Текст книги "Мятежный «Сторожевой». Последний парад капитана 3-го ранга Саблина"

Глава четвертая
Учеба в военно-политической академии

В свое время, учась в Военно-политической академии им. Ленина, я старался навести справки о Саблине у старых преподавателей, ведь со времени его обучения в стенах нашей общей «альма-матер» прошло не так уж много времени – всего каких-то полтора десятка лет. Однако о Саблине все старались не говорить. Кое-что рассказал лишь начальник военно-морской кафедры контр-адмирал Г.Г. Костев.

Я часто ловил тогда себя на мысли, что я сижу в тех же аудиториях, где сидел и Саблин, слушаю лекции тех же преподавателей, беру те же книги в той же библиотеки, живу в том же офицерском общежитии и даже, занимаясь физкультурой, бегаю по тому же традиционному для слушателей ВПА маршруту вокруг Лебединского пруда (т. н. «Лебединки»), что напротив Новодевичьего монастыря. При этом никаких следов пребывания Саблина в стенах прославленной академии не осталось. Причем это произошло вовсе не потому, что кто-то запрещал преподавателям рассказывать нам о Саблине, ведь на дворе шел уже 1990 год. Дело в ином, имя Саблина в этих стенах было просто предано забвению как человека, предавшего не только Родину и изменившего присяге, но и как человека, бросившего тень на профессию офицера-воспитателя. Да, потом, в годы перестройки появится целая плеяда политработников-перевертышей: Волкогонов, Юшенков и другие, но именно Саблин был среди них самым первым.

Сегодня наши либералы пытаются представить нам Саблина как душку– человека. В их версии он благороден и искренен, бескорыстен и доброжелателен, отзывчив и сострадателен. Он всегда готов прийти первому встречному на помощь и отдать ему последнюю рубаху. Немецкий журналист Л. Шер вообще придумал, что сокурсники Саблина по академии якобы так любили его, что называли не иначе, как «совесть курса». Однако автобиография Саблина говорит об обратном. Практически ни об одном человеке Саблин не находит хороших слов. Все окружавшие его – это отъявленные карьеристы, подлецы, идиоты и в лучшем случае просто трусы. К примеру, о тех же сокурсниках по академии (которые якобы именовали его «совестью курса») он отзывался так: «Я никогда не был высокого мнения о политработниках послевоенного времени, так как они, как правило, очень недалекие в рассуждениях, много думают о личном благе, мало о деле (о каком деле думал Саблин, мы с вами знаем. —В.Ш.), бездельники и болтуны, иногда очень красивые болтуны, и они, как правило, не пользуются авторитетом среди личного состава. Учеба в академии утвердила меня, мое мнение в том. Окружение было очень плохое. Постоянные интриги, споры между собой, стремление выслужиться перед начальниками, склоки. Это было в основе. Хотя было человек десять, которые были порядочными, в определенных пределах товарищами (что такое «товарищ в определенных пределах», сказать не берусь. – В.Ш.). Начальник факультета адмирал Вырелкин поощрял такую обстановку среди слушателей, не терпел противоречащих, но умел очень возвышенно говорить о партийной принципиальности… Я, естественно, побаивался выходить на беседы с такими вопросами, так как можно было далеко зайти в споре и в итоге выйти из академии…»

Ну неужели за все четыре года обучения в академии там ему не встретился ни один порядочный человек? Впрочем, у Саблина так всегда – все вокруг в дерьме, и только он в белом. Комментировать вышеприведенные саблинские пассажи даже не хочется. Изложенное Саблиным не просто тенденциозно, но и отвратительно своей ложью. И злободневные вопросы в академии на занятиях не воспрещалось задавать, и ребята у нас учились замечательные. В мою пору это были прежде всего офицеры, прошедшие Афганистан и Чернобыль, да и остальные были не хуже. Уверен, что и десятью годами раньше при Саблине офицеры в академии тоже были вполне достойными.

В Главном штабе ВМФ мы беседуем с контр-адмиралом в отставке Эдуардом Максимовичем Чухраевым. Вспоминая Саблина, с которым он четыре года проучился в академии, Чухраев называет его так же, как называл сорок лет назад – Валерой. В воспоминаниях Чухраева об однокашнике нет ни ненависти, ни злости. Наоборот, Саблина он вспоминает с определенной теплотой. Только когда речь заходит о самом мятеже, Чухраев оценивает поведение Саблина крайне негативно. Судьба самого Чухраева сложилась вполне удачно. Службу он завершил в 1991 году заместителем начальника политического управления Тихоокеанского флота, не пожелав служить тем, кто разрушил Советский Союз. Из воспоминаний контр-адмирала в отставке Э.М. Чухраева: «С Валерой мы проучились вместе с 1969 по 1973 год. Жили также в одном офицерском общежитии на Пироговке. Не скажу, что мы были с ним друзьями, но отношения между нами были достаточно хорошие. На курсе нас училось 20 человек, и за четыре года мы достаточно хорошо изучили друг друга. Относительно Валеры, скажу, что он был мыслящим, рассудительным и неординарным человеком. Валера привлекал к себе оригинальностью мыслей, способностью к анализу, неплохо знал историю. Особую любовь он имел к философии и больше всего контактировал с преподавателями этой кафедры. Был прекрасным семьянином и, хотя ничего человеческое не было ему чуждо, очень заботился о своей супруге и сыне. Был спортивен. Мы вдвоем с ним после 1-го курса проходили практику на Камчатской флотилии АЛЛ. Два месяца жили вместе на ПКЗ, все вечера проводили вместе, беседуя на разные темы. По возрасту Валера был значительно старше меня. По натуре Валера был человеком самостоятельным. Выглядел солидно, основательно. Хорошие ровные отношения у него были со всеми, но близких друзей не было, т. к. держался всегда несколько особняком. При этом я не помню случая, чтобы даже в какой-то частной беседе он говорил какую-нибудь антисоветчину.

Курс у нас был хороший и дружный. Друг друга мы понимали отлично. Никаких недоразумений между нами никогда не было. Часто всем курсом, вместе с женами мы посещали различные спектакли, концерты, выставки, музеи, стараясь как можно больше взять для себя за время учебы в Москве. Сообща отмечали дни рождений и получение очередных воинских званий. На последних мероприятиях, которые обычно проводили мужским коллективом, Валера бывал редко, отнекиваясь под разными предлогами. Семинары по партийно-политической работе у нас вел опытнейший вице-адмирал A.B. Комаров (с 1955 по 1958 год он занимал должность начальника ПУ ВМФ). При этом Комаров был достаточно демократичным, в тех рамках, которые были тогда возможны. Он разрешал нам открыто высказывать свои мысли относительно внешней и внутренней политики государства, организации ППР. Семинары были очень интересными, и мы на них всегда много спорили. Валера на них часто выступал со своими своеобразными, но всегда самостоятельными взглядами. Никто его за это никогда не одергивал, наоборот, подобные выступления часто перерастали в оживленные дискуссии, в которых самое активное участие принимал и вице-адмирал Комаров».

Слушал я Чухраева и диву давался, вот ведь и ребята хорошие вокруг Саблина учились, и преподаватели более чем достойные были, да и к самому нему до сих пор бывший однокашник относится с какой-то нежной печалью, как к заблудшему товарищу. Почему же тогда Саблин всех смешал с грязью – и родную академию, и своих сокурсников, и своих учителей? Откуда эта черная неблагодарность и лютая злоба?

Вспоминает контр-адмирал в отставке В.Т. Лосиков: «Начальником факультета в ВПА был контр-адмирал Павел Иванович Вырелкин, сосланный туда с должности старшего инспектора ГлавПура за излишнюю самостоятельность и превышение полномочий. Человек Вырелкин был твердый, партийный. Хорошо зная его, я могу сказать, что никаких интриг, склок между слушателями он никогда бы не устраивал, не та была личность, и не его это был масштаб – стравливать между собой мальчишек– слушателей. Поэтому я твердо убежден, что все, что написал о Вырелкине Саблин – чистая ложь».

Из автобиографии Саблина: «В академии очень издевались над всем учением марксизма-ленинизма, особенно над именем Ленина, выставляя его, где надо и где не надо, рисуясь знанием цитат, списывая конспекты с бессмертными работами Ленина, изучая его мысли по учебникам. Только вот по одному всему этому (так в тексте. – В.Ш.) можно было рассказать такой целый обличительный документ о партийно-политической работе в Вооруженных Силах (так в тексте. – В.Ш.). Изучение марксизма-ленинизма и других обычаев наук (так в тексте. – В.Ш.) организовано на уровне, на очень низком уровне… Все, что касается социализма, преподается не научно, поверхностно и в ряде случаев извращенно.

Умные преподаватели уходят от ответа, а грубые начинают кричать, сыпать не к месту цитатами, что не место в академии с такими вопросами. Я, естественно, побаивался выходить на беседы с такими вопросами, т. к. можно было далеко зайти в споре и в итоге выйти из академии. А внутри, вообще– то, при каждой такой, при слушании таких лекций все горело, хотелось выступить в спор, искать истину, прижимать к стене в споре преподавателей по ряду вопросов».

Данный абзац скорее напоминает политический донос в духе 1937 года, а не часть биографии нормального человека.

В 1989 году нас, слушателей исторического отделения педагогического факультета, привлекли для оказания в помощи изучения расстрельных дел преподавателей и слушателей Военно-политической академии им. Толмачева на предмет их реабилитации по известному в свое время т. н. «толмачевскому делу». Мы просматривали дела, которые были свезены их архива КГБ к нам в академию, и делали из них необходимые выписки для ускорения работы.

Помню, что среди самых отъявленных доносчиков оказался и отец известного демократического историка Роя Медведева, который десятками сдавал НКВД своих сослуживцев по самым ничтожным поводам. Впрочем, в конце концов, нашелся и тот, кто опередил его и написал донос и на самого доносчика… К чему я говорю, да к тому, что доносы, фигурировавшие в расстрельных делах, как две капли воды похожи на саблинскую писанину. Не хватает лишь конкретных имен, чтобы и преподавателей, и слушателей можно было эшелонами отправлять в лагеря.

Если вы думаете, что это все, то ошибаетесь!

Стучит, стучит «комсомольское» сердце у правдолюбца Саблина, и он продолжает резать «правду-матку» в своей автобиографии: «К сожалению, большинство, да почти всех слушателей, будущих политработников это (формальное отношение к марксизму-ленинизму. – В.Ш.) удовлетворяло, все с радостью брали и бойко отвечали то, что им говорят на семинарах. Да, собственно, и я отвечал, что было делать? Тоже все брал на веру. Академия меня еще больше убедила в том, что мы гнием изнутри. Даже для политработников не свято ученье марксизма-ленинизма. Оно для них как бы лопата, которой они копают свой огород личного счастья. Это ужасно. Говорят красивые фразы о партии, о любви к Родине, о долге и тут же рассказывают пошлые политические анекдоты, планируют, как лучше устроиться после академии. Именно устроиться, а не пойти служить где нужнее. Это видят, знают, чувствуют, я считаю, преподаватели, начальники всех степеней, но никого не волнует это зло. Все делают вид, что так и должно быть. И мне пришлось подстраиваться под общую массу, периодически вскипая, споря, утихать, боясь зайти далеко в спорах в этой борьбе за справедливость.

Что полезного в академии, то, что я там добросовестно изучил работы, имел возможность изучить работы Ленина, Маркса, Энгельса. Изучая их, я все больше склонился к мысли, что революционность марксистско-ленинского учения где-то оставлено далеко нашими теоретиками, как памятник старины, где-то в начале движения по пути к коммунизму, где-то в 30-х годах…

На втором курсе я зашел в тупик. С одной стороны, окрепло убеждение еще больше, что многое не так, что по моим вопросам мы отошли от учения Ленина, а с другой стороны, не имеем никаких материалов для научной работы в этой области, и поэтому невозможно ответить на этот вопрос как надо. И в Ленинской библиотеке много времени проводил. Но там тоже ограниченные материалы. В поисках истины я ушел к философским вопросам такого широкого плана и посвятил им весь третий курс и начало четвертого. Для меня понятие человечество стало более осязаемым, широким понятием. Философия помогла мне затвердиться в мыслях революционеров, причем на такой научной основе. Понял глубоко, как говорится, нутром диалектику».

После прочтения столь корявых и безграмотных фраз говорить о Саблине как об интеллектуале просто смешно!

За годы, прожитые в Москве, не нашлось у Саблина абсолютно никаких хороших воспоминаний ни о Москве, ни о москвичах. «К сожалению, – сетовал он, – в Москве я не видел щели хотя бы, в которую можно было высунуть голову, чтобы подышать свежим воздухом свободной мысли, чтобы где-то можно было высказывать свои мысли, поговорить. Были попытки найти мыслящих людей вне академии. Год я вел группу партшколы на заводе “Динамо”, пытался вызвать на откровенность некоторых рабочих. Но что они – критикуют начальство заводское, порядки, но не более… Стал членом общества “Знание” от Краснопресненского райкома партии, ездил с лекциями по Москве… Чувствовал… когда читал лекции, отчуждение аудитории, когда говорил о цифрах пятилетки, призывах партии… Была встреча у меня с начальником цеха завода “Динамо” в домашней обстановке. Оказался мелким человеком… Пытался встретиться с поэтом Евтушенко. Мне нравится его гражданственная стихия. Но он также уклонился от встречи, так как собирался улетать в Японию…»

Замечу, что Саблин в данном случае недоговаривает самого главного. И группы партшколы на предприятиях, и особенно лекции в обществе «Знание» в советское время оплачивались, причем весьма неплохо. Именно поэтому слушатели военно-политической академии всегда с удовольствием занимались этими делами. Получал, разумеется, деньги за свои выступления и Саблин. При этом, по его же признанию, оратором он оказался никудышным и аудиторию заинтересовать не умел, Что касается начальника цеха, которого Саблин обозвал «мелким человеком», то тот, скорее всего, просто послал Саблина куда подальше, когда тот начал излагать свои бредовые политические взгляды.

Вообще в данном случае Саблин, особо не стесняясь, раскрывает себя в данном абзаце как самый настоящий диссидент. Это им, детям хрущевской оттепели, поклонникам западной культуры и слушателям «Голоса Америки», так же как Саблину, не хватало «свежего воздуха свободной мысли». Именно этих людей и ищет Саблин вне стен академии. Именно они, по разумению Саблина, и есть самые «мыслящие». Именно поэтому он названивает Гангнусу-Евтушенко, но тот, умудренный опытом, посылает Саблина куда подальше.

Генерал-майор Борискин по этому поводу пишет: «Что ж, поэт Евтушенко может гордиться тем, что своей последовательной “гражданственной стихией” повлиял на формирование такого “бескорыстного” революционного характера, какой “выковал” в себе Саблин. В материалах уголовного дела последнего хранится немало выписанных саблинскою рукою евтушенковских поэтических строчек. Поскольку Евтушенко, как уже отмечал “Военно-исторический журнал”, чаше всего придерживается тех лозунгов, благоволит тем героям, которые в моде, то, возможно, огорчится, что в свое время “уклонился от встречи” с вошедшей нынче в моду личностью. Хотя наряду с другими “младодемократами” может утешиться тем, что Саблин все-таки готовил “коммунистическую революцию”, а это, увы, уже не модно. Если же, основываясь на материалах следствия и суда по делу Саблина, скажу, что Саблин свои преступные действия только прикрывал коммунистическим призывом, а на самом деле готовил себя в военные диктаторы, вроде генерала Корнилова или адмирала Колчака, то Евтушенко, надо понимать, и вовсе обрадуется. И действительно, как можно было поддержать человека, который, по мнению многих свидетелей, хотя и придерживался тактики академика Сахарова, но не разделял его взглядов».

* * *

Очередное (и свое последнее) воинское звание капитана 3-го ранга Саблин получает в академии 11 декабря 1971 года приказом министра обороны № 195.

Из автобиографии Саблина: «…Что делать дальше? Кончается академия, а решения так и нет никакого, что делать дальше. Есть только глубокое убеждение в том, что надо все ломать, надо менять существующее положение дел, глубокое убеждение в правоте своей. Идти в адъюнктуру, писать научные работы кем-то узко направленного, конкретного содержания, опять же без мыслей собственных, без критического анализа существующего положения дел. На это я, конечно, не мог идти.

Идти на атомную подводную лодку, как говорили товарищи по академии, заколачивать деньги, тоже не для этого я шел в академию… Морально я задыхался в Москве. К сожалению, даже те друзья, с которыми когда-то было интересно говорить о политике, как-то морально сдали под давлением обыденных домашних забот и потребностей. Напряженно и долго думая о дальнейших действиях, принял решение кончать с теорией и становиться практиком. Понял, что нужна какая-то трибуна, с которой можно было бы начать высказывать свободные мысли о необходимости изменения существующего положения дел».

Во время допросов он свое нежелание заниматься научной работы сформулировал несколько иначе: «Во время обучения в академии у меня сначала была мысль заняться научной деятельностью, написать научный труд критического содержания и выступить с ним в печати. Однако чем дальше я находился в академии и знакомился с обстановкой в Москве, тем больше понимал, что сделать это невозможно».

В.М. Саблин во время учебы в военно-политической академии. Именно тогда он решил осуществить неокоммунинистическую революцию в СССР

Вернемся снова к автобиографии нашего героя: «Я глубоко убежден, что есть очень много людей, которые поддержат и желают изменить существующее положение дел и присоединятся, тоже выйдут на эту трибуну. Лучше надводного корабля, я думаю, такой трибуны не найдешь, а из морей лучшее всего Балтийское, т. к. в центре Европы. Прошусь на корабль на Балтику. Удовлетворяют просьбу, т. к. диплом с отличием. В данном случае мне не хватило смелости сказать о своем решении жене, слишком суровое решение для семейной жизни, и я ее просто пожалел, узнает сама, когда будет срок. Пусть думает, что я решил в корабельных условиях продолжить научные поиски на уровне философских категорий. Такое же объяснение получили все мои друзья и родители… некоторые из них считают, что наконец-то Саблин утих, остепенился. Пусть думают так».

Вообще, честно говоря, я совершенно не понимаю, что значит формулировка – «продолжить в корабельных условиях научные поиски на уровне философских категорий». И как эта откровенная ахинея могла успокоить окружение Саблина? Не идиоты же все они были? Скорее всего, такое определение Саблиным его служебных приоритетов должно было, наоборот, всех насторожить, ведь то, что он объявил своей семье и знакомым – это полный бред. Покажите мне хотя бы одного офицера, который шел служить на корабль лишь затем, чтобы осуществлять там «научные поиски на уровне философских категорий»? За тридцать пять лет своей службы в ВМФ я о таком чуде слыхом не слыхивал. То же самое могут сказать и все мои многочисленные знакомые флотские офицеры. Впрочем, и сам Саблин, как мы знаем, на самом деле вовсе не пытался ставить на корабле неведомые философские эксперименты. Он честно признается, что таким образом лишь задуривал головы доверчивых слушателей. А что, звучит действительно премудро! Услышавший такую заумь наивный слушатель невольно думал, а может, и вправду Саблин такой ученый человечище, эко ведь наукой ворочает, не то что я, грешный!

Аттестация В.М. Саблина по окончании академии: «На учебу принят с должности помощника командира сторожевого корабля Северного флота. Аттестован, в целом, положительно. Отмеченные недостатки в характере полностью не устранил. На партийно-политической работе не был, но проявил желание стать политработником. В академии зарекомендовал себя дисциплинированным, собранным, организованным, политически развитым, в военно-морском отношении подготовленным, идейно выдержанным, морально устойчивым, бдительным, честным, правдивым, знающим корабельную службу, мыслящим офицером.

К учебе относится добросовестно, учился хорошо и отлично. На семинарах, занятиях и экзаменах показывал глубокие знания предметов, умение четко выражать свои мысли устно и письменно, с классовых позиций оценивать события и явления общественной жизни, теоретические знания стремился закрепить на практике. Командную стажировку и морскую практику проходил на подводных лодках Северного и Тихоокеанского флотов, сдал зачеты на вахтенного офицера, освоил обязанности старшего помощника командира корабля. Приобрел значительные навыки работы в качестве заместителя командира корабля по политической части. Партийнополитическую стажировку проходил на атомной подводной лодке, выполнял обязанности заместителя командира лодки по политической части. Отзывы положительные.

В процессе учебы принимал участие в партийной и общественной работе. Находился в составе партийного бюро курса, был членом партийного комитета факультета, председателем кружка военно-научного общества. По партийно-политической работе руководил группой политпросвещения рабочих на заводе “Динамо”, состоял в обществе “Знание”, выступал с лекциями на предприятиях. Поручения выполнял со знанием дела, аккуратно.

Физически развит, спортсмен-разрядник по волейболу. Здоровье удовлетворительное. Морскими качествами владеет, желает служить на надводных кораблях.

Характер волевой, горячий, вспыльчивый, недостаточно уравновешен и обидчив. Внешне подтянут. Воинские уставы знает. Государственные экзамены сдал:

Тактика военно-морского флота – “отлично”.

Научный коммунизм – “отлично”.

Партийно-политическая работа – “отлично”.

Подготовлен для службы на кораблях. По деловым и политическим качествам, складу мышления и опыту службы больше склонен к организационной работе, но обладает, однако, и пропагандистскими способностями.

Вывод: достоин назначения на должность заместителя командира по политической части большого противолодочного корабля.

Начальник военно-морского факультета контр-адмирал П. Вы-релкин. 25.04.1973 г.».

И это тот самый контр-адмирал Вырелкин, которого в своей автобиографии Саблин с ног до головы облил помоями…

Служебные характеристики вообще отличаются своей безликостью и в большинстве своем похожи как близнецы-братья. О самом главном там обычно пишут как бы между строк. Так и в характеристике Саблина его начальник однозначно говорит о больном самолюбии своего подчиненного – «вспыльчивый, недостаточно уравновешен и обидчив». Сказано почти иносказательно, но ведь сказано!

Неизвестно, кто первым пустил из журналистов «утку» о том, что Саблин якобы закончил академию с золотой медалью, а потому его имя было выбито на доске лучших выпускников, поэтому впоследствии эту доску пришлось снять, чтобы изъять с нее имя мятежного выпускника. На самом деле никто по выпуску из академии золотой медали Саблину не вручал, и поэтому его имя никогда не значилось на академической доске Почета. Саблин закончил академию на самом деле неплохо – «с отличием», однако с таким же результатом ее ежегодно заканчивало не менее полутора сотен офицеров различных факультетов. Поэтому ничего сверхвыдающегося в этом факте я не вижу.

Итак, военно-политическая академия осталась позади, и в жизни Саблина наступал самый решающий момент – назначения на корабль, который должен был стать «трибуной» новой революции, которую Саблин назвал коммунистической.