Текст книги "Короли абордажа"

Затем Фемистокл обернулся к Еврибиаду:

– Или ты остаешься драться со мной здесь или я гружу на свои боевые и торговые суда всех афинских жителей и ухожу с ними в свою колонию – италийский Сирис. Вы же оставайтесь здесь и сами отбивайтесь от персов! Я жду немедленного ответа!

Испуганный Еврибиад вскочил с места и закричал:

– Я согласен! Я остаюсь с тобой!

За Еврибиадом заявили о своей готовности остаться и остальные триерархи. Последним, с явным неудовольствием, дал свое согласие Адимант.

Плутарх пишет, что совет навархов проходил на флагманской триере спартанцев. Внезапно со стороны берега к кораблю подлетела сова и уселась на мачте. Сова всегда была священной птицей Афин, а потому уже разъезжавшиеся навархи усмотрели в ее прилете добрый знак. Как знать, не был ли и внезапный прилет совы так же заранее приготовлен предусмотрительным Фемистоклом?

Как бы то ни было, но союзный флот начал подготовку к генеральному морскому сражению за Элладу. На следующий день было землетрясение, которое греки также посчитали хорошим предзнаменованием.

– Сами недра гневаются на захватчиков, посягнувших на наш край! – говорили они друг другу. – А это значит, что земля, море и небо будут в предстоящем бою на нашей стороне!

Узнав о решении стратигов принять бой у Саломина, бывшие на острове афиняне устроили ежегодный праздник в честь богинь Деметры и Персефоны.

Тем временем персидский флот, разграбив Гистиайи, двинулся вслед за греками к Саламину. Несколько поредевшие ряды моряков Ксеркса были пополнены воинами вновь прибывших к нему племен: малийцами и дорийцами, лакрами и беотийцами, феспийцами и платейцами, каристийцами, андросцами и теносцами.

К Афинам огромная персидская армада прибыла без отряда паросских кораблей. Пароссцы были оставлены у Кинфа ожидать исхода боя в резерве. Впрочем, в составе главных сил и без них было так много кораблей, что в резерве не очень-то и нуждались. По крайней мере, Ксерксу и его вельможам представлялось именно так.

Когда главные силы бросили свои якоря в Фалере, неподалеку от Саламина, сам царь спустился на побережье и, собрав кормчих кораблей, вместе с ними обсудил сложившуюся ситуацию.

– Что будем делать? – спросил он кормчих.

– Атаковать и уничтожать! – отвечали те дружно.

Тогда Ксеркс каждому из них указал его место в строю и поставил конкретную задачу. Эта нелегкая процедура заняла несколько часов. После этого, изрядно уставши, Ксеркс поднялся на холм Геракла, что расположен на берегу в самой узкой части пролива отделяющего Саламин от материка, и, усевшись в походный золотой трон, собрал вокруг себя военачальников и вождей подвластных племен. Поодаль встали многочисленные писцы, которым надлежало записывать все исторические фразы царя царей и подробности победоносного сражения.

– Все приказания на бой отданы! – сказал вельможам Ксеркс. – Теперь нам остается лишь смотреть и радоваться!

Рядом с царем сел на своем более скромном троне царь Сидона, далее царь Тира, а за ними остальные менее значимые. Когда вся венценосная публика расселась, Ксеркс послал своего любимца Мардония узнать у них, следует давать сражение у Саламина или не стоит. Все до одного высказались за генеральный бой. Против была лишь гордая и своенравная царица Артемисия.

Ответ ее Ксерксу был воспроизведен Геродотом, и лучше всего послушать его именно в изложении древнего историка: «В битве при Евбее я не была трусливее прочих и это дает мне право сказать открыто то, о чем я думаю. Царь! Щади свои корабли и не вступай в битву, эти люди настолько сильнее твоих людей, насколько мужчины сильнее женщин.

Геродот

Зачем тебе вообще начинать опасную битву? Разве Афины не в твоей власти? Разве ты не владыка остальной Эллады? Никто не стоит на твоем пути. Те, кто восстал против тебя, получили по заслугам. Не начинай поспешно морское сражение, стой здесь, продвигайся в Пелопоннес – тогда ты осуществишь задуманное. Эллины не в состоянии сопротивляться тебе долгое время. Ты рассеешь их силы, и они разбегутся по своим городам Ведь у них на этом острове, как я слышала, нет продовольствия. Люди с Пелопоннеса не останутся здесь, они даже не подумают сражаться за Аттику, если ты направишься в их земли. Поражение же в бою может привести к гибели всего войска. Запомни, царь, еще вот что: у хороших господ обычно бывают плохие слуги. Ты самый благородный властелин на свете, а твои союзники – эти египтяне, киприоты, киликийцы, памфилы – плохи, пользы от них никакой».

Речь своенравной царицы вызвала настоящий шок у присутствовавших. Никто никогда не смел говорить правителю Персии ничего подобного. Вельможи замерли, ожидая неизбежного. Однако, вопреки своему обыкновению, Ксеркс даже не обиделся.

– Артемисия! – сказал он грустно, обратившись к ней. – Все, что ты мне сказала, я прекрасно понимаю и сам! Но рок событий следует по своему предначертанному свыше пути, и никому не дано ничего изменить! Да, мой флот проиграл сражение при Евбее, но только лишь потому, что я не присутствовал при этом. Теперь же я намерен лично созерцать с берега истребление греков! Благодарю тебя за смелость и правду, но поступать буду так, как подскажет мне мой разум и боги!

Затем Ксеркс повернулся к столпившимся поодаль:

– Все вы до одного высказались за битву. Значит, битва будет! А потому разъезжайтесь по своим отрядам. И помните, что от исхода нового столкновения будет зависеть вся судьба нашего похода!

В тот же день персидский флот выбрал якоря и взял курс к Саламину. На траверзе Пирея корабли начали выстраиваться в боевые порядки. Начальники отрядов торопились, надвигалась ночь, и все хотели успеть с построением до темноты, чтобы с восходом солнца уже начать атаку на неприятеля. А потому все делалось суетливо, с шумом и гамом.

Разумеется, что появление персов не осталось без внимания греков. А шум, доносившийся со стороны их флота, говорил только об одном: враг готовится к решающей битве. Особенно заволновались пелопонесцы. Снова начались притихшие, было, разговоры, что не следует защищать афинскую землю и пасть здесь без всякой пользы, а куда лучше уйти, пока не поздно, на защиту собственных городов. Спартанцы и аркадцы, элейцы и коринфяне, сикионцы и эпидаврийцы, флоунтцы и трезенцы – все как один поносили Еврибиада за его безрассудство и глупость. Между желавшими остаться у Саламина афинянами, эгинцами, мегарцами и остальными дело доходило едва ли не до драки.

В беспокойстве говоривших о немедленном уходе была большая доля истины: именно в этот вечер конные авангарды Ксеркса уже двинулись в Пелопоннес. Со всего полуострова торопливо двигались к проходу у Истма и отряды греков. Здесь предстоял бой за обладание последней частью еще не захваченной материковой Эллады. Возглавить сражение со стороны греков поручили младшему брату погибшего Леонида Клеомброту. На помощь флота никто особо не надеялся.

В это время на стоящие у Саламина корабли доставили сообщение знаменитого прорицателя Бакида. Прорицатель предрекал, что скоро медь будет сходиться с медью. Бог войны Арес кровью окрасит морскую пучину, а богиня Ника принесет свободу Элладе. Однако боязнь пелопонесцев за свои дома была столь велика, что они проигнорировали даже послание почтенного Бакида.

Затем к Фемистоклу привезли трех пленников в одежде, украшенной золотом. То были сыновья сестры Ксеркса, угодившие по досадной оплошности в руки греков. Бывший тут же прорицатель Евфрантид схватил Фемистокла за руку и велел принести всех троих в жертву богу Дионису, который поможет одержать победу. Фемистокл, как говорит Плутарх, был потрясен столь великим и ужасным прорицанием и пытался, было, воспротивиться казни, но толпа, схватив пленников, уже потащила их к жертвеннику, где и заколола.

Когда Фемистокл с ужасом для себя понял, как накалены страсти и что, несмотря на казавшееся якобы решение вопроса с начальниками, теперь могут стихийно увести корабли и сами рядовые воины, он сразу приуныл. Кроме всего прочего, Фемистокл не без оснований с большим сомнением всегда относился к смелости и боевитости коринфян с их трусоватым предводителем Адимантом. Внушали опасения и множащиеся слухи о все большем расположении к персам эгинян и их вождя Поликрита. Эгинскому наварху Фемистокл высказал свои сомнения в его преданности эллинскому делу прямо в глаза, чем вызвал грубые слова в свой адрес. Поликрит заявил, что чувствует себя оскорбленным и докажет Фемистоклу на деле, что тот был неправ. Но общая обстановка все же оставалась очень тревожной и нервной.

Фемистоклу необходимо было предпринимать что-то координальное и делать это как можно быстрее. Кроме него переломить ситуацию уже не мог никто. И Фемистокл стал действовать так, как умел это делать только он: быстро, смело и дерзко. Чего-чего, а решимости афинскому наварху было не занимать.

Фемистокл незаметно покинул сборище споривших и ругавшихся. Вызвал к себе слугу. То был старый и образованный раб Сикинн, много лет проживший в доме Фемистокла и бывший учителем его детей. Ему-то и поручил афинский стратиг срочное и секретное задание. Под покровом ночи Сикинн незаметно отправился на лодке в опасное путешествие к персидскому флоту. Видимо, его в ту ночь хранили боги, и Сикинн добрался до персов благополучно. Когда его представили персидским начальникам, Сикинн передал им слова Фемистокла:

– Я посланец вождя афинян. Фемистокл хочет, чтобы вы знали: он сочувствует вам и тайно желает вашей победы. Мой хозяин просил передать, что сейчас у вас появилась прекрасная возможность разгромить греков. В стане эллинов полный разброд, там нет никакого единства. Поэтому, не теряя времени, нападайте и увидите, что те, кто вам сочувствует, будут драться не против вас, а за вас!

– Чем докажешь, что ты послан именно Фемистоклом? – спросил раба Ариабигн.

В ответ тот показал фамильный перстень своего хозяина. Персы долго разглядывали перстень.

– Я верю тебе! Ты тот, за кого себя выдаешь! – сказал Ариабигн наконец.

Слова раба были подтверждены и сообщением лазутчиков. Теперь у персов сомнений не оставалось. Надо было атаковать, и чем скорее, тем лучше! С наступлением темноты Ариабигн начал последние приготовления к битве. Основные силы стали в боевые порядки, перегородив пролив от Саламина до Пирея. В то же время часть флота, обойдя Саламин, отрезала грекам путь ко всякому отступлению. Множество персов высадилось на маленький каменистый островок Пситталия, лежащий между Саламином и материком. Они должны были спасать своих и добивать чужих из числа тех, чьи корабли погибнут и кому посчастливится добраться туда.

Всю передислокацию Ариабигн произвел столь умело и быстро, что греки ничего не успели заметить. Персы уже давным-давно заняли новую позицию, а эллины все еще пребывали в полном неведении относительно их намерений.

В этот весьма опасный момент к греческому флоту прибыл афинянин Аристид. Тот самый некогда высланный из города непримиримый враг Фемистокла. Несмотря на все выпавшие на его долю испытания, Аристид остался таким же честным и прямым человеком, каким и был раньше. Первым делом Аристид явился на совет триерархов и попросил вызвать к нему своего злейшего врага Фемистокла. Когда тот вышел и два старых врага остались наедине, Аристид подал Фемистоклу руку:

– Ты знаешь мое отношение к тебе, а я знаю твое к себе, но сейчас не то время, чтобы выяснять старые отношения! Я только что приплыл с Эгины и едва сумел пробраться между стоящих в проливе персидских кораблей. Мы полностью окружены, и уйти из западни, куда попал наш флот, уже невозможно!

Фемистокл крепко пожал руку своему былому недругу:

– Спасибо тебе, благородный Аристид, за хорошую весть. Теперь и коринфяне с прочими пелопонесцами, и сам Еврибиад оставят все свои мысли о бегстве. Теперь у нас нет иного выхода, как принять решающий бой! Пойдем на совет, и ты там сам все расскажешь!

Зайдя в шатер, где собравшиеся представители полисов все еще продолжали свои бесконечные споры о том, что следует делать дальше, Аристид сообщил им ошеломляющую весть. Известие Аристида вызвало настоящий шок. Сразу же нашлись те, кто обвинил афинянина в преднамеренном обмане. Брань и препирательства разгорелись с новой силой. Аристид покинул этот гудящий улей.

– Они все сошли с ума! – в бессилии сказал он Фемистоклу. – Я отказываюсь вообще что-либо понимать!

– Теперь ты видишь, с кем и как здесь приходится сражаться! – мрачно усмехнулся Фемистокл. – И еще вопрос, кто более страшный враг, персы или свои!

Но грекам опять повезло. В это самое время к союзному флоту пробилась триера с теносскими перебежчиками во главе с Пантием, сыном Сосемена. Пантий полностью подтвердил все сказанное Аристидом. Теперь уже самым неверующим пришлось признать факт полного окружения и необходимости битвы у Саламина. Все разъехались по своим отрядам и начали лихорадочно готовиться к неминуемому сражению.

С восходом солнца Фемистокл обошел на лодке корабли, выступив перед всем флотом. Речь его была до предела лаконичной:

– Человеческая природа такова, что порою благородные порывы соседствуют с низменными страстями. Однако в жизни каждого наступает момент, когда надо и должно руководствоваться только благородным порывом Именно такой момент настал ныне! Греция надеется на каждого из своих сыновей! Я сам пойду на передовой триере, и пусть каждый из вас явит собой сегодня пример храбрости и самопожертвования! У нас нет выбора. Мы должны победить или умереть!

Речь Фемистокла заглушали приветственные восторженные крики. Подъем духа был велик, и все клялись друг перед другом не отступать перед лицом смерти. Над флагманской триерой был поднят красный плащ Фемистокла. Считается, что это был первый в истории всех военных флотов боевой сигнал.

Затем по сигналу трубы разом опустились в воду весла и сотни триер, держа равнение и постепенно, от гребка к гребку, набирая ход, двинулись навстречу персидской армаде.

Афинский наварх, казалось, предусмотрел все, что только было в его положении возможно. Очень удачно Фемистокл выбрал не только место, где в узости огромный персидский флот просто не мог развернуться во всю мощь. Кроме этого продуманно он определил и время сражения, когда со стороны моря начинает дуть свежий ветер, нагоняющий в пролив волну. Этот ветер почти не мешал низкосидящим кораблям эллинов, зато был весьма неприятен тяжелым на ходу и высокобортным персидским, которых сильно кренил и затруднял маневрирование.

Вид бесчисленного персидского флота, перекрывшего собой весь пролив, был более чем впечатляющ. Казалось, что частоколом мачт персы заполнили все море до самого горизонта. А толпы толпившихся на палубах воинов создавали впечатление о невозможности их одоления. В какой-то момент пыл союзников стал снова убывать. Триеры постепенно замедляли ход. Тетрархи явно пытались оттянуть страшный момент начала схватки. Именно в эти минуты в смертельном страхе повернул назад военачальник коринфян Адимант, тот самый, который совсем недавно столь яростно обличал Фемистокла. За ним, воздев паруса, устремились и все коринфские корабли. Этих вернуть уже не успели.

На ряде пелопоннесских кораблей уже стали подумывать о том, что не лучше ли и им будет, пока не поздно, повернуть вспять по примеру коринфян. Момент был самый критический, ведь поверни вслед за коринфянами хотя бы еще один, за ним уже неминуемо повернут и все остальные. Персы, конечно же, воспользуются столь благоприятным моментом, и тогда все для греков будет кончено навсегда!

Нужен был кто-то, кто хотя бы ценой своей жизни переломил ситуацию и первым бросился на врага. И такой человек, к счастью, нашелся! Это был афинянин Аминий. Видя, что соседние с ним корабли начали замедлять свой бег, а некоторые и вовсе уже хотят менять курс, он, наоборот, велел своим гребцам приналечь на весла. Нарушив строй, триера Аминия вырвалась далеко вперед и дерзко бросилась на ближайший из персидских кораблей.

– Смотрите, как погибают настоящие мужчины! – кричал Аминий отставшим.

На полном ходу Аминий таранил форштевнем первого попавшегося ему по курсу перса. Кованный бронзой таран глубоко вошел в корпус неприятельского корабля. Набирая воду, тот резко накренился. Аминий попытался, было, гребя назад, высвободить свой таран, но это ему не удалось. Оба корабля застыли, сцепившись намертво. А на палубах обоих уже кипела отчаянная рукопашная схватка. И персы, и греки, желая добиться первого успеха в начавшемся сражении, молча резались бронзовыми мечами, стараясь не поскользнуться на мокрой от крови палубе.

Пример Аминия воодушевил, и вот уже еще сразу десяток триер разом врезались во вражеские порядки, за ними еще и еще. Потрясая мечами и копьями, греки оглашали окрестные воды своим боевым кличем:

– Гера! Гер-ра! Гер-ра!

Прошло четверть часа, и бой превратился уже во всеобщую свалку.

Первым из эллинов, захватившим персидский корабль, был афинянин Ликомед. Отбив отличительные знаки с захваченного врага, он позднее посвятил их Апполону Дафнефору.

Позднее в Греции рассказывали легенду о неком женском призраке, который якобы возник перед греческими воинами в минуту их робости со словами:

– Трусы! Доколе будете вы еще грести назад?

На долю афинян выпало сражаться с опытнейшими финикийцами, составлявшими западный фланг персидского флота. Спартанцы сошлись со своими соплеменниками ионянами, занимавшими позиции на юго-восточном фланге у Перея. Увы, но расчет Фемистокла на голос крови ионян почти не оправдался. В решающий момент почти все они остались на стороне Ксеркса. Лишь несколько триер в ходе боя перешли на сторону греков и, примкнув к спартанцам, сражались вместе с ними против своих же соотечественников. Остальные же ионийцы дрались столь ожесточенно, что, несмотря на все перипетии Саламинского боя, были впоследствии отмечены Ксерксом. Особенно отличились ионийский триерарх Феоместор, ставший за свершенные им подвиги при Саламине тираном Самоса, и его помощник Филак, внесенный за отличие в список «благодетелей» царя и пожалованный большими землями. И Феоместор, и Филак произвели настоящее опустошение в спартанских рядах, отправив на дно не одну триеру.

Сам Фемистокл дрался впереди афинского флота, тараня и топя попадавшиеся ему на пути персидские корабли. Над мачтой его триеры развевался огромный флаг с вещей совой – символом мудрости и вечности Афин. Стоя на носу своего корабля, под градом стрел в сдвинутом на затылок боевом шлеме с султаном, Фемистокл, размахивая мечом, кричал своим соотечественникам:

– Вперед, сыны Эллады! Вперед!

Позднее поэт Эсхил увековечит эти слова в своей поэме:

 
…Вперед, сыны Эллады!
Спасайте родину, спасайте жен,
Детей своих, богов отцовских храмы,
Гробницы предков: бой теперь – за все!
 

Рядом с флагманом афинского наварха вспарывали могучими клыками-таранами волны почти две сотни длинных и изящных афинских триер. Мерно и дружно вздымались ряды весел, разгоняя триеры в неукротимом беге. Начальники гребцов клевесты ободряли гребущих. Отрывистые трели флейтистов все убыстряли и убыстряли темп гребли. Стоящие на палубе воины, сжимая мечи и луки, готовились схватиться с приближающимся врагом. Над морем от триеры к триере, от отряда к отряду перекатами несся единый гортанный крик:

– Гера! Гер-ра! Гер-ра!

Триера Фемистокла свалилась борт в борт с огромным кораблем одного из самых опытных флотоводцев Ксеркса – Ариамена. С высокобортного персидского корабля афинскую триеру буквально засыпали градом стрел и копий. Вероятно, что Фемистоклу пришлось бы не сладко, если бы не случайно оказавшиеся рядом триеры неутомимого Аминия и пелийца Сосикла. Оба они, видя тяжелое положение Фемистокла, не сговариваясь, разом направили свои корабли на неприятеля. Таранного удара, однако, не получилось. Обе атаковавшие триеры и персидский корабль сцепились таранами. В рукопашной схватке Ариамен был пронзен мечом и упал в море. Персидский же корабль был взят на абордаж. Позднее на плавающее тело мертвого Ариамена случайно наткнулся корабль царицы Артемисии. Та опознала военачальника по одеждам, велела достать из воды и отправить Ксерксу.

Не сразу, а постепенно исподволь стал намечаться перелом ситуации в сторону греков. Персы давили числом, греки высочайшей дисциплиной и умелым маневрированием. Кроме этого начала сказываться и предусмотрительность Фемистокла с местом боя. Из-за узости пролива персы так и не смогли развернуть весь флот, и противники дрались друг против друга примерно в равном количестве, тогда как большая часть неприятельских сил пребывала в томительном бездействии, ожидая своей очереди вступить в бой. Была, впрочем, и еще одна немаловажная особенность. В персидском флоте каждый из кораблей был предоставлен сам себе, и ни у кого не возникало и мысли помочь попавшему в беду соседу. Прекрасно и продуманно выстроив свой флот перед началом боя, Ариабигн в ходе самого сражения полностью утратил всякое управление и дрался с греками сам по себе на собственном корабле. Все действия персов по этой причине были, при всей их несомненной храбрости, очень хаотичны и совершенно не продуманны. Никто не знал, что и как ему следует предпринять. В отличие от этого, греческие триеры весьма тесно взаимодействовали в бою между собой. Стихийно объединяясь в небольшие тактические группы, они сообща наваливались то на один, то на другой неприятельский корабль и неизменно добивались успеха. Схватки были предельно яростными. Пленных не брала ни та, ни другая сторона. Часто схватившиеся в поединке враги вместе падали за борт и уходили на дно, так и не расцепив своих смертельных объятий. Волны пролива были щедро окрашены кровью.

Персы в тот день дрались до самозабвения храбро, тоже понимая всю важность момента. Кроме этого каждого из них подстегивал и страх: ведь наблюдавший за ходом боя с берега Ксеркс мог смотреть на каждого из них.

Сам Геродот, оставивший нам наиболее полное описание Саламинского сражения, признает, что «сказать точно, как дрался тот или иной воин, нельзя».

Персидские корабли, находившиеся в первой линии и принявшие на себя первый и самый мощный таранный удар греков, теряя весла и черпая пробитыми бортами воду, подались вспять. Находившиеся же за ними, наоборот, всеми силами стремились протиснуться вперед, чтобы, совершив подвиг, быть замеченными царем и получить вожделенный царский подарок. Теснота и сутолока быстро привела к тому, что напирающие столкнулись с отходящими. Все кричали, ругались и угрожали друг другу, однако никто ровным счетом не мог ничего сделать для исправления положения. Огромное и несуразное скопище беспомощных кораблей увеличивалось с каждой минутой, и грекам теперь оставалось только избивать их со всех сторон, что они успешно и делали. Это было уже, по существу, началом конца. Ближе к вечеру среди персов начала нарастать паника, и корабли их кинулись на всех веслах из пролива, тараня и топя в полнейшей неразберихе друг друга.

И снова обратимся к поэзии Эсхила. Вот его описание Саламинского боя:

 
Сперва стояло твердо войско персов.
Когда же скучились суда в проливе,
Дать помощи друг другу не могли,
И медными носами поражали
Своих же – все тогда они погибли,
А эллины искусно поражали
Кругом их… И тонули корабли,
И под обломками судов разбитых,
Под кровью мертвых – скрылась гладь морская…
 

К удивлению и неожиданности для многих, наиболее эффективно отбивался от греков отряд царицы Артемисии. И снова предоставим слово Геродоту: «С Артемисией же приключилось вот какое событие. Когда царский флот уже пришел в великое расстройство, аттический корабль пустился в погоню за кораблем Артемисии. Корабли союзников шли впереди ее корабля и невольно мешали его отступлению. Тогда Артемисия стремительно бросилась на союзнический корабль калиндян, на котором плыл сам царь калиндян Дамасифим. Неизвестно, затаила ли Артемисия злобу против него еще на Геллеспонте, или это произошло случайно, но она потопила его корабль. Увидев это, командир аттического корабля принял ее корабль за эллинский, а может быть решил, что он перешел на сторону эллинов, поэтому прекратил преследование и направился к другим кораблям».

Так Артемисии удалось спастись и снискать еще большее расположение Ксеркса, который, наблюдая за ходом битвы, заметил ее нападающий корабль. Кто-то из его свиты отметил: «Артемисия потопила вражеский корабль».

Царь спросил, действительно ли это сделано Артемисией, приближенные подтвердили, потому что прекрасно знали отличительный знак ее корабля. Погибший корабль сочли вражеским. Артемисии сопутствовала удача во всем: с калиндийского корабля никто не спасся – обвинять ее было некому. Ксеркс, пораженный мужеством этой женщины, сказал: «Мужчины у меня превратились в женщин, а женщины стали мужчинами!»

Когда персидский флот повернул вспять и попытался вырваться из пролива, ему устроили засаду. Персы попали в два огня. Сзади их гнали и топили афиняне, впереди поджидали эгинцы. В одном из боев при прорыве через ряды эгинских кораблей погиб и младший брат Ксеркса Ариабигн. Смерть командующего флотом еще больше способствовала возникновению паники. Сколько-нибудь организованное отступление в какие-то минуты превратилось в повальное и всеобщее бегство, когда каждый думал уже только о себе.

В это время, пользуясь всеобщей неразберихой, большой отряд гоплитов во главе с Аристидом успешно переправился под самым носом у деморализованного неприятеля с Саламина на островок Пситаллию, где и перебил всех находящихся там персов. Затем гоплиты занялись пленением приплывавших туда персов с потопленных кораблей, которых как скот копьями сгоняли в большие кучи.

Фемистокл в течение всего боя неизменно был в первой линии атакующих триер, личным примером вдохновляя соотечественников. Преследуя неприятеля во главе своих сил, он сошелся на контр курсах с триерой Поликрита. Эгинцы Поликрита в этот момент как раз добивали команду большого сидонского корабля. По чистой случайности именно на этом корабле находился и ранее плененный персами доблестный эгинец Пифей, который и был освобожден. Помня извечное недоверие Фемистокла к эгинцам, Поликрит прокричал афинскому наварху:

– Теперь ты видишь, Фемистокл, сколь сильна у нас любовь к Отечеству!

– Я беру все свои слова обратно! – отвечал ему с палубы триеры афинский флотоводец.

«Эгинцы, – пишет Геродот, – а за ними и афиняне стяжали себе в этой битве величайшую славу. Особенно отличились эгинец Поликрит, афинянин Евмен из Анагирунта, Аминий из Паллены, преследовавший Артемисию. Знал бы Аминий, что Артемисия находилась на этом корабле, он, конечно, не прекратил бы преследования, ведь за поимку ее живой была назначена награда в 1000 драхм. Ведь афиняне были страшно озлоблены тем, что женщина воюет против них.»

В панике отступления несколько финикийцев, корабли которых были уже потоплены, сумели добраться до берега и упасть к ногам Ксеркса.

– Мы потерпели поражение и потеряли свои корабли исключительно из-за предательства подлых ионян! – сообщили они царю царей.

– Что ж, – сказал Ксеркс – Предатели получат свое сполна!

В это время прямо под берегом, где восседал в кресле персидский царь, разыгрался один из эпизодов огромного сражения. Быстрая самофракийская либурна ионян смело контратаковала и точным таранным ударом в борт потопила аттическую триеру со всей командой. Однако почти сразу же еще не успевшая развернуться для маневра либурна была сама атакована эгинским кораблем и уничтожена не менее точным ударом медного клыка-тарана. Но, не растерявшись, ионяне стали метко метать дротики в своих собратьев греков, а затем в отчаянной атаке отбили и всю триеру.

Увиденное восхитило Ксеркса.

– Какая смелость! Какая преданность моему делу! – говорил он окружающим. Уверовав в мужество союзников ионян, Ксеркс немедленно обратил весь свой гнев на стоявших неподалеку жалобщиков финикийцев, которые были тут же обезглавлены.

Тем временем бежавшие с поля боя коринфяне уже миновали святилище Скирады, что на Саламине, когда навстречу им вышло какое-то небольшое парусное судно. Как выясняли впоследствии, его никто и ниоткуда не посылал, то был знак богов. Когда судно приблизилось с триерами коринфян на голосовую связь, с него прокричали:

– Адимант! Ты обратился в бегство, предательски покинул эллинов, а они сейчас одерживают блестящую победу над врагом!

– Я не верю ни единому вашему слову, ибо знаю точно, что сейчас персы добивают последних, и мой флот – это последнее, что еще осталось у Греции! – отвечал им трусливый Адимант.

– Если не веришь, то возьми нас заложниками и предай смерти, если мы окажемся не правы! – прокричали с неизвестного судна.

Поняв, наконец, что он ошибся в своих расчетах и теперь единственное, что остается – это успеть хотя бы к финальной части боя, чтобы потом можно было сказать, что и он дрался, Адимант повернул свои корабли обратно к месту схватки. Однако как ни торопились коринфские гребцы, принять участие в бою они уже не успели. Все было уже кончено до их подхода. Это, впрочем, нисколько не помешало впоследствии коринфянам сочинять рассказы о том, что они были в числе самых храбрейших героев Саламина.

Несмотря на ожесточенные рукопашные схватки на палубах сходящихся бортами кораблей, потери эллинов были многим менее потерей персов. Греки все поголовно умели прекрасно плавать, а потому упавшие за борт тотчас забирались обратно на борт ближайшей триеры, с тем, чтобы продолжить бой, или плыли к песчаным отмелям Саламина. Персы ж и их многочисленные союзники плавать в подавляющем своем большинстве не умели совсем, а потому падение в воду было для них равносильно смерти. Вскоре вся водная гладь пролива была уже буквально забита телами утонувших. Остатки персидского флота медленно вытягивались из пролива. По существу это был уже не флот, а огромное скопище предоставленных самих себе избитых корабельных остовов.

Греки отступивших не преследовали. Наоборот, зная, что в бою участвовал далеко не весь огромный персидский флот (всем так не хватило в проливе места), они, не теряя времени, выстроились в боевые порядки, ожидая возможной атаки неприятеля, пожелавшего взять реванш за понесенное поражение. Но персам было уже не до реванша…

Геродот пишет: «Между тем множество корабельных обломков, подхваченных западным ветром, принесло к берегам Аттики, к так называемому мысу Колиада. Так исполнились прорицания о морском сражении, которое приписывали Бакиду и Мусею, а также пророчество, некогда изреченное афинянином Лисистратом, о принесенных сюда волнами корабельных обломках. „Колиадские жены ячмень будут жарить на веслах“, – предрек он».