Текст книги "Расстрельное дело наркома Дыбенко"

Теперь вопрос: мог ли подобными делами заниматься настоящий матрос-большевик, ведущий подпольную агитацию? Ответ очевиден. Логичен и вопрос, а мог ли Дыбенко творить все свои безобразия на «Альфе» в одиночку. Вряд ли. Матросам всегда присуще чувство коллективизма, и, начни Дыбенко свои грабежи и прочие гадости по приходе на «Альфу» в одиночку, думаю, с ним поступили бы жестко. В лучшем случае отлупили, в худшем вообще бы ночью отправили в мешке за борт. Да и сам Павел Ефимович не был полным идиотом, чтобы нарываться на серьезные неприятности. Поэтому Дыбенко, несомненно, сплотил вокруг себя несколько таких же, как и он, уголовников. С ними Дыбенко делился ворованным вином и «жратвой», те в свою очередь почитали его как пахана, запугивая, грабя и избивая недовольных.

* * *

А вскоре Дыбенко покинул «Альфу», перебравшись служить на другой транспорт, потом на третий. Так он постоянно меняет свое место службы, пока, наконец, во время прорыва фронта немецкими войсками у Риги, Дыбенко (по его словам) неожиданно оказывается в составе некого добровольческого морского батальона, который был брошен на ликвидацию этого прорыва.

Хотелось бы верить нашему герою на слово, что он добровольно отправился на сухопутный фронт, но снова не получается. Дело в том, что никаких добровольческих морских батальонов в 1916 году просто не существовало. С боевых кораблей, а тем более с линкоров, никто личный состав в морскую пехоту тогда не снимал. Солдат в 1916 году и так хватало. Однако матросский батальон на Рижском фронте действительно существовал, однако был он не добровольческий, как рассказывает нам Дыбенко, а штрафной. Этот батальон в 1916 году дрался под Ригой.

Но как же там оказался агент Дыбенко? Дело в том, что подозрения сослуживцев в провокаторской деятельности Дыбенко накапливались, а потому вовсе не случайно за несколько месяцев до Февральской революции Павел Ефимович успел поменять четыре судна, потом послужить на берегу, и в конце концов вообще дезертировать. По сути дела, его все время перемещали с одного судна на другое, явно не давая их командам пристальнее присмотреться к новому сослуживцу.

Сказка Дыбенко о его добровольческом геройстве понятна, это попытка показать, что он не был трусом и добровольно пошел на сушу бить ненавистного германца. На самом деле никаким добровольцем Дыбенко не был. На берег он попал в числе других штрафованных за дисциплинарные нарушения (за какое именно, мы, к сожалению, не знаем) и был отправлен в окопы кровью искупать свою вину. Впрочем, вполне возможно, что Дыбенко специально совершил какое-то правонарушение, чтобы побыстрее списаться на берег и избежать разбирательства с матросами-большевиками.

Отдельный батальон Балтийского флота в составе трех стрелковых рот и пулеметной команды был направлен в район Сарнанайса, где держала оборону 12-я армия генерала Радко-Дмитриева. Генерал пополнению обрадовался. Он по наивности считал, что «братишки» поднимут дух стрелков 2-го Сибирского корпуса. Но «братишки» генеральских надежд не оправдали. Прибыв на позиции, они начали пьянствовать и дебоширить. От участия в боях отказывались наотрез, крича:

– Офицеры пропили наше жалованье, а потому мы в атаку не пойдем!

Впрочем, может быть, это кричали другие, а сам Дыбенко проявил себя на фронте героем и мы зря к нему придираемся? Из воспоминаний П.Е. Дыбенко: «В декабре началась запись в этот отряд добровольцев-моряков. Вербовка скоро закончилась. В этот отряд попали многие из активистов, записавшиеся с согласия активно действующих групп. С этим отрядом ушел и я… Недолго продержали отряд моряков на фронте. Они и там сыграли свою роль. С первого же момента прибытия на участок “Пулеметной Горки” мы начали агитацию среди солдат против войны. Через несколько дней в отряде вспыхнул бунт из-за несвоевременной выдачи жалованья и из-за пьянства командного состава. Отряд был переброшен на другой участок, и его попытались ввести в бой. Но отряд отказался… Той же ночью он был снят под предлогом переброски на другой фронт и отправлен в Петроград. По дороге отряд был обезоружен, раздет. Многие были арестованы, некоторые дезертировали».

Вы что-нибудь из написанного Дыбенко поняли? Я ровным счетом ничего! Зачем он вообще шел якобы «добровольцем» на флот, наверное, чтобы сражаться с врагами? Но если это так, то зачем же творить то, что творил он? Мятеж из-за несвоевременной выдачи жалованья на фронте в боевых условиях – это не что иное, как самая настоящая измена. За такое Дыбенко и его дружков следовало тут же расстрелять перед строем. Представьте, что стало бы с солдатами, затеявшими подобное в годы Великой Отечественной войны? А ведь к этому времени Первая мировая война стала для нас именно войной Отечественной. Да и зачем солдату и матросу в окопе деньги? Кормят и обмундировывают его и так, да еще и сто граммов наливают. Если деньги матросам на Рижском фронте и были нужны, то только для одного – чтобы раздобыть спиртного. Видимо, от страха Дыбенко с товарищами в окопах действительно не просыхал, а когда деньги закончились и купить алкоголь стало не на что, тут-то они и подняли очередную «бузу».

Итак, факт остается фактом: едва прибыв на фронт, «доброволец» Дыбенко сразу же уклонился от участия в бою, а потом начал подговаривать к дезертирству и сдаче в плен немцам матросов и солдат 45-го Сибирского полка. Вовремя вмешавшееся командование, однако, приняло соответствующие меры, и небоеспособный штрафной батальон отвели на переформирование, а некоторых матросов арестовали. Что касается Дыбенко, то он и здесь обвел всех вокруг пальца. Подставив товарищей под военно-полевой суд, сам же он (по его воспоминаниям) «под видом болезни» оказался на два месяца в госпитале, т. е. попросту симулировал несуществующие недуги и уклонялся от фронта. Что и говорить – и доброволец, и герой! Затем Дыбенко вернули на флот, где сразу же за очередное пьянство он получил 40 суток гауптвахты. Когда же Дыбенко отсидел положенное на гауптвахте, его сразу же подхватил вихрь Февральской революции. В жизни Павла Ефимовича начинался новый этап.

Глава четвертая
Кровавый февраль

Участие Павла Дыбенко в Февральской революции – отдельная тема в непростой и запутанной биографии нашего героя. Дело в том, что штрафной матрос Дыбенко (по его словам) во время событий Февральской революции был, что называется, в «свободном плавании», т. е. вне своего корабля, ездил куда хотел и делал что хотел. Как и почему такое вообще могло произойти? Как и почему все произошедшее в последние дни февраля и первые дни марта 1917 года с Дыбенко так и осталось для историков великой загадкой? Попробуем разобраться в этой непростой ситуации.

Казалось логичным, если бы в своих мемуарах Дыбенко описал свое участие в февральских событиях 1917 года на своем корабле, что именно он, а не кто-либо другой подвигал матросов на новую «бучу» и поднимал красный флаг, взывал к убийству офицеров и первым срывал с них погоны. Тем более что на «Павле Первом» на самом деле происходило в те дни немало событий, вызвавших большой резонанс в стране. Но наш герой почему-то никогда не желал распространяться на эту тему. В своих мемуарах он писал нечто почти фантастическое. Дыбенко утверждал, что именно 23 февраля (надо же, какое счастливое совпадение!) он был отправлен в одиночку (!) по каким-то особо важным служебным делам (!), и именно в столицу.

Итак, только что дезертир Дыбенко отсидел 40 суток на гауптвахте, и после этого, в награду за совершенное преступление, его внезапно отпускают из неблизкого Гельсингфорса (ныне Хельсинки) в Петроград по непонятным, но «чрезвычайно важным делам», причем в одиночку! Какое такое важное дело могли поручить дезертиру Дыбенко начальники – привезти на корабль партию электрических лампочек? Но для этого существовала вполне отлаженная работа службы снабжения. Починить электропроводку на питерской квартире какого-нибудь начальника? Думаю, не нашлось бы такого начальника, который доверил бы свою квартиру дезертиру, пьянице и дебоширу, за которым тянулся шлейф нарушений и преступлений. Поэтому в сообщение Дыбенко о неком «важном деле», которое якобы было ему поручено, я не верю. Странно и то, почему Дыбенко не пишет, какое конкретно дело было ему поручено. Кстати, если мы почитаем воспоминания Павла Ефимовича, то увидим, что в реальности никакого поручения он и не собирался выполнять. Тогда возникает вопрос, зачем вообще его посылали в Питер? Так, может, все обстояло иначе и Дыбенко вообще никто никуда не посылал? В очередном вранье Дыбенко я вижу лишь два возможных варианта.

Вариант первый. На самом деле Дыбенко ни в какой Петроград не ездил, а в период февральско-мартовских событий находился на родном линкоре «Павел Первый». Как флотский офицер с большим стажем службы, еще раз ответственно заявляю, что ни один здравомыслящий командир никогда бы не отпустил дезертира, да еще одного, да еще в столицу, да еще в столь неспокойное время. Разве на линейном корабле не было, кроме Дыбенко, дисциплинированных матросов или унтер-офицеров? Если все обстояло именно так, то почему же Дыбенко постеснялся рассказать о своем участии в февральских событиях на «Павле» потомкам? Гадать здесь нечего, так как причина такой забывчивости очевидна. Все дело в том, что из всех стоявших тогда в Гельсингфорсе кораблей наиболее жестоко расправлялись с офицерами именно на «Павле Первом». Их там не только убивали, им крушили головы кувалдами и вспарывали животы кухонными ножами. Это было настолько жутко, что впоследствии все революционные партии, и в первую очередь большевики, как могли открещивались от своего участия в этих кровавых событиях. Поэтому, если Дыбенко действительно находился в те кровавые дни на «Павле Первом», ему тоже пришлось откреститься. Ведь никто бы не поверил, что такой старый борец с царским режимом, такой «матросский авторитет», как Дыбенко, мог остаться в стороне от происходившего в те дни на залитой кровью палубе «Павла»? Именно поэтому и пришлось сочинять сказку о неком «важном задании» и своем срочном откомандировании в Петроград.

Вариант второй. Дыбенко действительно оказался 23 февраля в Петрограде, но его туда никто не посылал. Дезертир Дыбенко, просто отсидев свои 40 суток, снова подался в бега. Только на этот раз он решил, что ему будет проще затеряться в многолюдном Петрограде. Если все было именно так, то пребывание нашего героя в столице действительно могло иметь место.

Но пора послушать и самого Павла Ефимовича о его участии в событиях февраля 1917 года. Вот что пишет сам П.Е. Дыбенко: «Вечером 23 февраля еду по делам службы в Петроград… На дебаркадерах, где раньше шумной толпой неслась к поезду публика, медленно шагают один-два жандарма… Непонятна обстановка. Во всем резкая перемена. Как-то инстинктивно тянет скорее в Петроград…

Но не прошло и получаса, как послышалась ружейная стрельба. По улице промчались два грузовых автомобиля с вооруженными рабочими, студентами, женщинами. Стрельбой полицейских автомобили были остановлены. На автомобиле падает раненая женщина. Остальные быстро выскакивают, прячутся за автомобиль и начинают отстреливаться. Кто-то около автомобиля возится с пулеметом. Подбегаю, схватываю пулемет и открываю стрельбу по полицейским. А из-за заборов и угла улицы в полицейских летят камни и поленья. Через несколько минут полицейские сдаются. Двое из них убиты. Ко мне обращается студент:

– Вот хорошо, вы, конечно, с нами поедете, не правда ли?

– Да, я с вами. Но скажите, что творится в городе?

– В городе восстание. Есть сведения, что присоединился Волынский полк и выступил на улицу.

Едем в Московский полк. Подъезжаем к казармам. Около казарм стоят грузовые автомобили с красными флагами. Полк колеблется. После кратких переговоров полк переходит на сторону восставших.

Революция началась… Судорожно сжималось сердце при мысли: как хорошо было бы теперь бросить хотя один отряд моряков в Петроград! Началось ли восстание во флоте? Ведь никто ничего не знал! Кто руководит восстанием? К кому обращаться? На эти вопросы никто в эти минуты не дал бы ответа. Народ поднялся стихийно, без руководства, без указаний и управления. Петроград объят пламенем восстания. На улицах льется кровь. Воздвигаются одни за другими баррикады.

Не забыть этой первой ночи, когда все восставшие, объятые пламенным восторгом, сметали устои царского престола! Они не знали преград и не оглядывались назад. Толпы восставших с каждой минутой все ширились и росли. Квартал за кварталом переходил в их руки. Для них не было ночи. Они были на улицах, в борьбе. Стихийно вырастали штабы, лазареты, перевязочные пункты, скорая помощь, питательные пункты… Далеко за полночь, после освобождения Тучкова моста от жандармов, с поручениями от Выборгской стороны еду в Таврический: там, говорят, главный штаб, еду связаться, доставить донесения и получить указания. Но, увы! В Таврическом полная неразбериха. К утру, уже выбившись из сил, мертвецки уснул на перевязочном пункте Выборгской стороны. Проснулся около 12 часов. Возле дома шла усиленная трескотня. Засевшие на чердаке полицейские и один священник отстреливались из пулемета и винтовки…»

Попробуем прокомментировать данный отрывок воспоминаний нашего героя. Начнем с того, что если военнослужащий по официальным документам едет в командировку, то ему нет никакого дела до каких-то жандармов, т. к. все документы у него в полном порядке, а вот если он дезертир, то тогда появление жандармов и возможность проверки документов, несомненно, вызывает страх, что и чувствуется в откровениях Дыбенко. Далее рядом с Дыбенко начинают происходить события, достойные голливудского боевика: мчащийся автомобиль, перестрелка, эффектно падающая женщина, злодеи полицейские… И тут появляется он – красавец матрос в эффектно расстегнутом бушлате. Оттолкнув неумеху пулеметчика, «роковой красавец» начинает палить из пулемета по «плохим парням». Разумеется, что появление Дыбенко сразу решает исход боя и «плохие парни» сдаются. Спасенные им студенты (а это оказывается именно они гоняли по улицам на авто с пулеметами, из которых не умели стрелять) слезно просят Павла Ефимовича возглавить их отряд. Конечно, наш герой сразу же соглашается, ведь боевого опыта у него хоть отбавляй! Далее Дыбенко, уже во главе отряда, мчится в Московский полк, солдаты которого еще думают, что им делать дальше. Однако, увидев Дыбенко и услышав его революционные призывы, они больше не колеблются и теперь все как один готовы умереть за революцию. Именно с этого момента сама Февральская революция, собственно, и начинается. Дыбенко так и пишет: «После кратких переговоров (которые, как следует из текста, ведет именно Дыбенко), полк переходит на сторону восставших. Революция началась…»

Если вы раньше думали, что кто-то иной начал Февральскую революцию, то теперь, после прочтения данного пассажа, в точности знаете, что истинный руководитель Февральской революции в Петрограде – не кто иной, как Павел Ефимович.

Между тем революция ширится, а вместе с тем нашего героя уже одолевают мысли глобальные, он мечтает о матросских отрядах, которые бы наводнили столицу и быстро навели бы в ней матросский порядок. Неким образом наш герой мгновенно становится уполномоченным от Выборгской стороны (там что, своих проверенных и толковых людей не нашлось?) с какими-то донесениями в Таврический дворец. Как видно из текста мемуаров, с Таврическим дворцом у нашего героя что-то не выгорело, там его донесения оказались никому не нужны. Он явно обижен, к тому же еще и выбился из сил, а потому где-то засыпает. Когда же просыпается, то, как настоящий супермен, сразу бросается в бой. Снова неравный поединок с «плохими парнями». На этот раз противостоят Дыбенко не кто-нибудь, а самые что ни на есть главные враги трудового народа – мордовороты полицейские и подлый поп, который, залегши за пулеметом (!), поливает горячим свинцом свою паству… Тут, надо признать, что наш герой несколько увлекся, потому что поп-пулеметчик – это уже явный перебор.

Из дальнейших пространных воспоминаний Дыбенко явствует, что на самом деле никакого реального участия в событиях февраля 1917 года в Петрограде он не принимал. Просто шлялся по городу и собирал слухи. Заметим, что в данном случае Павел Ефимович не упоминает ни одной конкретной фамилии тех, с кем он контактировал в эти дни. Только какие-то безымянные студенты и некие лица, дававшие ему некие поручения. А потому возникает законный вопрос – случайна ли такая забывчивость? Может, и не было в реальности никакого лихого боя с жандармами и с попом-пулеметчиком? Ведь все, что пишет Дыбенко, является кратким содержанием популярных брошюр о Февральской революции, и не более того.

Далее Дыбенко описывает свое возвращение в Гельсингфорс, попутно пересказывая все небылицы, которые услышал в дороге: «Вечером уезжаю в Гельсингфорс… По дороге масса всевозможных рассказов, разговоров. Рассказывают, как Вирена в Кронштадте выводили на Соборную площадь и ставили под винтовку. Стронский стоял под винтовкой с полной выкладкой; в Гельсингфорсе, прямо к пристани, было прислано несколько распечатанных вагонов водки и спирта, но матросы пить не стали, а все уничтожили (в этом я серьезно сомневаюсь. – В.Ш.). Командир бригады, бывший командир броненосца “Император Павел I”, стоя на коленях, просил отпустить его и обещал раздать все из буфета и выдавать на обед двойную порцию… Когда началось восстание и корабли уже были в руках матросов, новый командир броненосца “Император Павел I” капитан Дмитриев 5-й попросил вывести его на верхнюю палубу посмотреть, что творится на белом свете. Увидев везде красные огни, перекрестился и со слезами на глазах сказал: “Так и нужно”. Торжественнее всего было избрание нового командующего флотом – адмирала Максимова».

После прочитанного возникает подозрение, что Дыбенко даже на «Павле» служил именно баталером, а не гальванером. Помните, что запомнилось ему в день объявления войны? Только то, что командир хотел раздать матросам сладости из буфета и корабельной лавки. Теперь он рассказывает нам басни о том, что Небольсин якобы унизительно выторговывал себе жизнь за две миски борща. Так рассуждать мог только баталер, мерящий человеческие отношения пайками борща и котлетами. Что касается Небольсина, то, разумеется, Дыбенко врал, герой Порт-Артура перед своими убийцами не унижался.

Честно скажу, я не понимаю, зачем надо было Дыбенко пересказывать заведомую чушь при написании своих мемуаров в 30-е годы, когда все обстоятельства расправы с адмиралами и офицерами в Гельсингфорсе и Кронштадте были уже хорошо известны, в том числе и самому Дыбенко.

* * *

Итак, если верить мемуарам Дыбенко, в самые горячие февральские дни 1917 года его в Гельсингфорсе не было и ко всему тому, что там происходило, он не имел никакого отношения. В это время Дыбенко «руководил Февральской революцией» в Петрограде. Ну а что же происходило в это время на бывшем корабле Павла Ефимовича линкоре «Павел Первый»?

Читая воспоминания участников и свидетелей тех кровавых событий, возникает впечатление, что именно линкор «Павел Первый» являлся основной базой террористов и убийц на Балтийском флоте. На других кораблях тоже безобразничали и даже убивали, но не столь массово и зверски, как на «Павле». Мало того, не удовлетворившись убийством своих офицеров, негодяи с «Павла» ходили по другим кораблям, убивая офицеров и там. Где-то им это вполне удалось, где-то матросы с кораблей грудью встали на защиту своих офицеров от озверевших «павловцев». Кстати, на однотипном с «Павлом» линкоре «Андрей Первозванный», несмотря на происходивший там мятеж, офицеров все же не убивали. Таких зверей, как на «Павле», там не нашлось.

Военно-морской историк Р.М. Мельников пишет о преддверии событий на линкоре «Павел Первый» так: «Здесь на корабле (на линкоре «Павел». – В.Ш.) была создана глубоко законспирированная ударная группа, которая на диво слаженными действиями при полном неведении офицеров сумела организовать подачу питания на башни, взять на себя управление, поднять на корабле боевой флаг и привести в действие мгновенно рассыпавшиеся по кораблю группы боевиков… Очевидно, что меры “отеческого отношения” к матросам или хотя бы элементарного политического надзора на корабле отсутствовали или были слишком слабы. От адмирала В.А. Белли, служившего в те годы на “Цесаревиче”, автор как-то услышал рассказ о том, как, будучи за старшего офицера, он с полного одобрения офицеров заставил прибывающего по какому-то делу жандарма дожидаться ответа у трапа, но не пустил его на корабль. Быть в стороне от “политики” считалось среди офицеров знаком хорошего тона, и теперь за этот неуместный снобизм им пришлось расплачиваться самым жестоким образом. Роковой просчет власти, дважды, в 1915 и в 1916 гг., не решившейся перебазировать додредноуты в Рижский залив, отчего они, стоя в Гельсингфорсе, подверглись интенсивному революционному разложению, отразился на “Павле I” особенно успешной деятельностью подпольных организаций. Для командира и офицеров зревший на корабле мятеж оказался полной неожиданностью. В отличие от 1912 г., когда в команде нашлось немало матросов, считавших своим долгом предупредить офицеров о подготовке мятежа, в 1917 г. такой информации офицеры, похоже, не получали. Не было, как видно, и попыток “отеческого отношения” к матросам, о чем не раз скорбел в своих “Воспоминаниях” министр И.К. Григорович, но к налаживанию которых не приложил никаких усилий. И мятеж, организация которого до настоящего времени остается совершенно не освещенной никакими документами и исследованиями, произошел так же вдруг, как это было на “Потемкине”, но вовсе не стихийно, а по сигналу хорошо законспирированных организаторов».

Большинство матросов стоявших на зимовке в Гельсингфорсе кораблей, и в первую очередь линкоров, за время войны не сделали по врагу ни единого выстрела, так как командование держало крупные корабли в резерве на случай прорыва германского флота к Петрограду. Несколько лет существования в постоянной готовности к бою, но вне реальных боевых действий, строгая дисциплина, нечастые выходы в море, а больше всего активная разлагающая деятельность революционеров всех мастей – всё это в известной степени обостряло противоречия между офицерами и матросами. Практически на всех линейных кораблях действовали подпольные ячейки различных партий, причем первенствовали в этом вопросе эсеры и анархисты. Впрочем, пока не было мощного толчка извне, ситуация находилась под полным контролем командования. Этим толчком стало внезапное для всех отречение от престола Николая Второго.

Как известно, 3 марта матросам стало известно об отречении царя. Вице-адмирал Непенин издал приказ по флоту, объявляющий об отречении императора и одновременно напоминающий о дисциплине, о том, что идёт война, а потому требуется сохранение спокойствия и порядка. Командирам кораблей было приказано вечером зачитать текст манифеста об отречении и приказ командующего перед строем команд. Таким образом, Непенин надеялся предотвратить возможные волнения среди команд, но вышло все как раз наоборот, именно оглашение манифеста и спровоцировало последующие кровавые события. Ряд историков считают, что роковой ошибкой стала попытка командующего флотом вице-адмирала Непенина задержать объявление манифеста об отречении Николая Второго почти на сутки. Думается, что действия Непенина в данной ситуации мало что могли изменить.

Первым «отличился» линкор «Император Павел I», где подпольщики только и ждали повода для новой «бузы».

Около 20 часов 3 марта 1917 года, как свидетельствует флагманский исторический журнал 1-й бригады линейных кораблей, «линейный корабль “Павел I” поднял боевой флаг и навел башни на стоявший рядом с ним линейный корабль “Андрей Первозванный”, после чего на “Андрее” был также поднят боевой флаг. На обоих кораблях были слышны выстрелы». За ними боевой флаг подняла стоявшая рядом «Слава» и почти тотчас же – дредноуты «Севастополь» и «Полтава». Мятеж охватил весь флот, не исключая «Гангут», на кораблях не прекращались крики и выстрелы. С оказавшегося во главе мятежа «Павла I» на флагманский «Петропавловск» клотиком передавали: «Расправляйтесь с неугодными офицерами, у нас офицеры арестованы». На «Андрей» и «Петропавловск» с «Павла» были отправлены делегации для ускорения ареста тех офицеров, кто избежал уже совершившихся расправ.

Из воспоминаний очевидца событий с линкора «Полтава»: «После ужина в 19 часов в кают-компанию быстро вошёл старший офицер В. Котовский. – Взбунтовалась 2-я бригада, подняли красные флаги. – Выйдя на палубу, я увидел такую картину: на кораблях 2-й бригады – “Императоре Павле I”, “Андрее Первозванном” и “Славе”… раздавались частые беспорядочные винтовочные выстрелы и слышались крики. На мачтах этих кораблей виднелись поднятые красные флаги… На “Павле” замигал белый клотиковый огонь … с призывом: «Расправляйтесь с неугодными офицерами, у нас офицеры арестованы!”»

После этого начались убийства. После убийства первого офицера, на его предсмертные крики на верхнюю палубу выбежал старший офицер линкора старший лейтенант Яновский, но ничего не успел сделать, так как был схвачен, избит до полусмерти и выброшен с борта на лед. Затем во внутреннем коридоре был остановлен лейтенант Славинский. Несколько матросов предупредили его, чтобы он не ходил наверх, так как там начали убивать офицеров. В этот момент сзади к Славинскому подбежал некто кочегар Руденок (из полтавских крестьян, работавший до в призыва забойщиком скота на бойне) и кувалдой нанес удар в затылок. Тот упал. Матросы якобы хотели отнести тяжело раненного офицера в лазарет, но Руденок не дал им этого сделать и несколькими ударами кувалды буквально размозжил голову Славинскому. Затем все тот же Руденок настиг и убил кувалдой лейтенанта Шиманского и мичмана Булича.

Из воспоминаний уже известного нам подпольного вожака «Павла» матроса Н. Ховрина: «По приказу еще не вышедшего из подполья комитета большевистской организации матросы захватили винтовки в караульном помещении и бросились на палубу. Вставший на их пути мичман Булич был убит. Против него никто не имел зла. Но он преградил дорогу восставшим, и его убрали. Командира 2-й роты лейтенанта Шиманского застрелили, когда он открыл огонь по матросам из своей каюты. Вслед за ним погиб старший офицер Яновский. Возле карцера матросы прикончили лейтенанта Славинского, отказавшегося выпустить арестованных. Вскоре линкор был в руках революционных моряков. На клотике мачты вспыхнул красный огонь… На “Павле I” убили всего нескольких офицеров, тех, кто пытался оказать восставшим сопротивление. Исключение составляет лишь старший офицер Яновский. С ним рассчитались за прежние издевательства».

В воспоминаниях Ховрина есть неточности, т. е. к моменту мятежа на «Павле» он уже давно находился под арестом. Однако ряд моментов в его воспоминаниях весьма любопытны. Это прежде всего попытка присвоить своей партии честь начала «бузы» и захвата оружия. На самом деле среди подполья на «Павле» преобладали эсеры, и именно они доминировали на линкоре долгое время, а никак не большевики. При этом, называя инициаторами беспорядков своих товарищей по партии, Ховрин, сам того не понимая, делает большевикам медвежью услугу. Пройдут годы, и правящая партия в СССР будет всеми силами открещиваться от былых массовых убийств офицеров, сваливая все на анархиствующих и хулиганствующих матросов.

Разумеется, что Ховрин постарался обелить своих соратников в совершенных ими убийствах. Если внимать логике его рассуждений, то все офицеры сами виновны в своей смерти. Нечего, мол, было нарываться на неприятность! Кстати, командир корабля капитан 1-го ранга Дмитриев никак не пытался вмешаться в события, не пытался успокоить команду, а всю ночь провёл в своей каюте.

В течение суток на всех находившихся в Гельсингфорсе линкорах офицеры были арестованы и изолированы в своих каютах, причём в этот процесс активно вмешивались убийцы с «Павла», свободно заходя на корабли и требуя расправы над офицерами. На трапе линкора «Андрей Первозванный» был застрелен в спину недавний командир «Павла» контр-адмирал Небольсин, причем, опять же, в него стреляли именно «павловцы». Убили его, как и других офицеров, подло – пулей в спину. Командующий флотом вице-адмирал Непенин пытался хоть как-то образумить матросов, но из этого ничего не получилось.

* * *

Убийства продолжились и утром 4 марта. С линкора «Император Павел I» в 05 час. 30 мин. утра была принята радиограмма: «Товарищи матросы! Не верьте тирану… от вампиров старого строя мы не получим свободы… нет, смерть тирану и никакой веры!» Тираном матросы «Павла» почему-то назвали Непенина. Почему? А для оправдания уже задуманного убийства комфлота. Сигнал с «Павла» был услышан: в воротах порта, когда там появился направлявшийся в город Непенин, он и был убит выстрелом в спину. Любопытно, что впоследствии известный советский писатель-маринист Борис Лавренев (на флоте никогда не служивший), будучи сам бывшим офицером, оправдывал убийство Непенина, совершенное «революционным матросом» Гулявиным с «Петропавловска», как акт законной пролетарской мести.

Тем временем по льду замерзших бухт вовсю рыскали бродячие группы матросов с «Павла», убивая всех попадавших им на пути офицеров. Действовали они на редкость подло. Так утром толпа вооруженных матросов во главе с «павловцами» подошла к транспорту «Твердо». У командира и офицеров отобрали оружие, после чего командир транспорта лейтенант фон Стихт был расстрелян. При схожих обстоятельствах был убит командир сетевого заградителя «Зея» лейтенант Подгоричани-Петрович. Около полудня «павловцы» подошли к посыльному судну «Куница» и стали требовать от его командира лейтенанта Ефимова, чтобы офицеры сдали своё оружие. Едва тот дал согласие, его тут же расстреляли из винтовок.

Затем настал черед эсминцев. Первой жертвой стал «Эмир Бухарский». Убийцы беспрепятственно вошли на миноносец и спустились в кают-компанию. Там сидели за обедом три офицера: старший лейтенант Варзар, мичман Лауданский и мичман Нейберг. Все они были расстреляны прямо за столом. Затем были ранены и еще живыми брошены в прорубь офицеры транспорта «Наш». Убили «павловцы» и попавшегося им случайно на пути старшего офицера крейсера «Диана» капитан 2-го ранга Рыбкина. Тяжелораненного из винтовки, его добили ударами прикладов. Считается, что всего в те дни погибло до 100 офицеров.