Текст книги "Хроники Советской армии. Оставь надежду, всяк сюда входящий"

Черный человек

В нашей сборной команде новобранцев были самые разные люди: инженеры, водители, немцы. Но среди этого многообразия выделялся один парень. Он был тихим, нелюдимым. Ни с кем не дружил. Почти ни с кем не общался. Был достаточно рослым, но выглядел каким-то слабым или щуплым. Мы, повально атеисты, списывали этот его характер, включая слабость и безответность, на религиозное воспитание. Отчасти мы были правы, он был воспитан в другой среде, среди монахов, молитв и уважения ближнего. А в советской армии взаимная ненависть достигала невероятных пределов. Помню, каким способом старики заставляли нас заниматься спортом. По утрам мы бегали по три километра. Нас сразу предупреждали, что пришедший к финишу последним будет наказан. В результате последним всегда оказывался наш баптист. За что его избивали старослужащие, воспитывая таким образом в воцерквленном человеке стремление к победам любой ценой. Нужно ли ударить по щеке ближнего, подставить ему подножку, главное в модели поведения солдата, чтобы в следующем забеге он пришел не последним. Но наш баптист все-таки умудрялся значительно отставать от остальных. В этой процедуре физического наказания особенно неприятным была не боль, а унижение. По крайней мере, для меня. Было видно, что он пытался защититься. Значит, он должен был испытывать то же чувство унижения и боли. Он закрывался руками, падал на колени но, кажется, не сопротивлялся насильникам. Это только распаляло дедов. Они стремились сделать из божьего человека настоящего зверя, убийцу, советского солдата. Для этого не было другого способа воспитания кроме как бить, унижать, травить, запугивать новобранца. Чем дальше шло перевоспитание нашего баптиста, тем более интенсивно над ним издевались. Били, травили, не давали спать, заставляя держать уголок после отбоя, прижавшись спиной к стене. Последнее было самым жестоким наказанием и называлось «сесть на стул». Держать спину прямо присев спиной к твердой поверхности длительное время было не просто трудно, было невыносимо тяжело. Удерживаться в таком положении длительное время было чрезвычайно трудно. Судороги сводили спину, ноги, солдат просто падал от изнеможения не в силах подняться. Но его поднимали ударами и пинками, заставляли снова вставать в позу сидящего на табуретке и держать стойку. В результате у парня стали проявляться психические отклонения. В какой-то момент он отказался принимать присягу. Но самое главное, он стал отказываться брать в руки оружие. В карантине нас обучали пользоваться с автоматом: разбирать его, чистить, собирать на время. Наш божий человек в какое-то время сказал командиру, что не возьмет автомат в руки. На все приказы, крики начальника он отвечал твердым «нет». Командир отвел его к заместителю по политической части на перевоспитание. Вскоре они вернулись, но на лице командира было явное удивление. Похоже, с таким он еще не сталкивался. Что случилось, мы узнали позже. Оказывается, баптист стал утверждать, что по ночам к нему приходит черный человек. Что с ним делает этот черный человек, что говорит ему, наш сослуживец так никому не сказал. Но он очень боялся этого черного человека. Его возили к психологу в армейский госпиталь. Врач подтвердил, что солдат не симулирует, что у него есть явные признаки измененного сознания, и лучше его стараться не раздражать, оставить в покое. Мало ли что может случиться: он может как попытаться покалечить себя, так и сбежать из части. Ни то, ни другое не входило в планы начальства. Его положили на обследование на несколько дней. После возвращения нашего верующего из медицинской части, его вызвал командир нашей части и выложил ему условие: «Значит так! Ты принимаешь присягу. Да, именно, ты принимаешь присягу с оружием в руках. После принятия присяги мы тебя комиссуем. Можешь ехать домой. Но присягу ты должен принять, принять с оружием в руках. Ты не нарушишь традицию принятия присяги. Иначе за отказ принять присягу, то есть служить в советской армии ты будешь осужден и сядешь в тюрьму. Как ты понимаешь, это не то место, где к тебе перестанет приходить черный человек».

В день присяги ему уделялось самое большое внимание. Первый раз он чуть не упал в обморок. Это когда ему в руки вложили автомат. Ему явно стало страшно. Похоже, черный человек запретил ему брать в руки оружие. Но взяв оружие, наш баптист нарушил договор с черным человеком, и это его пугало. Его поставили в строй. Когда пришел его черед зачитать текст присяги, он под смех сослуживцев каким-то нестроевым образом подошел к столу с папкой, внутри которой лежал листок с текстом присяги, взял лист и тихим голосом зачитал текст. После чего таким же способом вернулся в строй. Вечером его отвели в больничку, после чего никто из нас его уже не видел. Говорят, в ту ночь он кричал, чего-то боялся и бился в судорогах. Был настолько невменяем, что его пришлось привязывать к кровати. Наутро его отвезли в госпиталь, и оттуда уже комиссовали. Надеюсь, с ним теперь все в порядке.

Но кроме него были и другие военнослужащие, кого комиссовали. Был новобранец из Уфы, которого все наши сослуживцы любили и жалели. Он был спокойным застенчивым парнем, словоохотливым и достаточно талантливым. Был у него один недостаток: он не был собран и дисциплинирован. И даже сама сгорбленная фигура его как бы говорила: я не могу собраться и выполнить приказ. Кроме того, он был достаточно рослым, крупным парнем. Такому организму всегда не хватало армейской пищи. Он постоянно хотел есть. Однажды, во время моего дежурства на кухне, его попросили остаться после обеда. Он зашел в подсобку и обомлел. На столе стояло 12 порций со вторым. Это были остатки от обеда офицеров запаса, прикомандированных к части. Следом обомлеть пришлось уже и нам. Он съел вторый блюда со всех тарелки. Забавный был мальчишка, вот только офицеры были им всегда недовольны. Он либо не мог выполнить их команды, либо выполнял их неправильно. Ему даже оружие перестали доверять. Вскоре после приказа его списали.

Однако не все случаи комиссования срочников были настолько гуманны. Как я писал выше, в нашу роту назначили сержантов и стариков. Позже в нашу часть направили еще одного сержанта из учебной части, готовившей специалистов для особых батальонов технического обеспечения вроде нашего. Это был рослый сержант родом из Перми. Он как-то сразу сдружился со мной и моим земляком Витей. Я полагаю, он видел в нас свою поддержку, поскольку наши регионы были соседними, уральскими, и родственные и дружески связи населения наших регионов были достаточно широки и прочны. Мы много беседовали в свободное время перед отбоев, и я понял, что ему предложили должность помощника командира роты вместо Мамеда. В политической части своего руководства ротой он обещал прекратить рукоприкладство, но будет держать дисциплину в роте за счет высоких спортивных нагрузок. Чем больше провинность солдата, чем больше физических упражнений. Нас, духов, это вполне устраивало. Не устраивало одного Мамеда, потерявшего в один момент всю свою власть и значимость. Он стал одним из нас, молодым шнурком, которого так же, как и нас, будут воспитывать старослужащие. Плохая перспектива для того, кто, выслуживаясь перед дедами, избивал и унижал молодых солдат. Ему было явно неуютно в нашей роте. Тем более, что никаких навыков работы со сложной техникой он не имел, неверно выполняя команды во время подготовки и проведения учений, что смешило даже новичков. Витя как-то спросил пермяка: почему его не оставили в учебке? На что сержант ответил, что ему стало душно выполнять бестолковые приказы офицеров, он хотел больше свободы в подготовке личного состава, и что он в результате полностью разругался с командиром учебки. Кроме того, он пришел к выводу, что в нашей части сержанты не пользовались тем авторитетом, как в учебке, но он поднимет уровень сержантского состава на должную высоту. Мне показалось тогда, что он слишком просто видит взаимоотношения, сложившиеся в части, не понимает могущества старослужащих, и вообще у него достаточно романтичное понимание армейской службы. Так оно и оказалось. Когда он в очередной раз нагрубил офицеру и отказался подчиняться приказу, который, как он сам полагал, не соответствовал армейскому уставу, был переведен из нашей роты в одну из подразделений со старослужащими. Что с ним там происходило, я не понимал. Видел только, как он заправлял постели за другими солдатами его отряда, как чистил чьи-то сапоги. Его лицо осунулось, он почти ни с кем не разговаривал, даже с нами. Ему дали почувствовать, чего он стоит как молодой солдат, шнурок в рангах о службе. Похоже, он был самым молодым в отряде, и на нем отыгрывались все. Он стал заискивать перед старослужащими, особенно перед одним из них, которого все считали авторитетом. Тот был действительно авторитетен. Рост выше 180, развитая мускулатура. Я бы не решился с ним драться. Но, как я понял, для авторитета он так и остался шнурком и мог выполнять только грязную работу: помыть полы, прибрать постели, почистить сапоги, рассказать на ночь сказку деду. Когда начальство решило, что процесс перевоспитания завершен, и направили его назад к нам в роту, это был уже другой человек. Оказалось, что он начать по ночам мочиться в постель, причем не перестал это делать и в нашей роте. Спустя какие-то время старшина, принимавший постельное белье на смену, заметил мокрые простыни нашего сержанта и доложил об этом инциденте руководству. Новость дошла до командира части, и нашего пермяка отправили в госпиталь. В следующий раз мы увидели его уже через месяц. Он выглядел совершенно невменяемым: с опухшим лицом и отрешенным взглядом. Похоже, его хорошо накачали таблетками. Настолько хорошо, что он едва узнал нас с Витей. Другие солдаты, пришедшие попрощаться с сержантом, ржали в голос, насмехались над ним. Я же подумал про себя, что такое может случиться с каждым из них. Однако даже я не мог предположить, что с моими сослуживцами могли случиться еже более страшные вещи, что испытания еще не закончены, не все перенесут их достойно. А пока нашего сержанта переодевали в подменку. Подменка – это старая солдатская форма, которую мы одевали только для несения нарядов на кухне и переброске угля в кочегарке. Это отнюдь не парадная форма, в которой отправляли домой дембелей, и даже не повседневная форма рядового состава. Это затертая, засаленная одежда чаще даже меньшего размера, оттого расшитая по швам и схваченная нитками другого цвета на талии и икрах. Все-таки он нас узнал, стал нам подавать знаки, что все идет так, как он задумал, и это выглядело еще смешнее. Ребята смеялись, мы с Витей не могли все это перенести и ушли. Что с ним было дальше, мы так и не узнали. И с ним мы не простились. Вот так просто, как по щелчку пальцами, уничтожили мятежного солдата. Он попытался показать армии зубы, армия эти зубы вырвала, а его выбросила на помойку. Кем он сможет работать после того как получил волчий белый билет, кроме как дворником? Я не верил и не верю в черного человека. Но я с той поры знаю, что в армии есть черные офицеры, которые вот так, щелчком пальцев рушат судьбу солдата.

Этот черный офицер вернул Мамеда на его место помощника ротного. Как можно ставить идиота на руководство солдатами, многие из которых были на голову выше по умению владения боевой техникой. Может быть, это был сам ротный?

Ротный

Наш ротный был в звании капитана. Мне он сразу понравился тем, что отличался от других офицеров. Даже со стороны было видно, что основная масса офицеров вышла из рабоче-крестьянской среды. Видно по манере вести беседу, по умению руководить подчиненными, то есть мастерству донести задачу до личного состава и мобилизовать личный состав на выполнение задачи, а также по способности слаживать взаимодействие вверенного ему коллектива. Ротный отличался от офицерской массы как военной выправкой, так и умением поставить себя на недосягаемую высоту перед нами, новобранцами. И не только перед нами. Говорили, что он один из наследников состоявших на офицерской службе его пращуров, начиная с прадеда, служившего еще в царской армии. Он явно обладал высоким авторитетом в офицерской среде. Впрочем, свое место среди офицеров он часто поддерживал не менее грязными методами, чем наши старослужащие поступали с нами. Нет, он не бил лейтенантов. Но ни один из вновь назначенных офицеров даже не пытался поставить себя в одну шеренгу с нашим капитаном. Они понимали, что ротный вылит из другого сплава. Правда, был один лейтенант, которого наш ротный назначил на роль козла отпущения. При каждой из встреч с этим лейтенантом он осыпал его шуточками настолько густо, что тот буквально плакал от обиды, не имея столь хорошо подвешенного языка и изысканных манер, как наш ротный. Что с тем лейтенантов стало после, я не знаю, но лейтенант довольно быстро перевелся из нашей части.

Солдаты также уважали нашего ротного. Впрочем, некоторые из них были недовольны его опекой, его манерой требовать мастерства и умения выполнять его команды и распоряжения. В отделении, в котором я служил, был водитель нашей боевой машины. Водитель был так себе, отчего мне позже, когда я стал командиром отделения, доставалось от начальства. Так вот ротный первый несколько месяцев натаскивал этого шофера водить боевую машину ЗИЛ 130. Водителя звали Пузырем, он был с Алтая и должен был по логике сблизиться с группой сибиряков. Но нет, он присоединился к группе питерцев-новгородцев. Питерцы оказались духовно ближе ему. Капризные, надменные, не умеющие обращаться ни с оружием, ни с военной техникой, готовые предать товарища, обмануть и подставить его. Все это соответствовало характеру Пузыря. То, что он не умел водить ЗИЛок, заставляло меня помогать этому неумелому бойцу выполнять часть его обязанностей, в частности по парковке нашей боевой машины. При этом он постоянно ныл, что я не умею водить машину, не умею правильно парковаться. Как будто это моя задача. Уметь парковать ЗИЛ 130 должен был он. Я полагал, ротный обучит его умению парковать машину, но он потратил невероятно иного времени на обучение этого ничтожества просто водить машину. Что бы Пузырь вытворял а учениях, если бы капитан не обучил его навыкам вождения, я даже боялся предположить. К концу первого периода службы водить машину он стал вполне сносно, но вот парковаться…

Через год после того, как я попал в часть, капитан все же сумел перевестись в другое место, Ходили слухи, что его отец, служащий в одном из штабов московского военного округа, сумел пробить сыну вакансию на службу в Подмосковье. Хотя вполне допускаю, что он мог и в Афганистан командировку себе пробить. Потому как из нашей пятой армии перевестись в европейскую часть СССР было практически невозможно.

В последний день службы он взял несколько солдат, чтобы перевезти мебель в зафрахтованный железнодорожный контейнер. Оказалось, что все это время он жил в Уссурийске со своей очаровательной молодой женой. Первый и последний раз я увидел его миниатюрную красавицу жену сидящей на подоконнике, сжавшись в стекло. Было очевидно, что она боялась своего мужа. Да и было отчего. Он довольно грубо с ней разговаривал, что совсем не вписывалось в его роль потомственного офицера и практически советского аристократа. Меня напрягла эта дихотомия его образа. Хотя, возможно, его жена совершила какой-то непростительный поступок, недостойный жены бравого офицера. И все же…

Армия – это вообще театр тщеславия, где каждый от солдата жо старшего офицера играет роль, не свойственную своей личности, скрывающейся за погонами и мундиром. Однажды мной случайно был поставлен эксперимент, полностью подтвердивший мои догадки. Но это совсем другая история…

Были у меня к тому времени смутные подозрения о причастности ротного в совершении одного преступления, но его честь и его честность не позволяли мне даже рамышлять об этом. Хотя все мысли большую часть службы я потратил на то, чтобы разобраться в том событии, которое даже военный прокурор не стал расследовать. Я полагал, что на это преступление ротный мог пойти ради того, чтобы не иметь замечаний по службе в части для того, чтобы использовать возможность покинуть не только нашу часть, но и сам Приморский край.

Собственно мои подозрения еще больше подтвердились двумя фатами. Первое, он покидал нашу пятую армию. Второе, и это было неожиданностью для меня, он находился со своей женой в состоянии затянувшегося конфликта, если не развода.

Третье событие произошло там же, в квартире, которую он снимал долгое время, и с которой съезжал с явным облегчением. Он дал мне последнее напутственное слово: «Перестань бояться».

И правда, после его отъезда травля меня прекратилась от слова «совсем». Почему и когда началась эта травля, я расскажу отдельно.

А пока ротный со своей женой и парой чемоданов сел в такси и отправился на вокзал, а мы сели в грузовик и под вой клаксонов попутных грузовиков отправились назад в часть. В этот день хоронили Брежнева.

Пузырь

Пузырь вначале никак не проявил себя. Обычный парень откуда-то с Алтая. Год отучился в институте по специальности «автомобильный транспорт». Переболел желтухой, отчего печень постоянно мешала его службе в армии. Тяжелую работу он не мог выполнять. Холода он боялся. Есть мог не всякую пищу. Его нужно было бы отправить в санаторий, но врачи отправили его в армию. Неподходящее место для таких солдат. старики в части его сразу обрадовали, что больше полугода он не прослужит, что с такой болезнью его или спишут, или наденут белые тапочки и отправят домой в железном сюртуке. Но Пузырь не обрадовался ни одному из предложенных вариантов. Позже при распределении, как я уже сказал выше, он попал в наше отделение, что вначале меня ну никак не расстроило. Однако с первого дня он выставил мне условие: он выполняет все приказы и работы по обслуживанию машины, мне достается все остальное. А наш грузовик с фургоном был укомплектован еще и мобильной электростанцией, которую, как потом выяснилось, должен был обслуживать он же. Ну как обслуживать. Нужно было по прибытию в точку развертывания завести электростанцию с ручным стартером. Далее только доливать дизельное топливо в бак. Выключался агрегат переводом тумблера в положение «Выкл». Вот и вся работа. Однако он заартачился, повел себя как типичный таксист: «Я довез, а багаж сами доставайте». Права качать он умел. Хотел я поставить его на место, но старшие товарищи не советовали мне этого делать: что взять с больного человека. Только пожалеть. Но все же нахлебника я не терпел, поэтому и дружбы с этим желтушником не получилось.

Поскольку нас разложили по кроватям в соответствии с отделениями, моя кровать оказалась рядом с кроватью Пузыря. То, что я наблюдал, совсем не понравилось. К нему постоянно приползал пес и настырно так выпрашивал, точнее требовал с Пузыря материалы и инструмент для изготовления дембельского альбома. Вначале сам альбом дембеля, затем краски, фломастеры и еще кучу разных вещей. Пузырь соглашался, затем писал письма матери, выпрашивая у нее посылки с товаром по списку. Для меня мать была табу в армии. Я ничего у нее не просил, более того, требовал, чтобы она не присылала мне часто посылки, и, главное, ничего ценного туда не складывала. Ни шоколад, ни копченую колбасу. Только самые дешевые конфеты и печенье. Я все должен был добывать в армии сам. На скромную заработную плату солдата 3 рубля 50 копеек, а позже сержанта 13 рублей. Поэтому такое негуманное отношение Пузыря к своей матери мне совершенно не нравилось. Мое презрение к нему становилось все заметнее. Он сдружился с питерско-новгородской группировкой, о чем я совершенно не жалел. Ну возил меня какой-то таксист и ладно. Кто он, меня не интересовало.

Однако мой водитель оказался словоохотлив, и однажды, уже будучи шнурком, стараясь занять более высокое положение на социальной лестнице роты, он поведал сослуживцам после отбоя одну важную, как он полагал, историю из своей студенческой жизни, надеясь на их одобрение. Речь он начал приметно так:

– Этот праздник мы решили провести в общаге. Ну чтобы познакомиться поближе. Взяли вина, пригласили наших студенток, начали пить, поздравляя друз друга.

Я не помню, какой это был праздник, но в наше время отмечали в основном 7 ноября и Новый год. Хотя это мог быть и 23 февраля, и 8 марта. А Пузырь продолжал:

– Когда девчонки довольно захмелели, наш староста, а это был крупный такой парень, подлил одной из них что-то из пузырька. Я не сразу сообразил, что сделал наш староста, но студентке стало сразу как-то нехорошо, и она ушла в другую комнату. За ней потянулся староста и еще несколько ребят. Я тоже пошел проследить за ними. Меня втолкнули в комнату и закрыли дверь. Нас было пятеро парней и она.

Солдаты затихли, им явно нравилось все, что говорил Пузырь.

– Она лежала на кровати и была почти раздета. Ребята быстро сняли с нее оставшуюся одежду, на ней оставались только колготки. Староста подошел к ней и сдернул с нее эти колготки так, что на ней осталась только резинка. Все эта время она смотрела на меня и просила не делать этого.

Солдаты загоготали

– Продолжай.

И Пузырь продолжил про то, как они впятером ее изнасиловали, как одели, завернув нижнее белье в газету, вывели из комнаты, довели до лестницы и толкнули в спину, чтобы убиралась домой.

– Она пошла по лестнице вниз, споткнулась, газета раскрылась, и все ее белье высыпалось на лестницу, по которой бегали вверх-вниз студенты и студентки. Они удивленно взглянули на нее, а потом с невозмутимым видом побежали дальше.

– Ну и че потом было? – заголосили солдаты.

– А ничего. Мамаша приходила пару раз в деканат разобраться, и все.

«Так вот что с тобой случилось», – подумал я тогда.

Пазл складывается. Он жил не в Новосибирске, где учился, а в другом городе. После этого случая с изнасилованием сокурсницы скорее всего он вернулся домой на каникулы. В это время в Новосибирске на него подали в розыск. Об этом узнала его мать. А поскольку он жил без отца, то она все сделала сама: взяла на него академический отпуск или забрала документы из ВУЗа, направила его в военкомат, откуда Пузыря с удовольствием отправили в армию. Она надеялась, что пока он служит, дело закроют. В крайнем случае, сынок после армии не вернется домой, а будет работать где-то на просторах СССР. Пока все не забудется.

Ну и гнида же он, подумал я тогда, и у меня исчезло все уважение к этому подонку. Однако среди лишенных девичьей ласки солдат нашей роты он приобрел ореол бывалого сердцееда. Дебилы, подумал я тогда. Многие из вас ушли в армию, оставив дома девчонок, может быть даже невест, которые вас ждут. И этих девочек вот так же изнасилуют толпой новые новобранцы, за что им так же будут аплодировать такие же дебилы, но уже в другой роте.

На зоне это понимают, поэтому таких, как Пузырь отправляют в бараки для опущенных, набив им татуировку с бубновым тузом на ляжку. Но это армия, тут другие порядки. И насильники тут в почете если не в авторитете.