чилийская, в двух километрах от них – одинокий домик: это несколько лет назад застолбили себе местечко аргентинцы. Внеся таким образом свой вклад в освоение Антарктиды, они сфотографировались у домика и отправились домой, в более тёплые края.

На берегу волновалась толпа человек в тридцать. Это коллективы советской и чилийской станций приветствовали «Визе», на борту которого, в свою очередь, волновалась новая смена. Её начальник Игорь Михайлович Симонов, кандидат географических наук, не отрываясь смотрит на остров, Леонид Говоруха, тоже кандидат наук, вместе с которым Симонов облазил многие арктические ледники, уже обулся в свои альпинистские ботинки и опытным взором оценивает обледеневшие склоны гор: хирург Геннадий Гусаров обстреливает остров из самого настоящего профессионального киноаппарата – словно боится, что не успеет набрать кадров за год предстоящей зимовки…

Но самое волнующее – это люди на берегу, неистово палящие из ракетниц. Смотришь на них, представляешь их состояние, ни с чем не сравнимое нетерпение отзимовавших и рвущихся на Родину полярников, и становится даже завидно: не всякому дано испытать такие ощущения. Нет в Антарктиде счастливее момента, чем приход судна на станцию. И нет торжественнее и печальнее, чем его уход, когда ты «без спирта пьян» потому что

На материк, на материк Идёт последний караван…

У Ильи Ильфа в «Записных книжках» есть такая фраза: «…когда редактор хвалит, то никого кругом нет, а когда вам мямлят, что плоховато, что надо доработать, то кругом толпа и даже любимая стоит тут же».

Или «генеральский эффект»: все ЧП происходят именно тогда, когда приезжает начальство. Капитан «Оби» Купри рассказывал об одном таком случае. Поздравить экипаж ледокола, образцового во всех отношениях и победившего во всех соревнованиях, прибыл заместитель министра. Дорога была тяжёлая, и он решил принять душ. Горячая вода перестала поступать в тот момент, когда зам хорошенько намылился. Положеньице – врагу не пожелаешь! Пока высокий гость, лязгая зубами от холода, смывал с себя мыло, капитан бегал по ледоколу, рвал на себе волосы и стонал: «Так я и знал! Так я и знал!» – признание, которое дорого ему обошлось.

Другой случай, о котором рассказал Сидоров, завершился более удачно, хотя решайте сами, насколько здесь подходит это слово. На одну из дрейфующих станций прилетело высокое начальство, «а в такие дни погода всегда хорошая» (комментарий Сидорова). Начальство пошучивало: «Солнышко у тебя, тишь да гладь, а говорят – дрейфующая станция! И за что вам такие деньги платят?» Сидоров промолчал. А ночью – трещина под каюткомпанией, аврал, начали растаскивать домики и спасать имущество. И на три дня жестокая пурга, новые трещины! «Когда начальство улетало, оно уже хорошо понимало, за что нам деньги платят», – иронически закончил Сидоров.

Необъяснимое явление «генеральского аффекта» испортило настроение и беллинсгаузенцам. Тщетно они уверяли, что такой ясной и безветренной погоды, как сегодня, такого ослепительного солнца они целый год не видели, – им никто не верил.

– Антарктические субтропики!

– Курорт!

– Хорошо отдохнули, ребята?

– А как это у вас считалось – зимовка или отпуск?

Эти язвительные реплики, на которые полярники большие мастера, приводили беллинсгаузенцев в состояние тихой ярости: уж они то на своих шкурах испытали все прелести «курорта». Постоянные и сильнейшие ветры, снежные бури, туманы и гололёд, невероятная сырость превращали жизнь на острове в тяжёлое испытание. Позднее, получив возможность сравнивать, я понял, что обитателям Ватерлоо с климатом повезло куда меньше, чем новолазаревцам или даже молодежникам.

Сегодня, однако, погода была превосходной, а море спокойным – обстоятельства, позволявшие покончить с выгрузкой в одни сутки. Узнав, что мы будем стоять на рейде считанные часы, я всполошился: остров Ватерлоо не Сокольники, куда можно вырваться в любой выходной день. Я опросил старпома, обеспечит ли он выгрузку без моего участия, и, получив утвердительный ответ, сел в битком набитую возбуждёнными экскурсантами шлюпку.

И декабря 1969 года в 10 часов 43 минуты моя нога ступила на антарктическую землю. Часы я сверил, и время указано точно – подчёркиваю это во избежание разноголосицы и ненужных споров. Так что будущие исследователи моего путешествия на шестой материк имеют редкостную возможность оперировать совершение достоверными данными (прошу лишь учесть, что время на Ватерлоо опережает московское на семь часов). Ступив на землю, я тут же сфотографировался с группой пингвинов, которые были так потрясены оказанной им честью, что даже забыли меня поблагодарить.

Не теряя времени, мы отправились осматривать станцию, разместившуюся на пологом берегу в двухстах метрах от моря. В предотъездной суете мы не позавтракали и поэтому осмотр начали с кают-компании, в которой находится популярный на острове ресторан «Пингвин» Плотно подкрепившись, мы пришли к выводу, что если «Пингвин» и уступает ресторану «Арбат» сервировкой стола, то наверняка превосходит его живописностью оформления и щедростью подаваемых блюд. По вечерам кают-компания превращается в кииозал. В углу стоят шкафы с книгами. На стенах – портреты Беллинсгаузена и Лазарева, вымпелы, таблицы спортивных соревнований, фотографии предыдущей смены. В кают-компании царит повар – персона, вообще, очень популярная в Антарктиде, где любят много и вкусно поесть.

Рядом, в спаренном щитовым доме, – хозяйство радистов, кабинет начальника станции, жилые комнаты. В третьем доме – медпункт, научные лаборатории, жильё. И ещё два строения, в одном – дизельная электростанция, а в другом, воздвигнутом на вершине высокого холма и обдуваемом всеми ветрами, – аэрологический павильон и хранилище водорода. На павильоне надпись, обобщающая опыт поколений аэрологов «Некурящие живут дольше». Это недвусмысленное предупреждение: погаси свою сигарету, растяпа, если не хочешь взлететь на воздух!

Налево от станции, если обратиться к ней лицом, – ручей, через который перекинуто два деревянных бруса шириной с гимнастическое бревно. Это инженерное сооружение называется «мост Ватерлоо». Ручей, как шутят беллинсгаузенпы, является государственной границей между двумя станциями – советской и чилийской. Граница нарушается поминутно, потому что коллективы станций так дружны, что иной раз в нашей кают-компании чилийцев больше, чем в их собственной, и наоборот.

Подступиться к беллинсгаузенцам не было никакой возможности: старый состав сдавал дела новому. От всех посторонних требовался один вид помощи – не путаться под ногами, и поэтому мы, стихийно разбившись на группы, отправились на экскурсию.

Фауна острова Ватерлоо уникальная, такой в Антарктиде нигде больше нет. Кроме пингвинов Адели, самых распространённых на материке, здесь ещё два вида антарктические – с белой полоской на носу, и «ослиные» – красноносые и краснолапые. И все же главная достопримечательность острова – морские слоны и котики. Их лежбища находятся на противоположной стороне, у пролива Дрейка. Географы считают, что берега пролива омываются не Атлантическим, а Тихим океаном, которого я до сих пор не видел. Туда мы и отправились – главный механик «Визе» Олег Яковлевич Кермас, моторист Анатолий и я.

Три километра – пустяк, если вы, любуясь птичками и снисходительно поглядывая на влюблённые парочки, гуляете по аллеям парка. Но если вы поминутно проваливаетесь в глубокий и сырой снег, а выдернув ноги, то и дело не обнаруживаете на них сдёрнутых неведомой силой сапог, то на каждом шагу будете проклинать свою любознательность и местных старожилов, которые хотя и не уверяли, что вы пойдёте по дороге, усыпанной розами, но и не предупредили о её особенностях. И к берегам пролива Дрейка пришли, вернее приползли, не пышущие оптимизмом, жизнерадостные экскурсанты, а безмерно жалкие, похудевшие вдвое, с потухшими глазами люди. И лишь сознание того, что в двух шагах плещется Великий, или Тихий океан, вдохнуло жизнь в наши измученные тела. Мобилизовав остатки сил, мы даже соорудили из камней небольшую пирамиду, призванную свидетельствовать о нашем подвиге. Думаю, что пирамида станет излюбленным объектом для фотолюбителей будущего.

Не ищите описаний морских слонов и котиков – мы их не увидели, эта уникальная фауна словно провалилась сквозь землю. Пришлось несолоно хлебавши отправляться обратно, вынашивая по дороге сладостные планы расправы над обманщиками. Но расправа не состоялась. Выяснилось, что мы ошиблись направлением и зашли вправо; более того, когда старожилы разобрались в нашем маршруте, они всплеснули руками: оказывается, мы лихо преодолели два покрытых слабым снегом полузамёрзших озера глубиной до двадцати метров, купаться в которых, предварительно не заверив у нотариуса завещание, строго запрещалось (наказание – выговор или некролог, в зависимости от степени нарушения).

Мои злоключения, однако, на этом не закончились. Напившись чаю в «Пингвине» и придя в себя, я решил навестить Геннадия Гусарова – поглазеть, как устроился в медпункте мой теперь уже бывший сосед по столу в кают-компании на «Визе». Для этого следовало перейти через ручей либо по «мосту Ватерлоо», либо по льду. Разумеется, я пошёл по льду, ибо до моста нужно было тащиться не меньше тридцати метров. На середине ручья послышался омерзительный хруст, и я по пояс провалился в воду. Кое-кто из свидетелей счёл это зрелище забавным, но лично я не припомню, когда бы мне так мало хотелось смеяться. Видимо, человек, провалившись в ледяную воду, на некоторое время теряет чувство юмора. Заполнив прорубь проклятьями, я выбрался на берег и помчался на электростанцию, где мигом догола разделся и с неописуемым наслаждением погрузился в потоки тёплого воздуха, идущего от дизелей. Ради такого сказочного блаженства стоило принять ледяную ванну. Молоденький сердобольный механик-дизелист Саша Зингер раздобыл валенки, набросил на меня шубу со своего плеча и напоил полулитровой кружкой кофе, что быстро вернуло мне хорошее настроение. Его не испортило даже замечание знакомого с моими сегодняшними приключениями старожила, который проворчал: «Кому суждено быть повешенным, тот не утонет».

Антарктида – единственный в своём роде континент: здесь нет границ в собственности на землю. Правда, иные государства время от времени объявляют о своём праве на вечное владение миллионами квадратных километров материка, но никто не воспринимает это всерьёз. Практически дело обстоит так: каждая страна, которая испытывает симпатию к шестому материку, может облюбовать себе любой участок и построить станцию – места хватает, на каждого жителя сегодняшней Антарктиды в среднем приходится чуть ли не по целой Бельгии.

В 1968 году к острову Ватерлоо пришла «Обь», и Алексей Фёдорович Трёшников объявил станцию Беллинсгаузена открытой. А уже на следующий год в трехстах метрах от нашей станции чилийцы соорудили свою. Так у наших полярников появились соседи – черноглазые и черноусые молодые латиноамериканцы. Хорошо это или плохо?

– Здорово получилось! – говорят наши ребята.

– Повезло! – вторят им чилийцы.

Впрочем, а разве могло быть иначе? В Антарктиде бывает одиноко не только человеку, но и коллективу: уж слишком далеко от мира забросила его судьба. Поэтому гость на полярной станции – это событие, о котором будут вспоминать до конца зимовки. И буквально с первого же дня, с первых минут люди, говорящие на разных языках, ринулись друг к другу. И отныне все праздники проводят вместе, кинофильмы смотрят вместе, на авралы выходят вместе, русские изучают испанский язык, чилийцы – русский.

Нужей трактор, вездеход? Пожалуйста! В гости? Идём всей станцией! Заболел радист? Врач придёт через три минуты!

Ну разве не здорово? Разве не повезло?

Найдя себе напарника, инженера-механика Юрия Ищука, я отправился в гости к чилийцам. Честно говоря, нас никто не приглашал, и это вызывало у Юрия сомнения в успехе нашего визита. Но я резонно полагал, что корреспондент, который ждёт персонального приглашения, добудет не материал для очерка, а строгий выговор от редактора.

Итак, мы постучали в дверь, вошли – и застыли в изумлении: по дому непринуждённо разгуливала, бойко болтала на немыслимом жаргоне, играла в пинг-понг и настольный футбол едва ли не половина нашей экспедиции. Мы сразу же почувствовали себя увереннее. К нам подскочил высокий и стройный красавец брюнет, настоящий матадор без шпаги, щёлкнул каблуками, представился: «Алексис Заморано!» – и повёл к столу пить пиво. Мы выпили. Алексис предложил нам бутерброды – мы съели. Не снижая темпа, матадор потащил нас к почтмейстеру, который вручил нам чилийские открытки со штемпелем станции, и потом – на камбуз, где рассыпающийся в уверениях повар чуть ли не насильно вбил в наши рты булки с сосисками («хет догс» – горячие собаки), намазанные красноватым соусом. Мы без сопротивления проглотили «собак» и застыли, выпучив глаза. Алексис засмеялся и сунул нам по бутылке лимонада, которым удалось погасить пылавший внутри нас огонь. Мы сердечно поблагодарили за адское угощение и отправились обозревать станцию.

Чилийцы нам понравились: и вежливый, предупредительный начальник базы – команданте Хорхе Вилья, и наш гид – радиооператор Алексис Заморано, и его весёлые товарищи. К сожалению, за полчаса, которые были в нашем распоряжении, нам удалось лишь галопом пройти по комнатам, обменяться сувенирами и сотней восторженных междометий. Мы тепло распрощались – я думал, навсегда, но четыре месяца спустя мне удалось не только продолжить наше знакомство, но и стать свидетелем международного футбольного матча Чили – СССР.

Ну а теперь пора на «Визе». Разгрузка закончена, и нам нужно спешить догонять «Обь», идущую к Мирному и без помощи которой нам не пробиться сквозь льды.

С берега новая смена салютует нам ракетами, мы отвечаем дружными залпами.

До свиданья, остров Ватерлоо!

Операция «Возьмём айсберг за вымя!»

Нет ничего более грандиозного в антарктических водах, чем айсберги. Это воистину зрелище для богов – если те рискнут покинуть рай и хорошенько помёрзнуть в не обжитой богами части света. Плывёт тебе навстречу гора льда, по сравнению с которой большой океанский корабль кажется забавной детской игрушкой, – и каким напыщенно-хвастливым представляется гордое убеждение человека в том, что он владыка природы. Какой там владыка! Случайный бродяга, пущенный переночевать сердобольной старушкой, имеет куда больше оснований считать себя хозяином дома.

Как свободные флибустьеры, бороздят айсберги воды морей, и встреча с ними, как и с пиратами, иной раз не сулит ничего хорошего. «Титаник», краса и гордость мирового пассажирского флота, столкнувшись с айсбергом, лопнул как мыльный пузырь. Кто знает, сколько кораблей, безвестно исчезнувших в океанской пучине, разделили судьбу «Титаника»?

Об этом могут рассказать Лишь бог или морская гладь…

Ибо радио появилось совсем недавно, а корабли не возвращались домой и тысячи лет назад.

Место рождения гигантских айсбергов – главным образом Гренландия и особенно Антарктида. Наверное, после извержения вулкана нет в природе явления более впечатляющего, чем падение в море чудовищной глыбы льда. Мне рассказывали, что одна американская киноэкспедиция четыре месяца караулила ледник и зафиксировала на плёнку рождение айсберга. Не знаю, так ли было дело. В Антарктиде, во всяком случае, никто этих кадров не видел.

Айсберги бывают двух видов: пирамидальные и столовые. Первые поменьше, они откалываются от спускающихся в море ледников либо от края ледяного барьера. Столовые айсберги – дети ледников шельфовых, которые годами лежат на море и могут быть восприняты путешественниками как заснеженная суша. Шельфы наносят на карту, думая, что это неотъемлемая часть континента, а через несколько лет, возвращаясь, не верят своим глазам: тысячи квадратных километров суши как не бывало! Над капитаном посмеиваются: «Перебрал, наверное, старик! – и зря обижают ни в чём не повинного морского волка. Ибо нужен глаз учёного и усердие исследователя, чтобы найти границу между шельфовым ледником и континентом.

Отколовшиеся от шельфа столовые айсберги, названные так из-за своей ровной, как обеденный стол, поверхности, бывают трудновообразимых размеров. Лет пятнадцать назад один американский ледокол встретил айсберг длиной примерно триста тридцать пять километров и шириной девяносто пять километров. По морю шлялся беспризорный ледяной остров размером с Гаити! Наши самолёты тоже летали над такими айсбергами, что лётчики протирали глаза и обеспокоенно смотрели на приборы: может, они вышли из строя? На карте – море, наяву – остров, над которым летишь больше часа, а он все не кончается.

Сегодня, когда люди узнали размеры айсбергов-гигантов, появилась любопытная гипотеза об одной неразрешимой географической загадке. Путешественники, в честности которых нельзя усомниться, утверждали, что своими глазами видели в Северном Ледовитом океане острова. названные ими Землёй Санникова. Самая добросовестная проверка показала, что таких островов нет. Выдумка? Мираж? Вряд ли. Не исключено, что то были огромные блуждающие айсберги, данным давно продрейфовавшие в другие районы и растаявшие в более тёплых водах.

Когда-то моряки, вообще склонные к суевериям, наделяли айсберги сверхъестественными свойствами. В самом деле, попробуйте объяснить такое явление: айсберг движется против ураганного ветра! Не иначе как дьявол сидит наверху и машет руками, смеясь своим мефистофельским смехом. Теперь учёные установили, что в данном случае дьявол ни при чем, айсберг движут подводные течения, но сто лет назад с вопросами обращались не к науке, а к богу, который считал ниже своего достоинства отвечать на то, о чём он не имел ни малейшего представления.

Над водой возвышается одна седьмая часть айсберга. Это обстоятельство, выявленное при помощи закона Архимеда, вооружило нынешних журналистов эффектным сравнением. Например: «Политика похожа на айсберг: на виду одна седьмая…», или: «Монополии, подобно айсбергу, оставили для обложения налогами одну седьмую часть сверхприбыли» – и тому подобное. Так что никому, казалось бы, не нужные айсберги стали, как видите, приносить практическую пользу.

В отличие от журналистов, обожающих подводную часть айсберга, моряки её терпеть не могут. Находясь на больших глубинах, она непрерывно разрушается тёплой водой; в конце концов центр тяжести перемещается, и айсберг перевёртывается. Легко себе представить, что творится на море, когда многие миллионы тонн льда обрушиваются в воду. Капитаны, с которыми я разговаривал, молят провидение об одном: быть подальше от айсберга с таким неуравновешенным характером, ибо огромная кипящая воронка может затянуть в себя судно, если даже оно находится на почтительном от неё удалении.

Беспутными бродягами айсберги назвать нельзя: блуждают они не по собственной прихоти, а по воле течений, которые иногда выбрасывают их из антарктических и северных морей. Но после катастрофы с «Титаником» организована Международная служба охраны, и за передвижениями айсбергов в судоходных районах отныне следят не менее тщательно, чем няньки в детском саду за своими воспитанниками: о каждом подозрительном шаге айсберга оповещаются все заинтересованные суда.

Живут айсберги года четыре, но гиганты могут плавать десятилетиями. И это навело изобретательные умы на оригинальную идею. В самом деле, мир начинает страдатъ от недостатка пресной воды, а эта самая вода в виде ледяных гор болтается по морю без дела и пропадает впустую. И создаются проекты их буксировки в порты назначения, причём излагаются такие смелые идеи отнюдь не в юмористических журналах. Ведь иной айсберг может на годы обеспечить водой город с миллионным населением! Сегодня осуществление таких проектов вряд ли возможно, а завтра – посмотрим.

Ну а теперь вернёмся к месту действия.

Через несколько дней после расставания с островом Ватерлоо, когда «Визе» шёл по морю Уэдделла, я забрёл в рулевую рубку и стал у окна, любуясь айсбергами. Их вокруг были десятки – больших и средних, красивых и безобразных, но особенно мне понравился один из них – горделивый великан с покатой крышей. Меня удивило, что именно ему «Визе» уделяет столько внимания: уменьшил ход, подходит с одной стороны, затем с другой – словно покупатель, оценивающий лошадь. Каково же было моё волнение, когда я узнал, что к этому айсбергу пойдёт шлюпка!

Оказалось, что научные работники морского отряда: гидрохимик Арадовский, радиофизик Давыдов и другие выклянчили у капитана разрешение поговорить с айсбергом на «ты». Им требовалось ни больше ни меньше чем одолжить у айсберга килограммов тридцать-сорок льда – разумеется, в интересах науки. Подвергнув лёд анализу, они рассчитывали извлечь микроскопические частицы водорослей, изучить происхождение айсберга, его возраст и прочее, о чем я не имею ни малейшего понятия и посему не стану морочить голову доброжелательному читателю. Научные работники чуть ли не ползали на коленях, умоляя во имя святой науки на один только часик остановить «Визе». Когда эту просьбу поддержали начальник экспедиции Гербович и начальник морского отряда Зыков, капитан сдался и велел старпому готовить шлюпку.

Любой корреспондент потерял бы к себе всякое уважение, если бы упустил такой случай. Но я оказался в скверной ситуации. Утром на диспетчерском совещании главный инженер экспедиции Пётр Фёдорович Большаков в пух и в прах разносил одного растяпу, который, пренебрегая правилами техники безопасности, сначала чуть не провалился в озеро, а потом ухнул в ручей. «На станции Беллинсгаузена провалишься – только промокнешь, а в Мирном – будешь сухой, но не живой!» – сурово закончил Большаков свой разнос. Растяпа тогда клятвенно пообещал наизусть вызубрить правила техники безопасности, но доверие к нему сильно пошатнулось. Поэтому к просьбе пустить меня в шлюпку начальство отнеслось столь прохладно, что пришлось воззвать к его лучшим чувствам. Я клялся и божился, что не сделаю ни одного движения, хоть на йоту противоречащего инструкциям, что буду сидеть как истукан. Я льстиво улыбался, прижимал руки к сердцу, демагогически ссылался на лучшие традиции советской печати, на ужасающий позор, который ждёт меня в редакции, где наверняка узнают, что упущен такой материал, на жену и сына, которые вечно будут стыдиться такого незадачливого мужа и отца. Начальство – это люди, а у людей есть в сердце уголок, хранящий жалость и великодушие к падшим. Порывшись в этом уголке, начальство со вздохом дало разрешение, и я весело побежал надевать свой спасательный жилет.

Походом к айсбергу руководил старпом. По его указанию мы, двенадцать счастливчиков, сели в шлюпку. Заскрипели блоки, шлюпка закачалась на волнах, и старпом, запустив мотор, побыстрее увёл её от стального борта «Визе».

Под приветственные клики друзей, яростное щёлканье фотоаппаратов и напутствие первого помощника: «Счастливой зимовки, не скучайте, заберём вас на обратном пути!» – мы помчались к айсбергу. Издали он каэался безобидным и симпатичным, но, когда мы преодолели разделявшую нас милю, все притихли. Перед нами была громада длиной с четверть километра и высотой с двадцатипятиэтажный дом. Значит, подводная часть равнялась примерно Останкинской телебашне (хотите – верьте, хотите – проверьте). С ближней к нам стороны айсберг кончался пологой площадкой, на которой принимали солнечные ванны сотни три пингвинов Адели. Они встретили нас радостным карканьем и стали наперебой приглашать в гости – глупые, жизнерадостные бродяги, не подозревающие, что им уже не суждено вернуться в родную Антарктиду. Какой конец их ожидает, когда айсберг растает в сотнях, а то и тысячах километрах от материка?

Однако нужно было подумать и о себе. Лёгкое волнение моря, которое нисколько не беспокоило нас во время перехода, здесь, у отвесной ледяной стены, оказалось куда более грозным: волны бились об айсберг, словно твёрдо решили его опрокинуть. Старпом посмотрел на научных работников и хмыкнул в бороду: они, ещё пять минут назад с исключительной бодростью заверявшие друг друга, что без мешка льда не уйдут, выглядели весьма озабоченными.

– Может, полюбуемся и пойдём обратно? – закинул удочку старпом.

– Не-е, – закачал головой Арадовский.

– Ни в коем случае, – неуверенно поддержал его Давыдов.

– Раз уж мы пришли… – тихим голосом сказал Арадовский.

– Шлюпку спустили, горючее затратили… – ещё тише сказал Давыдов.

– Ну раз такой энтузиазм, приступим к делу, – согласился старпом и, сделав знак вооружённому ледорубом матросу Серёже Мариненкову, с силой бросил шлюпку на стену. Серёжа так рубанул по айсбергу, что мог, казалось, разрубить его пополам, но топор отскочил, а шлюпку отбросило. Пошли искать другое место. Нашли. Рубить здесь удобнее, но сверху свисал карниз весом с добрую тысячу тонн.

– Упадёт – может набить синяк, – озабоченно заметил старпом. – Следите за карнизом, попробуем.

Пожалуй, за все двадцать пять послевоенных лет и не испытывал столь острых ощущений. Шлюпка яростно налетала на айсберг и, подбрасываемая волной, влезала на него метра на полтора. В распоряжении Серёжи была секунда, за которую он успевал нанести два удара. Пока трое из нас отталкивались от айсберга опорными крюками, остальные ловили осколки льда. К сожалению, большинство из них падало в воду, теряя, таким образом, всякий интерес для науки, и заветный мешок заполнялся удручающе медленно. К тому же сильно действовал на нервы нависающий над нами дамоклов карниз – черт его знает, насколько прочно он держался. Вспоминалась пресловутая последняя соломинка, которая переломила спину верблюда. Может, и этот гнусный карниз ждёт последнего удара?

Старпом решил перебазироваться. Если бы нас страховала вторая шлюпка, можно было бы попытаться верхом на волне проскочить на площадку к пингвинам и там нарубить без помех миллион тонн льда, но выполнять такой цирковой трюк в одиночестве было рискованно. Пришлось вновь уходить назад и вновь бросаться на стену. Один раз некстати подвернувшейся волной шлюпку так швырнуло к айсбергу, что раздался треск. Мы легко догадались, что трещал не айсберг. Отошли, проверили шлюпку – швы в порядке.