Текст книги "Адмирал Нельсон и Эмма Гамильтон. Трагическая история любви"

– Ни на море, ни на берегу из-за предвзятости какого-то чиновника моя преданность королю и Англии не может быть поколеблена! – заявил Нельсон, едва переступив кабинет своего бывшего командующего.

Однако Худ сразу же дал понять, что в сложившейся ситуации Нельсон вряд ли может рассчитывать на капитанское место. Отставных капитанов было слишком много, а открывающихся вакансий слишком мало.

– Если господам лордам будет угодно назначить меня хоть на самое утлое суденышко, я буду чувствовать себя бесконечно признательным до конца жизни! – покаянно склонил голову Нельсон.

Это была уже мольба, но Худ не предложил ему ничего.

С поникшей головой Нельсон вернулся в свою деревню, и его жизнь потекла, как и раньше: скучная и серая, никчемная и безвестная.

В начале 1792 года премьер-министр Англии Уильям Питт Младший, выступая перед палатой общин, заявил:

– Еще никогда не было такого времени, когда, оценивая сложившееся положение дел в Европе, мы могли бы с большим основанием, чем сегодня, ожидать мира в течение ближайших пятнадцати лет!

А вскоре кабинет министров принял решение о новом сокращении численного состава военно-морского флота еще на 15 тысяч человек.

Это значило, что с Нельсоном как с моряком покончено навсегда. Так бы, вероятно, все и случилось, и мы бы никогда не узнали его имени, если бы не события в революционной Франции.

* * *

С самого начала революции во Франции ее островная соседка с тревогой следила за развитием событий, предвидя самые неприятные последствия для своего могущества и влияния.

Первая дрожь охватила британские политические круги, когда в ноябре 1792 года Национальный конвент Франции принял декрет об освобождении всех народов от монархии. Это был уже экспорт революции. За словами последовало и дело. Уже в октябре 1792 года французская средиземноморская эскадра контр-адмирала Трюге подошла к лигурийскому городу Донейлу, чтобы установить там новую власть. Лигурийцы встретили якобинцев выстрелами. В ответ был высажен десант, который за день разграбил и сжег приморский городок. Затем настала очередь и Неаполя, подойдя к которому, отряд капитана ля Туш-Тревиля потребовал извинений от короля Фердинанда за оскорбление символов французской революции. В случае отказа была обещана немедленная бомбардировка. Король Фердинанд был из Бурбонов, а потому хорошо понимал, что рассчитывать на снисхождение якобинцев, уже отрубивших голову его кузену Людовику, не приходится. Фердинанд извинения сразу же принес, не сделав при этом даже попытки использовать свой флот. В Париже обрадовались: «Короли боятся одного нашего появления!»

В январе 1793 года в Париже под ликование толпы казнили короля Людовика XVI. День спустя трибун революции Дантон, выступая в Конвенте, провозгласил: «Давайте бросим к ногам всех королей голову нашего короля как вызов на бой!» Конвент приветствовал этот призыв несмолкаемой овацией: «Смерть королям! Смерть тиранам всех стран!» Конвенту вторил генерал Гош: «Наши единственные враги – англичане!» Спустя несколько дней была казнена королева Мария Антуанетта. Тогда же береговые батареи Бреста обстреляли британский фрегат «Чилдерс», случайно попавший под жерла французских пушек. Англия немедленно выдворила из страны французского посла. Некоторое время в Лондоне выжидали дальнейшего развития событий во Франции и с открытием боевых действий не торопились, надеясь, что революция ослабит извечного врага и тогда его можно будет задушить экономически. 1 февраля Франция стремительно захватила Австрийские Нидерланды, а затем Конвент объявил войну Голландии и Англии.

Уильям Питт Младший. Художник Дж. Хопнер

Все понимали, что если прежние англо-французские конфликты, вспыхивавшие почти каждое десятилетие, ограничивались, как правило, лишь крейсерской войной, несколькими морскими сражениями и очередным переделом колоний, то теперь речь шла уже о жизни и смерти одного из государств. Обоим им существовать было просто невозможно.

Революционный вихрь не обошел стороной и французский военно-морской флот. Разумеется, как и при всех революциях, изменения, происшедшие на нем, его боевых качеств не улучшили. Впоследствии адмирал Журьен де ла Гравьер сказал о случившемся: «Удар, нанесенный государственному управлению революцией, отозвался сильнее всего на его морском ведомстве!» За несколько лет флот, еще недавно на равных сражавшийся с англичанами, был низведен до самого жалкого состояния. Все началось, как обычно в подобных случаях, с кровавых расправ и изгнания офицерского состава. Адмиралитет был лишен всякой власти. Тех из адмиралов, кто не успел бежать, отправили на гильотину как потенциальных врагов народа. Теперь всем заправляли судовые комитеты и комиссары Конвента. Офицеров казнили по малейшему доносу: за аристократическое происхождение, за требовательность, за высказывания в адрес новых властей и даже за косой взгляд в сторону члена судового комитета. Многие офицеры, не дожидаясь расстрела, уходили сами. Начались полная анархия, массовое дезертирство и разграбление береговых арсеналов. Практически полностью прекратилось кораблестроение. Корабельных мастеров тоже объявили контрреволюционерами и большинство их уничтожили. Вслед за офицерами и кораблестроителями столь же безжалостно был уничтожен корпус морской артиллерии. Комендоры были объявлены аристократами, их тоже принялись казнить и изгонять. Затем такая же участь постигла и солдат морской пехоты. Теперь капитанами кораблей назначали тех, кто громче всех кричал на митингах и выглядел революционером. Недостаток офицерского состава пытались восполнить за счет капитанов торгового флота, но тем не слишком улыбалась перспектива участвовать в сражениях, а потому с торгового флота в военный шли далеко не лучшие представители. Результатом всего этого было то, что французский флот едва мог управляться в море, корабли едва держались на воде. Что касается качества артиллерийской стрельбы, то она вообще была ниже всякой критики. По отзыву очевидцев, полновесный залп французского линкора приносил противнику меньше вреда, чем в былое время две пушки! И с этим флотом Франции предстояло вступить в многолетнюю полосу войн с Англией! Спустя несколько лет новые руководители Франции наконец-то поняли, что, громя собственный флот, они готовят и собственное уничтожение. Некоторые меры по исправлению положения дел были приняты, однако удар, нанесенный военно-морскому флоту Франции, был такой силы, что восстановить былую боеспособность не удалось вплоть до конца наполеоновской эпохи.

Казнь Людовика XVI. Немецкая гравюра. XVIII в.

В отличие от Франции английский парусный флот находился на самом пике своего развития. Именно к этому времени английские адмиралы отказались от устаревших догм и после Доминиканской победы уже не боялись использовать новые тактические приемы. И офицерский, и рядовой состав был вполне профессионален, имел достаточный боевой и морской опыт. Малейшие проявления недовольства матросов подавлялись на английском флоте тех лет с предельной жестокостью. Превосходной и отработанной до мелочей была и береговая база флота: арсеналы, верфи и магазины.

Итак, война революционной Франции со всей остальной Европой, и в первую очередь с Англией, была делом решенным. Острословы той поры назвали это столкновение «борьбой льва с акулой».

Первой примкнула к создаваемой Англией коалиции Россия. За ней против безбожников якобинцев решились выступить Пруссия и Австрия, Голландия и Гессен-Кассель, Неаполь и Сардиния.

* * *

С объявлением войны с Францией в Англии немедленно началось спешное формирование большого флота. Все сразу пришло в движение. В портах ремонтировали даже такую рухлядь, которую еще вчера не решились бы даже поставить на брандвахту. По городам и весям собирали моряков и в первую очередь капитанов с опытом океанской службы. С послужного списка Нельсона стряхнули пыль, и он был вызван в Лондон. Разговор в Адмиралтействе был недолог:

– Вам предлагается вступить в командование 64‐пушечным кораблем «Агамемнон». Эта «боевая повозка», честно говоря, не из самых сильных. Но «Агамемнону» всего лишь двенадцать лет, и он неплохой ходок. Вы согласны?

– Да, сэр! – едва не прокричал Нельсон, все еще не в силах поверить в свое счастье.

«Агамемнон» был включен в формируемый Средиземноморской флот, командование над которым было поручено лорду Худу. Все словно вернулось на круги своя, и снова Нельсон был капитаном у своего старого начальника. Худ принял командира «Агамемнона» весьма радушно.

Вместе с собою на корабль Нельсон взял и своего приемного сына Джосаю. Нельсон убедил Фанни, что чем раньше мальчик ступит на палубу, тем для него будет лучше. Кроме того, под его опекой с мальчишкой ничего не случится.

Прощаясь с женой, Нельсон обнял ее:

– Я навсегда соединен супружескими узами с самой хорошей из всех существующих женщин! А потому я оглядываюсь на наше общее прошлое, как на самый счастливый период своей жизни!

Всхлипнув, Фанни уткнулась лицом ему в плечо. Нельсон погладил ее по голове:

– Никогда ничего не бойся! Я однажды с улыбкой вернусь обратно!

Английский линейный корабль «Агамемнон». Старинная гравюра

4 февраля 1793 года Нельсон отправился к месту службы.

В эти дни Нельсон чувствовал себя, наверное, самым счастливым человеком на свете.

Пока все складывалось для Нельсона как нельзя лучше. На Средиземном море следовало ожидать столкновений с французским флотом, а, следовательно, реальной становилась возможность быстро отличиться. Кроме этого, Нельсона вполне устраивал и климат.

Приняли запасы продуктов, налились водой. Чтобы укрепить моральный дух, Нельсон заранее попросил общество христианского учения прислать ему Библию и молитвенники. Предстояла борьба с неверующими якобинцами, а потому матросы должны были, по его мнению, черпать духовные силы не в богохульствах, а в близости к Господу. В последнюю очередь с подошедшей баржи загрузили порох и ядра. Свистками собрали команду на шканцах. Старший лейтенант зачитал параграфы морского устава об ответственности каждого в военное время.

Нельсон еще раз придирчиво окинул взглядом такелаж, рангоут: вроде бы все так, как надо. Позади у него было пять лет полного забвения, впереди же ждало море. «Агамемнон» готовился покинуть чатемскую гавань. Вместе с ним готовился начать свой путь к величию и славе его командир, путь, который уже сможет прервать только смерть.

* * *

Вскоре британский флот лорда Худа уже качался на средиземноморских волнах. Позади был первый долгий переход с заходом в испанский Кадис. Пока напуганная французским экстремизмом Испания прильнула к Англии и стала ее союзницей, однако придет время, и все переменится. Нельсон об этом еще ничего знать не может, но опытным профессиональным глазом он придирчиво оглядывает испанский флот. Испанские капитаны приняли своих английских коллег на 112‐пушечном флагмане. Мог ли предположить капитан Нельсон, что последним триумфом его жизни станет спустя двенадцать лет захват именно этого гиганта!

В Кадисе Нельсон запасся парой бочонков любимого всеми моряками испанского черного черри. Один для себя, другой – в подарок своему старому другу капитану Локеру, тому самому, под началом которого он начинал когда-то мичманом на фрегате «Ловестов». Ныне Локер служил начальником морского госпиталя в Гринвиче, и Нельсон надеялся передать ему подарок с первой оказией.

Адмирал Худ вел свои корабли к французскому порту Тулон, где было все еще велико влияние роялистов, мечтающих создать в Провансе независимое от революционной Франции Южно-французское королевство. Худ очень торопился успеть к Тулону раньше, чем якобинцы возьмут там власть в свои руки, а потому от Гибралтара флот нигде ни на минуту не задерживался.

Уже вскоре после Гибралтара Худ пригласил Нельсона к себе на корабль и в приватной беседе сообщил, что готов предоставить ему под начало один из новейших 74‐пушечных линейных кораблей. Сердечно поблагодарив командующего за оказанное доверие, Нельсон от заманчивого предложения отказался:

– Сэр! Мы только еще начали сплачивать команду, и мой уход разрушит это едва начатое дело! К тому же я просто не могу оставить своих офицеров, которые стали мне уже весьма дороги!

– Что ж, пожалуй, вы правы, Горацио, – кивнул после недолгого раздумья Худ. – Возвращайтесь к себе на «Агамемнон».

Уже вскоре Нельсон начинает скучать по Фанни. Годы совместной жизни в деревне очень привязали его к жене. Это первая их столь долгая разлука, и Нельсон изливает свою тоску на бумаге: «Как я жду писем от тебя! Это самое большое удовольствие, на какое я могу рассчитывать (конечно, не считая жизни рядом с тобой). Я вспоминаю наше единение как счастливейшее время моей жизни. Ты славная женщина. Но поскольку здесь я никак не могу проявить свою нежность к тебе, я проявляю двойную – к Джосае, который получает и твою долю, и свою собственную. Он хороший мальчик и очень сильно меня любит».

Вскоре объединенный британо-испано-сардинский флот в составе 40 линейных кораблей под командованием адмиралов Худа и дона Жуана де Лангара вошел в гавань Тулона. 29 августа был высажен десант, который быстро занял все бастионы. В руки англичан попала фантастическая добыча – почти весь средиземноморский французский флот: три десятка линейных кораблей и полтора десятка фрегатов.

Разумеется, захват важнейшего средиземноморского порта не остался без внимания Парижа. К Тулону немедленно двинулись революционные полки. Вскоре команды английских кораблей уже хорошо слышали доносящуюся с берега пушечную пальбу. Это осадившая город республиканская армия начала методический обстрел. Что касается моря, то здесь осажденным бояться нечего: английский флот надежно прикрывал их от любых неожиданностей. В Тулоне роялистские войска тоже были не слишком многочисленны, однако у Худа сухопутных войск не было вовсе. Адмирал пишет королю Фердинанду письмо с просьбой о поддержке. Письмо необходимо доставить в Неаполь к британскому послу Уильяму Гамильтону, чтобы он передал его сицилийскому королю. Худ вызывает к себе Нельсона, ставит задачу, вручает запечатанный пакет и желает удачного плавания.

«Агамемнон» снимается с якоря и быстро исчезает в туманной дымке моря. Так, сам того не ведая, лорд Худ отправил Нельсона на встречу с его судьбой, на встречу с той роковой и последней женщиной, которая станет для него самым близким человеком и чье имя он будет шептать уже холодеющими губами. Лорд Худ отправил Нельсона на встречу с супругой английского посла леди Эммой Гамильтон.

Явление Эммы

Ныне весь мир знает ее как Эмму Гамильтон. Настоящего же имени этой женщины – Эми Лайон – не помнит почти никто. Судьба ее настолько необычна, что, не будь даже на ее пути Нельсона, имя ее все равно сохранилось бы в памяти потомков.

Сведения о детстве Эми довольно противоречивы. По одной из версий, она была дочерью бедного кузнеца Генри Лайона и его супруги Мэри. По другой, Генри Лайон был вовсе не кузнецом, а дворянином, и Эми родилась от его внебрачной связи с Мэри. Так или иначе, девочка появилась на свет 26 апреля 1765 года. Отец ее либо скончался почти сразу после этого, либо просто бросил бывшую любовницу с младенцем.

Как бы то ни было, но матери ничего не оставалось, как браться за самую грязную работу – развозила на ослике уголь по окрестным фермам. Едва Эми подросла, ее пристроили нянькой в дом деревенского врача. Когда Эми стала подростком, мать увезла ее в Лондон. Но в силу неблагоприятных обстоятельств Эмма пробыла там совсем недолго и осталась без работы. После этого мисс Лайон перепробовала массу занятий: прислуга, барменша в трактире, продавщица в ювелирном магазине. На кусок хлеба Эмме удавалось зарабатывать – но и только. Скорее всего, рано или поздно девушка попала бы в один из многочисленных лондонских борделей, но ей «повезло».

По другой версии, однажды на улице Эми встретила своего земляка – матроса, завербованного на службу против собственной воли. Выслушав его жалобы, полная негодования Эми кинулась к начальнику приятеля с просьбой отпустить его домой. Тот, якобы плененный красотой девушки, согласился. Однако за услугу потребовал платы. Этой платы стала невинность Эммы…

В ювелирном магазине Эми попала на глаза постоянной клиентке – сводне из ближайшего борделя. Невинностью Эми хозяйка расплатилась, чтобы выручить своего родственника, случайно попавшего в матросы, и Эмма покатилась под гору своей блестящей карьеры.

Современники признают, что в то время Эми была необыкновенно хороша собой: роскошные волосы, отливающие медью; глубокие синие глаза; белая кожа и тело греческой богини. Имея столь привлекательную внешность, Эми профессиональной проституткой не стала, а начала осваивать более пристижную профессию содержанки. Мужчины менялись, а полуграмотная и косноязычная Эми лишь хорошела на глазах. Первым красоту и очарование юной Эми заметил некто Джеймс Грэхем.

В любую эпоху шарлатаны были популярнее докторов, в те годы в Лондоне и был востребован некий магнетист Джеймс Грэм. Он читал лекции о вечной молодости, обучал методам сохранения ее до старости, продавал амулеты и заговоры.

Прелестная Эми была живым примером, к которому следовало стремиться пожилым богатым дамам. Кроме того, Грэм «лечил» состоятельных клиентов от бесплодия и импотенции в своем так называемом «Храме здоровья». Метод был прост: супруги возлежали на кровати, а Эми показывала свои прелести, возбуждая мужей на подвиги деторождения. Был еще чисто мужской вариант «лечения». Вначале пациента окунали в грязевую ванну, затем отмывали и клали на «звездное ложе», расположенное между магическими магнитами. Рядом с пациентом возлежали почти голые девушки – «жрицы». Как правило, последнее действовало на пациентов лучше всего, и лондонцы находили методику лечения доктора Грэхема весьма эффективной.

Портрет молодой Эммы. Художник Дж. Ромни

Главной «жрицей» в этом «Храме здоровья» и была юная Эми.

Стоило «лечение» очень дорого, простые горожане не могли себе его позволить. Поэтому сеансы посещала исключительно знать и богатые дельцы. Эми это было на руку, она не теряла надежды занять место постоянной любовницы или содержанки мужчины из высшего света.

Попутно Эми ввела моду на туники и палантины в древнеримском стиле, которые медленно снимала на сеансах «Храма здоровья». Если говориить современным языком, Эми была звездой то ли стриптиза, то ли бурлеска.

Работая в «храме», Эми наконец почувствовала власть над мужчинами. Лондонская публика заметила и оценила её шарм и изящество. Девушка была столь хороша, что вдохновила десяток прекрасных художников писать себя. Великий Ромни написал около 60 ее портретов, запечатлев ее в образах вакханки, Ариадны, Цирцеи и даже Марии Магдалины… Эми нежно звала Ромни папочкой. Рейнольдс и Гейнсборо тоже приложили свою кисть к биографии Эми.

* * *

Надо сказать, что Эми пыталась изменить жизнь. Ей в голову пришла незамысловатая мысль о том, что красота равна таланту актрисы. Однажды увидев постановку «Ромео и Джульетта», она твердо решила стать актрисой. Впсоледствии она вспоминала, что ей неплохо удавались перевоплощения, что она с легкостью запоминала текст и входила в образ. Вскоре ее даже взяли работать в театр Друри-Лейн, в массовку, но платили там крайне скудно, и Эмма была вынуждена влачить довольно-таки жалкое существование.

Эмма Лайон в образе вакханки. Художник М.-Л.-Э. Виже-Лебрен

Наконец она решилась показаться великому Шеридану на предмет ангажемента. Ирландец Шеридан приговорил английский выговор Эми, выросшей в Уэльсе, к высшей мере без шансов на помилование, заявив, что девушка бездарна. На этом карьера актрисы закончилась.

Однажды в «Храме здоровья» объявился капитан британского флота Джон Уиллет-Пейн, слывший известным сердцеедом и приятелем развратного принца Уэльского. Заплатив Грэхему хорошие деньги, он получил право провести ночь с главной из «жриц здоровья». Спустя некоторое время Эми наскучила Пейну, и он передал ее своему другу Гарри Фезерстоунху. Гарри успешно спускал родительское состояние, и ему нужна была красивая, веселая и не обремененная особой моралью подружка.

В свою очередь Эмма надеялась, что с помощью Гарри сможет осуществить главную мечту – превратиться в настоящую леди, великосветскую даму.

Фезерстоунх поселил Эми в своем загородном доме, где она развлекала гостей хозяина, танцуя обнаженной на столе. Фезерстоунх не был собственником и великодушно позволял своим друзьям пользоваться благосклонностью Эми.

При этом Эмма носит изысканные наряды, имеет драгоценности, учится танцам и верховой езде. Так продолжалось шесть месяцев, пока Фезерстоунх не начал тяготиться постоянным присутствием любовницы. Кроме этого, Гарри Гревилль был весь в долгах: он не располагал достаточным состоянием, а жить по средствам не умел. К тому же содержание такой роскошной девушки, как Эмма, больно било по его бюджету. Кредиторы атаковали Чарльза, грозили судом и долговой тюрьмой.

Скорее всего, Гарри потихоньку расстался бы с надоевшей любовницей, и та быстро нашла бы нового благодетеля, но в один прекрасный день она поняла, что беременна, причем неизвестно от кого – к тому времени Эми успела осчастливить не одного мужчину. Разумеется, никто из них будущего ребёнка признавать не пожелал и помогать любовнице тоже не собирался.

Деваться было некуда, и Эмми призналась в случившемся своему покровителю. Гарри Фезерстоунх был обижен такой черной неблагодарностью в ответ на его гостеприимство и тут же выгнал Эми из своего дома.

Бедная Эми не знала, что же ей делать дальше – она быстро привыкла к праздности, и перспектива снова зарабатывать себе на жизнь тяжким трудом ужасала.

Эми вернулась в родную деревню к матери (по другим сведениям, мать Эми к этому времени умерла, и она вернулась к бабушке), где благополучно родила девочку, которую тоже назвала Эммой. После рождения дочери Эми решила сменить фамилию и стала отныне Эммой Харт.

Эми Лайон исчезла навсегда, а вместо нее на охоту вышла Эмма Харт. Имя было взято из романов Джейн Остин, кардиологическая или любовная фамилия – явный намек на ее ремесло, а судьба – прямо жизнь Ребекки Шарп из «Vanity Fair» старика Теккерея.

Вернувшись в Лондон, Эмма отыскала одного из друзей сэра Гарри – 33‐летнего Чарльза Гревилля, сына графа Уорвика. Из всех многочисленных клиентов Эммы он всегда казался ей наиболее увлеченным ею. Переговоры двух бывших любовников были недолгими, и Эмма стала содержанкой Чарльза Гревилля.

При этом он потребовал, чтобы Эмма порвала отношения со всеми прежними знакомыми и не виделась с дочерью. Эмме ничего не остаётся делать, как согласиться. Она переезжает в Лондон и начинает вести довольно скучную и однообразную жизнь в загородном поместье Гревилла. К ней приходили учителя, которые преподавали ей пение, рисование и иностранные языки. В доме у неё никого не бывало, за исключением некоторых друзей сэра Чарльза. Эмма могла выезжать лишь в мастерскую художника Ромни, который писал с нее портрет за портретом. Их отношения долгие годы оставались тёплыми и сердечными.

* * *

Связь сэра Чарльза с Эммой длилась более четырех лет. Но пришел день, когда он захотел жениться на девушке из хорошей семьи. Затянувшаяся связь с содержанкой стала его утомлять. Зная бойкий характер своей Эммы, Гревилль не без оснований опасается скандала, который сейчас ему совершенно не нужен, а потому Гревилль как благородный джентльмен решает пристроить Эмму в хорошие руки. Он заметил, что молодая женщина весьма нравилась его престарелому дяде сэру Уильяму Гамильтону.

Уильяму Гамильтону было в ту пору уже шестьдесят лет, возраст для ХVIII века весьма преклонный. Гамильтон происходил из древнего аристократического рода, однако, являясь младшим из сыновей, не унаследовал ни титула, ни состояния. От умершей жены он унаследовал крупное поместье в Уэллсе с доходом 5 тысяч фунтов в год. Благодаря связям, получил место посла в Неаполе, рыцарский крест ордена Бани и право зваться сэром. Слыл образованным человеком, увлекался античным искусством. В 1774 году Гамильтон оказал немалую услугу России, способствовав графу Алексею Орлову в поимке известной авантюристки княжны Таракановой, предъявлявшей претензии на русский престол.

Дипломатическая служба престарелого вдовца не сложилась, и на протяжении многих лет он оставался послом в незначительной европейской державе. Однако наделенный философским складом ума, Гамильтон давно уже успокоился, хитросплетения высокой политики его не слишком занимали, в Неаполе же ему нравилось. Посол более двадцати раз совершал восхождения на дымящийся Везувий, занимался коллекционированием древностей. Принадлежащая Гамильтону коллекция этрусских ваз имела европейскую известность. Однако недруги посла поговаривали, что его усердие в отношении поиска древностей не лишено спекулятивных целей.

Сэр Уильям Гамильтон рядом с одной из своих древнегреческих ваз. Художник Дж. Рейнольдс

Уильям Гамильтон навестил племянника в его загородном доме и был сражен наповал красотой и шармом Эммы. Ранее он видел картину Ромни «Цирцея» и давно мечтал лицезреть модель живьем.

Понять восторг лорда можно. За несколько лет Эмма превратилась в утончённую светскую даму с прекрасным образованием и манерами. Лорд Гамильтон ведёт с Эммой нескончаемые разговоры об искусстве и музыке.

Тем временем предприимчивый племянник предложил одинокому дяде сделку: он отдает дяде надоевшую любовницу, а за это дядя делает его своим наследником.

Дядя от предложения племянника пришел в восторг. Все статьи договора его вполне устраивали. Во-первых, он сразу же получал красавицу, а так как своих детей у него не имелось, то ему было в общем-то все равно, кому завещать свои капиталы.

Проблема оставалась только одна: как уговорить Эмму сменить молодого любовника на старого. Но и здесь у хитроумного сэра Чарльза был готов весьма остроумный план.

Для начала он уговорил Эмму поехать погостить в Неаполь к его дяде, обещая, что тоже приедет к ней спустя некоторое время. Эмма рада, что дядя её возлюбленного так благосклонно к ней относится. Она уверена, что придет время – и Гревилль сделает ей предложение.

* * *

Эмма появилась в доме Гамильтона как раз в день своего рождения – ей исполнился 21 год. Гамильтон встретил красавицу по-королевски, выделил ей отдельные роскошные апартаменты, слуг и собственный выезд. Почти ежедневно Эмма получала от посла богатые подарки, несколько позднее стали поступать и предложения разделить с ним ложе. Эмма отказывалась и писала Чарльзу Гревиллю полные любви письма: «Вы не можете себе представить, – писала Эми Гревиллю, – насколько сэр Уильям добр ко мне. Он делает все возможное, чтобы видеть меня счастливой. Он никогда не обедает вне дома. По правде говоря, с моего приезда он меня покидает не чаще чем моя тень. Право, я сердита, что не могу составить его счастья. Я могу только быть вежливой и любезной. И в самом деле, я с ним мила, как только могу. Но я и Ваша, Гревилль. Вам одному могу я принадлежать, и никто не займет Вашего места в моем сердце».

Между тем лорд Гамильтон становился все щедрее и настойчивее. Помимо него, любви английской красавицы стал добиваться и король обеих Сицилий Фердинанд. Эмма занервничала. Она не совсем понимала, что происходит. Помимо всего, очень редкими и холодными стали и письма от Чарльза. Наконец ей стал понятен смысл интриги. Разумеется, красавица была оскорблена. «После тебя меня никто не получит», – написала она в Лондон. В ответ Гревилль посоветовал ей не терять даром времени и стать любовницей дяди.

В бешенстве Эмма пишет сэру Чарльзу: «Если Вы доведете меня до крайности, я женю лорда Гамильтона на себе. Я не буду любовницей, я буду женой. Вы не знаете всей моей власти здесь». Неизвестно, как отреагировал на это письмо Гревилль, скорее всего, просто не поверил…

Один из биографов Эммы Гамильтон, некто Джек Рассел (не слишком ей симпатизирующий), констатировал: «То, что такая сделка могла быть заключена двумя цивилизованными джентльменами, обладающими изысканными манерами, которые торговали женщиной, как лошадью, свидетельствует лишь об уровне морали тех дней… То, что любовница перешла от племянника к дяде, считали несколько эксцентричным, чуточку смешным, но никто не поднял шума, никто не порицал, хотя всем было хорошо известно, когда Эмма утвердилась в Неаполе. Гревилль позднее стал членом королевского двора… А сэр Уильям занимал свой пост еще на протяжении пятнадцати лет».

Однако Эмма была уже не той деревенской простушкой, что не столь давно танцевала на банкетных столах. У нее появился шанс, и она решила его любой ценой использовать. Пусть Гамильтон стар, зато он умен, образован и очень учтив.

Три года Эмма прожила с сэром Гамильтоном на правах содержанки и уже настолько вжилась в роль настоящей леди, что ее оскорбляло, что ее не принимают при дворе. Все эти три года она методично и планомерно убеждала сэра Гамильтона, что ему непременно следует на ней жениться. При этом она якобы сумела проникнуть в парижскую тюрьму к арестованной (а это были годы французской революции) королеве Марии-Антуанетте и получила от нее письмо к ее сестре – королеве Неаполя Марии-Королине.

Постепенно Гамильтон и сам стал склоняться к женитьбе. Однако, как истинный дипломат, он первым делом выяснил, не повредит ли будущая женитьба его репутации при королевском дворе. В ответ Гамильтон получил заверения короля Фердинанда и королевы Марии-Каролины в том, что жена английского посла всегда будет с радостью принята при их дворе.

А потому во время ближайшего отпуска 62‐летний сэр Гамильтон женился на 26‐летней Эмме. Произошло это достославное событие 6 сентября 1791 года в церкви Марилебон.

Несмотря ни на что, Эмма казалась счастливой и всем довольной. Сбылась ее заветная мечта – она стала дамой высшего света, у нее богатый муж, прекрасный дом, масса драгоценностей и нарядов. Не беда, что сэр Уильям немолод. Не страшно, что возлюбленный Гревилль предал ее. Главное, что ей никогда больше не придется зарабатывать на жизнь тяжким трудом и думать о куске хлеба. Эмма окунается в водоворот светской жизни: балы сменяются пикниками, блестящие кавалеры вьются вокруг неё, как пчелы. Современники отмечали что, довольно высокая и полная леди Гамильтон тем не менее была восхитительна: все ее жесты, манеры и улыбка приковывали взгляды не только очарованных ею мужчин, но и завистливых женщин. Она была умна, открыта, предельно честна и решительна. Открытый, веселый нрав Эммы также привлекал к ней и мужчин, и женщин.