Текст книги "Леди GUN"

Он взглянул на небо – там сходились тучи. Это было доброе предзнаменование. Значит, там услышали его мольбу. Он не ошибся. Молния неожиданно рассекла небо. Гром разорвал черный сгусток на мелкие осколки, которые плюхнулись в море. Елену отшвырнуло на берег. Борис в секунду очутился возле нее. Она лежала без чувств, распластавшись на песке.

Море свирепело. Загудел сильный ветер, разгоняя непослушные волны. Елена пришла в сознание, и Борис сказал ей, что надо бежать подальше от шторма. Она не хотела, и Борис стал тянуть ее силой. Она упиралась.

Тем временем ветер подчинил себе волны и стал гнать их рядами. Их мощь нарастала. Они подступали все ближе и ближе. Борис ошалел, когда увидел, что из волн торчат человеческие руки. Все погрузилось во мрак. Он испытал настоящий ужас, ощутив чье-то липкое прикосновение. Он заорал от страха и побежал от моря что есть мочи. Лена тоже бежала.

За ними гнались какие-то демоны, издающие рвотные звуки. Борис и Лена вязли в песке, как в болоте. Силы покидали, сзади как будто тянул магнит, высасывая волю к сопротивлению. Они поняли, что топчутся на месте и что их почти настигли мерзкие, кряхтящие, с горящими глазами существа. Казалось, они были слеплены из медузной слизи. У Бориса раскалывалась голова в поисках выхода, но он был бессилен что-либо предпринять. Тело не слушалось его, словно он пребывал в невесомости. И он зарыдал, как ребенок…

Тут картина резко оборвалась, возникла другая. Борис как будто заново родился, не поверив своим глазам, что находится в каком-то безопасном месте, далеко от моря, рядом не было преследователей. Лена, успокаивая его, уверяла, что все позади, что они спаслись. Она благодарила его за хитрость, целовала ему руки. Борису было стыдно, потому что он точно знал, что струсил.

Она сказала, что больше не верит в свою утопию и будет слушаться только его. Бориса не покидала тревога, он был не в своей тарелке, не понимая, что происходит. Он напрягался, ожидая чего-то очень страшного, смотрел по сторонам, прислушивался к малейшему шороху. Лена поцеловала его в губы. Наслаждения он не испытал. Лена еще раз прильнула к нему, облизывая его лицо своим языком, затем снова впилась в его губы. Он растаял в затяжном поцелуе, но вдруг почувствовал языком горький привкус.

Он остолбенел от ужаса, заметив, как Елена покрывается пигментными пятнами, как стали проваливаться ее глаза, втягиваться щеки… Ее губы затянулись вовнутрь, изо рта высунулся длинный и тонкий, как у ящера, язык. Это была не Лена.

От этого зрелища Борис стал беспомощно кричать, он ревел навзрыд, когда язык облизывал его лицо, оставляя на нем мелкую слизь. Вдруг язык, как плетка, откинулся назад, чтобы вонзиться хлестким ударом и вспороть ему живот. Болевого шока он не испытал, но душа покидала его…

Борис снова проснулся в тот момент, когда его уже убили. Он задыхался. Но стало чуть легче оттого, что его снова убили всего лишь во сне. Этот проклятый сон сверлил мозг с навязчивым постоянством. Борис уже привык к погоне демонов, черт бы их побрал. Он даже растолковал причину появления нечисти в своих сновидениях. Они олицетворяли его страх, на этот счет не было никаких сомнений. Борису не понравилось, что сегодня его убила Елена, вернее существо, в которое она превратилась. Пусть бы это был кто угодно, но только не она. Не понравилось также, что сегодня он трусил гораздо больше, чем в прошлый раз.

Он приподнял чугунную голову с подушки, нехотя потряс ею, затем, принюхавшись к запаху изо рта, подумал, что надо или срочно закупорить его кляпом или немедленно почистить зубы… Ход его мыслей перебил телефонный звонок. Он поднял трубку и услышал голос юриста Родионовой, который передал просьбу хозяйки явиться на общий совет в офис. Он посмотрел на часы. Что ей могло прийти в голову в такую рань?

* * *

Проезжая мимо «Дома с химерами»[8]8
  «Дом с химерами» – малая резиденция для приемов официальных делегаций президента Украины. Здание расположено на Банковской улице Киева, напротив секретариата президента Украины. Дом воздвигнут в 1902 году над крутым обрывом на бывшем берегу осушенного Козьего болота.


[Закрыть], Борис неосознанно вспомнил беспокойную ночь. Он прибыл в резиденцию Матушки на пересечении Банковской и Лютеранской спустя двадцать минут после звонка. Когда он поднимался по ступенькам парадного фасада, то случайно заметил припаркованный на стоянке «Ниссан Патрол» – эта машина принадлежала Роланду Кутателадзе. Бориса насторожило прибытие на общий совет этого человека. Терзало нехорошее предчувствие, и он бессознательно ускорил шаг.

Охранник открыл массивную дверь, и Борис, сотрясая воздух ударами об пол твердых каблуков вышедших из моды туфель, направился к приемной Матушки. В приемной его встретил услужливый телохранитель хозяйки и помог раздеться. Борис прошел в кабинет. Справа от Елены стоял адвокат организации. Щуплый и лысый Лисовский расположился с маленькой указкой возле стола над картой. Железная логика этого человека, случалось, заводила в тупик его самого, это был его единственный минус. Борис не сразу заметил Роланда и вдруг подумал, что, быть может, его не будет на совете, но нет, он не ошибся. В дальнем, плохо освещенном углу кабинета шевельнулось что-то громадное, и это, без сомнения, был Роланд Кутателадзе, которого за его размеры и густой волосяной покров величали Гориллой, конечно же, за глаза. Это чудище было бесчувственным конвейером смерти, карающей десницей Матушки.

Присутствие на совете Роланда могло означать только одно – случилось что-то из ряда вон выходящее. Это было ясно, как день, но пока Бориса больше тревожило то, что он не отошел от вчерашнего. Его шатнуло в сторону, а в глазах засверкали искорки. Сейчас он не мог служить источником полезных советов. Борис сомневался даже в том, в состоянии ли он как следует воспринимать информацию. Он приготовился слушать, размышляя, какое впечатление произведет на Елену его опухший вид. Он даже не заметил, что с ним никто не поздоровался. Все молчали, как на панихиде.

– Ты хорошо выглядишь, видно, вчера зря времени не терял, – вместо приветствия произнесла Родионова. – Мне уже доложили, что ты облазил все питейные точки в городе.

Это было как минимум странно, когда это ей успели донести. Ни его шофер, ни его телохранитель никогда не проявляли инициативу в беседах с хозяйкой. Если, конечно, она не задавала им вопросы. И все равно Борис не замечал за ними особой словоохотливости. За версту чуял стукачей, старался не держать их рядом с собой.

– Осмелюсь предположить, что не мой моральный облик стал причиной общего совета, – нашел что сказать Борис, задетый тем, что Родионова попыталась отчитать его в присутствии стоящих гораздо ниже его в табели о рангах.

– Ах, ты не в курсе, что произошло? – Родионова смерила его недоверчивым взглядом. – Из тех, кто знал об отправке моих людей в Крым, в живых остался только ты, если, конечно, не брать в расчет меня саму. Мои люди вместо Крыма отправились на тот свет. По всей видимости, ты позаботился об инкогнито этого рейса, и наши враги, как бы они ни ухищрялись, не смогли бы пронюхать о нем… Как прикажешь понимать?

Борис в секунду протрезвел, когда понял, что он на подозрении. То, что он услышал, потрясло его, он стоял как вкопанный, понимая свой прокол. Наверняка эти гоблины сболтнули лишнее кому-то, кому не следовало об этом знать. Ведь предупреждал же, что даже родным ни слова. Борис думал так же, что на Лену нельзя сейчас злиться, ее право подозревать и его. Тем паче в ее глазах он уже давно заработал имидж недовольного и числился неблагонадежным. Ее истинным советником был Лисовский, а главным исполнителем – Кутателадзе… Да и не мог он оправдываться, когда разговор строился на эмоциях, а не на разуме. Борис думал так, а она отчитывала его все безжалостнее:

– Ты в последнее время сильно утомился. Может, подыскать тебе более спокойную работу? Или об этом уже подумали твои новые друзья?

«Боже, неужто она думает, что я ее продал?» – Борису стало не по себе от этой мысли.

– Какие друзья, что ты говоришь? – огрызнулся он. – Если я на крючке, то назначь расследование. Скажу тебе одно, скорее я сдохну, чем тебя продам.

– Всему свое время, – раздался голос из темного угла. Это был голос Кутателадзе. По телу Бориса пробежали мурашки. В том, что он был уже в отставке, не было сомнения. В голове пульсировала фраза: «Меня подставили»…

– Меня кто-то подставил, – произнес он вслух.

– Разберемся, – изрекла Матушка. – Можешь идти, – она указала на дверь.

Когда Борис вышел, она сказала Лисовскому:

– Установи за ним наблюдение.

Кроме обычного значения, эти слова говорили еще об одном – Лисовский теперь был первым советником Матушки официально. К слову, именно он высказал предположение, что утечка исходила от Бориса. Но не забыл подстраховаться на случай, если будет доказана его невиновность: «Может, Борис и сам не помнит, о чем болтал по пьяной лавочке».

* * *

Экстренный выпуск «Новостей» передавал репортаж с места трагедии. Взрыв произошел, когда поезд на полном ходу пересекал границу Запорожской области неподалеку от местечка с клонящим ко сну названием Мирное. В эту ночь жителям поселка перебил весь сон сильный грохот, подобный грозе. Яркое зарево самые любопытные мирчане увидели позже, догадавшись, что это не гром, еще и по отсутствию ливня. Любопытных, не поленившихся встать с нагретых кроватей, к слову, оказалось не так мало. Когда еще пришлось бы им увидеть такое. Взрыв разворотил целый состав, опрокинул многие вагоны вверх тормашками. Несколько вагонов превратились в груду искореженного металла. Кто бы мог подумать, что вагоны горят как свечки.

Борис уставился на экран. Перед глазами предстала чудовищная картина. Стоны и крики напуганных до смерти людей слились в общий протяжный рев. Пострадавшие, но оставшиеся в живых, глядя на окровавленные тела погибших, не смели сетовать на судьбу. А погибших было много. Один вагон, где, вероятнее всего, произошел взрыв, вовсе разлетелся в пух и прах. Его словно расплавило в мартеновской печи. Так выглядела эта куча железных прутьев со сгоревшими дотла внутренностями. Два ближайших вагона-соседа смотрелись не лучше. Выли сирены «Скорой помощи», суетились санитары, складируя на носилки обуглившиеся трупы. Пожарные потирали руки, организовав себе перекур. Они свое дело уже сделали.

Репортер распылялся в версиях, третируя вопросами какого-то полковника милиции. Телевизионщик видел, что милиционер и двух слов связать не может. Но тот был в форме, а значит, лицо – официальное. Практически ничего не выжав из мента, журналист решил сам покрасоваться в кадре на фоне чуть ли не прифронтового натурализма. Он с оголтелой уверенностью настаивал на собственной версии причины трагедии, высказав мнение, что сработало взрывное устройство огромной мощности, скорее всего пластиковая бомба с таймером или дистанционным детонатором, и что по всем признакам это террористический акт.

Борис смотрел телевизор, все еще не осознав до конца, что в этом сюжете он не простой зритель. Расслабился, понадеялся на авось. Теперь он знал почти на сто процентов, что бомба была в той посылке. Почему он не проверил? Почему? Он еще и еще раз прокручивал свои действия на перроне. Он же учуял, что происходит что-то неладное, когда заметил того сутулого, увидел, как он передает бандероль. Почему он не придал этому значения. Может, это старость? Да, он заслужил, что Елена так обошлась с ним. Но поймал себя на мысли, что все-таки ему себя жаль. И вовсе не потому, что его пнули, как отслужившую собаку. Пусть она считает его ни на что не годным. Но кто ей позволил считать его предателем? Неужели за столько лет она не смогла ничего понять? Обидно было, что она и не пыталась понять. Воспринимала как должное его собачью преданность.

«Когда я дал повод смотреть на себя как на вещь? – ныла душа. – Как быстро ты все забыла. А ведь это я обещал, что сделаю тебя королевой. Я натолкнул тебя на эту разрушающую мысль. Я жалею об этом. Но сказал это я и многое сделал, чтобы ты обрела проклятую власть». «Можешь идти…» – Ты сказала: «Можешь идти». Так госпожа отправляет слугу».

Много лет назад. Австрия. Вена

На Випплингерштрассе, во дворе Старой ратуши, нельзя было не наткнуться на забавный фонтан Андромеды. Идти следовало на неприличный звук струи, льющейся в ведро из пасти мифического дракона. Через улицу стояло барочное здание. За его стенами скрывалась уютная площадь Юденплац, где в XII веке существовало древнее гетто, история которого завершилась еврейским погромом 1421 года.

Ныне местной достопримечательностью стал провонявший пивной бар, упирающийся ступеньками в подвал обшарпанного трехэтажного дома времен какого-то эрцгерцога из династии Габсбургов. Тут всегда было людно. Публика разношерстная. И собиралась она не только по выходным. Здесь расслаблялись и живущие в старом гетто эмигранты, и залетные любители злачных местечек.

В углу, спрятанном за решетчатой оградой из бамбука, сидели два завсегдатая и еще один парень, которого никто здесь ранее не видел. Все трое были русскими. Первые двое промышляли мелкими кражами. Они жили в захолустном квартале Фрайхаус, в непосредственной близости от блошиного рынка. Именно там предпочитали ютиться эмигранты славянского происхождения, а также греки и албанцы.

В захудалом пивняке эту карикатурную парочку знала каждая собака. По виду они казались стопроцентными уголовниками, которым даже не обязательно прибегать к услугам гримера для участия в гангстерском боевике. В головах этих ребят гулял ветер, поэтому они перебивались время от времени всякой мелочовкой и довольствовались своим грозным видом да парой монет, которых едва хватало на пражский шницель, бокал рейн-вестфальского вина да кружку баварского пива.

Добрую треть своего распорядка эти двое проводили в баре «Барракуда», периодически махая кулаками и потихоньку спиваясь. Одного звали Кабаном, или Wildschwein на немецком, другой жил под кличкой Седой, без перевода. Так они и представлялись при знакомстве. Седой был тощим, со впалыми щеками, говоря что-либо, он все время покашливал, как туберкулезник. Другой, как по контрасту, был мясистым и ширококостным, с незакрывающимся бульдожьим ртом…

Этим вечером троица пила водку и закусывала ее хот-догами, хотя закусывать, видимо, больше предпочитала солеными огурцами. Новичка звали Борис. С первых дней новенький поставил себя в этой компании лидером. В голове этого малого осели изворотливый ум и изобретательность. Кабан и Седой надеялись, что с помощью Бори им перепадет что-нибудь на жизнь. С фантазией у них было всегда туговато, а в голове новенького роился целый улей афер и махинаций. Боря занимал их своими глобальными перспективами. Общаться с Борисом им нравилось. Они представляли себя богачами, когда он закидывал их всевозможными проектами быстрого обогащения и описывал мельчайшие детали своих грандиозных планов. Он делал это с такой верой в глазах, что Кабан и Седой временами считали их наполовину осуществленными. В устах Бориса преграды на пути реализации афер были ничтожны. Своим новым компаньонам он оставлял право верить ему на слово. В этот день, как обычно, они сидели в «Барракуде», Боря задумчиво изучал посетителей, Седой и Кабан донимали его расспросами.

– Борь, а что ты там говорил насчет церковных побрякушек? Кстати, ты что, специально устроился садовником в церкви, чтобы заняться этим делом? Как тебе удалось туда устроиться? – умирал от любопытства Седой.

– Разве имеет значение, как я очутился в этой церкви. Важно, ребята, что нам вместе предстоит поработать немного. Что, Седой, не надоело шнырять по универмагам и сшибать мелочь у сопляков? Пора призадуматься о будущем, а то пупок раньше времени развяжется. – Борис не смотрел в сторону Седого, его внимание привлекли двое других посетителей бара, усевшиеся за столиком прямо перед стойкой. Он сверлил глазами двух симпатичных молодок в коротеньких юбочках, которые крутились возле этих парней…

– Не, ну все-таки это классно, что ты в этой церквушке садовником. Идея с этими иконами и всякой разной утварью мне кажется самой реальной, – не отставал Седой.

– Отскочи, – Борису надоело его слушать. – Ты зациклился… «Самой реальной»… Это я говорю реальные вещи, а ты витаешь в облаках. Деньги – это такая штука… Они всегда рядом. Надо только разобраться – где именно. Ты думаешь, в этом зачуханном баре нет шанса набить карманы?

– Боря, ты что? Шварцкопф – наш старый приятель. Он частенько наливает за так, – встрял в разговор Кабан. – Да и у него здесь пара ребят. Нам их не одолеть.

– При чем здесь Шварцкопф? Никто не собирается бомбить его забегаловку. Здесь найдется другой вариант подзаработать. Седой, кто вон те двое возле стойки и что это за девочки рядом с ними?

Седой недоверчиво повернул голову, посмотрел с полминуты, затем произнес:

– Это девки вышибал Шварцкопфа. А эти… Какие-то залетные, не эмигранты. В здешних местах в таких пиджачках мало кто появляется. Случайные ребята. А что? Предлагаешь гоп-стоп? Ребятишки крепкие… Не стоит…

– Ну, ты откашлялся, – перебил его Боря. – У вас на уме один разбой, иногда надо пошевелить мозгами, разумеется, при наличии таковых. Ситуация типичная. Что мешает мне заставить этих парней подумать, что я сутенер двух этих девочек, смотри, как они жрут красоток глазами. Как только парни расплатятся, уносите ноги и ждите меня у ратуши на Випплингерштрассе… Пособие для начинающих. Демонстрирую.

Кабан и Седой выпучили глаза, чтобы ничего не упустить. Борис направился к парням, подсел к ним и сразу приступил к делу. Как хотелось его приятелям слышать, что он там им объяснял, но стойка была на приличном расстоянии.

Борис пока изъяснялся на немецком с трудом, потому был немногословен:

– Ребята, вижу, вы в восторге от моих цыпок. Без проблем. Выкладывайте по пятьсот шиллингов за каждую и пользуйтесь на здоровье.

Чтобы у австрийцев не возникло сомнений, Боря подмигнул девочкам, выставив большой палец кверху. Те, к радости Бориса, в ответ улыбнулись.

Парни резко закивали. Сутенер возник как раз вовремя, они и сами уже собирались предложить девицам деньги, только гадали, как удобнее к ним подступиться. Иметь дело с сутенерами – совсем другое. Неловкость улетучилась, да и цена их устраивала, девочки стоили того.

У Кабана чуть глаза на лоб не полезли, когда он увидел, что один из парней сует Боре деньги…

– Гляди… Башляют… Во дает… Золотая башка… – восхищался он шепотом, ожидая такой же реакции от Седого.

– Вижу, я Седой, а не слепой. Он сказал, как только возьмет бабки, чтобы мы линяли, – Седой стащил Кабана со стула. – Чувствую, будет жарко. Стоит «пиджакам» приблизиться к девицам на метр – ими займутся вышибалы. Валим, Кабан! Как бы ребятки не оказались на улице раньше нас…

У ратуши Боря отвалил приятелям по стольнику с барского плеча. Седой и Кабан хохотали, приговаривая:

– Ну, обставил дельце!

– Во дает! А те расплатились! – икал от смеха Кабан.

Минут через десять из «Барракуды» выбросили двух полумертвых господ в изодранных твидовых пиджаках, обляпанных кровью. Даже издалека приятели смогли рассмотреть в них знакомых парней. Пора было по домам. Они распрощались. Боря во весь дух помчался к православному храму Лазаря Четырехдневного, что располагался в ста метрах от могил Бетховена, Шуберта и Брамса на Центральном кладбище австрийской столицы. Ему было на кого потратить оставшиеся восемьсот шиллингов.

…У настоятеля небольшого православного прихода, находящегося в составе Венской епархии Московского патриарха, протоиерея Александра Родионова была красивая восемнадцатилетняя дочь. Они жили без матери. Мать Лены не смогла безоговорочно принять размеренность и аскетизм той жизни, что предстояла ей в качестве жены приходского священника. Она оставила мужа с маленькой дочуркой на руках, оправдав себя глупостью молодости. Разве могла она знать тогда, в советской России, что этот смиреннейший священник попадет настоятелем аж в Европу.

Возможно, гены не пустой звук. Лена, как и мать, была своенравна, ветрена и на все сто уверена в своей неотразимости. Только лишенный обоих глаз мог бы с ней об этом поспорить.

Античный профиль был словно срисован с лика Афродиты. Ее рост немногим не дотягивал до ста восьмидесяти. Объемы соответствовали эталонам совершенства, наводнившим журналы мод. Тысячи мужчин, встречавших ее, одиноко бродящую по старым мощеным улочкам, лишь тяжело вздыхали, провожая ее жадным взглядом, ибо догадывались: девушка с такими ногами – орешек не для них. Ее смуглая кожа испаряла свежесть, очертания ее губ подходили к сравнению лишь с безукоризненной графикой художников-кубистов и сводили с ума самых рассудительных. А эти глаза, увенчанные плавной дугой черных бровей, эти карие глаза могли заставить согрешить и праведника из подпольной секты скопцов.

Нет, затворническая жизнь в церковном приходе ей надоела. Ее девичье тело жаждало любви. Напичканная фантазиями душа рвалась к безумному поступку. Ей хотелось романтики и приключений. Она мечтала, чтобы самые красивые мужчины, высокие и сильные, снимали сапоги с ее точеных ножек и целовали ей стопы. И она этого заслуживала уже только потому, что была так хороша.

Ох уж эти неоновые вывески рекламы, эти роскошные лимузины, дамочки в норковых шубах, кавалеры в черных смокингах, рестораны с экзотическими кушаньями… Почему вся эта жизнь для кого-то, а не для нее? Чем она хуже этих расфуфыренных местных кукол? Неужто ей изо дня в день придется открывать свой разваливающийся шкафчик в крохотной комнатушке и перебирать омерзительные, совсем не модные платья, которым самое место в топке. Нет охоты жить в гнетущих стенах! Лену тянуло в свет. Но она пока не знала, что придумать. Пока оставалось лишь предаваться мечтам о лучшей доле.

Она предчувствовала, что судьбою ей дарована иная дорога и долго она здесь, в мрачных застенках, не задержится. И не даст себя удержать даже любимому папе. Быть может, и вышла бы из нее богобоязненная послушница, если бы не была она так дьявольски красива…

* * *

Не так-то легко было пристроить шалопая с бандитским складом ума, хотя и довольно неглупого, садовником в зарубежном приходе. Для этого его отцу, рядовому дьякону подмосковной церквушки, пришлось идти на поклон к зазнавшемуся братцу. Но надо было выбирать из двух зол.

Или Боря окончательно превратился бы в мелкого уркагана под влиянием своих дружков-гопников, или же отцу удалось бы вырвать его из лап улицы с помощью двоюродного брата, выбившегося всеми правдами и неправдами в архиереи.

Брат Аркадий был неожиданно приветлив и учтив, он даже пожурил дьякона, почему тот не обратился к нему раньше. Он посчитал, что ему самому выгодно на блатные вакансии сажать своих родственников, тем более племянник показался ему смышленым.

С подачи отца Аркадия все решилось в считаные недели, документы были оформлены, Борису на церковные деньги приобрели недорогой костюм, и после недолгого собеседования на Лубянке, которое больше походило на инструктаж, Борису оставалось помахать папе ручкой и отчалить за кордон. Ему повезло, что не числились за ним особо заметные проделки по части хулиганских выходок – хотя на такие мелочи КГБ смотрел сквозь пальцы, да и поручительство отца Аркадия, который был в органах на хорошем счету, сыграло свою роль. Бориса сочли благонадежным.

Дьякон Панкратий никак не надеялся, что его отпрыску предоставят работу за границей. Он считал свой отцовский долг выполненным и был теперь уверен, что под присмотром епархиального начальства и госбезопасности Борису не грозит вспомнить прошлое и вляпаться в какую-нибудь переделку.

Но плохо знал он свое чадо. Ровно недели хватило Борису, чтобы разыскать новых дружков по интересам. Для этого даже не пришлось изучать язык. Борис спутался с русскими эмигрантами.

Он уже хотел убежать на все четыре стороны… Единственное, что держало его в приходе, – амурное увлечение. Ему страсть как нравилась дочь настоятеля. Он никак не мог определиться – всерьез это или так, мимоходом. Помаявшись недели две, он наконец определился – всерьез. То, что эта девушка была не такой, как все, он понял в первый день знакомства с ней, как только получил коленкой между ног за попытку прижать ее в углу. Никогда Боря ни за кем не ухаживал, а тут пришлось.

* * *

…Уже десять минут Борис ждал Лену на условленном месте. Она опаздывала, но ему было не привыкать, он знал, что отец Александр не позволяет дочери выходить за территорию прихода в такое позднее время.

Тем сладостнее было выбегать без оглядки за зеленые ворота церкви. Им так хотелось гулять по старым улицам древнего города, по набережной Дуная, глазеть на заставленные манекенами витрины, сидеть в плетеных креслах под розовым тентом в бистро возле ратуши или в одном из уютных кабачков Венского леса. Они не стеснялись заходить в кирхи послушать орган во время мессы и радовались бесконечным трелям и перезвонам двадцати католических колоколов на площади Святого Стефана. Всякий раз Борис и Лена пытались угадать, когда звонит Пуммерин, самый большой австрийский колокол, весящий больше двадцати тонн и имеющий в Европе только одного конкурента – в Кельне. Какая разница! Ортодоксы, католики, протестанты… Все это великолепие прекрасно вне зависимости от принадлежности к конфессиям! Всем этим наследием владеет человечество! Все это принадлежит им!

Лена никогда не спрашивала, откуда у Бориса деньги, а ведь, бывало, он тратил довольно значительные суммы, покупая на цветочных рынках шикарные букеты роз, он никогда не скупился на чаевые в летних кафе и бистро. Конечно, они не могли себе позволить многого, как, например, владельцы черных лимузинов, которых встречали юркие швейцары в зеленых ливреях у входа в отели и рестораны на Рингштрассе, но все-таки… Это было больше чем ничего.

Лена любила отца, но сердилась на него и его затворничество: никогда не выходит из своего прихода, разве что в епархиальное управление или в посольство, просто они в одном дворике. Ни друзей, ни врагов. Как так можно? Она была искренне благодарна Борису, что он открыл для нее другой мир. И этот мир был красивым, разноцветным! Не то что скучный мирок аккуратного серого прихода.

Девушка догадывалась, что приходский садовник тратит на нее такие деньги не просто так. Ясное дело, он в нее влюблен. Да это легко прочесть в глазах Бори. Может быть, сегодня она разрешит своему ухажеру поцеловать себя в губы. А может, и нет. Нужно еще подумать, заслужил ли он этот поцелуй? Боря злился, когда она улыбалась в ответ на недвусмысленные взгляды местных пижонов, которые так и норовили раздеть ее глазами. Он, конечно, не подавал вида, но разве можно провести женское сердце? С того самого дня, когда невзрачный русский паренек сменил в приходе ее отца ушедшего в мир иной старого садовника, она не уставала наблюдать, как Боря изощряется, чтобы обратить на себя ее внимание.

Спустя время Лена стала специально выбегать в коротком шелковом платье на только что подстриженные клумбы, чтобы ощутить на себе этот дикий взгляд, в котором читалось едва сдерживаемое желание. Ей это нравилось. Теперь они вместе гуляли наперекор запретам. Но нравился ли ей Борис? Ах, разве обязательно надо это знать? Будет время подумать. А пока ей хорошо. Тем более одной гулять скучно, да и не всегда безопасно. Пусть довольствуется тем, что есть. Да и какая разница… Ей вовсе не доставляло удовольствия задавать бестактные вопросы, каким образом он добывает средства на развлечения. Ей было безумно приятно, забыв о церковной обители, прожигать время в компании с веселым приходским садовником. Она наслаждалась жизнью. Молодость наслаждается без оглядки, ибо оглядываться еще некуда…

* * *

В дешевой забегаловке «Барракуда» Бориса ждали трое. Как ни тужились двое из них походить на коренных жителей столицы, их выдавали бегающие глаза. Зато третий был «чистопородным»: добротный шерстяной костюм, надменное лицо, испещренное морщинами, ровный крюкообразный нос, педантичный пробор, уложенный бриолином, и сверкающие голубые глаза.

Когда Борис вошел в знакомое заведение и увидел за столиком, где сидели его дружки, этого человека, он почуял нутром, что дело пахнет большими деньгами. В прошлой сделке он поручил все Кабану и Седому, доверил им товар. Но теперь товар стоил того, чтобы его самого представили клиенту. Борис знал, что компаньоны не очень-то хотели знакомить его с покупателем, опасаясь, что Борис может отказаться от посредничества. Но клиент сам настаивал на личной встрече.

Модный цветастый галстук австрийца никак не вписывался в тусклый интерьер закуренного бара. Он ерзал на неудобном громадном стуле и проклинал про себя вонючих эмигрантов, которые привели его в эту богадельню. Не так часто он бывал в забегаловках такого ранга, но принадлежность к высшему обществу не помешала пренебречь статусом. Он был истым коллекционером церковной утвари и антикварных безделушек. Азарт взял верх над правилами хорошего тона. Вдруг повезет и вещь действительно стоящая! Самое главное – уже на очередном вечернем рауте в своем особняке продемонстрировать избранным новое выгодное приобретение…

Борис поздоровался, уселся за массивный стол и теперь думал лишь о том, как бы не продешевить. В подлинности иконы он не сомневался. Его компаньоны, люди низкого полета, мечтали выручить шиллингов хотя бы по пятьсот. И на том сказали бы спасибо. Борис боялся, что эти болваны могут все испортить своими запросами, но заранее убеждать их вести себя достойнее не стал, так как сомневался, что им удастся разыскать покупателя на такую вещь.

Одно дело – мелочь, на это у них ума хватало. Борис щедро делился с посредниками, его мало заботило, насколько они «нагревались». Он называл цену и получал причитающиеся деньги. Работа в приходе уже дала свои плоды. Находились простофили, которые за сворованные им безделицы из церковной утвари платили неплохими купюрами. Все удавалось относительно просто. Хотя если бы не ремонт, затеянный в божьем храме, Борису вряд ли удалось бы уволочь из ризницы и чулана то, что плохо лежало, не вызвав подозрений.

Все, что он транжирил на Леночку, он считал потраченным на себя. Он рассчитал, что новое дело должно быть последним. Икону Николая Угодника – покровителя мореходов, в узорной рамке из плетеной серебряной проволоки он хотел сбыть сам, без посредников. О том, что есть товар, ляпнул старым приятелям так, без особого умысла. Но те превзошли самих себя. В считаные дни вышли на клиента. Сейчас эти двое дышали в полдиафрагмы, чтобы, не дай бог, не спугнуть коллекционера или чтобы, еще хуже, не рассердить Бориса. Они соображали, что выгоднее – заискивать, поддакивать или вообще молчать.

– Товар у вас с собой? – засуетился клиент.