Текст книги "Короли абордажа"

Во главе объединенных морских сил Греции был поставлен избранный большинством голосов спартанский стратег Еврибиад, сын Евриклида. Он не блистал особыми талантами, не слишком был сведущ и в морском деле, но устраивал представителей полисов тем, что не был столь амбициозен и требователен, как Фемистокл, а стремился все споры завершить миром и компромиссом. Пока это устраивало почти всех. Лучший же флотоводец всей Греции в столь решающий момент оказался практически не у дел. К чести Фемистокла, свое непризнание он воспринял стоически.

– Я готов быть полезным Отечеству в любом деле! – заявил он, смиренно выслушав известие о своем неизбрании на пост командующего. – Я готов вести в бой триеру и сесть гребцом на самое малое судно. Сегодня Родина в опасности, а потому каждый должен за нее сражаться, где ему укажут.

Как всегда в тяжкую годину, греки обратились за прорицанием к Дельфийскому оракулу. Ответ из Дельф пришел почти одновременно с известием о гибели персов в штормовых волнах. Он был таков: «Молитесь ветрам! Боги ветров – ваши могучие союзники!»

Эти слова особенно порадовали Фемистокла.

– Вот видите! – говорил он тем, кто еще в чем-то сомневался и озирался. – Даже оракул предвещает нам победу над врагами!

– А при чем здесь ветер? – спрашивали его недоверчивые.

– Ветер уже уничтожил часть персидского флота. Он же поможет уничтожить нам и остальное! – тут же разъяснил флотоводец. – Вперед на Артемисий!

– Вперед на Артемисий! – призывали своих гребцов кормчие триер.

– Вперед на Артемисий! – выкрикивали гребцы, налегая на весла.

Но на душе Фемистокла конечно же было неспокойно. Флот, созданию которого он отдал столько сил и лет, попал в руки довольно случайного и робкого человека, а он, готовящийся всю свою жизнь к достойной встрече захватчиков на море, оказался сейчас никому не нужным.

Спустя несколько дней с начала похода с передовых триер Еврибиаду доложили, что ими усмотрен персидский флот, стоявший на якорях под берегом у мыса Афет. Мачт было столь много, что казалось, они покрыли частоколом все море. Еврибиад занервничал, не зная, что ему предпринять дальше. Обнаруженный боеготовый персидский флот оказался для всех большой неожиданностью. Как оказалось, слухи о гибели персидского флота оказались более чем преувеличенными. Раздосадованы наравне с Еврибиадом были и другие греческие флотоводцы. Вновь начали искоса поглядывать на Фемистокла, явившегося инициатором возвращения к Артемисию. Никто толком не знал, что же теперь делать. Атаковать огромный персидский флот было чистым безумием, бежать тоже, оставалось ждать, но чего? Греки оказались в ловушке, которую сами для себя и создали. На бесцельно качавшихся триерах царило уныние и подавленность.

Триерархи на собранном совете высказались за немедленный уход.

– Но ведь это будет равносильно бегству! Сколько раз мы еще будем метаться к Артемисию и обратно! – возмутился, было, Фемистокл. – Как можно позволить себе такое, когда царь Леонид готовится принять смертный бой со всеми персидскими полчищами в Фермопилах?

– А разве будет лучше, что все мы здесь бессмысленно погибнем и погубим флот? – ответили ему вопросом на вопрос.

Жители Эвбеи просили Еврибиада не уходить сразу, а подождать хотя бы немного, пока они переправят семьи в глубь страны. Еврибиад лишь пожал плечами:

– На все воля Зевса! А я ничем помочь не могу!

Тогда вконец испуганные эвбейцы бросились к Фемистоклу:

– Ты наша последняя надежда! Спаси наши семьи! Спаси наших детей!

Многим позднее Геродот напишет, что островитяне вместе с просьбой преподнесли флотоводцу огромную по тем временам взятку, тридцать талантов серебра. Но так ли это было на самом деле, не знает в точности никто. Как бы там ни было, но Фемистокл, использовав весь свой огромный авторитет и влияние, добился решения о даче персам морского сражения у Эвбеи. И здесь, согласно Геродоту, не обошлось без интриги: «Фемистокл отдал из своих денег пять талантов Еврибиаду, сказав, что вручает свои личные деньги. Уговорив Еврибиада, афинянин был почти у цели, так как из прочих только коринфский военачальник Адимант не собирался оставаться у Артемисия. К нему-то и обратился Фемистокл, клятвенно заверяя:

– Если ты не бросишь нас на произвол судьбы, то я обещаю тебе больше подарков, чем ты можешь получить от мидийского царя за измену союзникам!

После этого он прислал Адиманту три таланта серебра. Так хитрый Фемистокл оказал услугу эвбейцам и, утаив оставшиеся деньги, сам не остался в накладе. Те же, кто брал денежные подарки, полагали, что их прислали из Афин».

Возвращение греков к Артемисию стало неожиданностью и для персов. Не зная об этом, начальник авангарда Сандок с пятнадцатью своими кораблями, заметив корабли эллинов, решил, что это свои и не боясь сблизился с ними. Каков же был его ужас, когда на мачтах триер он увидел флаги с пучеглазой совой – символ Афин. Все пятнадцать кораблей были немедленно окружены и пленены. Сам Сандок, храбро защищаясь, был убит. В плен попал его помощник Аридолис, тиран Алабанд, а также убитый горем Пенфил с Пафоса. Дело в том, что Пенфил привел к Ксерксу двенадцать кораблей. Одиннадцать были потоплены во время шторма, и вот теперь на последнем он и сам попал в руки греков. Захваченные корабли немедленно были включены в состав союзного флота, а пленников в оковах отправили в Коринф.

Тем временем персидский флот, сосредоточившись у Афет, наконец тоже обнаружил греков. Однако сразу нападать персы сочли неразумным. Время уже перевалило за полдень, и атаковать эллинов можно было лишь ближе к темноте, а это позволяло последним скрыться. Поэтому немедленно был принят совершенно иной план. Две сотни кораблей, отделившись от главных сил, отправились за островок Скиаф. Обогнув его, они прошли не замеченными мимо греческих триер и сосредоточились у мыса Каферия в южной оконечности Эвбеи. Предполагалось, что в тот момент, когда главные силы ударят на греков с фронта, южный отряд атакует неприятеля с тыла и тем самым довершит разгром. Слов нет, план был прекрасен, если бы не одно маленькое «но», которым так богаты войны всех времен. На персидских кораблях объявляли обещание Ксеркса, что каждый захвативший аттическую триеру получит из его рук богатый царский подарок.

Маленьким же «но» стал ныряльщик за морскими губками грек Скиллий из маленького приморского городка Сикиона. Скиллий был личностью для своего времени легендарной и по праву считался лучшим из ныряльщиков. Говорили, что он может нырнуть в одном конце Средиземного моря, а вынырнуть в другом. Многие твердо верили, что он водит дружбу с самим Посейдоном и, ныряя, отправляется к нему в гости. Буквально несколько дней назад он оказал огромную помощь персам. Ныряя, Скиллий поднял со дна много драгоценностей с потопленных во время шторма кораблей. Но ныряльщик не только нырял, а внимательно слушал и все разговоры вокруг. Когда же ему стало известно о плане нападения персов на греческий флот, то Скиллий ни минуты не раздумывая бежал на лодке к грекам и все сообщил Фемистоклу.

Немедленно собрали военный совет, на котором решено было, не привлекая внимания персов, оставаться на старом месте, а как стемнеет, двинуться навстречу отряду, который должен атаковать с тыла. Однако, наблюдая за персами, Фемистокл обнаружил, что их главные силы совершенно не готовы к скорой атаке, а потому он, правда, не без некоторого труда, убедил Еврибиада в том, что лучше нанести внезапный удар по главным силам персов.

– Но ведь мы на совещании решили сделать все по-другому? – слабо сопротивлялся Еврибиад.

– Больше совещаться уже нет времени! Вы наш предводитель, и вы должны решиться!

– Хорошо, я согласен! – вздохнул Еврибиад. – Будем действовать по твоему плану, но запомни, что в случае поражения виновным станешь ты!

– Хорошо, – усмехнулся Фемистокл, – зато в случае нашей победы победителем будешь ты!

По команде с флагманской триеры греческий флот двинулся вперед. Персы, завидев приближающихся к ним эллинов, пришли в недоумение.

– Эти греки лишились остатка рассудка! Нападать на нас со столь ничтожными силами – все равно что идти с палкой против льва!

Заревели трубы, и персы начали огибать эллинов с двух сторон. Медленнее иных двигался отряд греков-ионян, против их воли включенных в состав персидского флота и не желавших драться со своими собратьями. Зато на других кораблях царило воодушевление. Каждый мечтал пленить триеру и получить богатый царский подарок.

Внезапно для персов эллины разом развернули форштевни своих триер к врагу, а кормы сдвинули вместе. Теперь перед ошарашенными персами был единый, ощетинившийся таранами бастион, к которому было практически невозможно подступиться.

– Разбейте их! Оттесните хотя бы одного! Ищите щель в рядах! – неслось с персидских кораблей. Огибая греков с двух сторон, две колонны персов сошлись на контркурсах. Чтобы случайно не протаранить друг друга, им пришлось отворачивать в разные стороны. Возникла неразбериха. Этим и воспользовались греки.

– Нам пора вперед! – воскликнул Фемистокл.

– Но что скажет Еврибиад? – спросили его…

– Он все знает и одобряет, а если чего еще не знает, то узнает совсем скоро!

– На весла! – закричали кормчие афинских триер. – Навались!

Отбивая ритм, ударили барабаны. Афинские корабли понеслись вперед. За ними коринфские, мегарские и остальные. Мощными гребками греки разогнали свои триеры, и те с полного хода таранили невольно подставившие им борт корабли. Хорошая цель нашлась почти для каждого! В этот момент на сторону греков перешел с небольшим отрядом своих кораблей Антидор с Лемноса. И хотя на общий расклад сил его переход никак не влиял, моральный эффект этого шага был огромен. Перебежчиков приветствовали громкими криками восторга. Уже спустя каких-то полчаса сражение превратилось в самую настоящую свалку, где каждый сражается за себя, не забывая, однако, при случае помочь и терпящему рядом бедствие товарищу.

Персы дрались ожесточенно. Постепенно они пришли в себя, и большое численное превосходство через какое-то время стало давать себя знать. Но греки и не собирались драться до конца. И Фемистокл, и Еврибиад прекрасно понимали, что чем больше затянется сражение, тем сильнее будут у них потери. Тем более что сгущавшие сумерки также препятствовали погоне за греческими триерами. А потому, когда персы начали что-то предпринимать, вновь заиграли флейты, и греческие триеры так же стремительно, как они только что атаковали, разом развернулись и понеслись вспять. И вновь это стало полной неожиданностью для персов. Их огромный, но плохо сплаванный и разноязыкий флот не был способен к столь быстрым маневрам. Когда же отрядные начальники наконец навели порядок и выстроили свои отряды, греки были уже далеко, и преследовать их было совершенно бессмысленно.

Результаты боя были блестящими! Эллины захватили три десятка боевых кораблей и пленили даже одного из персидских царьков Филаона. Среди греческих моряков особо отличился афинянин Ликомед, который первым из всех овладел персидским кораблем. Фемистокл лично одарил его наградами за доблесть. Он же добился и того, чтобы перешедший на греческую сторону лемносец Антидор был тут же при всех объявлен афинским гражданином и получил участок земли. Этот участок уже после завершения войны ему выделят на острове Саламин.

По завершении боя греки вернулись к Артемисию, персы повернули к Афетам. В стратегическом плане после боя вроде бы ничего существенно не изменилось. Зато психологически победа дала грекам самое главное – уверенность в своих силах. Почувствовав сладкий вкус победы, эллины уже никогда от него не откажутся. Кроме этого, на подходе к Артемисию греков ждала радостная новость. К ним наконец-то подошли все основные морские силы, собранные в Аттике: четыре с половиной сотни боевых триер. На греческом флоте пили вино и распевали боевые гимны.

Погода в то далекое и памятное лето была на редкость жаркая. По ночам же, наоборот, все время вовсю хлестали короткие, но обильные дожди, словно компенсируя дневную духоту. В ночь же, последовавшую за морским сражением, разразился настоящий ливень с молнией и громом. Под этот ливень и попал передовой отряд, который должен был по персидскому замыслу пройти в тыл грекам и атаковать их в спину. Очередное ненастье застало персов у евбейских утесов в проливе Еврипа. Корабли, гонимые ветром, один за другим выбрасывало на прибрежные камни. Понеся ощутимые потери и не выполнив поставленной задачи, передовой отряд повернул вспять. Хорошо задуманное, но прескверно исполненное предприятие не принесло персам ничего, кроме новых потерь.

А еще через день тела павших в бою прибило к главным силам персидского флота. Персам приходилось крючьями вытаскивать многочисленные трупы из воды, так как те мешали работе весел, набиваясь десятками между ними. Среди покойников многие находили родственников и друзей. Все это действовало удручающе. Вновь начались разговоры о плохих знамениях и несчастьях, преследовавших флот: о шторме и массовых крушениях у Пелия, о неудачном сражении и о последнем страшном ливне и неудаче передовою отряда.

Однако персам надо было что-то предпринимать. Узнав о бездарно проигранном бое, Ксеркс, вне всякого сомнения, начал бы искать и казнить виновных. Ему крайне необходим был новый генеральный бой, причем бой победный. А потому на третий день персы, не дожидаясь новой атаки греков, сами двинулись вперед.

Эти события совпали по времени с событиями при Фермопилах. Там, теряя в бесплодных атаках тысячи и тысячи своих воинов, Ксеркс пытался любой ценой прорваться через узкое прибрежное дефиле. Но все было напрасно. Греки стояли насмерть. Тогда был найден предатель малиец Эпиальт, который козьими тропами вывел отряд «бессмертных» полководца Гидарна в тыл грекам. Видя, что все кончено, Леонид приказал всем бывшим при нем грекам уходить, а сам остался со своими тремя сотнями спартанцев на старом рубеже, где и принял геройскую смерть.

Греческий флот в это время встречал неприятеля у Артемисия. На триерах царило полное спокойствие и уверенность. Выстроившись по ходу движения в широкую дугу, персы начали медленно окружать эллинов. С учетом понесенных персами потерь и подошедших к грекам резервов силы противников были примерно равными.

«Леонид в Фермопилах» Художник Ж.-Л. Давид. (1814)

И вновь, как уже не раз с начала похода, персов подвела чрезвычайно низкая морская выучка и полное отсутствие сплаванности между отдельными отрядами. Пытаясь держать строй, их корабли то и дело сбивались в кучи, а потом, ломая весла, тратили немало времени, чтобы расцепиться и разойтись. Однако все торопились вперед, подгоняемые не только и не столько жаждой славы и подвига, сколько страхом наказания.

Схватка была на редкость жестокой и упорной. Греки, воодушевленные предыдущим успехом, соревновались друг перед другом в храбрости. Персы, озлобленные чередой преследующих их неудач, жаждали реванша любой ценой.

Среди греков отличился в тот день Клиний, сын Алкивиада, сражавшийся на корабле, построенном на собственные средства. Он забрался в самую гущу неприятельского флота и, умело уклоняясь от таранных атак персов, сам продырявил борта нескольких подвернувшихся ему кораблей.

У персов лучшими были египтяне, выгодно отличавшиеся на фоне всего разноплеменного сборища своей высокой дисциплиной и морским мастерством Именно египтяне в один из моментов боя едва не разорвали боевые порядки греков, нанеся им большие потери. Именно египтяне окружили и захватили пять греческих триер.

Этот бой у Артемисия дался грекам чрезвычайно тяжело. По существу он завершился боевой ничьей, противники дрались до позднего вечера, а затем разошлись на старые позиции. Но потери эллинов были на сей раз очень значительны. Персы явно начинали приобретать необходимый боевой опыт. Действия их флота с каждым днем становились все более и более боеспособными.

Погибших афинян Фемистокл велел свезти на Эвбию и с почестями сжечь их тела подле храма Артемиды. На одной из поставленных у храма стел начертали возвышенные элегические строки:

 
Всяких людей племена из далеких пределов азийских
Славных афинян сыны некогда в битве морской
Здесь усмирили, а после погибели полчищ мидийских
Знаки воздвигли со дщери Латоны святой.
 

Помимо большой потери в людях, почти половина союзного флота после боя едва держалась на воде. Было совершенно очевидно, что персы от сражения к сражению также стали набираться опыта и умения. Продолжение битвы за море не обещало быть легким. Она, по существу, еще только начиналась по-настоящему.

Вторым боем за Артемисий Фемистокл был удручен. Персы, к его огорчению, оказались весьма сильны и, кажется, уже начали оправляться от начальных неудач. Надо было срочно что-то предпринимать, но что? Обратимся к Геродоту. Он пишет. «Размышляя над происходящим, Фемистокл понял, что, если привлечь на свою сторону ионийцев и карийцев, варваров можно легко одолеть. Фемистокл собрал эллинских военачальников и объявил им, что у него есть средство, с помощью которого он собирается переманить доблестнейших союзников царя на свою сторону… все выполняли распоряжение Фемистокла…»

По существу афинский флотоводец вновь сосредоточил в своих руках фактическое руководство флотом. И хотя номинальное командование по-прежнему находилось в руках безынициативного и нерешительного Еврибиада, реально всем опять руководил неутомимый Фемистокл.

А вот оценка событий у Артемисия в устах биографа Фемистокла Плутарха: «Происшедшие тогда у пролива бои с персидским флотом большого влияния на общее положение дела не оказали, но в отношении боевого опыта были очень полезны для эллинов, на деле, среди опасностей убедившихся, что ни многочисленность судов, ни блестящие украшения их многочисленных знаков, ни хвастливые крики или боевые персидские гимны не представляют ничего страшного для мужей, умеющих схватиться с врагом и отважившихся идти в бой. Следует лишь, пренебрегши всей этой видимостью, подходить вплотную к врагам и биться с ними грудь с грудью».

А древнегреческий поэт Пидар воспоет героику этих первых морских боев с персами:

 
Здесь афинян сыны заложили краеугольный
Камень свободы своей….
Ибо отвага – начало победы…
 

В это время до флота доходит и известие об итогах трагических событий у Фермопил. Теперь с проникновением войска Ксеркса нахождение греческого флота у Артемисия теряло всякий смысл. Надо было отходить на юг, прикрывая берега, к которым уже спешили вырвавшиеся на просторы Аттики персы. По предложению Фемистокла решено было перерезать весь находившийся на Эвбеи скот, чтобы он не достался персам. По началу местные жители были против, но Фемистокл съехал на берег и в длинной пламенной речи убедил их, что гораздо лучше отдать мясо своим, чем придут чужие и заберут все силой. По существу, эта была испытанная впоследствии временем и множеством войн тактика выжженной земли, которую и начал с успехом применять против персов афинский стратиг.

Отходил греческий флот в полном порядке и боеготовности. В авангарде – каринфяне, прикрывал отходящих отборный отряд афинских триер.

Сам Фемистокл же тем временем занялся исполнением своего замысла. Отобрав несколько наиболее быстроходных афинских триер, он направился с ними вдоль берега, останавливаясь в местах, где, по его разумению, неприятельский флот мог пополнять запасы пресной воды. Там по его приказу на прибрежных скалах высекались видимые издалека надписи: «Ионяне! Вы поступаете несправедливо, воюя со своими предками, помогая варварам поработить Элладу. Переходите скорее на нашу сторону! Если это невозможно, то, по крайней мере, хоть сами не сражайтесь против нас и упросите карийцев поступать так же. Если вы не можете сделать ни того, ни другого, если вы скованы тяжелой цепью принуждения и не в силах ее порвать, то сражайтесь с нами, трусы, когда дело дойдет до битвы. Но не забывайте, что из-за вас пошли у нас раздоры с персидским царем».

Глядя, как усердно долбят камни мобилизованные для этой не простой работы воины, своим помощникам умный Фемистокл говорил:

– Если нам не удастся переманить на свою сторону ионийцев, то, по крайней мере, мы наверняка убедим Ксеркса в их неверности, а там что Зевс даст!

Персы некоторое время ждали новой атаки греков, но к ним прибыл на лодке лазутчик и сообщил приятную новость: греки покинули Артемисий. Персы, поначалу, даже не поверили сообщению, столь велики были впечатления о недавней яростной схватке и решимости противника. Лазутчик был даже взят под стражу. Но отправленный в разведку небольшой отряд вскоре привез подтверждение: греки ушли!

Утром следующего дня персы снялись с якоря и двинулись вперед. Проходя мыс Артемисий, отнявший у них столько сил и жизней, они приносили жертвы пленниками и читали молитвы своим богам. Когда же с кораблей отправились лодки с амфорами к устьям прибрежных речушек, стал приводиться в жизнь и план Фемистокла. Ионийцы и картийцы, да и не только они, читали эмоциональное послание афинского флотоводца и начинали задумываться над страшной сутью происходящего. Теперь на ионийских кораблях кипели настоящие страсти: все обсуждали случившееся, послание Фемистокла и свою роль в происходящей братоубийственной войне. По-своему отреагировали на все это и персы. С бортов их кораблей с тревогой и опаской они взирали теперь на отряды своих союзников. При постановке на якорь персы старались как бы ненароком, но окружать ионийцев, а заодно и карийцев тесным кольцом верных кораблей, боясь не только внезапного бегства, но уже и внезапного нападения. Да и за пополнением запасов воды их старались теперь под разными предлогами не пускать, лишая возможности читать новые и новые воззвания Фемистокла. Семена сомнения и раздора, брошенные флотоводцем, начали давать всходы, может быть даже гораздо быстрее, чем этого ожидал и он сам.

По ходу плавания персидский флот вскоре достиг Гистиеи, где изрядно оголодавшие из-за действий Фемистокла толпы персов как саранча быстро опустошили все прибрежные селения и захватили ряд приморских городков.

Некоторая часть кораблей была задействована для перевозки на экскурсию к Фермопилам тех моряков, кто пожелал поглядеть на груды убитых греков. Соответственно перед этим еще большие груды мертвых персов были закопаны. В желающих поглядеть на мертвых спартанцев отбоя не было. Таким образом, Ксеркс решил укрепить моральный дух своего флота. И это ему удалось. Теперь на флоте царило совершенно иное настроение, и ходили совершенно иные разговоры.

– Пора б и нам добраться до греческого золота, а то сухопутные все заграбастают себе! – говорили одни.

– Нечего прохлаждаться на якорях! Пора идти вперед, добить наглецов и поживиться в Афинах! – поддерживали их вторые.

– Да! – мечтательно закатывали кверху глаза третьи. – Там есть чем поживиться!

Саламинское сражение

Тем временем эллинский флот, покинув мыс Артемисия, перешел к острову Саламин. На стоянке у острова настоял Фемистокл и другие афиняне, которые хотели успеть забрать свои семьи и перевезти их в более безопасное место из Аттики. Едва триеры бросили свои камни на дно, морские стратиги съехали на берег узнать последние новости. Новости были неутешительные. Персидские полчища уже растеклись по всей Аттике и быстро продвигались к Афинам Пелопоннесское ополчение, которое совет триерархов предполагал увидеть в Беотии, там так и не появилось. Пелопоннесцы укрепляли проходы на собственный полуостров, особенно не заботясь о судьбе остальной Греции. В Афинах царило уныние и растерянность. Нужен был лидер, который бы мог что-то предпринять, и таковым конечно же стал Фемистокл. Вначале наварх попытался внять голосу разума своих сограждан, но афиняне не торопились покидать дома и бросать все на разграбление, наивно полагая, что все, может быть, как-то обойдется само собой. И тогда, согласно Плутарху, произошло нечто из ряда вон выходящее: «Тогда Фемистокл, будучи не в силах сдвинуть с места толпу человеческими доводами, решил явить ей, как это делается с помощью театральной машины в трагедии, знамения божеств и прорицания. В качестве знамения использовал он случай со священной змеей, исчезнувшей, кажется, в те дни из святилища. Жрецы, найдя нетронутым отборный корм, который ежедневно клали перед змеей, объявили, по наущению Фемистокла, народу, что богиня покинула город и зовет за собой афинян к морю. И еще раз воздействовал он на народ изречением оракула, толкуя его так, что слова „деревянные стены“ ничего другого не означают, как только корабли, а бог потому-то и назвал Саламин божественным, а не несчастным или страшным, что имя это дано ему будет в память великой удачи эллинов».

Судя по всему, Фемистокл не только использовал «исчезновение» змеи. Он сам вместе с преданными жрецами все и подстроил. Разоблачения он не боялся, всем было уже не до того. Как бы там ни было, но афинский наварх своего добился. Жители начали покидать Афины. Все мужчины от мала до велика были направлены на триеры. Женщины и дети на торговых судах были частью увезены в город Трезену, частью перебрались на Саламин. Остатки городской казны были розданы командам афинского флота. На каждого пришлось по восемь драхм.

Пока союзная часть флота стояла у Саламина в томительном бездействии, афиняне усиленно вывозили своих жен и детей. На Саламине решили остаться самые смелые, уверенные в том, что флот их всегда защитит. Постепенно к Саламину подтянулось еще несколько десятков триер с самых дальних греческих областей. Спартанцы прислали свои последние шестнадцать кораблей, постольку же коринфяне и сикионцы, десять – эпидаврийцы, пять – трезанцы и три – гермионяне. Афинские морские силы составляли сто восемьдесят готовых к бою триер.

Геродот пишет: «Когда защитники Эллады собрались у Саламина, их военачальники устроили совещание. По предложению Еврибиада каждый желающий сказал, где, по его мнению, следует дать морское сражение. Аттика была брошена на произвол судьбы, речь шла об остальной Элладе. Предложения большинства ораторов сводились к одному: плыть к Истму и защищать Пелопоннес. Они считали, что в случае поражения в битве при Саламине они будут заперты на острове, не имея надежды на спасение, с Истма же они всегда смогут вернуться в свои города».

А войска Ксеркса, уже пройдя огнем и мечом Беотию, Феспию и Платеи, захватили обезлюдевшие Афины. Остававшиеся еще в городе засели на холме Акрополя и отбивались от непрерывных атак. Одна из них завершилась успехом, и защитники были все до одного уничтожены.

Известие о захвате Афин вызвало в греческом флоте настоящий шок. Сразу начался полный разброд и даже бегство. Часть союзных триерархов, забыв обо всем, побежали на свои корабли и, поставив паруса, отплыли в разные стороны. Оставшиеся кричали о том, что пора уходить к Истму и драться там. С наступлением ночи большая часть ушедших в панике кораблей вернулась обратно.

Когда удрученный происходящим Фемистокл вернулся на флагманскую триеру, ее тетрарх Мнесифил поинтересовался:

– Какое решение принял совет навархов и к чему нам быть готовыми, Фемистокл?

Флотоводец безнадежно махнул рукой:

– Будем уходить к Истму!

Мнесифил в ярости топнул ногой:

– Если эллины покинут Саламин, то на море тебе уже не придется сражаться за родину. Все будет погублено навсегда, потому что каждый вернется в свой город и не Еврибиад, ни ты уже никогда не соберете весь наш флот вместе. Ваша глупость погубит Элладу! Фемистокл! Попытайся еще раз убедить этих слепцов. Даже если уйдут трусы, нам с Еврибиадом надо оставаться здесь, чтобы победить или умереть!

– Ты считаешь, что следует попробовать еще раз? – с сомнением посмотрел на своего кормчего Фемистокл.

– Да! – ответил тот с металлом в голосе. – Я считаю именно так!

Ничего не ответив, Фемистокл нервно запахнулся в тогу и решительно направился на триеру к Еврибиаду.

Оба предводителя говорили долго. Убеждать спартанца, чья земля еще не попала под пяту захватчиков, было нелегко. Еврибиад был далеко не Леонид. В порыве спора он даже замахнулся на Фемистокла палкой.

– Ударь, но в начале выслушай! – сказал ему тот смиренно.

Изумленный такой небывалой кротостью гордого Фемистокла, Еврибиад несколько сник и согласился на сбор совета союзных навархов. Никого убеждать на совете Фемистокл более не собирался. Времени для этого уже не было. Зато он намеревался всех испугать, да так, чтобы мало не показалось.

Едва съехались предводители союзных отрядов, Фемистокл, не дав никому вымолвить и слова, принялся твердо говорить о необходимости сражения у Саламина. Вновь начались ожесточенные споры. Еврибиад, как всегда бывало с ним в подобных случаях, сразу сник и, спрятав голову в плечи, сидел тише всех.

Коринфский наварх Адимант прервал страстную речь афинского стратига:

– Фемистокл, ведь ты знаешь, что на состязаниях тех, кто выбегает раньше условленного сигнала, больно бьют палкой!

– Согласен, – кивнул головой Фемистокл. – Но зато тот, кто остается позади никогда не получит не только палки, но и лаврового венка!

Не давая триерархам прийти в себя, он продолжал свою страстную речь, теперь уже обращаясь к молчаливо сидевшему Еврибиаду:

– В твоих руках спасение Эллады! Послушайся голоса сердца и дай сражение у Саламина! Уходя к Истму, мы сами приведем за собой персов в Пелопоннес! Победу у Саламина нам предвещал и оракул! Послушаемся же предсказания и не будем искушать судьбы своего Отечества!

И снова речь Фемистокла прервал Адимант:

– Тому, кто не имеет родины, следовало бы помолчать! У тебя нет больше Отечества, там хозяйничают персы!

– Негодяй! – закричал на него пришедший в ярость афинянин. – Да, мы покинули свои жилища, считая недостойным стать рабами. Но город у нас все же есть! Это самый величайший из всех эллинских городов – наши двести боевых триер. Они стоят здесь и готовы помочь вам спастись, если вы сами того захотите! Если же вы уйдете и предадите нас, то кое-кто скоро из вас узнает, что такое персидский плен, а мы найдем себе новые земли, и не хуже тех, что потеряли!

Адимант снова попытался что-то возразить, но был перебит Фемистоклом.

– Запомни, – сказал ему афинянин. – То, что Коринф никогда не сравнится с Афинами – это факт, но и без наших двух сотен триер вы тоже ничего не сможете противопоставить персам и будете все уничтожены!

Попытался подать голос и кто-то из эретрийцев. Этого Фемистокл не стал даже слушать:

– И вы туда же, беретесь судить о войне, когда у вас, как у рыб-невфид, мечи есть, но мозги отсутствуют напрочь!