Текст книги "Поэзия матросской революции"

Владимир Шигин
Поэзия матросской революции

Правообладатель: ООО «Горизонт»

Кому из нас не знаком образ матроса революции? Широкоплечий красавец в бушлате, перепоясанный пулеметными лентами, с маузером на боку и в лихо сдвинутой на затылок бескозырке. Влияние матросов на все виды деятельности в России в эпоху революций 1917 года и в последующей Гражданской войны было поистине всеобъемлющем. Именно они явились локомотивом двух революций, именно они были в авангарде всех сражений Гражданской, дрались на море и на суше, карали врагов в застенках ВЧК, анархиствовали и бесчинствовали, а, в конце концов, не убоялись замахнуться в Кронштадском мятеже на всем им обязанную большевистскую власть. Романтический ореол и своенравность, презрение к смерти и склонность к анархии, верность идеалам свободы и готовность за них умереть, все это, разумеется, вызывало искреннее восхищение этими санкюлотами русской революции у одних, и столь же жгучую ненависть у других. Но равнодушных не было..

Историк А. Киличенков пишет: «Матросы, будучи в большинстве своем рослыми, хорошо физическими развитыми в броской и непривычной форме на фоне серой и невзрачной солдатской массы производили яркое и запоминающееся впечатление. Кроме того, традиционная нехватка на кораблях винтовок и револьверов порождала у матросов почти детскую тягу к обвешиванию оружием. С чисто практической точки зрения обвязывание себя пулеметными лентами, ношение за поясом гранат и нескольких револьверов было весьма неудобным и небезопасным… Однако на людей штатских увешанная револьверами и бомбами „гвардия Октября“ производила неотразимое впечатление. Большевики часто поручали матросам различные акции по „наведению порядка“. Один лишь вид балтийцев действовал на слабонервных интеллигентов устрашающе…» Да и в реальности большинство матросов были ребятами отчаянными, не боявшимися ни черта, ни бога. Вот лишь один пример. Газета «Бурят-монгольская правда» за 1927 год приводит откровения одного из белогвардейских офицеров: «Матросы, те, как дьяволы. Повели мы троих вешать. Один, как папиросу курил, так и в петлю с папироской полез. Другого подняли, он висит и ногами, представляете, дрыгает. А третий стоит и на второго смеется: „Видно, – говорит, – не нравится ему ваша кадетская качеля“». И это признание самых отъявленных врагов! Что же тогда говорить обо всех остальных!

Разумеется, что вне всеобъемлющего матросского влияния не осталась и отечественная литература. С первых дней февральской революции 1917 года прозаики и поэты, буквально, наперегонки бросились сочинять вирши в честь новых хозяев страны. В этом деле поэты явно оставили позади прозаиков, ибо матросы книг особо не читали, зато на бесконечных митингах всегда с удовольствием слушали стихи в свою честь. Именно поэтому авторы старались читать свои сочинения сами. Помимо всего прочего, удачные «проматросские» стихи гарантировали, как определенные материальные блага в виде продпайков, так и лояльность самих матросов, которые великодушно вычеркивали «революционных поэтов» из своих расстрельных списков. По этой причине, матросскую тему в революционной поэзии практически не обошел стороной никто из более-менее известных российских поэтов того времени.

* * *

Разумеется, не случайно, что в этом неофициальном соревновании российских литераторов в своей «любви» к революционным матросам дальше всех зашли именно классики отечественной поэзии начала ХХ века. Это, прежде всего, знаменитый Александр Блок, который первым довел восхваление матросов до высот дотоле небывалых. При этом Блок четко отделил матросов революции, от их заурядных предшественников. В одном из своих ранних стихотворений Блока, матросы – это всего лишь фон морской романтики:

 
Ты помнишь? В нашей бухте сонной
Спала зеленая вода,
Когда кильватерной колонной
Вошли военные суда.
 
 
Четыре – серых. И вопросы
Нас волновали битый час,
И загорелые матросы
Ходили важно мимо нас…
 

Прошли годы и те же матросы, в восприятии Блока, стали выглядеть уже не столь романтично. Более того, Блок даже не скрывает к ним своей презрительной жалости. Так в стихотворении «Поздней осенью из гавани», он явил читателям образ совсем иного матроса – горького пьяницы, отставшего от ушедшего в море корабля и замерзшего по пьянке в сугробе.

 
И матрос, на борт не принятый,
Идет, шатаясь, сквозь буран.
Всё потеряно, всё выпито!
Довольно – больше не могу…
 
 
А берег опустелой гавани
Уж первый легкий снег занес…
В самом чистом, в самом нежном саване
Сладко ли спать тебе, матрос?
 

Но пришли иные времена, а вместе с ними изменилось и отношение А. Блока к матросам. Известно, что Александр Блок и Февральскую и Октябрьскую революции встретил восторженно. Искренно это было или нет, нам неизвестно. В 1918 году Блок пишет свою поэму «Двенадцать», где матросы-большевики уже фактически уподобились… христианам-мессианцам.

Что же касается его давнего, замерзшего по пьянке в сугробе матроса, то, тот, как выяснилось девять лет спустя, был просто «замордован царским режимом». Теперь же, в условиях революции, пьяный матрос, со столь же пьяными красногвардейцами, в одно мгновение становится для поэта мессией, неким высшим существом, посланным небом для исправления человечества. В финале блоковской поэмы, как мы помним, совершенно неожиданно появляется Христос, ведущий за собой не слишком трезвых красноармейцев. Образ более чем неожиданный.

Как и следовало ожидать, столь смелая метафоричность Блока оказалась слишком сложна для публики. Тогдашний революционный читатель, в целом восторженно принимая «Двенадцать», испытывал серьезные затруднения, наталкиваясь в финале поэмы на образ Христа, совершенно чуждый – в его общепринятом значении – духу эпохи. Упоминание о Христе в этом произведении, да еще «впереди» безбожников-красногвардейцев, многим казалось странным и неуместным. А потому «Двенадцать» в агитбригадах лихо переделывали на свой лад и вместо последних слов: «В белом венчике из роз впереди идет Христос», под бешенные аплодисменты матросской аудитории, читали: «В белом венчике из роз впереди идет матрос!» Понять чтецов можно, ведь до христианского блоковского иносказания никому не было никакого дела, а вот шествующий впереди революционно-бандитского патруля с маузером на боку матрос, был всем понятен, пусть даже и в святом венце.

Что касается самих матросов, то те были вообще в восторге от столь высокой оценки их революционной деятельности. Кстати, впоследствии при публикации поэмы «Двенадцать» и советские цензоры уже по иным мотивам также вымарывали Христа из последней строфы, вписывая вместо него все того же обожествленного матроса.

Историки литературы А. Меньшутин, А. Синявский в своем труде «Поэзия первых лет революции» пишут: «Известно, что современники Блока, не зная „куда девать“ Христа в „Двенадцати“, иногда прибегали к наивной хитрости и пытались как-то „исправить“ или „подновить“ текст поэмы. Некоторые чтецы, выступавшие с „Двенадцатью“ перед массовой аудиторией, заменяли последнюю рифму на „более подходящую“ и впереди красногвардейского отряда выпускали „матроса“, что, конечно, их слушателям было ближе и понятнее. Но нельзя не заметить, насколько проигрывает поэма Блока при подобной (казалось бы, такой незначительной) „замене“. „Впереди идет матрос“ – такое „исправление“, помимо всего прочего, снимает нарастающий к финалу обобщенно-символический план поэмы, сообщает ей сугубо „местный“ колорит, обытовляя и, таким образом, нарушая ее „всемирное“ звучание».

Ну, а что думал по этому поводу сам автор? «…Я у каждого красногвардейца вижу ангельские крылья за плечами», – говорил Блок в период создания «Двенадцати». Ну, а если сам автор считает красноармейцев ангелами, то почему бы и матросу не предстать в образе Христа? По крайней мере, это вполне укладывается в логическую схему самого А. Блока.

Да и позднейшими исследователями поэмы был собран большой материал, позволяющий со всей определенностью говорить о том, что образ Христа в трактовке А. Блока очень далек от церковного понимания и во многих отношениях прямо ему противоположен. От традиционного Христа здесь осталась, по сути дела, лишь идея «святости», «высшей правоты» и «человечности», тогда как целый ряд канонических представлений, связанных с этим именем (например, идея примирения и всепрощения) был отброшен А. Блоком или резко переосмыслен. Поэтому «блоковский Христос», не являясь, по сути, настоящим Христом, в реальности весьма близок к своей подмене – Матросу.

Таким образом, хотя никакой матрос в «Двенадцати» в авторском тексте не фигурирует, как архетипически, так и согласно авторской логике, он там вполне на месте и посему может вполне претендовать на роль революционного Христа.

Подобострастность Блока перед матросской братвой не осталась незамеченной его коллегами по литературному цеху. В том же 1919 году Зинаида Гиппиус, возмущенная позицией Блока, обратила к нему язвительные строки:

 
Впереди 12-ти не шел Христос:
Так сказали мне сами хамы.
Но за то в Кронштадте пьяный матрос
Танцевал польку с Прекрасной Дамой.
 

В ответ на это разобиженный Блок, заступился за своих героев-матросов эпиграммой:

 
…И что Вам, умной, за охота…
В них видеть только шантрапу?
 

Эдуард Багрицкий в 1922 году, в связи с первой годовщиной со дня смерти поэта, в стихотворении «Александру Блоку» вспомнил и обыграл именно тему Христа-матроса. По Багрицкому мертвого А. Блока на том свете сопровождают тени рожденных им матросов-мессий. Но рожденные Блоком матросские мессии не благодарны своему создателю, наоборот, с лютой ненавистью мешают ему спускаться в «ночную тьму». А где-то наверху в дневном просторе последователи этих мессий уже вовсю вершат зло из своих винтовок-трехлинеек:

 
…Какие тени в подворотне темной
Вослед тебе глядят в ночную тьму?
С какою ненавистью неуемной
Они мешают шагу твоему.
 
 
О, широта матросского простора,
Там чайки и рыбачьи паруса,
Там корифеем пушечным «Аврора»
Выводит трехлинеек голоса…
 

Споры о том, насколько этично поступил Блок, обожествив революционную братву, не утихали и в советское время. Из критической статьи: «В советское время подчеркивалось, что поэт принимает революцию, поставив впереди двенадцати революционеров (двенадцати апостолов) Иисуса Христа: „В белом венчике из роз впереди Иисус Христос“. Кстати, некоторые противники „религиозного дурмана“ считали неуместным, снижающим революционный пафос поэмы, появление Христа во главе двенадцати. Они предлагали другой вариант последней строки: „Впереди идет матрос“, не заботясь о том, что с матросом не совсем совместим белый венчик из роз. Но если придерживаться реальности, что вовсе не входило в замысел Блока, оправдывавшего революцию высшим из возможных оправданий – именем Христа, матрос и на самом деле был бы более уместным впереди героев поэмы. Ведь они тесно связаны с разбойной, уголовной стихией, с кровью, грабежами (на спину надо б бубновый туз; запирайте етажи, нынче будут грабежи)»

В связи с проблемой «Христос-матрос» уместно привести и следующие соображения комментаторов поэмы «Двенадцать»: «Петька и Катька до появления „буржуя“ Ваньки составляют пару, к которой приложимо суждение Блока о матросе и проститутке: „Матрос и проститутка были, есть и будут неразрывной классической парой, вроде Арлекина и Коломбины <…> Мы <…> знаем, что матрос с проституткой нечто совершенно иное, чем буржуй с той же самой проституткой, что в этой комбинации может не быть тени какой бы то ни было грязи; что в ней может быть даже нечто очень высокое“». Ну, что тут сказать? Если уж матрос уподоблен Христу, то почему бы и проститутке на стать матросской Марией Магдаленой?

* * *

Отметился перед матросской аудиторией забытым ныне стихотворением «Матрос в Москве» и Борис Пастернак. Критики единодушно считают это стихотворение весьма слабым. Но автор вовсе не претендовал здесь на изысканность и стиль – главным было иное – вовремя засвидетельствовать свою лояльность матросам, и тем самым обезопасить себя от их произвола. Надо признать, что верткий Пастернак с этой задачей справился вполне. В том, что стихотворение «Матрос в Москве» конъюнктурное и написано на потребу публике сходятся практически все критики.

Своего «Матроса» Пастернак сочинил по одним данным зимой с 1917 на 1918, по другим зимой с 1918 на 1919 годы. Официально оно датировано 1919 годом. С чтением этого «шедевра» Пастернак неоднократно выступал перед матросской аудиторией, опубликовал же его лишь в конце 1921 года, включив в раздел «Эпические мотивы» своей книги «Поверх барьеров». Таким образом, если для Блока матросы являлись мессиями, то для Пастернака они эпические герои.

Суть весьма пространного стихотворения Пастернака проста и незамысловата – это лицезрение автором ветреным зимним вечером на московской улице пьяного революционного матроса, который шатается у парапета и попытается проблеваться в Москву-реку.

 
Я увидал его, лишь только
С прудов зиме
Мигнул каток шестом флагштока
И сник во тьме.
Был чист каток, и шест был шаток,
И у перил,
У растаращенных рогаток,
Он закурил.
Был юн матрос, а ветер юрок:
Напал и сгреб,
И вырвал, и задул окурок,
И ткнул в сугроб.
Как ночь, сукно на нем сидело,
Как вольный дух
Шатавшихся, как он, без дела
Ноябрьских мух.
 
 
…………………….
 
 
Был ветер пьян, и обдал дрожью:
С вина буян.
Взглянул матрос (матрос был тоже,
Как ветер, пьян).
Угольный дом напомнил чем-то
Плавучий дом:
За шапкой, вея, дыбил ленты
Морской фантом.
 
 
……………………
 
 
Матрос взлетал и ник, колышим,
Смешав в одно
Морскую низость с самым высшим,
С звездами – дно.
Как зверски рявкать надо клетке
Такой грудной!
Но недоразуменья редки
У них с волной.
Со стеньг, с гирлянды поднебесий,
Почти с планет
Горланит пене, перевесясь:
«Сегодня нет!»
 
 
……………………….
 

В стихотворении Пастернака пьяны все – и матрос, и ветер, ноябрьские мухи и даже воображаемый корабль. При этом если на протяжении всего текста, речь идет лишь об одном матросе, то в конце стихотворения шатаются и свисают с парапета уже не один, а множество революционных матросов.

Казалось бы, сами матросы на такую поэзию могли бы обидеться. Но ничего подобного не произошло. Стихотворение Пастернака было встречено братвой с пониманием. Дело в том, что умением пить и не блевать братва весьма гордились, а потому считала, что Пастернак прав, коль описывает салагу, который не умеет профессионально «брать на грудь». Но это матросы, а вот, к примеру, что увидел в пьяном и блюющем с парапета пастернаковском матросе критик: «Желая представить своего героя типовым воплощением немногословной простонародной мужественности, Пастернак рисует его в характерной мужской – самодостаточной и несколько угрюмой, если не вызывающей, – позе руки в карманах, что, однако, выглядит странно в мастерской, где этим рукам следовало бы быть занятыми делом… Матрос… является и своего рода апофатичным поэтом, alterego своего автора…»

Думаю, если бы этот критик поведал матросам об их апофатичности и alterego, они без лишних слов, просто уложили бы его из маузера у того же парапета.

О том, какой рисовалась Пастернаку матросская составляющая революции поздней осенью 1918 года, можно судить по обстоятельствам его встречи с Ларисой Рейснер. Неподалеку от Сивцева Вражка располагалась казарма революционных матросов. Пастернак бродил по улицам с приятелем-поэтом Дмитрием Петровским, увидел матросскую толпу, и в толпе женщину. Его это поразило, он подошел познакомиться и узнал, что перед ним та самая знаменитая Лариса Рейснер, чью статью о Рильке он незадолго до революции читал. Оба принялись читать друг другу наизусть Рильке, к полному удивлению матросов.

Сам Б. Пастернак так писал в воспоминаниях о ситуации, в которой он напасал своего «Матроса в Москве»: «Огромные сугробы лежали на улицах <…> Жизнь в Москве неистово полыхала. На нашей улице <…> была тогда одна из казарм революционных матросов. Приятель <…> попросил проводить его до того дома <…> Я пошел, чтобы взглянуть в переменчивое лицо революции. Странно – среди матросов была женщина <…> Это была Лариса Рейснер <…> За несколько месяцев до того она напечатала <…> статью о Рильке <…> С улицы в помещение, где мы сидели, куда приходили и откуда выходили матросы, пробивался гомон революции, а мы сидели и читали друг другу наизусть стихи Рильке».

Поэт он и есть поэт, тем более такой большой, как Пастернак! В его воображении все сливается воедино: и красавица Лариса Рейснер среди московских сугробов, и окружающие ее пьяные матросы, и даже Рильке. К тому же Пастернак вообще был неравнодушен к Рейснер, впоследствии сделав ее прообразом одной из главных героинь романа «Доктор Живаго».

Однако в реалии, видимо, не все бывшие в тот момент на московской улице матросы разделяли восторги Пастернака по поводу статьи о Рильке, а потому самым натуралистическим образом пьяно блевали в московские воды, что особенно запомнилось поэту, и что он незамедлительно воспел в своем стихотворении.

* * *

Что касается Владимира Маяковского, то он, как известно, вообще любил выступать перед революционными матросами. При этом матросы тоже любили послушать стихи, причем, в первую очередь, о себе. Для этого часть из них даже иногда посещала знаменитое столичное «Кафе поэтов»:

«Кафе полно матросов… Все стоят. С эстрады кремлевским колоколом бьет декламация Маяковского. И то, что, затаив дыхание, блестя глазами и одерживая сопение носов, вращивают в себя глыбы слов, и то, что взрывы аплодисментов переходят в восторженный гул земляных легионов, приветствующих трибуна, – это так непохоже на прежнее и поражает достигнутой возможностью сплавить аудиторию с поэтом в грозное целое» («Творчество» (Владивосток), 1920, № 5).

Кстати, выступать перед матросами поэтам было на самом деле весьма небезопасно. Следовало четко улавливать настроение братвы и знать чувство меры. Документально известен случай с т. н. «поэтессой-беспредметницей» Ниной Хабиас (Н. Оболенской), прозванной коллегами за похабные стихи «Графиней Похабиас». На одном из своих литературных вечеров Хабиас, решив перещеголять всех конкурентов, призвала присутствовавших матросов к массовой однополой «революционной» любви. Не поняв поэтических новаций Хабиас, разъяренные матросы решили ее тут же расстрелять. Спасло Хабиас просто чудо. Пока матросы решали, как лучше кончать «беспредметницу», прямо на сцене или на улице, ей удалось сбежать…

Об истинной роли матросов в революции и о своем отношении к ним, В. Маяковский весьма откровенно написал в своем стихотворении «Ода революции»:

 
…«Слава».
Хрипит в предсмертном рейсе.
Визг сирен придушенно тонок.
Ты шлешь моряков
на тонущий крейсер,
туда,
где забытый
мяукал котенок.
А после!
Пьяной толпой орала.
Ус залихватский закручен в форсе.
Прикладами гонишь седых адмиралов
вниз головой
с моста в Гельсингфорсе.
Вчерашние раны лижет и лижет,
и снова вижу вскрытые вены я.
Тебе обывательское
– о, будь ты проклята трижды! – и мое,
поэтово
– о, четырежды славься, благословенная!
 

В.В. Маяковского буквально умиляет сентиментальная легенда о том, как на полузатопленном линкоре «Слава» команда забыла котенка, и матросы, якобы, не поленились за ним вернуться. Вот они, какие добрые – матросы революции! Но в следующей строфе Маяковский восторженно описывает массовое звериное убийство, этими же матросами, стариков-адмиралов, которых скопом избивают прикладами и сбрасывают с моста. Почему Маяковский противопоставляет эти два события? Да потому, что в его логической цепи революционные матросы, по своей сути, – отчаянные добряки и любители животных, но при этом непримиримы ко всему, что мешает революции. Матросская логика проста: котенок революции не мешает, а потому должен жить, адмиралы революции мешают, а потому жить не должны.

При этом Маяковского такое кровавое развитие событий нисколько не пугает, он действительно верит в то, что только через океаны пролитой крови мир станет другим, более справедливым и свободным. Автор утверждает, что именно для этого и надо истреблять «седых адмиралов», как живые символы прошлой жизни, которым не место в новом обществе, надо истреблять всех, кто не согласен не только с большевистскими идеями, но и с взглядами на революцию самих матросов.

По такой же схеме, как и «Ода революции» Маяковского строится сюжет стихотворения «Делегаты» В. Севастьянова.

 
Рвал балтийский ветер
Ленточки балтийских моряков
Делегаты шли на съезд советов
И блестели острия штыков.
 
 
За руки вели они мальчишку.
У причала боцман подобрал.
Знали, что зовут мальчишку Гришкой.
Где отец мальчишка сам не знал.
 

Далее по сюжету, на съезде матросы увидят В.И. Ленина, и еще больше проникнувшись ответственностью за судьбу революции, сразу же отправятся беспощадно расправляться с ее врагами. В данном случае перед нами фактический перифраз темы противопоставления добрых-злых матросов Маяковским в его «Оде», с той лишь разницей, что у Маяковского матросы спасли котенка, а у В.Севастьянова подобрали мальчишку-беспризорника.

Любопытно, в своем понимании маринистики, В. Маяковский прошел примерно тот же путь, что и А. Блок. Если Блок начинал свою морскую тему «Ты помнишь? В нашей бухте сонной…», то В. Маяковский в своей ранней лирике отметился стихотворением «Порт».

 
Простыни вод под брюхом были.
Их рвал на волны белый зуб.
Был вой трубы – как будто лили
любовь и похоть медью труб.
Прижались лодки в люльках входов
к сосцам железных матерей.
В ушах оглохших пароходов
горели серьги якорей.
 

Критики считают, что поэт в данном стихотворении «очеловечил реальный мир», что его произведение «поражает сочетанием несоединимых в традиционном плане образных рядов и это производит сильнейшее впечатление». Все это так, но в стихотворении нет главного – людей. Маяковского не интересуют люди-матросы, он оперирует куда более общими понятиями. Чтобы «опуститься» до матросского уровня, ему надо было пережить революцию, позабыть о «похоти медных труб» и «серьгах якорей» и вспомнить о тех, кто драил эти самые «медные трубы» и «серьги якорей». Впоследствии, годы спустя, Маяковский совместит пароходы и людей в единое целое в своем знаменитом стихотворении «Товарищу Нетте, пароходу и человеку»

Разумеется, что особое место во всей матросской революционной поэзии занимает «Левый марш (Матросам)» Владимира Маяковского, написанный им в декабре 1918 года.

17 декабря 1918 года в Петрограде В.В. Маяковский впервые прочитал «Левый марш» в Матросском театре бывшего Гвардейского экипажа, собравшимся там матросам. Стихотворение было написано специально для данного выступления, чем и объясняется его подзаголовок-посвящение «Матросам».

Революционную поэзию вообще невозможно представить без «Левого марша». Это не просто стихотворение, посвященное матросам. Это зарифмованная программа деятельности матросских масс. Маяковский не только восхищен деятельностью братвы, ее достижениями на ниве революции. Он задает ей определенный вектор движения – крутой поворот влево. При этом поэт оговаривает, что любое поползновение к смене курса вправо, должно быстро и твердо пресекаться. Рифма, ритм, художественные средства языка подчинены общей идее Маяковского – осознать напряженность момента. Как обычно, речь Маяковского образна и лаконична. Прошло время митингов, настал момент действовать. Это подчеркивается не только лексикой произведения, но и всем строем предложений. Они короткие, с обилием глаголов, подчеркивающих ритм стиха. При этом Маяковскому мастерски удалось в небольшом по объему стихотворении создать напряженную картину революционного времени и матросов, живущих и действующих в ту непростую эпоху. Форма стихотворения соответствует поэтическому темпераменту и стилю поэта.

Четкость и направление матросского шага подчеркивается рефреном —

Левой!

Левой!

Левой!

Читателю сразу понятно, что идут не просто матросы, а уверенные в своей правоте и силе революционеры. Они смогут повергнуть самых сильных врагов, отстоять свое право на то чтобы революция становилась все более левой. Матросам некогда оглядываться назад, им надо убивать врагов, не сбиваясь с намеченного пути и ритма.

Знаменитые строки «Левого марша», обращенные к революционным матросам, приобретали в тех условиях и явный эстетический смысл, звучали как слова команды, раскатывающейся по всему художественному фронту, как обращение к коллегам-поэтам: «левой, левой…»

При этом следует понимать, что к моменту написания стихотворения, заданный Маяковским вектор движения матросов в революции уже совершенно не соответствовал декларированной большевиками политической программе их партии. Совершенно очевидно, что Маяковский прекрасно понимал разницу этих векторов. К концу 1918 года интересы и взгляды и большевиков, и матросов, с каждым днем все более и более расходились, одни поворачивали влево, а остальные продолжали двигаться прямо, а временами и вправо. При этом симпатии и выбор В.В. Маяковского совершенно очевиден – он с матросами. Но и это не все. Маяковский, как современник матросов, просто не мог не понимать, что левый матросский вектор движения, ведет к еще большим социальным потрясениям, к еще большей крови. И все же он буквально заклинает матросов идти только влево, не обращая ни на кого внимания, ибо революцию спасут только радикально левые взгляды.

Об истории создания стихотворения сам В.В. Маяковский вспоминал так: «Мне позвонили из бывшего Гвардейского экипажа и потребовали, чтобы я приехал читать стихи, и вот я на извозчике написал „Левый марш“. Конечно, я раньше заготовил отдельные строфы, а тут только объединил адресованные к матросам».

Обратим внимание на главное слово в воспоминаниях В. Маяковского – матросы «потребовали», и он тут же помчался исполнять их желание, ибо ослушаться приказавших поэт просто не посмел. В «потребовали» вся суть ситуации. Матросам захотелось послушать стихи в свою честь. Они свистнули понравившегося им поэта и тот, не чуя ног, кинулся исполнять их требование. Осуждать Маяковского за это «чего изволите», однако не стоит. Таковы были законы того времени и поэт просто не смел ослушаться приказа революционной братвы. Кроме того, за понравившееся выступление матросы, как мы уже говорили, обычно расплачивались продуктами, что было тогда так же не лишне. При этом Маяковский не только откровенно подыгрывал матросам, но и фактически провоцировал их на размежевание с большевиками. А ведь Маяковский не мог не знать, что именно в те дни Ленин и ЦК большевистской партии были очень серьезно озадачены борьбой с излишне кардинальными левацкими взглядами, как в рядах партии, так и в рядах матросов, которые все больше разочаровывались в большевиках, перебегая в ряды левых эсеров и анархистов. Именно в это время Ленин пишет статьи о негативности левизны в коммунизме, об искоренении партизанщины, излишней кровожадности и беззакония. Ленин осуждал именно то, к чему так пафосно и яростно призывал Маяковский. Заметим, что, если стихи В.В. Маяковского матросы восприняли с восторгом, то ленинское одергивание им было не по душе. Они сами знали, что и как делать для торжества мировой революции. И Маяковский, прекрасно понимая настроение матросской массы, бросает в нее свои лозунги-строфы:

 
Разворачивайтесь в марше!
Словесной не место кляузе.
Тише, ораторы!
Ваше
слово,
товарищ маузер.
Довольно жить законом,
данным Адамом и Евой.
Клячу историю загоним,
Левой!
Левой!
Левой!
 
 
Эй, синеблузые!
Рейте!
За океаны!
Или
у броненосцев на рейде
ступлены острые кили?!
Пусть,
оскалясь короной,
вздымает британский лев вой.
Коммуне не быть покоренной.
Левой!
Левой!
Левой!
 
 
Там
за горами горя
солнечный край непочатый.
За голод,
за мора море
шаг миллионный печатай!
Пусть бандой окружат нанятой,
стальной изливаются леевой, —
России не быть под Антантой.
Левой!
Левой!
Левой!
 
 
Глаз ли померкнет орлий?
В старое ль станем пялиться?
Крепи
у мира на горле
пролетариата пальцы!
Грудью вперед бравой!
Флагами небо оклеивай!
Кто там шагает правой?
Левой!
Левой!
Левой!
 

Странно, что почему-то никто из критиков так и не придал должного значения еще одной весьма важной строчке из стихотворения. «Разворачивайтесь в марше!» – призывает матросов Маяковский. Сразу вопрос, о каком именно марше идет речь и почему надо разворачиваться? Коль стихотворение написано в 1918 году, значит, матросы уже идут маршем туда, куда им указали большевики. И вдруг Маяковский дает им команду разворачиваться, причем не постепенно, а сразу, резко, прямо на марше, и идти уже другим путем. Каким именно понятно – левым, а это значит, идти единым маршем уже не с большевиками, а с левыми эсерами и анархистами, т. е. с самыми левацким партиям того времени.

Историки литературы А. Меньшутин, А. Синявский в своем труде «Поэзия первых лет революции» пишут: «Начнем с того, что лозунги, казалось бы, формально тождественные „Разворачивайтесь в марше!“ и „Революционный держите шаг!“ звучат не одинаково уже потому, что в одном случае, у Маяковского, это произнесено вполне ясно и определенно самим, поэтом, а в другом, у Блока – устами красногвардейцев.

За этой, на первый взгляд, маловажной деталью следуют расхождения более существенные: Блок вводит „музыку революции“ в свой стих, Маяковский делает из своего стиха „музыку революции“. Поэма „Двенадцать“ написана с позиций восторженного восприятия событий, стихи Маяковского – с позиций прямого участия в них (матросов)».

В целом стихотворение «Левый марш» является ярким примером агитационной поэзии того времени. Каждая строчка произведения – это призыв к действию. При этом, автор напрямую заявляет о том, что настоящие революционные матросы должны не болтать, а убивать. «Ваше слово, товарищ маузер», – заявляет Маяковский, ну, а «слово» у маузера, как известно, весьма короткое. При этом Маяковский призывает матросов убивать «товарищем маузером» не только внешних, но и внутренних врагов: «Кто там шагает правой?» Всякий, кто шагает не в ногу с матросами – это враг, которого следует уничтожить. Шагать надо только так, как шагают матросы революции: левой, левой, левой…

Именно матросы, а никто иной, должны, по мысли Маяковского, «печатать шаг», чтобы как можно скорее закрепить «у мира на горле пролетариата пальцы». Таким образом, матросы у Маяковского являются главной силой революции. Остальные пролетарии всего лишь инертная масса под их предводительством. Отметим, что о роли большевиков, чтобы не раздражать матросов, Маяковский в своем стихотворении даже не упоминает. Более того, между строк он фактически призывает матросов к неповиновению большевикам, так как именно матросы, а не большевики определяют вектор дальнейшего развития революции. Насколько Маяковский в данном случае был искренен в этих своих призывах, нам неизвестно.