Текст книги "Зимняя вишня"

Глава пятая
Бал королев

Все трое хохочем – утром в лифте. И мальчишки – тоже, неизвестно чему, за компанию.

– Ой, бабы, – вытирает слезы Лариска, – что-то много смеемся, не плакать бы потом.

– Да ну тебя! – возмущается Валюшка. – Если всю жизнь чего-то бояться, лучше не жить! Все – исключительно замечательно!

– Не все: автобуса сегодня не будет, Коля забастовал.

– Кирилл меня сожрет.

Выходим на улицу.

– Доберемся мы когда-нибудь до твоего Кирилла. Нельзя давать начальству садиться на голову.

– Да кто он такой? – Валюшка опять возмутилась. – Крысенок! Ты перед ним – королева! Ларис, правда Ольгунька – королева?

– Девчонки, мы все – королевы. Слушайте, давайте закатимся в ресторан?

– Сами?

– Ага!

– Ольгунь, на какие шиши?

– Много ли нам надо, толкнем что-нибудь! Я красную юбку давно не ношу. Ужасно захотелось в ресторан.

– Ой, и мне! – подхватила Валюшка.

А то вдруг – война, так и пожить по-настоящему не успеем!

У проходной увидела Вадима. С кем-то разговаривал, а сам поводил вокруг глазами, похоже, выглядывал меня. Едва успела спрятаться за угол, чтобы не увидел. Пока пережидала – набрала минут десять опоздания.

Начальство так и пронзило меня язвительными глазками:

– Опять стирка, готовка, ребенок?

– Не угадали, Кирилл Иванович.

– Чтение художественной литературы?

– Нет, Кирилл Иванович, – дерзко отвечаю я. – На этот раз – свиданья, расставанья. Рестораны.

Он уставился на меня изумленно.

– Вы сами мне советовали жить красиво, безоглядно. Могу же я еще кому-то нравиться. Вот вам, скажем, Кирилл Иванович?

Наши взгляды скрестились, и со всей силой взаимной неприязни. Наконец он пожевал губками и объяснил:

– Вы мне очень нравитесь, Оленька. И поэтому, в знак прежнего расположения, я включил вас в список на овощебазу. Надеюсь, не посрамите родной коллектив.

* * *

Гремит музыка, сидим в ресторане, разодетые в пух и прах, из себя красивые и счастливые, сбылась мечта идиоток.

Лариске подкинули премию, так что продавать ничего не пришлось. Заказали крабов под майонезом, ассорти рыбное, мясное, овощное, горячее еще не придумали, шампанское. Гулять – так гулять по-королевски.

Столик наш на виду, мужчины не сводят глаз, но мы прекрасны и недоступны, живем самостоятельной жизнью, у нас – своя беседа. Жаль только, что из-за ревущей музыки беседовать приходится криком.

– Что? – ору я через стол.

– …и вызвали на пустырь, за стройку, – кричит Лариска, – где автобусная остановка…

– Где?

– Где остановка! – Лариска безнадежно машет рукой: все равно ничего не слышно.

– Разрешите, снегурочки? – подходит толстый дядька и просительно смотрит на нас по очереди.

– Снегурочки на каникулах, Дедушка Мороз!

Едва он отходит, катимся со смеху от этой немудреной Валюшкиной шутки. А за соседним столиком притихли, с интересом за нами наблюдая, трое моряков, совсем молоденьких, с недавно пробившимися усами.

Музыка умолкла.

– Ну так вот, – спешит рассказать Лариска. – И говорим: не волнуйтесь, Кирилл Иванович, пока это только беседа. Сигнал на вас поступил, Кирилл Иванович.

– Ларис, ну хватит разыгрывать, это что – правда?

– Чистая. Есть, говорим, мнение, что вы не по-товарищески относитесь к своей сотруднице…

– Ну вы даете… – Я слушаю, верю и не верю.

– …мешаете ей продуктивно работать, создаете в коллективе нервозную обстановку…

– …а у вас жена, Кирилл Иванович, – подхватывает Валюшка, – взрослые дети у вас. Придется поставить в известность общественные организации!

Похоже – правда, Валюшка сама таких слов не придумает.

– Ну, – вздыхаю я, – теперь мне конец.

– Ты дальше слушай! Он побледнел, сразу ручонками замахал: не надо! не надо!

– А мы ему: клянитесь!

– Клянусь, отвечает, партбилетом. Я свободен?

– Пока… Но если ты, паразит, гад ползучий, еще хоть раз, тра-та-та… – И я вижу, что Валюшка не выдерживает, плывет, вот-вот захихикает. Гляжу с надеждой на Лариску.

– Врете?

– Врем, – улыбается Лариска. – Но готовься – мы все равно твоему крысенку как-нибудь устроим веселую жизнь!

Тут музыка снова заиграла. И новый кавалер к нашему столику не замедлил явиться в виде одного из морячков, у которого усы были погуще и храбрости побольше.

– Извините, девушки, – вежливо обратился он. – У нас тут возник спор…

– В Крыму не отдыхали, – отвечаем мы.

– По другому поводу. Вы не танцуете, потому что не хотите или потому что нет достойных кавалеров?

– Не хотим, – говорит Лариска.

– …потому что нет достойных кавалеров, – говорит Валюшка.

Моряк говорит:

– Может, это оттого, что вы не обращаете внимания на нас?

– А может быть, поэтому мы на вас не обращаем внимания, – говорю я.

Детский сад. Но все равно весело. Он не нашелся что ответить. Басистый друг пришел ему на помощь:

– Вы так думаете оттого, что не знаете наших достоинств.

– Ну и какие же ваши достоинства? – по-матерински сжалилась над ними Лариска, и первый морячок снова оживился:

– Во-первых, и в главных, мы холостые.

– Хотите предложить нам руку и сердце? – говорю я.

– Для начала – руку. Разрешите?

Вытянулся передо мной – в новеньком, с иголочки, кителе, тоненький, совсем мальчик, лет двадцать.

Встаю. И остальные морячки, как по команде, шагнули к Лариске и Валюшке.

Танцуем. Где-то среди голов, неподалеку, колышутся прически моих девчонок. Когда же я в последний раз танцевала в ресторане? До замужества, наверное. В замужестве не до танцев было, а с Вадимом… Но про Вадима не надо вспоминать сегодня. И вчера. И завтра. Никогда…

Морячок, который танцует со мной, смущается, но держится отважно, ведет разговор.

– Разрешите представиться: мичман Суворов Николай, выпускник Мурманского ВМУ. В Питере проездом к месту действительной службы. Между прочим, в район Крыма.

– Оля.

– Вы отменно танцуете.

– Вы тоже.

– Форма обязывает.

– Усы – тоже форма обязывает?

– Усишки, конечно, не боцманские… Но, знаете, в нашем с вами возрасте хочется выглядеть солиднее.

Я спрятала улыбку, он ее истолковал по-своему:

– Простите, вы, наверное, моложе. Учитесь?

– Как сказать… Учусь.

– Чему, если не военная тайна?

– Жить.

– Значит, работаете. Будь я вашим мужем – я бы настоял, чтобы вы учились.

– А что, чувствуются пробелы в образовании?

– Нет, если честно – просто думал, вы ответите: я не замужем.

– Провокация? – улыбнулась я.

– Разведка боем.

Он ждет ответа, а я оцепенела и молчу, потому что вдруг увидела…

В соседнем маленьком зале уже давно гудел банкет. Когда музыка стихала, оттуда доносились тосты, какие-то научные, мудреные. А теперь я этот стол увидела! И с краю стола – рыжеватый затылок и ухо, которые узнала бы с закрытыми глазами.

Господи, за что же мне и здесь, когда раз в жизни обо всем старалась забыть, снова такая мука?..

Сидит Вадим тихо, молча, а кто рядом с ним – я сразу догадалась. Она. Юлия Ивановна. Хотя я представляла себе ее совсем иначе. Старше и в виде рыбы такой замороженной. А у этой, настоящей – длинные светлые волосы распущены по плечам, лицо нормальное, даже было, наверное, когда-то красивое, и ведет себя нормально: смеется, поднимает бокал. И это меня больше всего, до тоски пронзило: обыкновенная. Не уродина, не баба-яга…

Вот она к нему наклонилась, что-то сказала, мило улыбнулась. Он обернулся, и я увидела его лицо. И тут хоть немножко полегчало. Грустное лицо. В глазах скука и тоска собачья – до лампочки ему эти улыбки и этот банкет.

Сейчас бы подойти, взять за руку, сказать «мое» и увести. Навсегда.

Мечты. «Брызги шампанского», у отца такая пластинка была.

– Не слышу ответа, – доносится голос морячка, как сквозь сон.

Очнулась, оттанцевала его до банкетного зала, чтобы скрылось видение из глаз. О чем он? А, провокация, разведка боем…

– В моем возрасте – и уже быть замужем? – отвечаю я. – Обижаете.

Под мелким дождичком идем от ресторана к троллейбусной остановке. Как в школьные годы: девчонки – впереди, а сзади, ни на шаг не отставая, печатают шаг наши мальчики, то есть морячки. Разговаривают громко, для нас:

– Коля, разве это климат?

– Нет, Валера, это не климат.

– Вот у нас на Черном море – климат!

Мы шагаем молча, у меня – настроение соответственное, а девчонки молчат из солидарности.

– Женя, девушки не знают, они ж не отдыхали в Крыму.

– Коля, а как тебе нравится такая картина: приезжают к нам в Крым три замечательные ленинградки и говорят: нас тоже не устраивает питерский климат. Мы хотим загорать и купаться круглый год.

– А мы скажем: зачем размениваться на один год – оставайтесь насовсем!

– И что, Коля, нам отвечают?

Мы остановились у остановки и обернулись:

– Наш троллейбус.

На лицах морячков разочарование, а у моего – даже усики дрогнули:

– Мы лично свободны до двадцати трех ноль-ноль. Может, продолжим знакомство, сходим в кино? «Любовь земная». Лучше бы, конечно, неземная, но…

– Ребята, – говорит Лариска, – нам правда пора.

– У вас мамы такие строгие?

– Нас дети ждут.

Приняли за обнадеживающую шутку, обрадовались:

– И сколько у вас детей? У вас, например? – указывает морячок на Валюшку.

– Ой, – она всплеснула руками, – у меня – штук пятьдесят!

Морячки засмеялись.

– А у меня – один, – отвечает Лариска.

– И у меня один, – говорю я и вижу, что мой морячок, не спускавший с меня глаз, все понял и окончательно загрустил.

– Ну вот, – печально пробасил его товарищ. – Я ж говорил, Коля, что такие девушки не могут быть не замужем! Это против законов природы! Не повезло.

– Повезет, мальчики, не отчаивайтесь. – Лариска подсаживает меня в подошедший троллейбус. – Нас на свете много. Привет Крыму.

Троллейбус тронулся, удаляются наши морячки, понурившиеся на остановке. И мы снова замолчали.

– Ну и что такого? – рассудительно произносит наконец Лариска. – Что случилось? Ты что, не знала? Данный факт существовал всегда, просто ты его увидела – вот и все дела. И потом, вы же – расстались, или я неверно поняла?

– Верно поняла, – отзываюсь я и думаю: хорошо бы еще и мне понять…

– А волосы у нее крашеные, – сообщает злорадно Валюшка. – Я ходила поближе поглядеть. Вот тут морщины и вот тут. Поганка она, а ты – королева!

– Девки, – вдруг говорит Лариска. – Если морячки нас за своих приняли, может, мы все и вправду еще королевы?

– А я что говорила! – завопила Валюшка. – Ой, давайте сегодня не расставаться!

– У меня сухое есть. – Лариска поворачивается ко мне, смотрит на мою кислую физиономию. – А? Ау! Олька, очнись. Ну их всех к черту! Мужики приходят и уходят, а мы остаемся. И дети остаются. Ну? Улыбнись! Покажи зубки! Ну покажи, красавица…

Толкает меня в бок, Валюшка наваливается с другой стороны, мы возимся на широком сиденье, я поначалу вяло отбиваюсь, но вот уже не улыбнуться нет сил, барахтаюсь и смеюсь вместе со всеми – и мчится по Ленинграду наш повеселевший троллейбус…

Глава шестая
Дом с палисадником

Чудо, но в списке на овощебазу я себя не обнаружила. Подумала даже, что девчонки не шутили в ресторане. Но Кирилл Иванович держался со мной обыкновенно – не хуже, не лучше, чем всегда. Так или иначе, угроза миновала, и я забрала Антошку с пятидневки.

И снова со мной мой сынуля, мой бурундучок, мой солдатик при сабле и доспехах. Мы помирились на всю жизнь. Нам хорошо и весело вдвоем, и солнышко светит, и за окнами плывут осенние поля. Мы едем на электричке в Приозерск к моим родителям, к его бабушке с дедушкой.

Дом на улице Дачной, номер 20, старый наш дом с палисадником, из которого я отчалила в самостоятельную жизнь вот уже двенадцать лет назад. Соседские старушки на лавочке со мной чинно поздоровались. Просовываю руку к щеколде, отпираю калитку, поднимаюсь на крыльцо.

Встречает нас отец, загорелый, моложавый, несмотря на свои шестьдесят пять, старая рубашка хаки без погон вся забрызгана белой краской.

– Это кто к нам явился? Что за солдат, какого полка?

– Здлавствуй, деда!

– Не по форме. Как я учил?

– Здлавию жела… вию!

Антошка взлетает на его сильные руки, отец целуется со мной.

– Витька приехал, мы ремонт затеяли.

Витька, брат, стоит в такой же, как у отца, рубашке, весь заляпанный, с кистью под потолком:

– Привет, чувырла.

– Привет, амбал.

– Детей нарожали, а ума не прибавили, – с укором констатирует отец. – А Витька у нас со вчерашнего дня – капитан!

– Капитану, – достаю я из сумки бутылку.

– Опять навезла? – отец сердится, но, тем не менее, заглядывает с любопытством в сумку, из которой я достаю гостинцы. – Ну даешь: огурцы! Мать их целую кадушку уже насолила. О, селедочка.

– А где мама?

Лицо отца мрачнеет, он ссаживает Антошку на пол.

– В церковь отправилась. Совсем твоя мать с ума спятила. За двадцать километров в автобусе ездит, это надо придумать…

– Деда, а что такое целковь?

– …а мне как прикажешь к этой блажи относиться? Офицеру!

– Ты же в отставке, – отвечаю я примирительно.

– Из партии меня никто не отставлял. И сын у нас не в отставке!

– Да ладно тебе, отец. – Витька спустился, стоит у порога, вытирает руки, вид озабоченный. – Так что… я за Нинкой сбегаю?

Ох разгулялась я, живу от стола к столу. Пришла от соседей Нинка, жена Виктора, грудастая, щекастая, всего много, улыбка – за уши завязывай, разделали мы мою городскую закуску на кухне, вдарили по стопарю, пока матери нет, и пошел у нас задушевный разговор.

– Во что верит? – горячится отец, с первой же рюмки раскрасневшийся. – Что она об этом знает? Где этому ее Богу есть доказательства?

– Вообще, вера доказательств не требует, – замечает Витька.

– Ты, оппортунист, молчи. Грехи решила на старости лет замаливать!

Тут Нинка возмущается, горячо и шумно:

– Ну, это вы глупости говорите, Николай Митрофанович. Какие грехи? Когда нам, работящим женщинам, грешить? Господи, и рада бы согрешить, да некогда! – И на всякий случай толкает Витьку в бок: шутка.

– Ты своих троих родила и сиди, не о тебе речь. А вот ты, – это уже мне, – допрыгалась в своем Ленинграде.

– Здрасьте.

– Вот тебе и до свиданья.

– До чего это я допрыгалась?

– А подумай. Как живешь?

– Да ладно тебе, отец… – Виктор тянется к бутылке.

– Нет, Витька, подожди, как я живу?

– Филиппу зачем дала уйти?

– Отец, да ладно, сколько можно об этом… – Что же мне, за хвост его было держать?

– Действительно! – возмущенно вздыхает Нинка.

– Женщина захочет – за что хочешь удержит.

– Ну вы даете, Николай Митрофанович!

– Отец, ты того… Больше майору не давать.

– Жила бы как все люди, полной семьею.

– Значит, важнее, по-твоему, казаться, чем быть?

– Вот, вот, с этого все и начинается. С этой самой философии, которую вам, дуракам, подбрасывают… – И вдруг суровость отца исчезает. – Генерал явился. – И на лице появляется радостная, но вороватая улыбка. – Здравия желаем, товарищ генерал!

На пороге кухни стоит мама. В строгом, черном платье, тоже удивительно молодая, без единой морщинки. Вся иконописная и отрешенная, что не мешает ей мельком и с презрением оглядеть наш стол.

Она молча уходит в комнату, и я вижу, как там крестится на иконы, потом возвращается, уже сняв платок.

– Антошка почему без куртки бегает?

– Тепло, мама!

– Антон в деда, солдат! – бодро заявляет отец, но глаза у него беспокойные.

– А ты, солдат, уже прикладываешься?

– Так дочка же приехала, как же… Под такое дело!

– Из стаканов, без скатерти, креста на вас нет. Надолго к нам?

– До завтра.

– Значит, завтра на рыбалку махнем! – подхватывает отец. – Витька, как насчет рыбалки?

Заговорили, заспорили о чем-то, мне непонятном.

– Здравствуй, дочка.

– Здравствуй, мама.

Мама глядит на меня, а я гляжу на маму.

– Все одна кукуешь?

– Все одна, слава богу.

Не верит, что слава богу, глаза печальные.

Мама, ты вовсе не строгая, а самая добрая и понимающая на свете. И тепло от тебя родное, и запах, знакомый с детства. И так бы стоять с тобой, обнявшись, долго.

– Выживу, мама, – не бойся.

Утро такое раннее, какого я в городе давно не видела. На речке тишина, дыхание слышно. Мужчины, включая моего Антошку, засели на берегу с удочками. Нинка разводит костер. А мы сидим с мамой на пригорке, среди высокой травы, говорим тихо, почти шепотом.

– Нас ведь как всю жизнь учили, – рассказывает мама, – будь готов! Живи начеку. С войны отца ждала – все время готовилась, что вот оно случится, вот случится. И в мирное время ночные тревоги, готовность номер два, командировки. Сидишь с вами, ждешь, вы еще несмышленые, кому поплакаться, кого попросить, чтобы минула отца чаша сия? Одного Бога. Стала молиться – спокойнее стало. Раньше тайком в церковь ходила, а теперь что таиться. – Мама смолкает на минуту, наклоняется ко мне: – К Богу, дочка, все больше людей прибегает. И молодежь. А у тебя Антошка некрещеный. Покрестить бы надо…

– Во! Попробуй у меня только!

Это отец отозвался. Как ни шептались – услышал.

– Ты уди, тебя не спрашивают! Время, Ольга, какое тревожное.

– Мировой войны она ожидает с минуты на минуту! – вставляет, посмеиваясь, отец.

– Чего ее ждать, когда она уже есть. И Афганистан тебе, и Иран… У Витьки в части тревоги чуть не каждую ночь.

– Мама, а может, обойдется?

Не верит, что обойдется, молчит, и лицо скорбное, словно всех нас уже похоронила.

На реке оживление, кого-то поймали.

– Тащи! – Да не так! – Дай мне! Я сам!

Блеснула в воздухе рыбешка.

– Мама! Я пойма-ал! Лыбу поймал!

Бегу смотреть. Действительно поймал какую-то кильку.

– По первому разу всегда везет, – гововорит отец ревниво.

А Витьке не везет. Сидит в сторонке от всех, помалкивает и таит в себе надежду.

Я подошла к нему, села рядом

– Не клюет?

– Клюнет.

– Вить… У вас правда тревоги каждую ночь?

Витька усмехается:

– Мать у нас – находка для шпиона.

– Она за тебя, дурак, боится. А что, правда кто-то может на нас напасть?

– Ты тоже боишься?

Он-то, конечно, ничего не боится. Всегда был сам по себе и себе на уме. Сидит с удочкой, неколебимый, как скала.

– На хрена мы кому нужны… – вдруг говорит Витька очень тихо.

– Как это? – Я опешила.

– А вот так. – И я, словно увидев его впервые, замечаю, какие усталые и блеклые у него глаза. – Если и будет война, так оттого, что сами передеремся.

– Вить, а ты тоже в партии? – спрашиваю я, не переставая удивляться: вот тебе и скала…

Он будто не слышит, задумчиво смотрит на реку, кусает травинку.

– Женька, друг, из Афгана в цинковой упаковке вернулся. А в тот же день из нашей части три АКМ уперли. Идиотство, бардак. Ничего вы еще не знаете… – помолчал. – Служил бы я летчиком на границе, сел бы в машину…

– И что?

Он наконец повернулся ко мне, поглядел снисходительно и улыбнулся:

– Много будешь знать – скоро состаришься. А вам, бабам, этого никак нельзя.

Глава седьмая
Час от часу не легче

Не повезло больше Антошке. Единственная рыбка приехала домой в банке, и что самое интересное – живет, плавает по кругу, тычется носом в стекло.

А Антошка спит, усталый и счастливый.

Я прикрыла к нему плотнее дверь и села за телефон. Надо же узнать, что нового в доме.

– Лариска? Привет. Ты одна?

– Валюшка у меня. – Голос у Лариски взволнованный. – Тут такие события, скорей поднимайся.

Поднимаюсь. Валюшка сидит на тахте вся зареванная, под глазом держит рубль, а под рублем – синяк.

– Представляешь! Он ее избил!

– Как тварь! – подхватывает, всхлипывая, Валюшка. – Я прошу: только, пожалуйста, в лицо не бей, как я в саду покажусь? А он… Как тварь!

– А что случилось?

– Приревновал, видите ли, Отелло с клюшкой!

– Я ему честно сказала: была на дне рождения, у Лариски можешь спросить, а он…

– Кто тебя за язык тащил? – говорит Лариска.

– Чего же мне было врать, если ничего не было? Он спрашивает: танцевала? Я говорю: подумаешь, всего два раза с одним мальчиком. А он: провожал? Я говорю: подумаешь, всего до остановки, а он… Как тварь! – снова захлебывается Валюшка от этого жалостливого слова.

Я сажусь рядом, глажу ее кудряшки.

– Дура ты у нас, Валюшка. Ты Сашку знаешь, зачем лезешь на рожон? Ври во спасение.

– А еще лучше – бросай его, подонка! – вышагивает по комнате Лариска. – Было бы от кого терпеть. Уже давно ежу ясно, что он как спортсмен не состоялся.

– Я его боюсь…

– Убьет он тебя, что ли?

Валюшка уверенно, почти восторженно кивает:

– Убьет! Ты бы видела, какие у него глаза были! Белые!

– Вообще, такой может убить, – подумав, соглашается Лариска.

– Он столько всего в жизни пережил, у него такой характер взрывной, неустойчивый, – удобнее прилаживая рубль, рассказывает Валюшка. – И столько интриг в команде вокруг него, что он сейчас всё может, он… Ой! – вдруг переходит Валюшка на шепот, и глаза у нее от страха округляются. – Это он!

И мы тоже замираем, потому что в прихожей звенит звонок.

– Не открывай… – одними губами лепечет Валюшка.

– А если не он?

Звонок звенит настойчиво. Мы все на цыпочках подкрадываемся к двери.

– Кто там? – не выдерживает Лариска.

– Ларис, Валюшка у тебя? – Он.

– Ты с ума сошел. Я сплю.

– А где она?

– Я почем знаю….

– Открой на минуточку.

Заминка. Валюшка шепчет:

– Скажи, не одна…

– Я не одна.

– Брось врать, с кем тебе быть?

– Ты что – дурак? – Лариска вдруг обиделась.

– Я же слышу ее голос. С кем она у тебя?

– Сказано – ни с кем!

– Значит, так. Или открываешь, или я ломаю дверь.

Пауза. И вдруг – страшный удар по двери, вздрогнула вся квартира, качнулся кувшин на полке.

– Ненормальный! Хулиган! Я милицию вызову!

Бум!.. – еще удар.

Валюшка в ужасе бежит в комнату, мечется, прикладывает ладошки к щекам:

– Он сломает, правда сломает… Знаешь, сколько в нем весу?

Снова вздрагивает квартира.

Мы мечемся по комнате, Лариска – в прихожей:

– Паразит, кто мне дверь чинить будет!

– Может, правда, вызвать милицию? – шепчу я.

– Да ты что! – ужасается Валюшка. И, приняв отчаянное решение, подбегает к двери. – Сашка, перестань немедленно, слышишь? Ларискина дверь тут ни при чем!

– Тогда выходи, – голос за дверью.

– Не выйдет она! – выталкивает Валюшку из прихожей Лариса. – И вообще больше не ходи, не желает она иметь с тобой никаких отношений! А ты, дура, если выскочишь…

– Да ты что, ни за что, клянусь!

Бум!.. Страшнее прежнего.

Валюшка принимает новое решение:

– Надо звонить Герберту, он его послушается, пусть приедет…

– В Москву? Он же москвич.

– Да нет, он здесь, выставку готовит.

– Есть телефон?

Валюшка лихорадочно листает записную книжку.

– Вот…

Бум!..

– Да что же он! – Валюшка в сердцах бросает книжку и опять бежит к двери. – Сашка, у тебя ключица травмирована, тебе нельзя, перестань сейчас же!

Бум!..

– Прекрати, гад, у меня ребенок спит!

Бум!..

Надо действовать. Нахожу в книжке телефон, набираю.

– Герберта Мартыновича. Здравствуйте, Герберт. Это Оля, подруга Вали, девушки Саши. Необходимо, чтобы вы срочно приехали. Ваш приятель ломает дверь. Валя говорит, что он вас послушает. Вы можете приехать?

Легкое недоумение, но ответ четкий:

– Да, конечно.

– Адрес помните?

– Конечно, да. Я сейчас буду.

От очередного удара затрещала дверь. Но и за дверью вдруг наступило затишье. Прислушиваемся.

– Ч-черт…

– Саша! Ты ушибся?

Молчание.

– Сашенька!

– Иди отсюда, дура, – шипит Лариска.

– Сама дура! – взрывается Валюшка неожиданно. – У него ключица! И вообще – заведи своего мужика, им и командуй!

И, сметая ошеломленную Ларису, открывает дверь, выскакивает на площадку.

Сашка сидит в углу на полу, держится рукой за плечо, зубы стиснул, лицо бледное.

– Что же ты, глупенький? Больно? Разве тебе можно? Ну вставай…

– Отвали.

– Очень больно? Можешь идти? Сашенька… Ну скажи?

– Отвали от меня, сказал.

– Вставай, пожалуйста. Вот так… Осторожно, ступенька.

Полюбовавшись этой милой картиной, возвращаюсь к Лариске. Та свирепо захлопывает дверь. От этого удара падает наконец с полки и разбивается кувшин. И я вижу слезы на Ларискиных глазах.

– За что? Тысячу раз зарекалась: в ваши дела не вмешиваться. За что она меня?

Ну вот, теперь надо Лариску успокаивать. Я обнимаю ее, глажу по голове.

– Ну дура, озверела от любви. Ей же хуже. Зато я у тебя умная-разумная, никто нам не нужен, и сейчас мы с тобой за это выпьем.

– Нету…

– Ну чаю!

Не успела спуститься от Лариски домой – торопливый звонок в дверь.

– Кто?

– Оля?

– Да…

– Это Герберт.

Действительно, Герберт стоит на пороге. Такой же, как в тот раз подтянутый, только сегодня без галстука. И я вспомнила…

– Господи, – всплеснув руками, говорю я. – Извините ради бога! Я вам отзвонить забыла, что все уже уладилось…

Он успокоил:

– Ничего. Нет проблем.

– Ой, как нехорошо получилось… – Я дергаю чертов выключатель, который в своем репертуаре. – Если честно, я вообще не очень надеялась, что вы приедете.

– Вы ведь просили.

Вот, еще и обидела человека. Нескладная ситуация.

– Может, хотите чаю? – спрашиваю я.

Тут свет наконец зажегся.

– Спасибо. – Герберт посмотрел на выключатель. – А отвертка у вас есть?

– Не знаю…

– Или нож.

Принесла ему из кухни столовый нож. Он встал, сняв туфли, на табурет, что-то поковырял в выключателе и дернул шнур. Погасло с первого раза. И загорелось – с первого.

– Извините. – Он возвратил нож. – Не выношу, когда техника не в порядке.

– Это вы извините, – лопочу я, все переживая и разводя руками. – И так ни за что сорвала вас с места, вы, наверное, уже отдыхали.

– Это был телефон на выставку. – Он спустился, надел туфли.

– Вы так поздно работаете?

– Приходится. Скоро открытие.

– Может, все-таки чаю? Или кофе? – снова предложила я, не зная, чем еще можно быть ему признательной.

– Нет, нет. Мне нужно идти. Доброй ночи, – он улыбнулся. – Надеюсь, больше чепэ не будет.

– Заходите к нам просто так, – говорю я, провожая его к двери. – Без всяких чепэ! Лариса будет очень рада.

Он остановился у двери, поглядел на меня внимательно.

– Спасибо. Я позвоню – вам, если вы раз решите.

– Конечно! Обязательно! До свидания!

Ушел. Уехал на своей иномарке.

Надо позвонить Лариске, рассказать, какие бывают, оказывается, на свете джентльмены…