Текст книги "Фехтмейстер"

Глава 8

Холодное оружие дает быстрый и решительный результат в руках того, кто не боится погибнуть.

М. И. Драгомиров

«Делоне-бельвилль» подбрасывало на ухабах, и, хотя зима ровняет дороги, полковника, сидевшего на мягком кожаном сиденье автомобиля, изрядно трясло. Не обращая внимания на мелкие неудобства, он размышлял о событиях последних дней, закрутившихся вдруг рулеткою сумасшедшего казино. Ему казалось, что события тащат его за собой, точно шарик, прыгающий из красного в черное, без шанса свернуть в сторону. Он был почти уверен, что идет по верному следу. Конечно, Фехтмейстер не мог быть душой заговора, но иметь доступ к основным его фигурам скорее всего мог. Должно быть, через него осуществлялась связь заговорщиков с великим князем Николаем Николаевичем, если предположить, что именно нынешний Верховный главнокомандующий желает сместить племянника с трона.

Лунев воспроизвел в уме недавнюю встречу с ротмистром в доме Лаис. Да, такой человек вполне может стать ахиллесовой пятой заговора. Хорош собой, умен, силен, ловок, богат. Платон Аристархович наморщил лоб, вспоминая детали поведения конногвардейца. Склонен к риску на грани безрассудства, если судить по его дерзкой вылазке во время нелепого рейда на Инкоу. А порой даже за гранью, ежели сегодняшние пьяные жандармы – тоже дело его рук. Полный список добродетелей героя! Вот только горячность, вообще свойственная полякам, и укоренившееся чувство собственной безнаказанности играют против него. А такой форы для опытного контрразведчика, каким числил себя полковник Лунев, было вполне достаточно для того, чтобы свернуть шею любому герою. Спокойно и методично. Как утверждают германские коллеги, «метод бьет класс». Хорошо бы теперь посмотреть, каков он с оружием в руках. По тому, как человек фехтует, если, конечно, он умеет это делать, порою сказать о нем можно куда больше, чем проговорив с ним целый день.

– Ваше высокоблагородие, – голос сотника вывел контрразведчика из задумчивости, – я тут кое-чего нарыл по поводу особняка в Брусьевом переулке. При жандарме говорить не хотел…

– Ну-ка, ну-ка, давай выкладывай.

– Чуть свет мотнулся я на Литейный, пошушукался с дворниками. Ну, так, мол, и так, хочу квартиру снять. Не знают ли они чего пристойного? Опять же, кто поблизости живет? Не шалят ли? Квартирку более или менее подходящую нашел, но не в этом суть. Дворники, понятное дело, на Чарновского не надышатся. Барин он первостатейный, во всякий праздник присылает им по целковому, а в день Архистратига Михаила – так и вовсе по синенькой.[7]7
  «Синенькая» – в царской России купюра в 5 рублей.


[Закрыть] Дом у него гостеприимный, а только приезжают туда преимущественно мужчины, все больше увесистые бобры.[8]8
  Бобрами в царской России именовали высокопоставленных чиновников за положенные им по чину шубы с бобровыми воротниками.


[Закрыть] Пить там вроде как особо не пьют, не буянят, девок и цыган не водят, а сидят долго. Чем занимаются, понятное дело, неведомо. Но разъезжаются затемно, иногда и после полуночи.

– Это более или менее понятно – заседания масонской ложи. Хотя если там и впрямь заседают бобры, то, вполне допускаю, протоколы этих собраний могут представлять весьма серьезный интерес.

– Вот и я так подумал, – кивнул атаманец. – И на эту тему у меня имеется следующая новость.

– И много их у тебя?

– Да кое-что в запасе имеется. – Сотник расплылся в довольной улыбке. – Но куда ж все кулем валить, так и на закуску ничего не останется.

– Ладно, выкладывай.

– Беседовал я с дворником в доме аккурат напротив поднадзорного особняка. Так он говорит, что привратник, служивший в доме Чарновского, завтра-послезавтра должен на фронт отправляться, и местечко освобождается. Видел я этого привратника краем глаза – звероящер, фотографию в буфет можно поставить, шоб дети конфеты не таскали. Теперь уж точно немцы враз разбегутся.

– И что с того? – Лунев вопросительно поглядел на телохранителя. – Постой, ты что же, думаешь сам это местечко занять под шумок?

– Да я бы, может, пошел, – вздохнул атаманец. – Но, во-первых, Чарновский меня в любом гриме опознает, а во-вторых, мне вашу персону оберегать поручено. А вот ежели попробовать абрека Заурбека туда пристроить, вот тут все может получиться красивенько. Сочините ему бумагу, что он списан по ранению и теперь ищет место. А к ней рекомендательное письмо от какого-нибудь генерала. Глядишь, Чарновский и клюнет.

– А что? – улыбнулся Платон Аристархович. – Недурственная мысль. Попробовать можно. Если откажет, мы ничего не теряем. А уж если возьмет Заурбека, то весь дом и все гости под самым бдительным присмотром окажутся.

– В самую дырочку! – довольно поднимая вверх указательный палец, подтвердил шофер. – Ну и теперь на закуску, как я и обещал: перед тем как ехать к вам, я заскочил на телефонную станцию, а то уж барышни без меня изныли от тоски.

– Ну-ну, без лирики.

– Ну вот, опять без лирики. Ладно, цитирую грубой прозой: вчера в восемнадцать тридцать у ротмистра Михаила Чарновского зазвонил телефон, вследствие чего состоялась беседа с неизвестным, который, поприветствовав хозяина особняка, сообщил, что, по его сведениям, полиция и жандармерия разыскивают «нашего доброго друга». На это господин Чарновский объявил, что беспокоиться не о чем, и «друг» в безопасном месте.

– Ты хочешь сказать, что речь шла о Конраде Шультце? – Брови контрразведчика резко поднялись.

– Утверждать нельзя, но очень на то похоже. И вот что забавно. В тот день я был в полицейском участке после двух часов дня. Пока то, пока се – три, даже три с копейками. Все это время господин Шультце разъезжал на извозчике и после четырех, потому как кучер утверждал, что уже стемнело, высадился около Брусьего переулка. За это время неизвестному собеседнику Чарновского уже какая-то сорока принесла на хвосте нужную информацию, и он отчаянно засуетился. А Конрад Шультце между тем преспокойно добрался до тихой заводи, о чем тут же стало известно Чарновскому.

– Молодец, соображаешь! – похвалил Лунев. – Выходит, Шультце скрывается у Чарновского. Стало быть, не зря тот его расхваливал. Занятно, очень занятно. Теперь бы хорошо выяснить: это господин ротмистр из солидарности и щедрости душевной решил собрата по оружию под крыло взять, или же сей французский барон польско-уральского происхождения также имеет отношение к фальшивым деньгам?

– Тут уж вам и карты в руки! – покачал головой атаманец. – Но звонок, между прочим, был не откуда-нибудь, а прямо из Государственной думы, из кабинета господина Родзянко!

Лунев откинулся назад и обхватил голову руками. Мысль о том, что председатель Государственной думы может быть причастен к шпионскому скандалу, сбивала с ног. Впрочем, контрразведчик выслушивал доклад помощника, сидя в авто, и потому мог собраться с мыслями и здраво оценить очередной нюанс этой странной комбинации.

Михаил Владимирович Родзянко, происходивший из потомственных малороссийских дворян, не просто был одним из лидеров партии октябристов, не просто возглавлял Государственную думу, он слыл истинным патриотом России. И потому его непричастность к расследуемому делу казалась столь очевидной, что иное не умещалось в голове! Однако факт есть факт.

И все же горячку пороть не стоит. Неизвестно еще, звонил ли из своего кабинета сам председатель Государственной думы, а может, кто-то из тех, кто был туда вхож. Выяснить это немедленно не представляется возможным, но взять на заметку сие обстоятельство, конечно же, необходимо. Однако к чему бы Михаилу Владимировичу, человеку отнюдь не бедному, крупному землевладельцу, связываться с какими-то темными делишками, да еще и с фальшивыми купюрами?!

Мозг услужливо представил контрразведчику моментальный ответ на непроизнесенный вопрос: неуемное тщеславие, плюс апломб, плюс бесчисленные траты на дело партии.

Луневу припомнилась история, малоизвестная широкой публике: всего несколько лет назад нынешний лидер законодательного собрания в налоговой ведомости почти в два раза уменьшил количество принадлежащих ему земельных угодий – случайная описка, с кем не бывает. Историю тогда быстро замяли, но прецедент был. И все же Платону Аристарховичу не хотелось верить, что жадность поставила думского лидера в один ряд с матерыми фальшивомонетчиками и шпионами.

– Все, приехали. – Сотник остановил авто и, обойдя его, открыл дверцу.

– Экстренный выпуск! Экстренный выпуск! – доносилось с улицы. – Читайте газету «Новая весть»! Новая статья «Честного гражданина»! Кто за спиной царя готовит сепаратный мир с Германией?! Кайзер Вильгельм считает потери! Утреннее выступление Родзянко! Шпионское гнездо вокруг императора! Читайте «Русскую весть»!

– Эй! – Лунев порылся в кармане шинели и протянул монетку шустрому парнишке, бегущему по улице с пачкой газет. – Дай-ка мне номерок!

– Пожалуйте, ваше высокоблагородие. – Малый протянул Платону Аристарховичу пахнущую типографской краской газету. – Императрица и Распутин намереваются продать Россию Вильгельму, – почти шепотом доверительно сообщил офицеру разносчик новостей.

– Ступай, ступай, – поморщился Лунев. – Черт возьми, – он пробежал взглядом по строкам передовицы, – куда смотрит военная цензура?!

– Во-во! – поддержал стоящий возле дверцы казак. – И контрразведка заодно. Число наших потерь, кажется, на столбах не развешивали.

– А ну, стой! – К мальчишке-газетчику, широким размашистым шагом пересекая улицу, приближался городовой. – Давай-ка сюда эту пачкотню!

– Это чего ж так?

– Давай, давай, не велено сию газету продавать!

В фехтовальной зале три десятка молодых офицеров занимались делом, по мнению вошедшего контрразведчика, весьма странным. Одни крутили, точно весла байдарки, железные ломы, другие, приподымаясь на цыпочки, тащили вверх увесистую штангу, затем мягко опускали ее вниз.

– Мягче, мягче! – услышал Лунев голос фехтмейстера. – Вы, господа, не в цирке. Чемпионскую медаль за вес никто вам давать не будет. Делайте это так, будто в руках у вас широкая кисть, и вы ею красите стену.

Платон Аристархович поглядел на конногвардейца, прохаживающегося с тростью в руках между рядами будущих эскадронных командиров. Теперь вместо мундира он был затянут в фехтовальный колет и синие кавалерийские галифе.

– О, господин полковник! Какими судьбами? – увидев гостя, Чарновский заспешил к нему навстречу. – Эй, вахмистр, – скомандовал он одному из помощников-инструкторов, – подмени меня покуда. Да только ж следи, чтоб господа офицеры дурака не валяли.

– Да вот, – отвечая улыбкой на улыбку хозяина зала, начал контрразведчик, – решил, знаете ли, размять кости, тряхнуть стариной.

– Отчего ж нет, всегда к вашим услугам! – Чарновский сделал широкий жест рукой, будто суля дорогому гостю полцарства. – Хотите, я вам присмотрю кого-нибудь посноровистее. Сейчас, правда, еще разминка, но минут через сорок…

– Мне вот сотник о ваших талантах наговорил столько, что даже любопытно стало.

– Так вы, стало быть, со мной фехтовать хотите?

– Нешто нельзя?

– Отчего ж нельзя, можно. Вы ведь, если не ошибаюсь, в Лубянском гусарском служили и там слыли недурственным сабельным бойцом?

Подобная осведомленность о деталях его биографии немало удивила Лунева, но он постарался не подать виду. Как ни велик был офицерский корпус, всегда находятся те, с кем прежде служил, был в юнкерах или же в академии.

– Все верно, – подтвердил он. – Правда, было это, увы, давненько, но ведь, как говорится, мастерство не пропьешь. Хотя, полагаю, мы последние, кому еще необходимо искусство владения холодным оружием. Пулеметы и аэропланы убьют его.

– Вот тут я с вами, пожалуй, не соглашусь. – Чарновский открыл дверь в небольшой зал, у стены которого красовалась оружейная стойка с великим множеством разнообразных клинков. – Я понимаю, о чем вы говорите, – продолжил конногвардеец, – пулеметы, артиллерия, аэропланы с их бомбами – все это делает неэффективными лихие кавалерийские атаки, но ведь использование подобного оружия, – ротмистр обвел рукой ряд сверкающих клинков, – для умерщвления себе подобных – это лишь его прикладная функция. Скажем, если над дверью красуется кусок холста, на котором нарисованы фрукты и дичь, то мы можем догадаться, что по ту сторону двери кормят. Однако ж, надеюсь, вы не станете низводить голландские натюрморты до уровня кабацкой вывески? Уверяю, точно так и здесь.

Фехтование, как никакое другое искусство, дает возможность образовывать личность гармоничную, развитую как умственно, так и физически. По сути своей, фехтование – те же шахматы, которые признаются всеми как гимнастика для ума, но только оно требует куда большей скорости и, как бы это поточней выразиться, осмысленности. Ведь как бы то ни было, а шахматы – все же условность, игра, в которой два человека не спеша и со вкусом пытаются навязать противнику свою волю и просчитать ходы, ведущие к победе. Что ж, те же расчет и воля требуются в фехтовании. Но здесь призом является жизнь. Согласитесь, веское основание, чтобы думать быстро. И подчинить себя этой мысли, ведь все то, что сможет продиктовать твой мозг, – Чарновский приложил указательный палец ко лбу, – должно исполнить твое тело.

– Вас послушай, так фехтование следует произвести едва ли не в главные предметы в каждом военном учебном заведении.

– И в невоенном тоже, – усмехнулся ротмистр. – Ведь чему в первую очередь учат в наших университетах?

– Чему же? – Лунев заинтересованно поглядел на собеседника.

– Логике. Подспудно она есть во всякой дисциплине, ибо без нее современное мироустройство понять невозможно. Логика – та же шашка, рубить ею получается прекрасно, но вот на что-то большее, увы, она не годится.

– Вы что же, Михаил Георгиевич, уж и логику отрицаете?

– Ну отчего же, господин полковник? Ни в малейшей степени. Логика также неотъемлемая часть фехтования. Да вот, чего далеко ходить? – Чарновский указал на свернутый номер «Русской вести», все еще сжимаемый в кулаке Лунева. – Позвольте газетку.

– Если вы намерены подбросить ее в воздух и разрубить, поверьте, меня это не впечатлит. Этак я и сам умею.

– Ах, ну да, ну да. – На губах Чарновского появилась загадочная усмешка. – «Подбросил тогда Салах-ад-Дин тончайший газовый платок и, выхватив из ножен свою дамасскую саблю, в одно движение рассек его на четыре части». Сколько воды утекло, – вздохнул он. – Но успокойтесь. Вы – не Ричард Львиное Сердце, я – не Саладдин, а посему газету кромсать не буду. – Чарновский взял протянутый контрразведчиком лист с передовицей. – О, даже так?! Замечательно! Н-да, само очарование! Вы читали эту статью? – Чарновский указал пальцем на гневный материал «Честного гражданина».

– Именно ее я и читал, ну и, понятное дело, речь господина Родзянко.

– Вот-вот, – кивнул ротмистр. – Человеку, работающему с шашкой, то есть линейной логикой, это и представляется двумя разными материалами, по прихоти судьбы или редактора расположенными в непосредственной близости друг от друга. Но возьмем, ну, предположим, саблю. Путь ее парадоксален. Это оружие весьма маневренно, в руках мастера оно становится буквально вездесущим – никогда не угадаешь, откуда последует новая атака. Но главная цель ее все та же, что и у шашки – поразить врага.

А теперь иллюстрация. Вот здесь, к примеру, сказано, что император окружен людьми, желающими сепаратного мира с Германией. Не останавливаясь на таком обобщении, «Честный гражданин» тычет пальцем в наиболее удобную мишень – немка-императрица и злополучный Старец Григорий. Однако оба эти человека никак не причастны к возможным переговорам. Императрица скорее англичанка, чем немка, уж во всяком случае германской крови в ней не более, чем в самом государе. При этом она на дух не переносит кайзера. А если и желает мира, то ровно так же, как любая мать любого семейства в России. Как, впрочем, и в Германии.

Гришка Распутин – конечно же, не просто лапотный мужик, и дар магнетический у него огромной силы, однако столь глубоко в политические хитросплетения его фанаберии не заходят. Министра, там, поменять или какого архимандрита – другой вопрос, все равно как онучи перемотать, чтобы удобней было. А начинать или прекращать войны – не его забота. Войну он не любит, ну так, а какой, спрашивается, крестьянин, любит войну? Так что атака, как вы сами видите, ложная, отвлекающий маневр.

Но дальше за потоком обвинений следует рассказ о громадных российских потерях и прощупывании кайзером возможности сепаратного мира. Заканчивается же этот содержательный экскурс дежурной пустопорожней трескотней: «Никакие потери, никакие потоки крови не заставят русский народ отступиться от великой идеи единения славянских народов».

Во-первых, непонятно, кто с кем намерен объединяться – те же словаки или не так давно спасенные нами от турок болгары, например, тоже воюют против нас. Без особой охоты, но воюют. Во-вторых, Германия – не Австрия, и ее чаяния далеки от борьбы с панславянской идеей. Выходит, и эта часть сообщения – не более, чем игра оружием, призванная сбить противника с толку и отвлечь внимание от конечного замысла.

Если убрать все словесные мулинеты и финты,[9]9
  Мулинет, финт – названия фехтовальных техник.


[Закрыть] статья информирует широкие массы о наших ужасающих потерях, говорит, что дальше они будут еще больше, и объявляет, что Вильгельм ищет мира с Россией. Это то, что остается в сухом остатке. Туше![10]10
  Туше (фр. «попал») – фехтовальный сигнал, обозначающий нанесение укола противнику.


[Закрыть]

Теперь вторая статья, речь господина Родзянко. Вот поглядите: здесь, здесь и здесь, – Чарновский ткнул пальцем газетный лист, – председатель Государственной думы и неизвестный пока нам «Честный гражданин» определенно оперируют одними и теми же цифрами. А вот здесь и вовсе прямая цитата.

Выходит, текст секретной записки кайзера был известен и господину Родзянко, и неведомому корреспонденту в одно и то же время! Я повторюсь – секретной записки. Ну не забавно ли? – Ротмистр аккуратно сложил газетный лист и протянул его Луневу. – А теперь, если и впрямь желаете, выбирайте оружие.

* * *

Всю ночь Лаис трясло как в лихорадке. После ухода Распутина она была столь близка к обморочному состоянию, что к ней пришлось спешно вызывать доктора. Медицинское светило, нащупав пульс больной, заглянув в ее расширенные зрачки, прописало ей какие-то успокоительные порошки и полнейший покой. С порошками дело обстояло проще, но вот покой… Стоило Лаис закрыть глаза, и черная волна вновь накатывала на ее сознание, порождая неведомый прежде ужас. Впервые в жизни беглянка из Карнаве встретила человека, в котором чувствовалась не просто сила, а какой-то пустынный самум или же лесной пожар, поглощающий всё и вся на своем пути. Казалось, этот человек не ведал ни меры, ни жалости. Не помня себя от ужаса, она металась в постели, тщетно пытаясь отогнать жуткий образ, но чернобородый Старец с темно-серыми, точно стальными, сверлящими глазами был неотвязчив, словно тень. Ей представилось, как он оскаливает зубы, и они превращаются в львиные клыки и обагряются кровью. Ее кровью.

– Не оставь меня, Господи! Помоги, заступница божьего народа, Эстер Прародительница! Ведаю я, что грешна перед Тобою, но не гневись на неразумную дщерь твою, сохрани меня безмерной милостью своею!..

Уже давно, едва ли не со дня бегства из Карнаве, не призывала она свою небесную заступницу с таким жаром. Именно с тех дней, а вернее, с той ночи, когда был убит ее отец. Воспоминание о смерти Лайоша Эстерхази буквально подбросило ее в постели.

Да, она должна это сделать! Должна, ибо это единственный для нее путь. Никто, ни ее любимый со всей его отвагой и искусством владения оружием, ни Конрад, последние годы бывший ее надежным защитником, ни уж тем паче эти недоумочные жандармы, торчащие у крыльца, не в силах отвратить нависшую угрозу. Лаис вскочила с кровати и босиком, едва накинув халат, бросилась из спальни.

– Глаша, ванну скорее!

Горничная, удивленная неожиданной прытью хозяйки, минуту назад едва живой, недоумевая в душе, бросилась выполнять недвусмысленный приказ. Впрочем, за время службы в этом доме недоумевать ей приходилось частенько.

Лаис опустилась на колени, шепча чуть слышно: «Очисти меня, господи, и я очищусь; омой меня, и я стану белее снега!» Затем, не дожидаясь, когда ванна наполнится до конца, она бросилась в воду, совершая ритуальное омовение. Едва покончив в этим, она метнулась в спальню и закрыла ее изнутри на ключ.

Как множество других домов, выстроенных в эпоху романтизма, адмиральский дом имел потайную комнату. За прошлый век особняк несколько раз переходил из рук в руки, и неведомо кто из хозяев забыл при очередной продаже уведомить нового домовладельца о наличии в нем скрытых покоев. Во всяком случае, адмиральша, сдавая Лаис второй этаж, ни словом о них не обмолвилась. Но девушке не нужны были никакие указания. Она почувствовала скрытую дверь, как будто из-за поворачивающегося на оси шкафа тянуло ветром. Конечно же, никакого сквозняка быть не могло, ибо ни окон, ни каких бы то ни было других проемов, кроме потайного входа, помещение не имело.

Открыв дверцу шкафа, она выхватила расшитое каббалистическими символами одеяние, в котором некогда участвовала в эстерианских мистериях, и, нажав скрытый в дальней стенке рычаг, толкнула массивное резное хранилище ее одежд. Шкаф повернулся с неожиданной легкостью, впуская ее в темную комнату.

– Тайные символы этого святого покрывала, – негромко, но уверенно произносила Лаис, – облекут меня в броню спасения, благодаря силе Высочайшего, Анхор, Амакор, Амидес, Теодиниас, Анитор, поэтому моя желанная цель может быть достигнута посредством Твоей силы, о Адонаи! Ты, Которого я превозношу, Чья слава пребудет вовеки. Амен!

Закончив слова молитвы, Лаис быстро вступила в защитный круг, начертанный на полу. Прежде она уже намеревалась испробовать силу похищенного отцом сокровища, но каждый раз невольный страх перед неведомой мощью останавливал ее. Теперь страха не было. Его изгнал иной, куда более сильный, дышащий в спину оскаленными песьми мордами.

Лаис подошла к стоящему в круге треножнику и, подняв крышку, разгребла уголья. Рассеивая мрак, в чаше курильницы блеснул перстень. «Ни огонь, ни вода не истребят его! – прошептала Лаис. – Ни люди, ни время не умерят силы его». Она вытащила из пепла священный знак власти и осторожно надела его на указательный палец. «Все пройдет», – гласила надпись по его ободу. «И это пройдет», – гласила другая, с внутренней стороны кольца.

В голове Лаис, выстроившись, точно солдаты на плацу, появились заученные с детства имена семидесяти двух королей, герцогов, маркизов и губернаторов преисподней, покоренных властью мудрого царя Соломона и принужденных им повиноваться силе кольца. Лаис спешно перебирала характеристики каждого из них с их способностями и могуществом. «Вот, кажется, то, что нужно – Хаврес! Великий Герцог. По желанию заклинателя он уничтожит и испепелит его врагов!» Лаис зажгла священные огни и принялась возглашать распевно: «Я заклинаю тебя, о Дух Хаврес, всеми самыми великими и могучими именами Величайшего и Несравненного Господа Бога, приди быстро и без промедления, в какой бы части света ты ни находился…»

– А ну, где она?! – послышался за стеной яростный окрик.

«Распутин!» – обмерла Лаис.

– Госпожа больна, – попыталась было встать на его пути Глаша.

– Щас заболеет еще сильнее!

Лаис произносила слова, стараясь не частить и все же чувствуя, как сердце стучит, едва не выскакивая из груди.

– Эх! – послышался тяжелый удар.

Двери спальни застонали, но сдержали первый натиск. Второго удара замок не пережил. В этот миг в магическом Треугольнике появился огромный, жуткого вида леопард. Зверь оскалился, и Лаис едва не отшатнулась от треножника в центре защитного круга.

– Барыня не принимает! – послышался жалобный голос прислуги.

– Ну, где твоя барыня? Спряталась? Ничего, я отыщу!

Между тем, повинуясь воле заклинательницы, леопард превратился в ужасающего вида человека с глазами, пылающими огнем.

– Ага, схорон у тебя тут?! – донеслось из-за шкафа, а затем новый окрик. – Эй, тащите сюда колун!

«Увидишь, как тебе не поздоровится, если не будешь послушным, – как положено, пролепетала Лаис, испуганно глядя на демона. – Вот Пентакль Соломона, который я принесла до твоего появления…»

Тяжелый удар топором по задней стенке шкафа возвестил о том, что преследователь уже совсем близок к цели.

«Спаси меня!» – прерывая грозные требования, взмолилась Ланс.

В ту же секунду задняя стенка шкафа поддалась, и в проломе возникла злобная физиономия Распутина.

– Ишь, спрятаться хотела? Шалишь, от меня не спрячешься!

Он надавил плечом, выламывая доски, все еще преграждавшие ему путь.

– Не помогут тебе, ведьма, значки эти!

Лаис с ужасом глядела на взбешенного Старца и на пустой Треугольник. Вероятно, неоконченное заклинание и смятение Лаис отпустило демона восвояси.

– Ужо, я тебя! – Распутин, сделав шаг, вступил в Треугольник. Огни в углах его ярко вспыхнули, но это не произвело на Старца ни малейшего впечатления. Он сделал еще шаг, еще, вплотную подступая к кругу, остановился, ошарашеннно воззрился на сжавшуюся в ужасе девушку, развернулся и опрометью бросился прочь.

Улыбка на губах ротмистра Чарновского не предвещала противнику удачного исхода боя. К собственному стыду, Платон Аристархович чувствовал себя не лихим рубакой, гусаром, а тряпичной куклой, которую дергает за веревочки ярмарочный кукловод.

– …А затем, когда вы уже проваливаетесь, стараясь меня достать, – вещал фехтмейстер, не сбавляя темпа, – я пропускаю ваше оружие мимо себя и контратакую оттуда, откуда вы не ждете.

Конногвардеец с изяществом испанского торреро повернулся на месте, давая Луневу провалиться в пустоту, и тут же остановил клинок в миллиметре от затылка Платона Аристарховича.

– Шах и мат!

– Ваше благородие, ваше благородие! – В зал стремглав вбежал давешний вахмистр, подменявший Чарновского. – Вас к телефону требуют!

– Ну что ж, Платон Аристархович, отдохните. Если желаете, через пару минут продолжим.

Фехтмейстера действительно не было всего несколько минут, но, когда он появился вновь, о продолжении лекции-поединка речь уже не шла.

– Что-то случилось? – встревоженно глядя на обескураженное лицо обычно самоуверенного ироничного конногвардейца, поинтересовался Лунев.

– Звонила Лаис. Она говорит, что в Распутина только что вселился демон!