Текст книги "Остров Тайна"

– Вот те, товарищ Глухарёв! Все тутака, как я и говорил! Тут муки да зерна пудов двести будет!

Глухарёв поправил фуражку, с укором сказал:

– Что же это вы, мужики… Народ голодает. Нежли нельзя было…

– По-вашему, мы должны были всё отдать, а сами зубы на полку? – обиженно спросил Степан.

– Ну почему всё? У вас ведь на полях ещё зерно нетронутое осталось. Две коровы…

– А на чём его убирать, зерно-то? Всех лошадей отобрали!

– Серпом! – зло пошутил Петька Бродников.

– Серпом ты сам себе бурьян вырезай в ограде! Это у тебя всё осотом поросло! Хозяин-то ещё тот! – в тон ему ответил Владимир.

– Но-но! Позубоскаль мне тут! – выпятил грудь Петька. – Сам знаю, что мне убирать, а что не убирать. Некогда мне хозяйственными делами заниматься, пока такие, как вы, народ давите!

– Давим? – взорвался Степан. – Чем же это мы его давим? То, что на себя пашем да ещё и вас подкармливаем? Уж ты, сучий сын, мало мы тебя кормили-поили да ещё деньги давали? Забыл добро наше? Со свиным рылом в калашный ряд прёшься?

– Ты меня не учи, я и так учёный! – наступая с ружьем в руках на братьев, почернел лицом Петька. – У вас вон скоко добра, пора с мужиками делиться!

– А кто же вам мешает хозяйством заниматься? Бери вилы в руки – и на поле! Глядишь, колосок какой вырастет! А чужое добро не считай. Оно потом и мозолями добыто, покуда ты, сосунок, на печи свои пятки грел!

Слово за слово, накалилась обстановка, как кипящий самовар. Чувствуя за собой силу, Петька тычет Степану карабином в грудь. Тот, в свою очередь, за ствол хватает сильными руками. Завязалась борьба. У Петьки палец на курке, затвор взведён – вот-вот выстрел грянет. Комиссар хотел разнять их, но не успел. Степан вырвал из Петькиных рук оружие, откинул его на землю, коротко размахнулся, вдарил ему кулаком в лицо. Петька и охнуть не успел. От крепкого удара полетел мешком с картошкой навзничь, ноги от земли оторвались. Хрюкнул, как поросенок, раскинул руки.

Милиционеры навалились на Мельниковых, закрутили руки за спину, туго связали верёвками. Глухарёв наклонился над Петькой, похлопал его по щекам.

Из пещерки показалась косматая голова Ваньки Бродникова. Увидев лежащего брата, он выскочил наружу, завис коршуном над Степаном:

– Ты?.. Это ты его ударил?.. – подскочил к Петьке. – Братка! Братка, вставай! Да что же ты? – Опять к Степану: – Но, сучье вымя… Братку моего по морде бить? Уж да я же… Да я тебя! На северах сгною! Да я тебя!.. Да ты у меня!..

Ванька навострился бить ногами лежащего Степана, но милиционеры оттащили разбушевавшегося в сторону.

– Вы у меня кровью харкать будете! Вы мне ещё сапоги лизать будете!..

Глухарёв оборвал его:

– Хватит орать! – И тал давать распоряжения: – Всё, этих, – указал пальцем на братьев Мельниковых, – на мельницу! Там при всех допрос вести будем! Михрютин! Возьми ещё кого, здесь останешься зерно и муку охранять. Скоро за вами лошадей пришлём. – И опять склонился над Петькой: – Эй! Петруха! – похлопал по щекам, а когда тот замотал головой, как пришибленный кувалдой бык, усмехнулся:

– Вставай! Ловко же он тебя поддел, дух зараз вышиб! Одыбался? Ну, наконец-то! Поднимайся!

Петька поднялся с помощью Глухарёва, какое-то время смотрел на окружающих отсутствующим взглядом, наконец-то полностью пришёл в себя, подобрал свой карабин, снял его с взвода, сипло выдохнул:

– Ну, Стёпша! Боком тебе этот кулак вылезет!

– Отставить! – скомандовал комиссар. – Никаких угроз! Всё будет по законам трудового народа!

– Это что значит? Можно запросто кулаку простого мужика, представителя власти, по морде бить?! – заскрипел зубами Петька. – Ну уж нет! Я этого так не оставлю!

– Отставить, говорю! – ещё раз более требовательно воскликнул комиссар. – Никаких разбирательств здесь! В районе разберёмся! – И махнул рукой Мельниковым: – Вперёд!

Схваченных братьев повели под конвоем на мельничную усадьбу.

В доме поднялся переполох. Увидев связанных, поняв, в чём дело, заголосили женщины. Дети в испуге забились в дальнюю комнату. Никифор Иванович, стянув с головы шапку, застонал от горя:

– Ы-ы-ых, вашу мать! Достали-таки! За что?..

Глухарёв приказал завести пойманных в дом, поставить под иконами. Почерневшего Никифора посадили у печки. Сам командир сел за стол, раскрыл полевую сумку, достал какие-то бумаги, принялся читать. Мельниковы, молча слушали, мало понимали все предписания продовольственной разверстки. И только последние слова приговора «заключить под стражу» приняли с глубоким стоном.

Никифора Ивановича, Степана и Владимира вывели из избы, поставили под стражей посреди двора. Два милиционера запрягали в телегу их лошадь. Остальные проверяли сараи и амбары.

– Как же так, товарищ комиссар? – причитала Матрена Захаровна. – Как же мы теперь жить без мужиков будем? Кто хозяйство вести будет?

– Это не моё дело, – равнодушно отвечал Глухарёв, подкуривая папироску. – Раньше надо было думать.

– Куда ж их теперь? – вторила матери Анна. – Что с ними будет?

– Не знаю. Наше дело поймать и доставить. А там народный суд разберётся.

– Да какой же суд-то? Кого судить? Простого мужика, который от зари до зари поле пахал?!

– Ничего не могу знать! – отрезал тот, отстраняя женщин. – Отойдите от арестованных.

За мельницей ахнул выстрел. За ним другой, третий. Глухарёв схватился за кобуру, выхватил револьвер. Милиционеры клацнули затворами карабинов, бросились по тротуару на пруд. Комиссар подбежал к воротам первым, опасаясь перестрелки, посмотрел в щель ворот. На берегу, присев на колени, Ванька и Петька Бродниковы вразнобой стреляли из карабинов по диким уткам.

Взбивая фонтаны брызг, стремительные пули метались над водой, ложились далеко от цели. Выстрел – мимо! Другой – опять мимо! Утки крутятся на месте, не понимая, что происходит. Никто и никогда из людей еще не поднимал на них оружие. Клацания затворов слились с грохотом. Горячие гильзы летели в траву. Ещё два выстрела, и замолчали карабины недальновидных братьев Бродниковых. В магазинах кончились патроны. Наконец-то поняв, что им грозит смерть, вольные птицы сорвались с места и, сделав прощальный круг, набирая высоту, улетели навсегда.

– Кто стрелял? – подбегая, закричал Глухарёв.

– Да это мы, – поднимаясь с колена, с улыбкой ответил Ванька. – Всю жисть мечтал ентих уток побить, да не получалось!

– Кто разрешил?

– Дык… а что тут такого? – в удивлении пожали плечами своевольники.

– За трату казенного имущества!.. За разгильдяйство!.. – орал комиссар. – Строгий выговор! Ещё такое повторится – под арест!

– А что мы такого сделали? – с тупым выражением лица округлил глаза Ванька. – Ну, подумаешь, постреляли. Можно было суп сварить…

– За мной! – приказал старший по званию обоим. – Никуда не отходить! Без команды не стрелять!

Бродниковы понуро пошли за ним в ограду. Милиционеры хохотали:

– Эх вы, стрелки! С двадцати шагов в утку попасть не могли! В сапоги по утрам ногами попадаете?

Из мастерской вышел Авдеев Василий, вынес в руках переднее колесо от телеги, подошёл к Глухареву:

– Сергей Григорьевич! Интересный факт представился!

– Что такое?

– Да вот, колесо удивительное, посмотрите. Очень антересное колесо, но не от телеги. Резиной обтянуто, с усиленными спицами, лаком крытое. – И прищурил глаза: – Зачем, спрашивается, простому крестьянину колесо для телеги на резиновом ходу?

Мельниковы похолодели. Сгубила хозяйская сноровка Никифора Ивановича всех. Как есть сгубила!

– Да говори ты, Авдеев, не тяни коня за гриву! Что тут такого? – нетерпеливо поторопил его командир.

– А вот то, что колесо это от пулёметной тачанки! Я сам на такой Гражданскую прокатался, с белыми воевал! На нашей тачанке точь-в-точь такие колёса были, ни с чем не перепутаешь!..

– Где нашёл?

– Там, в сарайчике, среди прочих старых колёс. Вроде как припрятаны от постороннего глаза. Восемь штук! Как раз от двух тачанок.

– Восемь?! – не поверил Сергей Григорьевич. – А ну, показывай!

Мужчины зашли в сарай, недолго там были, скоро вернулись назад.

– Что скажете? – с холодным лицом обратился комиссар к родственникам. – Откуда колёса?

Молчат Мельниковы. Сказать нечего. Да и незачем, всё и так ясно.

– Я же говорил! Говорил!.. – бегал по ограде Ванька Бродников. – Что они белых тут скрывали. И Костя ихний у Колчака служил. Это Костя был тут на тачанках. Точно он!..

– Молчите? – смотрел комиссар задежанным в лица, не добившись ответа. – Ну что же! В районе с вами будут разговаривать по-другому! – И подчинённым:

– На телегу их!

Никифора Ивановича, Степана и Владимира посадили на их же телегу. На усадьбе крики и стоны женщин. Плачут дети. Лают, рвутся с цепей собаки. Анастасия и Анна передали наспех собранные котомки с продуктами. Милиционеры сразу же проверили их на наличие оружия. Колонна всадников и арестантов выехала со двора. Женщины и дети – за ними. Глухарёв преграждал им дорогу:

– Всё, хватит прощаться! Потом свидитесь!

– Да когда ж потом?! Чует сердце, не вернутся домой мужики! – стонала Матрёна Захаровна.

– Ну, это суд разберётся! Всё! Далее не ходить! Назад возвращайтесь!

Остановившись за мельничным мостком, женщины рыдали, махали вслед, читали молитвы. Никифор Иванович с сынами давали последние наказы:

– Снопы уберите, сгниют! У Егора Ухватова в поселке коня спросите, на молотилке зерно прогоните… мельницу вхолостую не пускайте, после работы вал отсоедините… на зиму воду из пруда сбрасывайте, а то перемёрзнет. Детей берегите!..

Последние слова утонули в чавканье лошадиных ног в грязи. Повозка с арестантами скрылась за поворотом. Было видно, как Никофор, осматривая крепкую крестьянскую усадьбу, крестится. Степан и Владимир понуро опустили головы.

Ушёл отряд. Увезли мужиков Мельниковых в неизвестность. Матрёна Захаровна так и села на подкосившихся ногах на дорожную грязь, запричитала:

– Ой, горе-то какое! Как быть? Что делать? Как жить дальше?

Анна и Анастасия, придерживая женщину под руки, подняли её на ноги, медленно повели в дом. Рядом, сгрудившись в жалкую кучку, шли и плакали дети. Они ещё не осознавали всей беды, в которую попали.

На крыльце дома, прислонившись плечом к стене, уткнувшись лицом в колени, сидит бабушка Глафира. В её открытых глазах застыли слёзы. Чёрная боль сжала сухие, старческие губы. Не видеть бы ей ареста сына и внуков, не переживать крах уклада жизни крепкой крестьянской семьи.

Машенька подбежала к ней первая, хотела пожалеть бабушку, присела рядом, прижалась к плечу:

– Не плачь, бабушка Глафира!..

Успокаивает Машенька Глафиру, но не слышит ответа. Ещё не остывшее тело не двигается. Заглянула в её глаза, удивилась:

– Тетечка Аня! Бабушка молчит, ничего не говорит!

Анна и Анастасия испугались. Обе подскочили к Глафире, ахнули, засуетились:

– Ой, же, детонька! Отпусти руку бабушки! Не ответит тебе она боле… Умерла бабушка.

Этап

На пристанской площади шумная суета. Взбивая копытами дорожную пыль, бегут запряжённые в пролётки лошади. Бравые кучера, встряхивая вожжами, строго покрикивают на зазевавшихся прохожих, лихо подворачивают к речному вокзалу, стараясь подъехать как можно ближе к дверям кассы. Довольные пассажиры проворно суют возчику плату за проезд, благодарят и быстро снимают багаж, торопятся купить билет. Со всех сторон к берегу спешат люди с вещами. Где-то в стороне, не поделив место, бранятся две тётки. У входа в вокзал визгливая, толстая рябуха предлагает в дорогу горячие пирожки. Из густых кустов акации слышится перебранка подвыпивших мужиков. На заборе расселись дети. Заложив за спину руки, наблюдая за порядком, среди пестрой толпы народа неторопливо ходит милиционер.

Нагоняя в котлы давление, у причала пыхтит паровой катер. За ним, зацепленная на прочный, стальной трос, лениво покачивается железная, с деревянной палубой баржа. С неё на пристань брошены неширокие, ступенчатые сходни. На берегу, сдерживая напор непослушной толпы, проверяют билеты два строгих кондуктора. Допущенные к поездке пассажиры осторожно поднимаются по хлипким мосткам наверх. Кто-то из них, вспоминая прошлые годы, ругает новую власть:

– Дожили! Людей, как скотину, в трюмах возят! Где быстроходные пароходы с каютами? Где первоклассное обслуживание? Где опрятные, вежливые матросы? Где холёные официанты в белых манишках?

Давно не плавает по Енисею пароход «Минусинец», стоит в затоне у города Красноярска. Безотказный в работе «Святитель Николай» переделан под нефтеналивную баржу. Прежнее регулярное сообщение между Минусинском и Красноярском нарушено, начались проблемы. Интеллигенция должна ехать под одной крышей с рабочими и крестьянами. И всё же выбора нет! Куда быстрее и удобнее плыть, чем трястись в тарантасе по пыльной дороге четыреста вёрст.

Постепенно люди заполнили баржу, заняли свободные места. Кто-то расположился в крытой кают-компании, большая часть народа осталась наверху, смотреть на берега батюшки Енисея. Нечасто простому человеку даётся возможность проехать, проплыть по реке. Некоторые едут впервые, им интересно путешествовать на воде, рассматривая неповторимые красоты! Когда ещё представится случай ощутить себя вольной птицей?

Наконец-то на палубу поднялся последний пассажир. Кондуктор на берегу дал длинный свисток. Поддерживая его, ударила рында. Матросы подняли трап. Носовые забрали концы, напружинившись мускулистыми телами, шестами оттолкнули катер от берега. Почувствовав глубину, штурман повернул штурвал вправо, включил редуктор двигателя. Натужно пыхтя, судно потянуло неуклюжую баржу на середину протоки, развернуло по течению и, прибавив скорость, потащило за собой. Провожающие все еще желали счастливого пути, а пассажиры махали руками. Быстро набирая скорость, катер выдохнул паром прощальный гудок и скрылся из глаз за поворотом.

Люди стали расходиться по домам. Пристань опустела. Выждав положенное время, к берегу приблизился человек в кожаной куртке с красной звёздочкой на фуражке, махнул рукой на стоявший неподалеку другой катер. На нем тут же возникло движение. Вдоль бортов забегали матросы. Послышался грохот выбираемого якоря. Пыхнув чёрным дымом, он с баржей медленно двинулся к пристани, откуда несколько минут назад отплыл пассажирский рейс. Пришвартовался. Капитан спустился на берег, подошёл к мужчине в кожаной куртке. Негромко переговариваясь, оба закурили. Один, спокойно осматривая пристань, пыхал трубкой. Другой нервно посматривал на часы.

Вскоре в конце Пристанской улицы послышался шум. К вокзалу быстро приближались несколько пролёток с милиционерами. За ней, покачиваясь на выбоинах, катилась пулемётная тачанка. Въехав на привокзальную площадь, хранители порядка остановили лошадей. С тачанки соскочил командир взвода, быстро зашагал в сторону комиссара. После недолгих объяснений со старшим он отдал приказ на охрану прилегающей к речному вокзалу территории. На углу пересечения двух улиц, выставив грозный пулемёт, встала тачанка. Вооружённые милиционеры густо оцепили площадь и пристань. Из окон соседних домов с опаской наблюдали жильцы.

Время шло. Комиссар, капитан катера и командир взвода закурили ещё раз. Наконец-то в конце улицы, останавливая встречные повозки, показался конвой. Всадники сопровождали две чёрные будки с решётками на окнах, которые тянули пары лошадей.

Возчики погоняли коней. Будки прыгали на ямах, грохотали по избитой дороге. Из них доносились недовольные голоса, но группа сопровождения не обращала на это внимания. Устав караульной службы обязывал конвоиров довезти заключенных к назначенному месту как можно быстрее, не останавливаясь.

Въехав на площадь, повозки остановились ближе к причалу. Старший конвоир спешился на землю, доложил комиссару о доставке осужденных. Тот, в свою очередь, отдал приказ на их погрузку. Подчинённые образовали охраняемую дорожку. Конвоир открыл дверцу первой будки, назвал фамилию, дал отрывистую команду:

– На вход по одному! Пошел!

Началось движение. На землю выскочил человек в тюремной робе. Охрана указала ему путь. Быстрыми шагами арестант прошёл на баржу. Его встретили вооружённые милиционеры, направили вниз по трапу в трюм. Только после того, как он оказался на месте, командир взвода вызвал второго, потом следующего.

Когда заключенные исчезли в трюме, открылась железная дверь второй будки. Из нее перегнали ещё троих арестантов. Прочная, кованая дверь захлопнулась. Пустые повозки покатили назад по улице. Теперь их никто не сопровождал. Возчики знали дорогу, по которой приходилось переправлять осужденных много раз.

Недолго посовещавшись, комиссар и подчинённые присели на лавочку возле кассы. Они опять чего-то ждали, не распуская оцепления.

Ждали долго. Прошёл час. За ним второй, третий. Собравшиеся беспрестанно курили. Комиссар нервно следил за временем. Часовые устало топтались на месте, негромко переговариваясь друг с другом. Пулемётчик, не находя себе места, недовольно зевал.

Наконец-то среди милиционеров пролетел взволнованный ропот:

– Идут, идут…

Часовые взяли в руки винтовки. Развернувшись, пулемётчик сел за грозное оружие. Комиссар, командир взвода милиционеров и капитан катера встали с лавочки, поправили форму.

В конце улицы, в поле видимого зрения, показалась процессия. Издалека она казалась толпой народа, неторопливо шествующей по Пристанской улице. Через некоторое время можно было различить людей, окружённых всадниками и милиционерами.

Всего насчитывалось человек сто: мужчины, женщины, старики, дети, осунувшиеся от долгих допросов, почерневшие от переживаний, уставшие от бесконечных слёз, постаревшие, сгорбленные, сжавшиеся от страха перед происходящим. Медленно переставляя ноги, люди обречённо шли, желая только одного: чтобы всё поскорее закончилось.

Редкие прохожие, наблюдая за происходящим, останавливались на тротуарах, прижимались к домам. Кто-то быстро, набожно крестился. Другие, провожая осуждённых тяжелым взглядом, молчали. Третьи зло кричали вслед:

– Так вам и надо, кулаки! Хватит на чужих горбах кататься!

На привокзальной площади пришедшие сгрудились в кучу. Комиссар скомандовал:

– По семьям – становись!

Арестованные встали отдельными группами. Началась поимённая перекличка.

– Подгорные! – читая список, выкрикивал командир взвода. – Сколько человек?

– Восемнадцать, – за всех ответил глава семьи. – Все здесь.

Мужчина пересчитал людей заново, что-то написал на бумаге, подошёл ко второй группе.

– Ерофеевы!

– Четырнадцать. Все здеся, – скорбно посмотрел на родных глава дома.

Взводный пересчитал и их, сделал соответствующую пометку, перешёл дальше.

– Мельниковы!

– Здесь, – подавленно ответил Никифор Иванович.

– Вижу, что здесь. Сколько человек, спрашиваю?

– Одиннадцать.

– Ясно, – сурово ответил комвзвода, рисуя карандашом на бумаге.

– Масловы!

– Здесь!

Окончив перекличку, командир доложил комиссару:

– Семьи в полном составе! Больных и сбежавших нет!

Комиссар кивнул головой, отдал приказ:

– На погрузку! По очереди – марш!

Стоявшая с краю семья Ерофеевых гуськом, друг за другом пошла сквозь строй оцепления к трапу, поднялись на баржу. Часовые открыли дверь трюма.

– Детей-то хоть наверху оставьте! – робко попросила одна из женщин, заглядывая вниз. – Темно там, напугаются.

– Вот ещё! А вдруг кто за борт упадёт?! Нам что, потом отвечать за них? – ответил строгий конвоир и качнул стволом винтовки, подгоняя людей. – Сказано – всем в трюм!

Ерофеевы осторожно, чтобы не споткнуться на крутых ступеньках, спустились на дно баржи. Когда последний из них исчез в дверном проеме, часовой повернулся лицом к берегу, махнул рукой:

– Давай следующих!

Так же, как и первая семья, подгоняемая конвоем, семья Подгорных проследовала на борт, исчезла за железной дверью.

Наступила очередь Мельниковых. Подняв младших детей на руки, подхватив вещи, взрослые поспешили к трапу. Впереди – Никифор Иванович, за ним – Матрёна Захаровна, следующие – Степан и Анастасия с ребятишками, Анна, её дети. Замыкал шествие Владимир. Поднимаясь, Матрёна Захаровна оступилась, едва не упала в воду. Её вовремя поддержал Никифор Иванович. Часовой недовольно зашипел сквозь зубы:

– Ну, корова! Наела брюхо за счёт других! Разжирели, а нам тут вошкайся да сопровождай! И когда вас только всех переправят?..

Владимир, в это время находившийся рядом с ним, размахнулся, хотел дать ему по зубам, но Анна вовремя зависла на его руке.

– Что?.. – клацнул затвором охранник. – Хошь меня вдарить? А ну, давай! Враз пулю схлопочешь! – И уже вслед: – Давай, шагай, не оборачивайся! Будешь мне тут ещё кулаками размахивать! Скажи спасибо, что мы тут, в городе. Если бы на северах было, сейчас бы уже в башке дырка была!

– Что ж ты, брат, не пальнул в него? – подскочил к охраннику Ванька Бродников. – Он ещё тот гад! Из-за него мы тут с братом Петром конвой несём.

– Ничего, представится ещё случай… – ответил тот, со злостью сплюнув на землю.

Владимир слышал весь разговор, обернулся, покачал головой:

– Ну, Ванька, и сволочь же ты! Чем за добро наше платишь?

– А тем и плачу, что вы нам давали! – ответил Ванька, поправляя в руках карабин. – Давали – едва унесли. Теперь вот вы носите.

– Давай следующих! – крикнул за спиной охранник.

Загнали людей друг за другом, торопливо, под строгие окрики конвоиров, с небольшим количеством вещей, что разрешалось взять с собой в дорогу. Семь раскулаченных семей, в одночасье лишившихся крова, хозяйства, земли, осуждённых на поселение на далёкий, холодный север. Еще не зная, что их ждет впереди.

Закрылась тяжёлая, железная дверь. Грохнул засов. Звякнули ключи. Отдав последние распоряжения, комиссар сошёл на берег. Матросы подняли трап. Капитан парового катера занял свое место в рубке за штурвалом. Служащие отдали концы, оттолкнули судно шестами на воду. Капитан включил скорость, прибавил обороты двигателя. Пыхнув трубой, катер привычно потянул баржу. Без свистка кондуктора. Без звонкой рынды. Без прощального гудка.

Милиционеры сняли оцепление на площади. Укатила пулемётная тачанка. За ней, выстроившись парами, лёгкой рысью поскакали всадники. Командир взвода повёл подчинённых к мосту. Тюремный конвой оставил речной вокзал до следующей партии заключенных.

В трюме прохладно и темно. Зарешёченное окно пропускало мало света. На длинных, во всю ширину баржи, нарах, прижавшись друг к другу, ютятся люди. Кто-то уныло смотрит на узкое окно наверху, другие опустили голову. Женщины держали на руках детей, дети прижимались к родителям подрагивающими от страха телами! За железными стенами журчит плотная вода. Баржа лениво раскачивается из стороны в сторону, подрагивает от рывков троса. Монотонный рокот двигателя отдаёт бубном шамана, глушит слух. В воздухе витает стойкий запах керосина: когда-то здесь возили топливо.

Семья Мельниковых разместилась в кормовой части, в окружении таких же, как и они, бесправных ссыльных, раскулаченных крестьян Масловых и Подгорных. Масловы – из Ермаковского уезда, имели свой маслобойный цех. Подгорных пригнали из Каратуза, где они занимались выращиванием зерновых культур. Лишённые своего хозяйства, всего имущества, осужденные советской властью, с позорным клеймом «враги трудового народа», люди покорно несли свой крест.

Отдельно от всех, заняв удобное место в носу баржи, расположились семь заключённых в черных робах. Вольно развалившись во всю длину нар, представители уголовного мира негромко переговаривались, бросали на раскулаченных сочувствующие взгляды.

– Сколько за свою жизнь перевидал, но никогда не думал, что на этапе буду вместе с ребятишками, стариками да бабами… – глухо проговорил пожилой мужчина, по всем приметам вор, вероятно, занимавший высокое положение в своём кругу.

– Да уж, как селёдку в бочку напихали! – в том ему вторил другой. – Да было бы за что: украл, обманул или убил. А то за своё же добро! – И обратился к Никифору Ивановичу: – Эй, отец! Много добра отобрали?

– Мельница была… четыре поля с пшеницей, рожью да гречиха… лошадёнок держали, коров… – подавленно ответил старший Мельников, скорбно качая головой.

– Ну и дела! – дивились зеки. – Наверное, скоро за свои обмотки на Север ссылать будут! Получается, надо в одних сапогах всемером ходить!

– Или в кальсонах! – дополнил сосед, обращая всё в шутку.

Преступники дружно засмеялись, заговорили о чём-то своём. Никифор Иванович опустил голову.

Задуматься было над чем. Лишившись нажитого за век хозяйства, от одного удара судебного молотка Мельниковы были брошены вниз, лицом в грязь шквальных перемен. Недолго длившееся следствие, а за ним скоротечный суд разорвали жизнь семьи надвое: светлую прошлую и чёрную настоящую. Прежнюю – с достатком, сытостью, надёжным будущим. Новую – полную неизвестности, жестокого обращения, с надвигающимся голодом… Страшные чувства мгновенного падения. Возможно, случайно оступившись, так падает человек с крутого обрыва: несколько секунд назад еще был жив, здоров, доволен жизнью, но теперь лежит переломанный, прощается с миром. И никто не может помочь. Ждать и звать бесполезно. Да и кого звать, если никто не слышит?

После ареста Никифора Ивановича, Степана и Владимира последовала скорая депортация остальных членов семьи.

На третий день, едва женщины успели похоронить Глафиру, на мельницу вновь пожаловали милиционеры. Поминальная трапеза была прервана скорыми сборами. Посаженные на телеги женщины и дети смогли лишь взять с собой что попалось под руку. Страдальческие стоны не смогли разжалобить строгих блюстителей новой власти.

Их выселили настолько быстро, что всё осталось так, будто хозяева вышли на пруд за водой. Настежь открытый дом. Пыхающая на лавке квашонка. Тлеющие угольки в печи. Перепуганные кошки под кроватями. Строгие образа в углу. Ветхие церковные книги. Пачка денег в комоде. Не убранный, с тёплой едой и хлебом, стол на кухне. Собаки на цепи. Вольно бродившие по двору куры. Мирно плескающиеся в пруду утки. Коровы на лугу. Пчёлки в открытых ульях. Бухающее под напором воды мельничное колесо. Снопы пшеницы под навесом. Рожь в поле.

Несколько раз Матрена Захаровна хотела образумить конвой, пыталась спрыгнуть с телеги, чтобы убежать назад, на усадьбу:

– Что ж вы делаете, мужики? Кто подоит коров?

– Без тебя подоят, – равнодушно отвечал Иван Нагорный, с усмешкой на губах.

– Там изба настежь! Кто за хозяйством будет смотреть?

– Без тебя досмотрят! – вторил Петька Бродников.

– Пустите меня назад, одну, хоть на ночку! Я сегодня договорюсь с кумой за хозяйством смотреть. А сама завтра пешком приду! – не унималась женщина.

– А ну, тётка, не дури! Сядь на место! Сказано – не положено, значит, не положено! – осадил её Михрютин Фёдор.

Женщина побежала назад. Конвой остановил движение. Клацнул затвор, выстрел карабина вспорол воздух. Пуля улетела в облака. Нагорный Иван выщелкнул из патронника дымившуюся гильзу, заправил затвором новый патрон:

– Следующая пуля будет твоя! Коли хочешь дожить до суда, воротись в телегу!

Хозяйка со вздохом вернулась назад. Дальше ехали молча. Прижимая к себе детей, женщины вытирали глаза уголками платков.

Деревню Жербатиху проезжали рысью. Люди смотрели из окон домов, прижимались к заборам. Одни крестились:

– Матерь Божья!.. Мельниковых всех выселяют!

Другие усмехались вслед:

– Наконец-то и до ентих кулаков добрались!

Ожидая суд в волостном селе Курагино, Мельниковы узнали, что в их дом пришли новые хозяева. На их усадьбе представители советской власти решили организовать отдельное, народно-крестьянское хозяйство «Коммунар».

Следствие и суд над Мельниковыми длились недолго. Из зачитанного Постановления политбюро ЦК ВКП(б) «О мерах по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации» от 30 января 1930 года они узнали, что попадали под вторую категорию раскулаченных крестьян, которую составляли «остальные элементы кулацкого актива, особенно из наиболее богатых кулаков и полупомещиков, подлежащих выселке в отдалённые местности Союза ССР и в пределах данного края в отдалённые районы края».

Укрывательство продуктов питания и содействие войскам белой армии являлись веским основанием для наказания семьи. На допросах никто из Мельниковых так и не признался, что у них был Константин со своими товарищами – офицерами белой армии. Даже дети. Однако это не явилось оправданием и не смягчило приговор: «Выселить с настоящего места проживания в отдалённые районы Севера на постоянное место жительства!»

Их отправили в город Минусинск, где, дождавшись полной комплектации, препроводили на баржу. За время от ареста до этапа прошло немного времени. На то были веские причины. Холодная осень торопила зиму. До ледостава на Енисее оставались считанные недели. Появилась необходимость срочно выслать кулаков к месту назначения.

Где назначено место ссылки, никто не знал. Кто-то говорил, что всех недовольных советской властью определяли дальше, за Енисейск, где ничего не растёт, летом в смерть заедает мошка, а зимой от мороза лопаются лиственницы. Страшные представления о том, что их ждёт в будущем, угнетали людей больше, чем полная потеря хозяйственного подворья. Конвоиры на палубе намеренно вели громкие разговоры о том, что «в северных лесах на тысячи километров вокруг нет ни одного человека, и вряд ли кто-нибудь там доживёт до весны». Слушая это, женщины стонали, крепче прижимали к себе детей, шептали молитвы о спасении душ. Склонив головы, мужики тяжело вздыхали:

– За что?..

Среди прочих голосов часовых на палубе Мельниковы хорошо слышали голоса своих земляков. Братьев Бродниковых, Ваньку и Петьку, а вместе с ними Михрютина Фёдора и Нагорного Ивана приставили к ним в группу конвоя. В связи с малой численностью вооружённой охраны всем четверым приказали сопровождать семью до конечного пункта назначения. Сначала они обрадовались, считая, что конечной точкой будет Минусинск, где можно на людей посмотреть, себя показать, вино попить, познакомиться с городскими дамами. Рано радовались. Начальник милиции продлил «командировку». Им надлежало конвоировать своих подопечных до места поселения.

Не ожидая такого поворота событий, они окончательно разозлились, обвиняя в непредвиденных обстоятельствах Мельниковых. Никому из них не хотелось плыть за Енисейск, тем более, что впереди ожидалась зима. Не скрывая своего недовольства, Бродниковы намеренно искали повод для конфликта, желая досадить семье всем, чем можно. Мужская половина понимала это, поэтому, договорившись между собой, отец и сыновья сделали вид, что смирились с ситуацией.