Текст книги "Русский И Цзин"

Владимир Тучков
Русский И Цзин
четвертый слой

От автора

Россия и Китай – две параллельные страны, чья параллельность строго перпендикулярна. Одно из свидетельств данного геометрического парадокса состоит в том, что Россия является безусловным мировым лидером по площади занимаемой территории, Китай – по народонаселению. Следовательно, все то исторически бесценное, что накоплено в Поднебесной империи за тысячелетия ее существования, может быть перенесено на почву нашей империи, не слепо и бездумно, а лишь после кардинальной трансформации, алгоритм которой не подчиняется формальной логике.

Предлагаемая автором работа представляет собой попытку создания русифицированного интерфейса великой китайской Книги перемен (И Цзин). В отличие от первоисточника, Русский И Цзин не допускает использования его в качестве гадательного инструмента, поскольку представляет собой не калейдоскоп состояний циклически изменяющейся жизни, а статичную периодическую таблицу судеб. Из элементов этой таблицы, взятых в тех или иных пропорциях, и слагается все экзистенциональное разнообразие русской действительности.

111111
Творчество

Ты – фрезеровщик. Тебе шестьдесят пять. В шесть пятнадцать ты садишься в пригородную электричку и едешь в Москву, чтобы ровно в восемь встать к станку, который за долгие годы ты изучил так же досконально, как и свою жену, ныне покойную. Да, эта поездка и этот станок, как и все прочие элементы твоего рабочего антуража, тебе не доставляют удовольствия. Впрочем, ты и отвращения не испытываешь ко всему этому. И не только потому, что за все это тебе платят деньги – зарплату, без которой пенсионер мгновенно превращается в запоротую деталь. Которая годна только лишь на переплавку… Ну, да, на переплавку в печи крематория.

Тут можно много чего наговорить. И по поводу вынужденности. И по поводу потребности. И по поводу неизбежности. Да, ведь, скажем, управляемая твоей не вполне крепкой уже рукой фреза может перемещаться лишь по вполне конкретным траекториям. Вырваться за отведенные ей пределы она не в состоянии, как бы остервенело ты ни крутил рукоятку управления. Тобой ведь тоже чья-то рука управляет. И она точно так же не в состоянии загнать тебя в шесть пятнадцать утра не в электричку, а в Боинг, вылетающий из Шереметьева в Токио. Воздушные лайнеры летают высоко над головой, и их звук не пробуждает в твоей душе никаких воспоминаний.

Лишь смутные ассоциации на тему коробки скоростей, передающей вращательное движение от ротора электромотора к пожирающей металл фрезе…

А ведь был же период, когда тебя сильно корежило. Корежило, когда обстоятельства загоняли тебя в колею, в которой ты движешься до сих пор. Ты хотел быть ученым. Класса, кажется с седьмого. Ходил в читальный зал, где жадно пожирал не окосневшим сознанием подшивки журнала «Наука и жизнь». Страстно хотел быть физиком. Ядерщиком. Или астрофизиком. Или каким-нибудь еще физиком. И у тебя были к тому предпосылки: был ты мальчиком не толковым, не способным (из этого впоследствии вырастают заурядные пролетарии умственного труда), а одаренным. Именно одаренным. Но отец, когда ты заявил о своем сокровенном желании и рассказал о стремлении попасть в физико-математическую школу, двумя коричневыми от табачного дыма пальцами взял тебя за ухо и отвел в секцию бокса.

Тренер оказался алкоголиком, ну а ты – хлюпиком. И из этого ровно ничего не вышло.

Восьмой класс оказался последним в твоей жизни. С учебой было покончено решительно и бесповоротно, поскольку, по мнению твоего отца, яблоко не должно расти на березе. На березе растут только веники для парной.

Ну, и еще фрезеровщики.

А ведь мог бы. Мог бы. Потому что тот, которого ты считал своим отцом, не отец тебе. И ты должен был стать не веником на березе, а каким-нибудь манго или киви на ветви экзотического дерева. Наверное, тебе будет больно это узнать. Но придется. Придется, потому что, в конце концов, я так хочу. К тому же и облегчение определенное получишь. Ведь ты уже пять лет не ходишь на могилу отца. Ведь так? И при этом испытываешь определенные угрызения. А теперь у тебя появятся моральные основания.

Это было давно. Шестьдесят шесть лет назад. Твоя мать тогда работала уборщицей в ночном клубе, где показывали стриптиз. Тихая незаметная уборщица, которая неслышно, словно мышка, подтирала в сортире лужи. И вот однажды твоей матерью овладел некий молодой человек, который в ту пору производил духовные эксперименты в духе Николая Ставрогина. Не насильно. И не по любви. А за двадцать или около того долларов. Плюс мобильник с полудохлым аккумулятором.

А через девять месяцев на свет появился ты.

Так вот тот самый молодой человек был необычайно одарен от природы. Интеллектуально, естественно, а не духовно. Именно его одаренность ты и унаследовал. И мог бы стать ядерщиком. Или астрофизиком. Или каким-нибудь еще физиком. И уже давно ты был бы профессором. А может быть, и академиком. Да, точно, академиком.

Но киви в тех широтах, где обитали твоя мать и ее муж, не растут. Если ты наступил ногой на иней, значит, близок и крепкий лед. Триста дворов – население твоего города – не накличет беды.

Слыть белой вороной лишь потому, что всеобщей водке предпочитаешь сухое вино, – ты это нес на своих плечах долгие годы. Но всегда знал: ничтожным людям – счастье, тебе – упадок.

Хулы не будет.

000000
Исполнение

Ты – врачиха. Но не потому, что женщина. Просто писательница, ныне владеющая умами, в своих книгах называет женщин-врачей врачихами. Ты пока еще терапевт. Потому что еще не родилась та писательница, которая будет называть женщин-терапевтов терапевтками. Тебе сорок пять. И двадцать лет в условиях женской казармы, от специфического юмора которой тебя коробит.

Ах, да, у тебя серые глаза, которые когда-то были голубыми. Талию под хрустящим крахмалом халатом не видно, но она есть. Это точно. И об этом знают восемь мужчин, двое из которых – твои бывшие мужья.

Жизнь не закончена, думаешь ты, глядя по вечерам сериалы, снятые по романам той самой писательницы, которая называет тебя врачихой. Но кто же знал тогда, когда она еще только начиналась, что мужа надо выбирать не с бухты-барахты, а из числа пациентов, поскольку в их медицинских картах подробно прописано будущее. Скрижали, именно скрижали! Кто на что способен, чего от кого ждать, каковы шансы того, что это разовьется, а это можно победить при должном подходе.

Но нет же! С первым вляпалась по самые уши! Второй оказался еще мерзопакостнее!

Не я ищу юношей; юноши ищут меня, – сказала ты надменно и в первый раз. И во второй. Третьего раза не будет, но ты этого не знаешь.

Развитие недоразвитого благоприятно для применения казней над пациентами, для освобождения колодок на руках и ногах, ибо продолжение их несвободы приведет к сожалению.

Но твоя власть над ними не простирается столь далеко. Дать больничный или отказать – вот твоя компетенция. Правда, и она может быть использована по той же самой схеме.

Твоя дочь, которой у тебя нет и никогда не было, говорит: с трепетом блюди середину. Но у тебя это пока не получается. Твоя жизнь чрезмерно насыщена ожиданием, которое не дает тебе обернуться назад. Именно поэтому тебе не дано вспомнить, как когда-то, когда в любом человеке человека было гораздо больше, чем сейчас обезьяны в любой обезьяне, ты ассистировала самому Пирогову. Свист ядер за хлопающими на ветру крыльями хирургической палатки, прибитыми кольями к земле. Стоны раненых. Острый запах спирта и человеческого пота. Ампутированные конечности. Куда их девали? – спрашивает у тебя твой маленький внук, которого у тебя нет и никогда не было. Действительно, куда?

А потом наступило мирное время. Но оно не способствовало женскому счастью. Толпы туристов, возвращавшихся из восточных краев, начали внедрять в обществе подлую теорию: незачем брать жену, потому что она увидит богача и не соблюдет себя.

Валокордин помогает только здоровым. Тебе ли этого не знать? У телеги выпали спицы. Муж и жена отворачивают взгляды.

Хулы не будет.

010001
Начальная трудность

Ты – прикольный чувак. Двадцать один год. Временно не работающий, как ты пишешь в анкетах. У тебя два мобильника. Один ты купил сам, другой тебе достался от прадеда, утверждавшего советскую власть в Туркестане. Ты входишь в переполненный вагон метро и внутри Кольцевой линии, где атмосфера насыщена волнами джи-эс-эм и ожиданием теракта, незаметно, опустив руку в карман, вызываешь с одного своего телефона другой, прадедушкин, на который ты записал не модную мелодию, не какое-нибудь прикольное безобразие типа выпускаемых из заднего прохода газов, а электронное пикание. Точно такое же, которое в сериалах про бандитские разборки издает взведенная бомба. ПИ-ПИ-ПИ-ПИ-ПИ-ПИ… Стоишь и ждешь. ПИ-ПИ-ПИ-ПИ-ПИ-ПИ… До следующей станции далеко. ПИ-ПИ-ПИ-ПИ-ПИ-ПИ… Иногда с кем-то случается истерика. Но такие счастливые случаи выпадают не часто. Как правило, люди, которых ты, естественно, за людей не считаешь, стоически стоят, молча молчат, хватая ртом потный воздух, и со страшной производительностью сжигают внутри себя нервы. Драконы бьются на окраине. Их кровь синя и желта.

Твоя мать рвет на себе волосы. Твой отец играет желваками. Твоя младшая сестренка смотрит на тебя с ужасом. Потому что ты предал память прадеда. Ты предал память прабабки. Ты предал память прадеда и прабабки с другой стороны, с отцовской. Ты предал память двоих дедов и двоих бабок. Ты ни во что не ставишь своих родителей. Хоть, если честно признаться, ставить их действительно не во что. Уже для них непосильна ноша кармы. А уж о тебе-то и говорить нечего. На тебе пресечется род (младшая сестренка не в счет). Много всяких девушек и женщин сделают в общей сложности четыреста двадцать абортов от тебя. На том все и закончится. Четыреста двадцать – вдумайся в эту цифру! Это батальон. Если его выдрессировать как следует и вооружить до зубов, то это страшная сила!

Во время войны ты, малолетка, еле дотягиваясь до рычагов управления токарного станка, вытачивая гильзы для артиллерийских снарядов, и представить такого не мог. Что внутри тебя дремлет такая страшная мощь. Не мог представить, потому что мысли твои жадно пожирал свирепый голод.

Но не навеки будет то, в чем усердствуешь. В конце концов, какие могут быть дороги на небе?

Хулы не будет.

100010
Недоразвитость

Ты носишь красный халат, и твоя борода осыпается искрами, словно мешочек дядюшки Хо, в котором старый пройдоха прячет неведомое. Потому что ты – миллиардер, и твое дао – постоянно, не останавливаясь, бежать через реку жизни, перепрыгивая с джонки на джонку. Ты принимаешь смиренных послов, которые подносят тебе дары в обмен на счастье показать тебе свое лицо и сказать имя. И при этом перепрыгиваешь, перепрыгиваешь, перепрыгиваешь с джонки на джонку, с джонки на джонку, с джонки на джонку…

Ты на ложе с женой или с женщиной, которая на час заменяет тебе жену. Ты сладко стонешь, а то и рычишь. И при этом перепрыгиваешь, перепрыгиваешь, перепрыгиваешь с джонки на джонку, с джонки на джонку, с джонки на джонку…

Твой меч высекает снопы искр из меча такого же, как и ты, облаченного в красный халат, с кем ты пытаешься поделить сферы влияния – единые и неделимые. Или – ведешь в бой полки мановеньем руки, стоя на горе под деревом, на котором стая диких обезьян насилует стаю диких опоссумов. И при этом перепрыгиваешь, перепрыгиваешь, перепрыгиваешь с джонки на джонку, с джонки на джонку, с джонки на джонку…

Ты уединился с книгой, в которой много букв и пустые шкурки, оставленные людьми, давно ушедшими в небеса тропой Гагарина. Ветер играет шкурками, они шелестят, как мешочек дядюшки Ли, в котором старый греховодник прячет чехольчики для безопасного секса. И при этом перепрыгиваешь, перепрыгиваешь, перепрыгиваешь с джонки на джонку, с джонки на джонку, с джонки на джонку…

Ты спишь. И видишь во сне, как в полете у света опускаются крылья. И они чертят линии на спинах тигров, и каждый хочет сказать: Шу. И при этом перепрыгиваешь, перепрыгиваешь, перепрыгиваешь с джонки на джонку, с джонки на джонку, с джонки на джонку…

Быть может, будешь пожалован парадным поясом, но до конца утреннего приема тебе трижды порвут его.

А что – люди? Людей много. И каждый из них хочет есть.

Хулы не будет.

010111
Необходимость ждать

Ты – старший бухгалтер. Женского рода. Двадцать восемь, из Тобольска, пять лет как москвичка, инфантильный муж, трехлетняя дочь, от родителей мужа, как от козла молока, все сама, на работе, словно белка под прессом, который выжимает не только кровь, но и лимфу, за квартиру шестьсот баксов, гнать, держать, бежать, обидеть, слышать, видеть и вертеть, и дышать и ненавидеть, и зависеть и терпеть, омерзительные корпоративные пьянки по пятницам, от которых не отвертеться, ТЫ СЧАСТЛИВА! раз в два года в Анталию, иномарка-восьмилетка, держать до судорог в пальцах, они все в этой Москве какие-то недоделанные на мамином, на папином, пока в «Ашане», но скоро можно будет и в «Перекрестке» или в «Рамсторе», а там, глядишь, и в «Седьмом континенте», гнать, держать, бежать, обидеть, слышать, видеть и вертеть, и дышать и ненавидеть, и зависеть и терпеть, ТЫ СЧАСТЛИВА! этому великовозрастному оболтусу, видите ли, интернет нужен, по пятьдесят баксов в месяц, пять часов на сон, девятнадцать на все остальное, когда этот похотливый козел начал тебя окучивать, нахраписто, словно ты, как эти московские сучки, которые подстилаются по первому же зову, ты поставила дело так, что он был вынужден ухаживать за тобой, цветы дарить и все такое прочее, а потом уж, не потеряв лица и самоуважения, отдалась, естественно, не только упрочив тем самым свое положение в фирме, но и заложив фундамент для будущего роста, гнать, держать, бежать, обидеть, слышать, видеть и вертеть, и дышать и ненавидеть, и зависеть и терпеть, ТЫ СЧАСТЛИВА! твои разработанные на косьбе и молотьбе мускулы позволяют тебе без чрезмерного напряжения выволакивать тачку за тачкой из кромешного мрака прорубаемого под площадью трех вокзалов метротоннеля на поверхность, где солнце и ломовые извозчики, увозящие грунт, весело щерятся: «Милка, потрем пупки?», гнать, держать, бежать, обидеть, слышать, видеть и вертеть, и дышать и ненавидеть, и зависеть и терпеть, ТЫ СЧАСТЛИВА! ты войдешь в пещеру, и будет визит трех неторопливых гостей, отнесись к ним с уважением, в конце тоннеля ты встретишь счастье, гнать, держать, бежать, обидеть, слышать, видеть и вертеть, и дышать и ненавидеть, и зависеть и терпеть, гнать, держать, бежать, обидеть, слышать, видеть и вертеть, и дышать и ненавидеть, и зависеть и терпеть, гнать, держать, бежать, обидеть, слышать, видеть и вертеть, и дышать и ненавидеть, и зависеть и терпеть, гнать, держать, бежать, обидеть, слышать, видеть и вертеть, и дышать и ненавидеть, и зависеть и терпеть…

Хулы не будет.

111010
Тяжба

Ты – никто, стоящий в машине в час пик на Садовом у Театра кукол, на Ленинградском у цветочного магазина, на Кутузовском у табачного киоска, на Сухаревской у китайского ресторана, на Поварской у чьего-то посольства, на Широкой у неизвестного дома номер пятнадцать, на Маросейке у Кофехауса… Ты куришь сигарету, дым вползает в тебя змеей, слушаешь свой диск или свою радиостанцию, акустические волны хозяйничают в салоне, держишь руки на бесполезном руле и тупо смотришь вперед, где все застыло на много километров вперед. Тебя два миллиона. И, значит, ты стоишь в пробке два миллиона часов утром. И столько же вечером. 83 333 дня утром. И столько же вечером. 2 778 месяцев утром. И столько же вечером. 231 год утром. И столько же вечером. Сидишь, куришь, слушаешь, смотришь. 231 год утром. И столько же вечером. Утром ты рождаешься за рулем. И потом сидишь, куришь, слушаешь, смотришь – 80 лет. После чего умираешь. Потом ты опять рождаешься. И опять умираешь. Через 80 лет. И еще один раз. Но уже через 71 год. И то же самое вечером. Три жизни сидишь, куришь, слушаешь, смотришь. Вечером. Утром. Вечером. Утром. Вечером… За день проходит почти пять веков. Государства создаются, дряхлеют и умирают. Варвары разрушают города. Пересыхают реки. Эпидемии косят народы. Опустошительные войны прокатываются по израненной шкуре земного шара предсмертными судорогами. Изобретаются невиданные доселе изобретения и открываются невероятные открытия, приближающие всемирный час Х. А ты сидишь, куришь, слушаешь, смотришь. Сидишь, куришь, слушаешь, смотришь. Сидишь, куришь, слушаешь, смотришь.

И напряженно думаешь о том, что необходимо убить Лужкова. Но Лужков неубиваем. Века протекают. Тысячелетия – да, именно так, за неделю проходит три тысячи лет с гаком, – а Лужков не ведает смерти. Не ты его, он тебя убивает. Каждый день. Трижды утром. И трижды вечером. И, ожидая казни, ты сидишь, куришь, слушаешь, смотришь.

Хулы не будет.

000010
Войско

Ты – киллер. Тебе крепко дали в торец. Так, что у «К» прогнулся столбик и она стала «Х». Ну а одна «Л» так и вовсе вылетела к чертовой матери, как неблагонадежный зуб. И теперь ты – хилер. Доктор нетрадиционной ориентации, о котором все знают, что он есть, но никто его не видел. А кто видел, тот не расскажет.

Ты лечишь тех, от кого отвернулась жизнь. Крепкими ладонями раздвигаешь живот. А вот и бабушка! Ба, а за ней и внучка! И по мелочам лимонов на восемнадцать: корзинка с пирожками, горшочек с маслом, сказочник с больным воображением, несколько составов с прокатом, недвижимость на Мальорке, контрольные пакеты двух холдингов, сплошь призовая конюшня в Леоне, и самые разнообразные счета в самых разнообразных уголках мира. А на самом дне – печень, почки, селезенка, поджелудочная железа и еще что-то, названия чего ты не знаешь.

Да, так работает харакиллер, принимающий роды перезревшего мужского чрева. При бегстве твой хвост в опасности. На иссохшем тополе вырастут цветы. Женщина получит нового мужа. Разобравшись в деле, ты убавляешь то, что должно быть убавлено.

Хулы не будет.

010000
Приближение

Ты – депутат, любимец богов. А скоро и вовсе будешь им ровней. Воссияешь. Ты – драгоценный сосуд со словами и мимикой. Шестнадцать слуг несут твой паланкин, на котором ты восседаешь в палантине. До конца дня ты деятелен. А вечером осторожен, словно опасность подкарауливает тебя за каждым углом.

Разве что долгожители еще помнят твой коронный проход по левому краю и победно вскинутые руки, когда ты в Афгане, не прячась за чужие спины и за свои генеральские звезды, вел бои с превосходящим противником, и от твоего бархатного баритона зал приходил в неистовство, потому что ты первым бросил вызов коррумпированной антинародной шайке, не побоявшись прямых угроз, выйдя в открытый космос в критическую минуту, ты спас станцию и друзей-космонавтов, ведь тебе было страшно, когда Россия висела на волоске и от твоего решения зависело будущее нации, ты не жалел денег на партийное строительство, помнят тебя молодого, безусого, задорного, зовущего за собой вперед… Однако народ оказался дрянь – устал, выдохся, отстал.

Ты – депутат. А ночью, тайком, обмакивая стальное перышко № 15 в чернильницу, ты пишешь на тетрадных листочках в клеточку письмо, которое имеет строгую каноническую форму. Вначале идет пожелание здоровья адресату и всем членам его семьи. Затем идет содержательная часть письма, в которой ты рассказываешь о своей жизни бесхитростными словами. О том, какой большой город Москва. Сколько тебя в ней окружает плохого, а то и просто враждебного. В спокойном тоне, без какого бы то ни было бахвальства, перечисляешь свои достижения: хорошая квартира, неплохие заработки, жена радует своей разумностью, деловитостью и скромностью, что на фоне всеобщего падения нравов особо радует. Старший сын учится хорошо: по математике и физике у него четверки, а иногда даже и пятерки. С русским языком похуже. Дочка уже стала совсем смышленой, на празднике в детском садике она лучше всех прочитала стихотворение, и Нина Ивановна ее очень хвалила. Но есть и проблемы: у тебя ноги часто болят, а доктора ничего не знают, только деньги тянут. Письмо заканчиваешь приветами всем своим знакомым, и это место занимает целую страницу. Ну, и совсем в конце признаешься, что хоть у тебя тут и все хорошо, но все равно ты очень скучаешь по своим родным местам. И тут тебе очень хочется передать привет Нине, но ты сдерживаешь себя, потому что это твое очень личное, о чем не должна знать ни одна живая душа. Ставишь число – день, месяц, год, – а затем и подпись – «Ваш сын»… Задумываешься и называешь себя по имени отчеству. Потому что ты – депутат. А у депутата имя без отчества быть никак не может.

В общем, ты довольно милый и бесхитростный. Найдешь противника: то забьешь в барабан, то перестанешь. То заплачешь, то запоешь. Если бы все люди были столь прозрачными, как ты, то проблем в отечестве было бы гораздо меньше.

Хулы не будет.