Текст книги "Гоу хоум, мистер Щербаков!"

Владимир Софиенко
Гоу хоум, мистер Щербаков!

Вадик открыл глаза – на него немигающим взглядом бесцеремонно уставилась жирная морская чайка. Расправив крылья, она зависла в воздухе, чтобы получше разглядеть возможную добычу. Ветерок живописно играл белой каймой оперения, обрамлявшей крылья, сквозь иссиня-белые кучевые облака робко проглядывали солнечные лучи. Но Вадику было не до этих красот – назойливо ныл ушибленный затылок, давала о себе знать рука. Все еще пребывая в тупом дурмане, он оторопело пялился на всеядную птицу, будто ждал от нее чего-то.

Что же с ним случилось? Почему он лежит на рифленой металлической поверхности? Малейшее движение на этом жестком ложе отзывалось болью. В голове путались мысли, мелькали какие-то несвязные обрывки сцен.

– Хайя-хайя?! – будто вопрошая, раззявила чайка длинный, с хищным крючком на конце клюв цвета спелой моркови.

Вадик припомнил, как поскользнулся на ступеньке трапа верхней палубы, как скатился по нему, как во время падения левая рука, державшая «машку», застряла между поручнями… Хоть тут повезло – правая-то вроде цела! Теперь Вадик отчетливо почувствовал, что боль накатывала именно слева. С усилием повернул голову, пытаясь разглядеть свою неестественно согнутую руку, – ниже локтя она сильно распухла и стала фиолетово-синей. В общем, как будто и не его.

– Хайя-я! – опять раззявила свое морковное гайло пернатая.

И в следующую секунду тело Вадика пронзила острая боль, выгнула его дугой, заставила вздрогнуть каждый мускул.

– Ой-ой-ой! А-а-а-а! – что есть мочи завопил он, скривив мучительную гримасу.

Завалившись на правое крыло, чайка тут же испуганно отвалила в сторону. Голову Вадика затуманило болью. Он услышал беспорядочный топот ног и даже немного успокоился – его услышали, значит, скоро придет помощь. Боль не отступала. Перед глазами замелькали лица людей. На палубе кричали, кого-то зычно звали.

На недолгое время, когда боль, тянущаяся по жилам огненной рекой, отступила и с глаз сползла пелена, он заметил, что старпом переломил о колено деревянную ручку «машки» – швабры, приложил два обломка вдоль его руки и начал бинтовать. Перед тем как потерять сознание, Вадик еще успел испугаться, но жгучая волна снова накрыла его тело…

Когда он снова пришел в себя, первое, что услышал, была английская речь. Вадик поднял отяжелевшие веки: над ним склонились люди в красных касках с белым крестом. Догадался: спасатели. Среди их напряженных, сосредоточенных лиц мелькало еще одно – бледное и растерянное лицо старпома.

– Go back, give him the air[1]1
  Расступитесь, дайте ему доступ к воздуху (англ.).


[Закрыть], – начальственным тоном повелел человек, судя по всему, главный в группе спасателей, и показал остальным жестом, что именно надо делать.

Люди вокруг Вадика расступились. Теперь он смог увидеть и ребят из команды, столпившихся чуть поодаль. Возле него присел все тот же человек в красном, в руке он держал красный чемодан с белым крестом по бортам.

– Has the sailor got allergy on any medical preparations?[2]2
  У вашего матроса есть аллергия на какие-нибудь медицинские препараты? (англ.)


[Закрыть] – Вопрос был адресован старпому.

– Вася, – старпом тихо позвал из кучки притихших матросов виновато переминавшегося с ноги на ногу здоровенного верзилу в тельняшке, – Щербаков с вами пил?

– Анатолий Ефремович!.. – грудным басом возмутился верзила.

– Ему сейчас обезболивающее колоть будут, а от вас за километр «свежаком» несет! – На обескровленном лице старпома с плотно сжатыми губами читалась решимость.

Не выдержав взгляда, матрос опустил глаза.

– Да было-то всего чуть-чуть… – буркнул он и густо покраснел, как застуканный с сигаретой школьник.

– The sailor has got allergy[3]3
  У матроса есть аллергия (англ.).


[Закрыть], – сказал старпом спасателю с чемоданом, терпеливо ожидающему ответа. – А с тобой я позже разберусь, – гневно обернулся он на детину.

– Он уже выпил обезболивающее средство – другое ему ни к чему, – мстительно добавил он, с ухмылкой заглянув в растерянное лицо Вадика. – Ему теперь больно не будет.

Пострадавшего уложили на носилки и понесли к трапу, в это время он приметил и капитана. Рядом с ним стоял незнакомец – высокий худощавый мужчина с короткой стрижкой и пушком вытертых на макушке рыжих волос, темными веснушками и голубыми глазами.

– Как ты? – с волнением в голосе спросил капитан, стараясь поймать взгляд Вадима.

– Спасибо, Павел Митрофанович, нормально, – вымученно ответил Вадик, силясь придать твердости своим словам.

– Вот представитель нашего пароходства здесь, в Великобритании, – Гевин Эдли. Мистер Эдли… Он обо всем позаботится. Сразу после больницы тебя отправят домой. Я договорился с мистером Эдли. Если что, все вопросы решай с ним. Ты хоть английский знаешь? Какой в школе язык учил?

– Мазе-фазе, Москоу, – выдавил из себя Вадик лингвистические познания и кисло улыбнулся.

– Значит, до дома доберешься, – резюмировал капитан и одобрительно подмигнул. – Вот тебе «Книжка моряка» и сто семьдесят фунто́в на первое время, остальное получишь по возвращении домой.

Вадик осторожно сунул в карман темно-синюю книжицу и свернутые вдвое цветные бумажки с благородным ликом стареющей женщины, а капитан начал прощаться:

– Ну, давай, удачи тебе, – дружески похлопал он раненого по плечу и кивком дал понять спасателям, что можно покинуть корабль.

– Put the oxygen mask on him[4]4
  Наденьте на него кислородную маску (англ.).


[Закрыть], – раздался у изголовья Вадика все тот же начальственный голос.

Матросы торопливо разошлись по своим штатным местам. Только Вася, лучший друг и собутыльник Вадика, понуро побрел за старпомом, виновато опустив глаза. Возле самого трапа он было обернулся на дружбана и махнул на прощание рукой, но тот уже устало прикрыл глаза.

Под лучами непривычно жаркого для Британии августовского солнца плавилась палуба корабля, но морской ветерок не давал перегреться. С каждым вздохом боль все больше отступала, а еще Вадик успел заметить, как Васина физиономия расползалась в стороны и плющилась улыбкой.

Случилось это в Северном море, у восточного побережья Великобритании. На ту пору шло третье плавание Вадика на торговом судне «Блюинграхт». Он уже давно привык к его то ли шведскому, то ли немецкому названию, к беспошлинному «удобному» флагу какого-то островного государства, под которым они ходили, к табличкам на японском языке. «Конечно, японские иероглифы! – заверил его бывалый моряк Вася. – Судно-то построено в Японии. Мадэ ин Джапан!» А потом, раскрасневшийся, он, всякий раз энергично и щедро жестикулируя, в красках расписывал, как по дороге в Шанхай «Блюинграхт» арестовали, и почти два месяца они болтались в порту Китакюсю на севере японского острова Кюсю, пока хозяин судна, проживающий на Мальте, улаживал с местными властями все вопросы. «Нам-то какая разница, – деловито заканчивал Вася свое полудетективное повествование, – где судно построено, кто хозяин – лишь бы денежки шли. Главное, экипаж у нас русский. А то, знаешь, как бывает? Поставят старпома или капитана немца… Им русской души не понять!» – о чем-то своем многозначительно хмурился Вася и умолкал. «Ну, хайку месака»[5]5
  (Ну), давай, поехали… (яп.)


[Закрыть], – частенько добавлял полиглот Вася, поднимая утопающую в огромной ладони свою «фирменную», расписанную под хохлому, деревянную стопку с разбавленным спиртом.

Вадим Щербаков в торговый флот попал, можно сказать, случайно. Родился он и вырос в небольшом северном поселке – в Чалне. Вроде и не самая глухомань, до карельской столицы, Петрозаводска – рукой подать, но с работой там было действительно глухо. Только вальщиком леса в поселке и можно было устроиться – и то по великому блату. Так что места в бригадах передавали по родственной линии от отца к сыну, за работу держались. А Вадик рос без отца, не от кого было получить такое «наследство».

Жили они вчетвером с двумя младшими сестренками на одну мамкину зарплату. Мамка – Люся, как звали ее соседи – с утра до ночи горбатилась в поселковой столовой, славившейся в округе своими пирогами да калитками (даже городские за ними приезжали!), мыла полы в школе, зимой там же и сторожила… В общем, тянула, как могла, на жизнь кое-как хватало. Когда Вадик подрос и на него можно было оставить малышей, Люся вечерами бегала в бывшую библиотеку, где открыли клуб самодеятельности, пела в хоре, валяла валенки в женском кружке, сначала все для своих, а потом и на продажу. Возвращалась она домой, когда дети уже спали. Бывало, проверит кроватки, укроет одеяльцами до самой макушки, а сама сядет у слепого окна белой ночи, распустит волосы, собранные в дулю на затылке, и, подперев руками голову, долго смотрит куда-то в темную стену леса. Осторожно приподняв одеяло, Вадик часто подглядывал за ней в щелку. Тогда он подолгу мог любоваться мамкиным лицом – красивым, спокойным, излучающим непонятную тогда для Вадика тихую печаль.

Вадик, конечно, помогал по хозяйству, сколько силенок хватало, – работы не гнушался. Дров наколоть, огород вскопать, забор поправить, воды родниковой принести, да мало ли чего еще, деревня не город – дел всегда досыта. В старших классах они с ребятами повадились ходить в лес к Черной речке, разбирали невесть откуда взявшуюся там узкоколейку, сдавали в чермет.

Зимой кололи налима на порожистой реке Шуе. Летом на Лебяжьей ламбе ловили плотву, леща, окушат, а на Урозеро ходили за щукой. Как-то с ребятами они даже на Шотозеро поехали, что под Эссойлой – то озерцо побольше, да и путь неближний. Но местные рыбаки отправили их обратно. Сказали, чтобы без старших сюда даже носа не совали. Стращали, будто видели там лешего не лешего, а гнома в колпаке и с бородой. Пришлепал он прямо к рыбакам на бивак, к костру подходить не стал, а снасти, что на берегу оставлены были, все порвал, судачка из лодки обратно в озеро выпустил, погрозил мужикам пальчиком и обратно в озеро на островок свой так по воде и ушлепал. Мужики те так и а́мештались[6]6
  Удивляться (диал.).


[Закрыть]. Местные клялись, что домой те рыбаки седыми воротились. Соврали, наверно, чтобы пришлым их судак не достался. Хотя каждый, кто живет в Карелии, знает: есть здесь места, куда без приглашения или слова нужного идти не следует. Так и вернулись они ни с чем. Разве что грибов притащили немерено. Слабое утешение. Этого добра и у них хватает, нечего за сто верст ездить!.. Бывало, идешь к ламбушке – в оба глаза под ноги пялишься. Коряги да палый сухостой перепрыгиваешь, кочки, камни мхом поросшие обходишь, и не надо тебе этих грибов в помине, глядь, а он стоит под осинкой, своей палевой шапкой так и лезет сквозь листья прелые и хвою – смотрит на тебя, будто любопытно стало ему: кто там шумит в лесу, кто шагает? А другой – белой – крепкой ножкой стоит на земле, будто, подбоченясь, хвастает силой своей, мол, не сорвать его ни в жизнь! Как мимо пройти? Выйдешь к болоту – а на нем морошка желтым рафинадом рассыпана! Видимо-невидимо, будто и не болотина это вовсе, а ватрушка мамкина, что по воскресеньям она из печи вынимала. Какая уж там рыбалка?!

Жить матери стало полегче – подрос мужичок в доме, помощник. Да вот беда – Вадик с ребятами начал попивать горькую, потом и первые приводы в милицию пошли за хулиганку… Поэтому, когда пришло время идти в армию, отправила Люся своего сына с легким сердцем и надеждой, что уж там-то выбьют из него дурь, может, и научат чему. Вернулся Вадик окрепшим, возмужал – голубой берет, тельняшка… Устроился в пожарку, поработал на карьере, сосед пристроил валить лес. Два года пролетели незаметно. Тесно ему стало отчего-то в деревне, тоскливо. Вроде бы и при деле, а все чего-то не хватало, все не так – работа не по душе, сестренки подросли, того и гляди замуж пойдут, а он все один мается. Тут он и вспомнил о своих прошлых друзьях-товарищах.

За Вадиком тогда уже водился грешок: как только выпьет сто грамм – его тут же тянет на приключения. Не сидится ему на месте. Много успел набедокурить. Работу из-за пьянок потерял, спустил старого «жигуленка», что взяла ему мамка в кредит сразу по возвращении из армии, стал шататься где ни попадя, дома неделями мог не появляться. Намаялась с ним мать.

Да как-то раз в начале лета Люся поехала по делам в город, а вернулась не одна – привезла своего родственника, Петра Алексеевича. Был он майором в отставке. У всей родни Петр Алексеевич пользовался непререкаемым авторитетом. Вадику казалось, слушали его оттого, что служил его дядя в ракетных войсках на Кубе. Важный человек! Помнил он его еще с детства – всегда подтянутый, чисто выбрит, в форме с колодками наград на груди. Пожил он у них немного, но, как только Вадик заявился домой отлежаться да привести себя в порядок, состоялся у них с дядей долгий и обстоятельный разговор, после которого забрал Петр Алексеевич его с собой в Петрозаводск. А еще через месяц по их с дядей уговору Вадик поступил в Речное училище. Потом учеба затянула, время прошло – на корабль попал. Так и оказался чалнинский мальчишка в Англии.

Очнулся Вадик в больнице. Его левая рука покоилась в прочном коконе из синего дутого материала на ярко-оранжевом перехвате, перекинутом через шею. Он осторожно потрогал – действительно, складывалось ощущение, как будто повязку накачали воздухом. Рука его больше не тревожила, а сам Вадик полулежал в удобном кресле. Молодая симпатичная саксонка в стерильном белом халате, впрочем, как и все здесь вокруг, доброжелательно улыбнулась ему, показав редкие остренькие зубы.

– How are you feeling, Mr… Scherbakov?[7]7
  Как вы себя чувствуете, мистер… Щербаков? (англ.)


[Закрыть] – Его фамилию она прочитала в карточке больного, с трудом ворочая языком.

– Ага, чего еще спросишь? – с досадой ощетинился Вадик. – Русский в школе надо было учить, – буркнул он и демонстративно отвернулся, уставившись глазами в угол возле двери в палату.

А там, в углу, рядом с пластиковым контейнером для мусора, лежали «останки» «машки» с острыми шипами-занозами на обломанных концах, забытые в палате. Медсестра проследила за его взглядом.

– The poor Russian[8]8
  Бедный русский (англ.).


[Закрыть], – с сочувствием покачала она головой.

Из больницы Гевин Эдли забрал Вадика уже через пару часов. Они ехали в блестящем синем «Aston Martin» по ухоженным улицам города Ипсвич. Ехали молча. Мистер Эдли не спешил с общением. Еще на судне он понял, что его клиент не понимает по-английски, чтобы не тратить время на «игру в одни ворота» и не объясняться на пальцах, он уверенно крутил баранку своего авто, но все же, проезжая мимо очередного храма, коротко бросал: «Church of Saints Peter and Paul»[9]9
  Церковь святых Петра и Павла (англ.).


[Закрыть], «Church of Saint Margaret»[10]10
  Церковь святой Маргарет (англ.).


[Закрыть].

Иногда, не сдержавшись, исключительно для того, чтобы разбавить повисшее в салоне автомобиля молчание, он пересказывал когда-то наизусть выученный в школе урок истории: о выдающихся людях, когда-либо проживающих в этом портовом городе, «в силу своего географического положения явившимся связующим звеном между городами Великобритании и странами Европы». Говорил скучно и монотонно, будто учителю на экзамене.

Вадик смотрел в окно, любовался чистотой улиц, пестротой мелькающих витрин, белыми фасадами аккуратных домиков со вскинутыми к небу коричневыми острыми крышами, старинными часами на башенке со шпилем городской ратуши.

Посмотрев на циферблат наручных часов, вытащенных из правого кармана брюк, Вадик задержал взгляд на обтрепанном, вылинявшем манжете своей морской робы. Ему вдруг стало неловко за свой изрядно поношенный, задрипанный наряд. Это мгновенно напомнило ему, кто он и откуда. Вадик вдруг остро ощутил собственную чужеродность этому праздничному, холеному городу и свою несовместимость с ним, неуместность в нем. Ему казалось, что все до последнего жителя в этом городке с первого взгляда заметят это. И уж, конечно, не мог этого не заметить агент Гевин Эдли, мистер Эдли, сидящий рядом с ним на кожаном сиденье шикарного «Aston Martin» небесного цвета в отутюженном костюме с иголочки. Вадику даже показалось, что весь этот антураж нужен для того, чтобы лишний раз подчеркнуть убогость, серую нищету простого русского моряка. Ему сделалось невыносимо тоскливо. Он захотел наглухо отгородиться от этого города, его улиц, пешеходов, от теплого, приятно влажного ветерка с набережной. Нажав на клавишу на двери автомобиля, Вадик поднял стекло. Он почти не пытался понять, о чем говорит ему агент. Смысл? Конечно, Вадик мог покопаться в памяти и в потоке речи Эдли выцепить знакомые со школьной скамьи английские словечки, но задумчивое настроение больше располагало к отрешенной меланхолии и созерцанию. Вот сейчас мимо проплыла городская набережная, усеянная антеннами мачт на яхтах всех мастей. «It’s the river Orwell»[11]11
  Река Оруэлл (англ.).


[Закрыть], – ослепил белоснежной улыбкой, под цвет яхт, агент. «Так это и дураку понятно! Яхты какого-то миллионера Оруэлла», – мысленно огрызнулся Вадим.

Городок был небольшой. Гевин из лучших побуждений катал русского моряка по достопримечательностям одного из старейших и красивейших городов острова бриттов, и русскому, кажется, было интересно. Гевин многое не успел показать: особняк Сперроуи, где хранилась коллекция старинной мебели, книг и самая крупная выставка картин в городе, дома Уиллиса, колокольни церкви святого Варфоломея с колоколами пятнадцатого столетия и зерновые склады. Быстро вечерело, и потом у юноши сегодня явно был не самый лучший день. Как в подтверждение его мыслей, моряк закрыл окно – виной тому, наверное, был вечерний ветерок. На очередном перекрестке Гевин свернул на узкую улочку и поехал к гостинице.

Номер был так себе. Вадик видал и получше. Мистер Эдли вручил ему пакет с одеждой, переданной ему еще на «Блюинграхте». Гевин уже собирался идти к двери, но Вадик вопросительно уставился на него, словно удерживая глазами.

– Are you hungry, Mr. Scherbakov?[12]12
  Мистер Щербаков голоден? (англ.)


[Закрыть] – догадался Эдли и забавно изобразил пальцем ложку, поднесенную ко рту.

– Конечно, хочу, – обрадовался Вадик, у которого от голода давно сосало под ложечкой, а про себя подумал: «Чего они мою фамилию все коверкают, как углей в рот набрали?»

Вадик вслед за Гевином спустился вниз, в холл гостиницы.

– I will come for you tomorrow[13]13
  Я приеду за вами завтра (англ.).


[Закрыть]. – Они расстались у дверей, ведущих в гостиничный ресторан, а еще на прощанье мистер Эдли широко (не по-английски, а по-американски) улыбнулся своему клиенту.

– Зашибись, – буркнул сквозь зубы Вадик, в глубине души надеясь, что Гевин составит ему компанию. – Хорошо еще, Митрофаныч фунто́в подкинул.

В ресторане царил, как это часто бывает, уютный полумрак, наполненный легкими, дразнящими ароматами еды, доносившимися из кухни. За столиками вдоль больших, как витрины, окон сидели редкие посетители. Напротив, в центре зала, располагался салат-бар с прозрачными контейнерами в форме цилиндров с окошечками, которые были уставлены тарелками с едой. Повращав один из них, Вадик выбрал тарелку с салатом, на вид похожим на его любимый «исконно русский» оливье. Официантов нигде не было видно. Потоптавшись в нерешительности, он направился к небольшому столику в самом углу зала.

Тарелка была красивая и большая. Посреди нее на листике салата сиротливо лежали утрамбованные в миниатюрную шайбочку, перемешанные с соусом кусочки продуктов. Вадик вытащил из кармана штанов смятые купюры, в уме прикидывая, хватит ли ему расплатиться, затем он снова покосился на салат-бар.

– Ни ценника тебе, ничего… Хватило бы фунто́в… – с горечью вырвалось у него.

– Ты че, платить собрался? – довольно хихикнул за соседним столиком, уставленным пустыми тарелками, мордатый мужик. – Это же шведский стол!

И, заметив недоумение на лице своего соотечественника, добавил, причмокивая мясистыми масляными губами:

– Все бесплатно!

В первые секунды Вадик обрадовался, что встретил земляка, но то, как снисходительно фыркнула за столиком розовощекая морда, отбило у него всякое желание продолжить общение. Он натужно улыбнулся вместо ответа и снова направился к вожделенным тарелкам.

Мистер Эдли появился в гостинице только во второй половине следующего дня. Было около четырех часов вечера, когда в дверь номера изнывающего от скуки и безделья Вадика постучали.

– Ну, наконец-то! – Он был даже рад снова видеть агента и впервые за все время от души во весь рот улыбнулся ему.

Гевин кое-как объяснил Вадику, что сейчас они поедут в аэропорт Манчестера, в гостиницу «Мюнхен». Нет, не в город Мюнхен, что в Германии, а в гостиницу, оттуда – в Лондон и уже потом самолетом – в Москву.

– А что, поехали, – засияло начищенным медяком лицо Вадика от радости, – в Лондоне я еще не был.

– Мама ждать тьебя ин Москоу! – еле выговорил Гевин, надеясь осчастливить его еще больше.

Но Вадик сразу сник и погрустнел:

– Мамке-то зачем сказали?.. У нее и так забот хватает, подумает еще, что под конвоем лечу…

Гевин объяснил себе такую перемену в настроении русской сентиментальностью, вызванной упоминанием мамы, поэтому по-отечески похлопал Вадика по плечу и жестом велел спускаться вниз.

Васильковый «Aston Martin» бодро колесил по автобану. Он даже не ехал – летел! Вжавшись в серое полотно автомагистрали, голубая акула болида отмеряла спидометром мили британской земли с такой скоростью, которая Вадику, привычному к «жигуленкам», и не снилась. Он чаще молчал, но Гевин замечал, как загорались его глаза при виде мощной зверюги, и ему чрезвычайно льстило это. Вадик всегда блаженно улыбался и прикрывал глаза, когда утопал в дорогом кожаном кресле, будто вдавленный в него мягкой, но сильной звериной лапой.

Вадик и впрямь был очарован скоростью и мощью автомобиля, а заодно и проносившимися за окном выграбленными ухоженными пейзажами, как на картинках в «National geographic». Один раз ради развлечения он даже представил эту машину на родных карельских дорогах и в голос засмеялся – это было все равно что понтовые швейцарские часы на татуированном запястье другана и собутыльника Васьки.

Иногда Вадика раздражала эта ювелирно выточенная, искусственная опрятность местной природы, как после фотошопа. Тогда ему казалось, что каждое деревце, кустик здесь были кем-то ухожены, подстрижены, подсчитаны, учтены, и он, русский моряк Вадим Щербаков, тоже находится под неусыпным наблюдением. Захоти он здесь спрятаться – эта облизанная, «учтенная» растительность вмиг предательски выдаст его как неучтенного нелегала. То ли дело родные карельские дебри?! Кряжистый таежный лес с гигантскими соснами, трескучий настил из опавшего сушняка и прошлогодней хвои, путанки стволов деревьев, корней, выступающих из-под земли, мшистые скалы… Любой куст укроет – своих не выдаст!

До аэропорта, а потом и до отеля они добрались лишь к позднему вечеру. Как ни пытался Гевин объяснить русскому правила пользования карточкой от гостиничного номера, тот ни в какую не понимал. Пришлось обратиться в администрацию «Мюнхена» за помощью.

– Stay here, I will come back soon[14]14
  Располагайтесь здесь, я сейчас приду (англ.).


[Закрыть]. – Гевин усадил Вадика за столик в фойе, вручил ему журнал с глянцевой яркой обложкой, а сам, скользнув по коридору, куда-то исчез. Через пару минут он привел человека в жилетке ярко-зеленого цвета со светоотражающими полосами и бейджем – сотрудника аэропорта.

– Here he is, – он указал в сторону Вадика, – help me, please[15]15
  Вот, помогите, пожалуйста (англ.).


[Закрыть]. – Гевин облегченно вздохнул, как человек, который сделал все, что от него зависит, и плюхнулся в кресло рядом.

– Русский?

– Да! – расплылся в улыбке Вадик, когда сообразил, что русоволосый человек в жилетке из «братьев-славян».

Был он коренастый, широколицый с крепким боксерским подбородком. Любопытные, глубоко посаженные глаза с неподдельным интересом наблюдали за Вадиком.

– Everything will be ok, Mr. Edley. I will see him off[16]16
  Все в порядке, мистер Эдли. Я его провожу (англ.).


[Закрыть], – скороговоркой пролопотал он англичанину.

Гевин успокоился, когда понял, что русский матрос в надежных руках. Пожелав Вадику приятного полета и мягкой посадки, попрощавшись, он торопливо зашагал по гулкому коридору гостиницы.

– Как зовут-то, братан? Чего с рукой? – по-простецки спросил русоволосый, слегка похлопав по плечу нового знакомца.

– Вадик. Да так… «Упал, очнулся – гипс», – не стал он вдаваться в детали.

– А меня, значит, Юрком. Приехал с Украины. Здесь уже семь лет тусуюсь, – деловито, с энтузиазмом выложил собеседник, радуясь, что встретил соплеменника.

– А я – из Карелии, – негромко ответил Вадик, присматриваясь к новому знакомому.

– Нашенский, значит! Свой! – почти прокричал Юрок и крепко пожал руку матроса, будто они давно знакомы и вновь встретились после вековой разлуки.

После этой фразы, казалось, Юрок готов ради него распрощаться с последними портками. Он тихонько подтолкнул матроса к дверям и с интонацией радушного хозяина сказал:

– Пойдем, покажу, что тут у нас да как.

Пока они поднимались на лифте на нужный этаж, Вадик в общих чертах поведал своему новому знакомому невеселую историю своего пребывания в королевстве.

– Ничего, до свадьбы заживет, – подбодрил его Юрок.

Двери лифта бесшумно открылись, на этаже, как оказалось, кроме них, никого не было.

Третьего тут не наблюдалось, поэтому Юрка, исстрадавшийся по своим, советским, еще не испорченным чопорным, размеренным английским бытом, стремительно соображал на двоих:

– Слушай, братан, такую встречу надо отметить! Не поверишь – здесь даже посидеть нормально не с кем. Кто недавно сюда переехал – те пашут с утра до ночи, кто давно околачивается – отвыкли. Да и не принято здесь – чтоб душевно, как грицца, в теплом кругу, до донышка… Помню в деревне нашей под Киевом, бывало, такие свадьбы справляли, такие похороны – даже с дальних хуторов народ приезжал. Неделю гуляли! Поросей забивали, горилку – усю на столы… – Юрка блаженно закинул голову, а в зрачках отразились огоньки точечной подсветки.

Грохот непонятного происхождения в конце коридора вернул его на землю Туманного Альбиона. Жареные порося, бутыли горилки и прочие прелести украинской кулинарии вмиг умчались обратно на историческую родину – в Незалежню.

– Значит, так, – отбросив лирику, по-деловому начал Юрка. – Вылет твой все равно только в три ночи, в самолет я тебя посажу. Время есть. Ну что, дернем? – спросил он, не столько спрашивая, сколько утверждая.

Памятуя о своем грешке, из-за которого он завис в чужой стране, Вадик особо-то не был настроен пить. Но и в грязь лицом перед своим бывшим соотечественником не хотелось ударить. Не по-мужски! Через пару мгновений здравомыслие Вадика обреченно подняло лапки вверх и сдалось на милость честолюбию. Еще пару секунд поколебавшись, он ответил:

– Только с условием, что ты меня проводишь до самолета! – И, чтобы оправдать свое минутное сомнение и не обидеть этим земляка, добавил: – А то у меня с английским не очень… И одна рука…

– Какие вопросы?! Заметано! Вот увидишь, брат: все будет как в лучших домах Лондо́на! – с особым удовольствием Юрок ввернул коронную фразу великого комбинатора, понятную только своим, советским гражданам, что придало его словам особую доверительность.

– Слушай! Твой номер – триста пятнадцатый, – ткнул он пальцем на темную полированную дверь с соответствующей цифрой, – и ты в номере. Значит, договорились? Жди меня здесь – я скоро.

Вадик кивнул.

Номер был, что называется, «шик-модерн»! Мягкий толстый ковролин благородного кремового оттенка, дорогущая мягкая мебель с кожаной обивкой, огромная плазма на стене… Вадик здоровой рукой открыл дверцу массивного шкафа-бара и не поверил своим глазам: он весь был заставлен маленькими бутылочками с пестрыми этикетками – выпивка была на любой вкус! Во вторую комнату он не пошел, решил посмотреть санузел. Новенькая хромированная сантехника в ванной и белоснежная, внушительных размеров она… Джакузи! Тут-то Вадик припомнил красномордого земляка в ресторане и его надменное: «Ол инклюзив!» Да, мистер Эдли не поскупился – вот тебе действительно «ол инклюзив»! Вадик порывался было с вожделением потереть руки, насколько это было возможно с загипсованной левой рукой, а затем недолго покопался в своих вещах и потопал в ванную.

Вот уже целых два часа Вадик нежился в бурлящем кружеве джакузи. Гламур, да и только! Прикрыв от удовольствия осоловелые глазки, он с наслаждением попыхивал дорогой сигариллой, которую прихватил с журнального столика. Руку в гипсе пришлось предусмотрительно обмотать полиэтиленовым пакетом. Жутко неудобно, конечно, но, как говаривал Васька: «А кому щаз легко?!» На полу среди разбросанной одежды валялись миниатюрные пробные бутылочки из-под всевозможных ликеров, виски, рома. «Приеду в Чалну, ведь не поверит никто!» – лениво размышлял он, выпуская в потолок кольца дыма. После трех месяцев плавания Вадик еще не в полной мере освоился в «земной» жизни, и теперь, отдыхая от вахт, качки и нудного надраивания палубы, он все-таки опять вспоминал море. Упругие гольфстримные струи джакузи напоминали ему мягкую волну океана.

За что же Вадик так полюбил океан? За распростертый над ним бездонный купол ночного неба, усеянного яркими звездами, за особенную горечь экваториальной воды, за стаи игривых дельфинов, приветствовавших суда… За солнце, которое каждый вечер скатывалось с сумеречных небес, разливалось доменным жаром и гасло отблесками в океанской глубине, а наутро, возрождаясь, вновь подкрашивало марганцем перьевые облака и только здесь видимую дугу горизонта бескрайней воды. А еще он полюбил океан за широкую мягкую волну, за пену и соленые брызги на лице. На его родной Онеге или, скажем, Ладоге волна совсем другая – что ли, кряжистая, горбылем таким, как частые жесткие ребра старой бабкиной стиральной доски…

Сквозь шум воды до ушей Вадика долетел настойчивый стук в дверь.

– Сейчас открою! – гаркнул он и начал с трудом подниматься из ванны.

Выключил джакузи, затем одним махом он осушил бутылочку текилы, чуть покачнувшись, здоровой правой рукой ловко накинул на себя халат с вензелем гостиницы на груди и нетвердой походкой пошел открывать входную дверь.

А в голове пело:

 
И когда на море качка,
и бушует океан…
 

– Ну чего, ты готов? – Юрок окинул насмешливым взглядом разморенного Вадика и, не дожидаясь приглашения, бодро вошел в номер.

Кинув взгляд в открытую дверь ванной, Юрка подмигнул:

– Да, как я погляжу, ты освоился!

– Ага, методом тыка.

– А я тут немного винца прихватил. – Юрок вытащил из сумки литровую коробку со спиртным.

Вадик покосился на единолично опустошенный почти наполовину бар, потом на Юркину коробку, но отступать было некуда:

– Что-то в номере не хочется сидеть. Может, сходим куда?

– Давай на воздух. Пойдем для начала на крышу, а там – видно будет.

На том и порешили.

На крыше гостиницы никого не было, обстановка располагала к долгим душевным излияниям, подогретым алкоголем. Внизу, на взлетной, ревели реактивные двигатели, небольшие автобусы перевозили пассажиров, готовящихся к вылету. Сумерки были расцвечены огнями взлетной полосы. Непривычный стремительный ритм аэропорта Вадик разбавлял хмельными волнами, неспешно несущими их с Юрком разговор то в бабкин дом с фруктовым садом под Киевом, то на зимний налимий лов на реке Шуя. Вадик мог рассказать и о Кейптауне, Майорке, Стамбуле, Рио… Да и Юрок, конечно, много чего повидал, но сейчас это казалось мелким, неважным. Вадик вспомнил своего армейского друга, тоже Юру, как стояли они в наряде вот так же, под черным курским небом, мечтая каждый о своем доме…