Текст книги "Расстрельное дело наркома Дыбенко"

Глава шестая
Во главе Центробалта

Следующей ступенью во власть для Дыбенко стал Центробалт. И сегодня, вспоминая Павла Ефимовича, мы прежде всего ассоциируем его имя с этим высшим выборным органом Балтийского флота 1917 года.

Сразу же после февраля все революционные партии начали массово вербовать сторонников в свои ряды, одновременно стараясь пробраться в выборные органы. Это была естественная борьба за выживание. Хуже всего ситуация в это время складывалась у большевиков. Из-за пораженческой политики во время войны они в значительной мере подрастеряли свой электорат, в результате этого партия была довольно малочисленна, в том числе и на флоте. Поэтому уже 7 марта в Петрограде на заседании городского комитете РСДРП(б) была создана военная комиссия, с задачей работы среди местных солдат и в первую очередь среди матросов-балтийцев. Члены комиссии отправились по флотским базам рекрутировать себе сторонников. Однако вербовка шла не слишком успешно в сравнении с конкурентами – меньшевиками, эсерами и, в особенности, с анархистами. Лозунги последних были матросам не только понятней, но и приятней. Выигрышным было для большевиков лишь то, что их небольшая партия была достаточно сплоченной и, что самое главное, весьма дисциплинированной, жестко структурированной по вертикали и полностью подчиненной своему лидеру В.И. Ленину.

Тот факт, что матросам в 1917 году было в большинстве случаев глубоко наплевать, за какую именно резолюцию голосовать, признают и сами участники тех событий. Из воспоминаний П. Дыбенко: «…Но беда одна: что ни собрание или митинг – предлиннейшая резолюция. А разве за месяц научишься составлять такие резолюции, да тут же на месте, в несколько минут? Не то, что теперь – на ходу составишь, особенно по текущему моменту. Иногда матрос голоснет за резолюцию, думает, что все так же понимают и того же требуют, что и он, а смотришь – не то: вместо недоверия вышло доверие Временному правительству, а то еще хуже – война до победного конца. Причина: резолюцию составляли другие, кто революцию понимает так, как ее оценили господа родзянки и колчаки. Но где нет ошибок? “Лес рубят – щепки летят”».

Другими словами, Дыбенко черным по белому признается в том, что анархиствующая братва ходила на митинги, как в цирк, и всегда была рада проголосовать за программу очередного зычного и веселого оратора. Сегодня, например, приехал выступать большевик, ругал последними словами царизм и войну, просил принять его резолюцию, а почему бы и не поднять руку – с нас не убудет, а человеку приятно. Завтра приехал эсер со скабрезными анекдотами про шашни императрицы с Гришкой Распутиным, насмешил, животы обхохотали, так почему бы и за его резолюцию не «голоснуть». Ну а послезавтра анархисты прикатят, будут рассказывать, как хорошо всем будет жить, когда вообще никакого начальства сверху не будет, как за таких не проголосовать?

А потому никто особенно не удивлялся, почему это на крейсере «Адмирал Макаров» команда вдруг объявила его «кораблем смерти» и вывесила помимо Андреевского флага еще и черный флаг с черепом и костями – то ли Веселый Роджер, то ли символ готовности умереть в бою с германским флотом за дело новой России. Кто-то, по недомыслию, воспринял это всерьез – и зря! Потому как уже через неделю-другую настроение «макаровцев» вдруг разом снова переменилось, и умирать в боях за правительство они дружно передумали, а потому черный флаг с черепом спустили, и все поголовно записались в левые эсеры, так как те обещали крестьянский коммунизм.

В начале марте 1917 года агитировать за большевиков в Гельсингфорс приехал А.В. Антонов-Овсеенко. Ему пришлось нелегко, так как основная часть матросов большевикам не слишком симпатизировала. При этом никаких авторитетных матросов-большевиков в тот момент в Гельсингфорсе не было – они еще не успели вернуться из царских тюрем. Зато Антонов-Овсеенко встретил Дыбенко, который к этому времени еще не определился в своей партийной принадлежности и считал себя просто стихийным бунтарем за матросскую свободу. Дыбенко согласился помочь заезжему агитатору и организовал для него пару митингов на кораблях, продемонстрировав свой авторитет и неплохие организаторские способности. Антонов-Овсеенко быстро нашел с Дыбенко и общий язык, рассказав о планах своей партии, пообещав собеседнику хорошую партийную карьеру, если тот станет выразителем большевистских идей в Гельсингфорсе. Идея пришлась Дыбенко по вкусу, и между ним и Антоновым-Овсеенко быстро установились неплохие личные отношения. Впоследствии знакомство с Антоновым-Овсеенко еще не раз сослужит Дыбенко хорошую службу. Антонов-Овсеенко, собственно, и нашел Дыбенко, первым выделив его из толпы матросов-бузотеров как весьма перспективного кадра, с которым надо работать и которого было бы неплохо заполучить в свои партийные ряды.

К середине марта в Кронштадт начали постепенно возвращаться ранее арестованные за революционную пропаганду матросы Т. Ульянцев, И. Сладков, С. Пелихов, В. Полухин – все большевики с реальным дореволюционным стажем, которым Дыбенко и в подметки не годился.

Вернулись на «Павел Первый» и Н.А. Ховрин и В.М. Марусев. У обоих, как мы помним, были свои счеты с Дыбенко. И тот, понимая, что его больше ничего хорошего на «Павле Первом» не ждет, обосновался на транспорте «Ща». Там вожаков линкоровского уровня не было, и Дыбенко уже через короткое время, действуя где демагогией, а где и кулаками, выбился в корабельные авторитеты, став практически недосягаем для бывших сослуживцев.

5 апреля Ховрин с Марусевым создали Гельсингфорсский комитет РСДРП. Туда, помимо них, вошли матрос Дмитриев с «Петропавловска», недоучившийся студент Технологического института социал-демократ Борис Жемчужин, генеральский сын, журналист А. Ильин-Женевский и сын богатого еврейского коммерсанта Семен Рошаль, изгнанный за неуспеваемость из гимназии. Любопытно, что все трое – и Жемчужин, и Ильин, и Рошаль – прятались в Финляндии от фронта. Рошаль даже изображал шизофреника в психоневрологическом институте. Теперь же все трое были «мобилизованы» в вожди балтийских матросов. Думаю, что и лидеры большевиков прекрасно понимали, кого они посылают для укрепления своих рядов на флот, но выбирать тогда было просто не из кого. Отметим, что о включении Дыбенко в члены Гельсингфорсского комитета РСДРП не шло даже и речи. Ховрин с Марусевым его туда бы и на порог не пустили.

Вечером 3 апреля в Петроград прибыл в «пломбированном вагоне» В.И. Ленин с ближайшими соратниками. К этому времени большевики значительно проигрывали в сравнении с конкурентами (меньшевиками, эсерами и анархистами), и теперь приходилось наверстывать. Большевистские агитаторы начали без устали выступать на фабриках и заводах. Что касается матросов-большевиков П. Хохрякова, В. Кавицына, И. Колбина и С. Пелихова, то всех их Ленин даже инструктировал лично, так как ставки были слишком велики. Дыбенко он почему-то не инструктировал…

* * *

А действия только что созданного Временного правительства уже начали раздражать почувствовавших свою силу матросов. 18 апреля министр иностранных дел Милюков обратился к главам Антанты с нотой о готовности его правительства выполнить все ранее заключенные Россией договора и вести войну «до победного конца». Вообще-то это был вполне логичный и естественный шаг, но матросам он пришелся не по вкусу. Воевать «до победного конца» они не желали. Причем не желали именно те, кто за всю войну не сделал ни одного выстрела по врагу, а отсиживался в тыловых базах. Матросы реагировали на «ноту» весьма бурно, и до десяти тысяч их вышло в Кронштадте на демонстрацию против продолжения войны. Любопытно, что эсеры и меньшевики «ноту Милюкова» приняли, тогда как большевики и анархисты высказались против. Таким образом, партия Ленина, продемонстрировав матросам свою революционность, сразу же завоевала определенные симпатии среди них. В это время в Кронштадте агитировали Ф. Раскольников, С. Рошаль и Т. Ульянцев. А последовавшая вскоре отставка Милюкова и не менее ненавистного Гучкова была воспринята большевиками и их сторонниками как первая победа в борьбе за флот. Влияние большевиков несколько упрочилось, хотя все еще значительно уступало влиянию конкурентов.

Между тем в Гельсингфорсе, Кронштадте и в Ревеле с каждым днем множились конфликты, грозившие вот-вот перерасти в кровавые разборки. Судовые комитеты выясняли отношения с командным составом кораблей, матросы кораблей конфликтовали с матросами и солдатами береговых частей. Серьезные разногласия наметились между матросами военно-морских баз северного побережья Балтики с военно-морскими гарнизонами южно-балтийских баз, где в авторитете были исключительно меньшевики и эсеры. Началась нешуточная конкуренция и между кораблями. Так матросы «Республики» («Павел Первый») считали себя организаторами революции, тогда как на эту же роль претендовали не менее амбициозные матросы с линкора «Петропавловск». Серьезные разногласия были между просидевшими в тылу всю войну командами линкоров и крейсеров и реально воевавшими командами миноносцев и подводных лодок. Первые желали бунтовать и убивать офицеров. Вторые желали воевать с врагом вместе со своими офицерами, с которыми прошли огонь и воду. Ситуация требовала немедленно создания некого выборного органа, который бы взял ситуацию в свои руки.

Инициаторами создания общефлотского выборного органа стали матросы «Республики» и их оппоненты с крейсера «Адмирал Макаров». Команды этих кораблей обратились с призывом ко всем матросам Балтики: «…Флот раскололся на несколько частей, вырабатывающих каждая отдельно свои правила взаимоотношений жизни и службы на судах и в командах… Мы для пользы общего дела, полного единения чинов флота, демократической свободы и защиты России полагаем необходимым иметь общий Совет депутатов Балтийского флота, в котором были бы представители всех судов и дивизионных комитетов… Этот Совет будет выразителем воли личного состава всего флота…»

Обращение команд линкора «Республика» и крейсера «Адмирал Макаров» нашли отклик у матросов. Все желали установления какого-нибудь порядка в своей среде. Если отсутствовали законы, то матросы желали, чтобы ими руководили их же «авторитеты» «по понятиям». Наиболее инициативные матросы под началом Н. Ховрина и Г. Силина разработали проект будущей организации Центрального комитета Балтийского флота, сразу же прозванного Центробалтом. Дыбенко почему-то и в этой группе не было.

Именно в эти неспокойные апрельские дни 1917 года в Гельсингфорс в качестве большевика-агитатора приехала Александра Коллонтай. В этой поездке ее сопровождал Федор Раскольников, который был к Коллонтай неравнодушен. Имея чин мичмана, но ни дня в реальности не служивший на флоте, Раскольников был в партии большевиков главным специалистом по матросскому вопросу. Однако в Гельсингфорсе Коллонтай неожиданно обнаружила, что никакого реального авторитета Раскольников среди матросов не имеет. Едва он начинал говорить, его непременно освистывали и сгоняли с трибуны. Зато ее приятно удивил матрос, которого ей рекомендовал Антонов-Овсеенко, уверяя, что тот пользуется авторитетом у матросов и может помочь организовать митинги. Этим матросом и был Павел Дыбенко. В тот день он показал, что авторитет у него действительно есть. Он одним зычным окриком мог в одну минуту привести в чувство матросскую толпу и заставить ее слушать оратора. И хотя авторитет этот строился именно на нахрапистости и угрозе применения физической силы, выбирать Коллонтай не приходилось. Как бы то ни было, но именно Дыбенко обеспечил Коллонтай массовость на митингах и лично сопровождал ее по кораблям, на которых Коллонтай выступала. При этом по шатким корабельным трапам он переносил ее на руках. Именно тогда Коллонтай и положила глаз на красивого, сильного и молодого матроса. Именно тогда она поняла, что партия в лице Дыбенко может заполучить хорошего матросского вожака, поддержка которого в надвигающейся борьбе за власть может стать определяющей. Кроме этого, красавец матрос понравился ей и как мужчина. Так начался знаменитый и скандальный роман, растянувшийся на шесть бурных лет. В своем дневнике Коллонтай запишет, что во время первой встречи Дыбенко «рассеянно оглядывался вокруг, поигрывая неразлучным огромным револьвером синей стали». Тут уж классика учения Фрейда, когда подсознание рождает соответствующие образы…

Началу бурного романа способствовало и то, что Коллонтай, несмотря на свои сорок пять, еще сохраняла черты красоты и элегантность аристократки. При этом она была одержима идеями «свободной революционной любви», «любви пчел трудовых» – доступной и ни к чему не обязывающей, а также была готова проверить эти идеи на практике. К тому же Коллонтай всегда нравились молодые мужчины, а Дыбенко был моложе ее на семнадцать лет.

Что касается Дыбенко, то у него никогда не было женщин такого уровня, как Коллонтай. На тот момент Коллонтай являлась одним из самых авторитетных членов партии большевиков, членом Исполкома Петроградского совета, участвовала в работе 7-й (Апрельской) конференции РСДРП(б) 1917 года. Она была в числе немногих делегатов, полностью поддержавших позиции В.И. Ленина, изложенные в «Апрельских тезисах», а потому пользовалась особым доверием Ильича. Через каких-то полтора месяца Коллонтай станет и членом ЦК РСДРП(б).

Для Дыбенко было очевидно, что, установив отношения с Коллонтай, он сможет обеспечить себе такое будущее, о котором не смел раньше и мечтать. Кроме этого, Коллонтай была дочерью генерала и бывшей женой генерала. Для матросской массы этот факт был также весьма весомым. Кто еще из матросов мог похвастаться, что спит не только с известной революционеркой-большевичкой, но и с дважды генеральшей? Я уже не говорю о том, что в чисто интеллектуальном плане Коллонтай находилась на несколько порядков выше предмета своего обожания, а потому сразу же принялась ненавязчиво учить Дыбенко теории и практике революции, надолго став для него мудрым наставником.

Называя вещи своими именами, в апреле 1917 года Коллонтай и Дыбенко просто нашли друг друга. Оба были просто необходимы один другому в плане революционной борьбы, необходимы друг другу для повышения личного авторитета и дальнейшей личной карьеры. Что касается влюбленности Коллонтай в Дыбенко, это у меня никаких сомнений не вызывает. Был ли по-настоящему влюблен Дыбенко, сказать сложно, но, по крайней мере, революционерка-генеральша была ему на тот момент симпатична. Так партией большевиков была одержана внешне незаметная, но на самом деле весьма важная победа в труднейшей борьбе за матросские массы – приобретен чрезвычайно ценный и перспективный союзник.

Уже во время первой встречи Дыбенко рассказал Коллонтай о скорой организации Центробалта и о том, что, в случае своего избрания туда, он будет твердо отстаивать среди матросов большевистскую линию.

Вернувшись в Петроград, Коллонтай сразу же рассказала товарищам по партии о своей находке и что Дыбенко необходимо ввести в организуемый Центробалт. Дело в том, что только что вернувшиеся на флот матросы-большевики, несмотря на свой личный авторитет среди матросов, в высших кругах партии большевиков пока никакого веса не имели, так как последнее время провели в тюрьме. В ЦК их просто не знали. Помимо всего прочего, Александра Михайловна была тогда и одним из руководителей большевистской военной организации, т. е. непосредственно занималась партийными организациями в армии и на флоте. И уж если она лично нашла для партийной работы на Балтийском флоте подходящего человека и ратует за него, то кто же будет против? Разумеется, что при такой мощной поддержке ЦК единодушно рекомендовал большевистской организации Гельсингфорса кооптировать Дыбенко в члены Центробалта. Вот так, достаточно случайно, Павел Ефимович и стал главной надеждой и опорой большевиков в Гельсингфорсе.

Думаю, что для гельсингфорсских большевиков указание ЦК о выдвижении Дыбенко в члены Центробалта стало неожиданностью. Но приказ есть приказ, тем более что именно партия большевиков выделялась тогда наиболее крепкой партийной дисциплиной.

* * *

А страсти в Гельсингфорсе все разгорались. На пленуме местного совета депутатов армии, флота и рабочих с докладом выступил левый эсер матрос Силин. Против проекта высказались офицеры, меньшевики и правые эсеры. Но сторонников образования Центробалта было больше. 30 апреля Центробалт был создан. От партии большевиков, как и было рекомендовано, в него вошел и Павел Дыбенко. Местом пребывания матросские депутаты избрали вполне комфортабельный транспорт «Виола».

Первое, что сделали члены Центробалта, – приняли устав, исключавший зависимость от породившего его Гельсингфорсского совета. В совете преобладали меньшевики и правые эсеры. В Центробалте левые эсеры, анархисты и большевики, которым конкуренты были совсем не нужны. Над «Виолой» «центробалтовцы» подняли придуманный ими флаг – красное полотнище с перекрещенными якорями и вышитыми буквами «Ц.К.Б.Ф».

Создание Центробалта стало звездным часом для Дыбенко. Именно он был избран его первым председателем, причем как делегат от транспорта «Ща». Выборы председателя проходили путем открытого голосования. При этом каждый из тех, кто желал занять этот пост, выступал с речью и своей программой деятельности. Речь Дыбенко (подготовленная для него Коллонтай), его громкий голос, властные манеры, нарочитая воинственность и бескомпромиссность произвели впечатление на депутатов, и за него проголосовало большинство. Это была большая победа не только лично Дыбенко, но и Коллонтай, и всей партии большевиков. Отныне под их контроль переходил весь Балтийский флот.

И все же почему именно Дыбенко выбрали председателем Центробалта? Говорить о том, что его якобы в 1917 году знал и обожал весь Балтийский флот, что он был необыкновенно популярен (как постоянно любил хвастаться наш герой), мягко говоря, некорректно. Если Дыбенко к тому времени и могли знать, то только на тех кораблях и судах, на которых он фактически служил. Интернета в то время не существовало, к тому же в условиях затяжной тяжелейшей войны команды кораблей и личный состав береговых частей существовали весьма изолированно друг от друга. Спросите у любого из служивших на флоте матросами ветеранов, много ли они знали матросов на других кораблях, в других соединениях и в других военно-морских базах? Максимум кого они могли знать – сослуживцев по учебному отряду, по своей боевой части и отчасти по кораблю, если тот был не лишком большим, ну, может быть, еще несколько земляков на ближайших кораблях. Вот и все. И это в советское время, когда на лучших матросов регулярно выпускались специальные агитлистовки, когда о лучших матросах писались статьи во флотской печати, а на первых полосах печатались их портреты. Что же тогда говорить о Балтийском флоте 1917 года? Да и чем вообще мог завоевать популярность у реально воевавших матросов баталер с какого-то вспомогательного судна, никогда в жизни не участвовавший в морском бою? Тем, что грабил сослуживцев и торговал ворованным вином? Об истинной, а не выдуманной «популярности» Дыбенко нам уже поведала резолюция общего собрания команды транспорта «Альфа». Так что все рассказы самого Павла Ефимовича и его записных биографов о небывалом авторитете Дыбенко на Балтийском флоте – это не больше чем сказки.

Для большевиков, с подачи Коллонтай, Дыбенко в тот момент стал как бы «своим», для анархиствующих матросов он был «своим» и раньше, по хулиганской и хамской манере поведения, для контрразведки Балтийского флота, а через нее и для командования флота он, как старый провокатор, также в некотором роде был «своим». Думается, что именно этим и объясняется стремительный взлет Павла Ефимовича, которого толкали наверх как матросские низы, так и офицерские верхи, да еще и большевистское руководство в лице Антонова-Овсеенко и Коллонтай.

Возникает вопрос: а почему, вернувшись после февраля 1917 года с каторги, матросы-революционеры не свели с провокатором Дыбенко свои счеты? Ответ лежит на поверхности. Когда большинство каторжан вернулись, достать Дыбенко было уже невозможно, т. к. бывший сослуживец-провокатор к этому времени возглавлял Центробалт, приобрел огромные связи в руководстве партии большевиков и стал для них недосягаем. Любое выступление против него грозило обернуться против самих заявителей как по линии большевистской партии, так и в виде мщения со стороны самого Дыбенко и его боевиков. Поэтому вернувшиеся с каторги Ховрин, Сладков и другие сочли за лучшее заключить с Дыбенко негласный нейтралитет. К тому же практичный Павел Ефимович сделал все от него зависящее, чтобы ввести преданных им сослуживцев в руководящие матросские органы, компенсируя им, таким образом, свое недавнее предательство. Перед бывшими каторжанами стал выбор: или, рванув на груди тельняшку, пытаться доказывать практически недоказуемое, рискуя вообще остаться вне центробалтовской кормушки, или же согласиться на предложенные им условия. Выбор был очевиден. Единственно, что они смогли сделать в дальнейшем, – презрительно игнорировать Дыбенко в своих мемуарах, в то время как тот, в своих, наоборот, хвастался их крепкой дружбой.

Товарищами (т. е. заместителями) председателя Центробалта были избраны матросы Ф. Ефимов и Р. Грундман, секретарем М. Заболоцкий, членами исполкома Центробалта матросы И. Соловьев, Лопатин, А. Штарев, П. Чудаков и А. Синицын. Помимо этого, при Центробалте была создана комиссия под началом матроса Г. Силина для подготовки общебалтийского флотского съезда. Большевиками из первых членов Центробалта являлись только И. Соловьев и П. Дыбенко (по его собственной версии). В ряде изданий говорится, что большевиком был и матрос А. Синицын.

Уже немного зная нашего героя, совершенно не удивительно, что едва началось формирование первого высшего выборного органа матросских коллективов Балтийского флота – ЦК Балтийского флота (вошедшего в историю как Центробалт), как Дыбенко сразу же сделал все возможное, чтобы оказаться там. Причем не на каких-нибудь вторых ролях, а в должности председателя Центробалта, человека фактически разделившего власть над флотом с его официальным командующим. Теперь зададимся вопросом, мог ли Дыбенко случайно попасть на столь высокую и важную в то время должность? Конечно же, нет! Оказаться на ней мог только «свой» человек, которому зачинатели революции могли доверять. При этом смешно говорить, что Дыбенко обладал в то время неким особым авторитетом, а тем более реальными заслугами и флот его знал. Конечно, имидж «матросского люмпена» импонировал части матросов, но, согласитесь, что для избрания на пост председателя Центробалта этого все же явно недостаточно. Для этого нужна еще и серьезная поддержка сверху. Но кого именно? О большевиках здесь говорить не приходится. Они были заинтересованы в выдвижении Дыбенко и сделали для этого все, что могли. Но они тогда были не в большом авторитете. Реальную популярность на Балтийском флоте имели в то время, как мы уже говорили, эсеры и анархисты. В том же ЦК Балтфлота первого состава из 33 членов было всего шесть большевиков, остальные же объявили себя левыми и правыми эсерами или анархистами.

Отметим, что, получив назначение на столь высокий пост, «большевик» Дыбенко сразу же объявил о своем полном признании верховенства Временного правительства над флотом и о неукоснительном исполнении всех правительственных решений. Да иначе и быть не могло, ведь именно для этого его и назначили на этот пост. Вполне возможно, что Дыбенко в то время честно отрабатывал мандат, выданный ему первыми представителями Временного правительства в Петрограде. По крайней мере, это объясняет и его «избрание», и то, с каким усердием он проводил в жизнь все директивы из столицы.

Однако вскоре ситуация в Центробалте серьезно изменилась. Прибрав власть к рукам, Временное правительство начало понемногу наводить порядок на флоте. Дыбенко не показался Керенскому достойной фигурой, и он начал активно подыскивал ему замену. Это, разумеется, не понравилось Дыбенко и другим анархиствующим членам Центробалта. Понимая, что дни его сочтены, Дыбенко из союзников Временного правительства немедленно перешел в лагерь его противников.

Официальная историография утверждает, что Дыбенко вступил в одну из большевистских организаций еще в 1907 году в Риге. В других источниках пишут, что членом партии Дыбенко стал в 1912 году на Балтийском флоте. Что касается самого Дыбенко, то в своих мемуарах он явно темнит, туманно намекая, что знался с большевиками и в Риге, и в Гельсингфорсе, но уклоняясь от конкретного ответа на вопрос о точном времени своего вступления в партию большевиков. Понять его можно, Павлу Ефимовичу очень хотелось, чтобы его считали большевиком с дореволюционным стажем, это давало право именоваться «старым большевиком» и быть причисленным к этой немногочисленной партийной элите, что давало серьезные политические преференции перед теми, кто вступил в партию в более позднее время.

Впрочем, сам Дыбенко, объявив себя в июле 1917 года главным представителем большевистской партии на Балтийском флоте, реально чувствовал себя все же больше анархистом, чем представителем партии Ленина. По этой причине и общаться он предпочитал с близкими ему по духу развеселыми и разудалыми анархистами, нежели с суровыми и дисциплинированными большевиками.

* * *

С созданием Центробалта на Балтийском флоте возникло опасное двоевластие. С одной стороны, командующий флотом и его штаб и вся вертикаль командной власти, а также назначенные на флот комиссары Временного правительства. С другой стороны, Центробалт и вся вертикаль замыкавшихся на него судовых и полковых комитетов.

С самого начала было очевидно, что взаимопонимания и доверия между этими структурами не будет. Чего стоило только желание «центробалтовцев» «демократизировать офицерский состав»! На деле это значило, что только Центробалт может утвердить того или иного офицера на новую должность. Без решения Центробалта командующий флотом был бессилен осуществлять кадровые перемещения офицеров, которых теперь не назначали сверху, а избирала сама команда. Порой «центробалтовцы» «либеральничали» и даже (опять же, в обход комфлота!) присваивали избранному командой командиру внеочередные звания. Но это были скорее исключения из правил.

Чем вообще занимался Центробалт первого созыва? Он утверждал решения комитетов кораблей и береговых частей, организовывал всевозможные совещания, собрания, митинги, осуществлял контроль за порядком на кораблях и в частях, присматривал за офицерским составом, и прежде всего за командующим флотом и его штабом.

При этом даже члены Центробалта понимали, что полностью доверять братве корабли нельзя. В протоколах Центробалта сохранилось исчерпывающее высказывание П.Е. Дыбенко на одном из заседаний, где речь шла о передаче матросам всей власти на кораблях: «В комитетах собрался народ хороший, стойкий, но ведь утопят корабли, если за ними не надзирать».

Появление Центробалта вызвало понятное раздражение центральной власти. С самого первого дня образования ЦКБФ было ясно, что он станет головной болью для правительства, так как матросы наглядно продемонстрировали, что не желают вообще никому подчиняться. Поэтому в противовес Центробалту в Петрограде был создан Центрофлот как высшая инстанция, объединяющая центральные комитеты Черноморского, Балтийского флотов, Сибирской и Северной флотилий.

В Центрофлоте преобладали матросы – сторонники левых эсеров и меньшевиков. Там находились матросы-большевики Н. Маркин, Н. Пожаров, И. Сладков, В. Полухин, Е. Вишневский и А. Штарев, однако они имели минимальное влияние. Центрофлот позволял более-менее сдерживать радикалов из Центробалта и других флотских комитетов.

Заметим, что Центрофлот сразу же отказался утвердить устав Центробалта. Впрочем, балтийцам на решения столичных начальников было глубоко наплевать. Они рулили так, как им хотелось. Напряженную борьбу вел Центробалт и с породившим его Гельсингфорсским советом. Повод нашелся быстро, т. н. «займ свободы». Совет выступил за займ на войну, Центробалт – против. В конце концов совет все же переборол «центробалтовцев», но всем было ясно, что это только начало противостояния.

Между тем Центробалт продолжал набирать очки в своей популярности среди матросов. Это не осталось без внимания Временного правительства, и уже 9 мая в Гельсингфорс прибыл военный и морской министр А. Керенский. Причем если командование флотом готовило министру положенную ему по должности торжественную встречу, то Центробалт демонстративно вынес решение об отмене всякого торжества. Тогда за организацию встречи взялся Гельсингфорсский совет. Отношения между конкурирующими структурами стали еще напряженней. После выступления Керенского на совете там была принята резолюция о революционной войне с Германией до победного конца.

Тем временем на «Виоле» собрались все члены Центробалта в ожидании Керенского. Настроены они были решительно. Из воспоминаний П.Е. Дыбенко: «Накануне приезда Керенского представители Финляндского областного исполнительного комитета совместно с командующим Балтфлотом и несколькими членами Центробалта устроили совещание о порядке встречи министра. На совещании было принято следующее решение: для встречи министра выделить от всех частей флота и армии почетные караулы, выстроив их шпалерами от вокзала до здания Гельсингфорсского исполнительного комитета. Встречать министра на перроне при выходе из вагона будут: командующий флотом, председатели областного исполнительного комитета, Гельсингфорсского исполнительного комитета, представители от меньшевиков и эсеров и в последнюю очередь – представитель от Центробалта. В связи с принятым решением по флоту был отдан соответствующий приказ. Однако через несколько часов после состоявшегося совещания вернулись из командировки большинство членов Центробалта и, узнав о состоявшемся решении, созвали пленум Центробалта. На заседании было принято следующее решение. Приказ командующего о параде в части, касающейся флота, отменить. Министра могут встречать по своему желанию гуляющие на берегу. Командующему флотом поручается согласовать вопрос, с пехотным командованием о посылке на вокзал к приходу поезда оркестра. Получив решение Центробалта, командующий флотом, представители областного и Гельсингфорсского Советов, меньшевистские и эсеровские лидеры, негодующие, явились к нам на маленькую “Виолу”. Грозя Центробалту от имени министра репрессиями, требовали отменить принятое решение. Центробалт остался непреклонен, оставив в силе принятое решение…