Текст книги "Никита Славянинов. Роман в стихах"

Глава третья

 
3.1
 
 
Велик и труден путь познанья.
Его мы вправе облегчить,
прослушав курс не ради знаний,
а чтоб докýмент получить.
Всего-то дел: задавшись целью,
пять лет втирать очки доцентам,
водить за нос профессоров
и опасаться докторов;
наладив нужные контакты,
рассеять вовремя грозу,
пустить, где следует, слезу,
давя на всем известный фактор…
Учитесь, вот вам мой совет,
ведь лучше школы жизни нет!
 
 
3.2
 
 
А если обзовут профаном —
дипломом промеж глаз тому,
диплом в руках у Митрофана —
тупой предмет. И по всему,
пришелся он ему по нраву,
ведь скрыто в нем святое право
хоть кем-то да руководить,
иначе как бедняге жить?
И то и это неохота,
и нет призванья ни к чему,
а труд простой не по уму, —
руководящая работа,
пожалуй, будет в самый раз,
руководить любой горазд.
3.3
 
 
– А не довольно ли о личном? —
читатель ухмыльнется мой.
Согласен, это неприлично,
и резко тон меняю свой.
Здесь ваш слуга (замечу к месту)
из рамок общего контекста,
вдруг справедливость возлюбя,
не исключает сам себя.
Так что, коллеги, не взыщите
за тот критический настрой,
что здесь присутствует порой,
почем ни зря не говорите:
– Познал он многие тома,
невинность сохранив ума.
 
 
3.4
 
 
Вот вам нехилое сужденье:
издержек дабы избежать,
дипломом следует с рожденья
тех, что глупее, награждать.
Уж если недодал создатель
(мотай на ус, законодатель),
добавить общество должно
(иль не гуманное оно?).
Иначе все равно достанут
(смысл слова русского глубок,
по-русски, видно, мыслит бог).
Вопрос муссировать не стану —
моя в том малая печаль
(от делать нечего ворчал).
3.5
 
 
Не отношу ни в коей мере
свое злословие к тому,
с кем двигались к заветной двери
всю предыдущую главу.
Проникнем в коридоры знаний:
один лишь перечень названий
здесь притаившихся наук
способен вызвать тошноту
и стул сломать у слабонервных.
Подозревайте хоть кого,
но не Никиту моего,
ведь Славянинов всюду первый
(им по-отечески горжусь,
хоть признаваться в том стыжусь).
 
 
3.6
 
 
Никита учится запоем,
по-русски строго говоря
(уж мы-то знаем что такое,
а чужеземцам – не понять).
Видал я, как Адама Смита
в метро штудировал Никита,
а хитроумный «Капитал»
на сон грядущий принимал.
Но нагонять, читатель, скуку
своим рассказом не хочу,
без сожаленья опущу
в нем годы близости с наукой.
Влечет иная близость нас,
чем и займемся в лучший час.
3.7
 
 
Прекрасно юноша учился,
отлично знания сдавал,
а полюбив Москву – женился,
усугубив свои права.
Но намерений не имея
влачить вериги Гименея,
развелся он с девицей той,
права оставив за собой.
Поплещем радостно руками,
его приветствуя успех,
и выпить, право же, не грех
под это дело с земляками,
но новоявленный москвич
забыл поставить магарыч.
 
 
3.8
 
 
Спасибо за урок, любезный!
Не забывайте забывать
друзей, что стали бесполезны,
учитесь их не узнавать,
когда, возникнув перед вами,
есть будут алчными глазами.
Прожуйте собственный успех
без всяких дружеских помех!
Я не могу давать советы
и поучать вас, как и где
полезных находить друзей
(что было б странным для поэта),
уж вы поверьте, если б знал,
тогда б романов не писал.
3.9
 
 
Как вы успели догадаться,
Никита в этом преуспел
(пришлось, конечно, помотаться,
но ловок в жизни наш пострел).
Что тут судить, о чем рядиться,
когда пришла пора трудиться
и есть для этого простор
в одной из дружеских контор.
Найдется и святое место,
лишь воля добрая нужна.
Но разве дефицит она?
Ведь мы (замечу без подтекста)
не только волею мудры,
но и отчаянно добры.
 
 
3.10
 
 
В то время мы не скучно жили —
от похорон до похорон
(видать, костлявая решила
войти в состав Политбюро).
Вслед за почившим сверхгероем
к стене проследовали строем
его сановные бойцы —
за дело верное борцы.
Зачем их в стену положили,
я полагаю, ясно всем:
Кремль и в загробном мире Кремль.
Никто не против, заслужили
они и там высокий пост.
Над жизнью властвует погост.
3.11
 
 
Еще взахлеб не пели песен
о свежем ветре перемен,
и обо всем в правдивой прессе
мы узнавали без проблем
(свободной пресса станет позже).
Все так же дергали за вожжи
с кремлевских козел кучера,
и ржали лошади: «Ура!»,
но, несмотря на покрик грозный,
беседы тихие вели
и еле-еле вдаль брели.
Им что-то щекотало ноздри
(как будто вдруг среди зимы
дохнуло запахом весны).
 
 
3.12
 
 
Свистеть не буду понапрасну
о светлой жизни трудовой,
пора заняться жизнью частной,
но есть проблемы с таковой.
Еще не знали неприличных
занятий сексом заграничным,
предпочитая им свою
исконно русскую возню
под добрым старым одеялом,
что выручало нас не раз,
храня от любопытных глаз.
Так что, увы, я знаю мало,
чем занимался мой герой
в просветах жизни трудовой.
3.13
 
 
Но мы внесем, читатель, ясность
и обо всем поговорим
чуть позже, как наступит гласность.
Процесс уже неотвратим.
Пошел в карьерный рост Никита,
и как хозяин дефицита
он респектабельный народ
пускает через черный ход.
Не спорю, трудная работа:
довлеет над Никитой план,
а чем хорош его карман,
судить мне как-то неохота,
я лишь могу предположить,
что рад он людям услужить.
 
 
3.14
 
 
А люди, люди-то какие!
Таким не худо подсобить.
Они настолько непростые,
что не берусь я здесь судить
об их невероятных свойствах
и сложном внутреннем устройстве.
Мне не с руки на них переть
(всем позволительно хотеть,
но обладать дано немногим).
Гордиться, право же, должны
мы тем, что некие чины
чего ни захотят – все могут,
и даже людям из спецслужб
дух человеческий не чужд.
3.15
 
 
Мы потрясений эпохальных
еще не чаяли вкусить,
когда милашка-генеральный
стал секретарить на Руси.
Понюхать толком не успели,
как всем колхозом захмелели,
всех поразил обильем слов
велеречивый филосо́ф.
Хоть массам было непонятно,
куда какой процесс пойдет
и до чего их доведет,
однако, черт возьми, приятно
осознавать, что не дикарь
ваш генеральный секретарь.
 
 
3.16
 
 
Нашел призванье он в беседе,
язык могучий отточил
и у самой железной леди
благословенье получил.
Придется нам воздать британцам
и строго указать германцам,
что не потерпим с их плеча
очередного Ильича;
и если призрак сверхидеи
забродит снова в их котле —
оставят пусть его себе,
а с нас довольно привидений.
Уж мы его, свидетель бог,
не пустим больше на порог.
3.17
 
 
С трибуны он сошел к народу
и поддержал его как мог,
пообещав искать подходы,
да только быстро сбился с ног.
В сердцах решил витиеватый:
пора исправить «изм» горбатый,
отрихтовать со всех сторон,
не доводя до похорон.
А для острастки – от предплечья
тому уродцу показать
и пару русских слов сказать,
глядишь, и станет человечней,
посимпатичнеет лицом…
Кто смеет спорить с мудрецом?
 
 
3.18
 
 
В конце концов, процесс – не камень,
лежать он более не мог
(от странной сухости в стакане
бедняга, видно, изнемог).
Встал, поднатужившись, на ножки,
затопал робко по дорожке,
войдя во вкус, прибавил шаг,
перемахнул через овраг,
и под восторженные крики
и одобрение извне
пошел копытить по стране
конь необъезженный и дикий:
храпит и рвется в облака,
и сбросить хочет седока…
3.19
 
 
Процесса дивного создатель
творенью своему не рад,
одни кричат ему: «Предатель!»,
вопят другие: «Партократ!»
Как повелось на белом свете,
не нужен стал ни тем, ни этим,
а на заборе и стене
уже читаем: «Б. Н. Е».
В худых мозгах броженье снова
(как вы заметили, друзья,
без смуты нам никак нельзя).
Дух будоража Годунова,
идет народная молва.
«Борис! Борис!» – шумит Москва.
 
 
3.20
 
 
Почуяв крах, апологеты
решили родину спасти
(искусство русского балета
до масс народных донести).
Но массы им внимать не стали
(от цирка, видимо, устали),
у них уже на тот момент
был козырь (он же – аргумент):
ведут Бориса – ножкой топнуть
и рыкнуть кое-что с брони
(хоть не завел еще семьи,
но вражий стан заставит дрогнуть).
Не даст мне родина соврать —
хорош Борис в борьбе за власть.
3.21
 
 
Он огласил на редкость внятно
свой исторический указ
(когда с брони – тогда понятно,
притихли тати, сникли враз).
Гонцов на юг шлет победитель
(где незадачливый правитель
о чем-то мыслит взаперти),
велит витию привезти,
чтоб, покуражась, свергнуть лично.
В партийных между тем рядах
царят растерянность и страх,
а «членство» стало неприличным.
Никита досмотрел балет
и тоже скинул партбилет.
 
 
3.22
 
 
Свершилось. Только не пойму я
(моменты истины редки),
когда смышленые ликуют —
пошто ликуют дураки?
О чем шумят они, как дети?
Решили, что им тоже светит?
Но вреден яркий свет для глаз
(такие севера́ у нас).
На том о бунте власть имущих,
чтоб не томить излишне вас,
спешу закончить свой рассказ.
Вам побывать хотелось в пуще?
Извольте, я не против, но
там водка выпита давно.
3.23
 
 
Народ наш – власти не подарок,
непросто властвовать над ним
(немало лет считай задаром
с низами маялись верхи).
Таких властителей несчастных
в природе встретите нечасто,
вы как сумеете, друзья,
а им так больше жить нельзя.
Нельзя довольствоваться малым,
в достатке лишь мочить усы,
а свой кусочек колбасы
жевать тайком под одеялом.
Пришла пора всех благ им в рот —
цивилизация зовет.
 
 
3.24
 
 
Я умолчу, читатель милый,
по обстоятельству стыда,
о том, как родину делили
птенцы Борисова гнезда
(как знать, а вдруг записки эти
случайно попадутся детям?).
Процесс был грамотным весьма
(есть в этом пища для ума,
что подчеркну особым шрифтом).
Вдаваться я бы не хотел
в детали столь великих дел
(мой вам совет: читайте Свифта).
Однако что-то жжет глаза,
простите, кажется, слеза…
Плач о Свифте
 
 
О бедный, бедный Джонатан!
Не там родился ты, не там
(на то и произвол небесный,
чтоб ни ко времени, ни к месту).
Хоть небеса и завещали
тебя британским островам,
к иным стремился берегам
твой взгляд, исполненный печали.
Как будто в воду ты глядел
(что, кстати, свойственно талантам)
и видел маленьких людей
и политических гигантов.
Возможно, кто-то дивным снам
даст толкование иное,
но слово «йеху» близко нам,
в нем что-то слышится родное.
А как здесь лошади честны!
Как благородны, как умны!
В плену своей судьбы превратной
о государстве, столь приятном,
ты мог лишь всей душой мечтать
и жизнь тихонько коротать
в соседстве скучных пуритан.
О бедный, бедный Джонатан!
 

Глава четвертая

 
4.1
 
 
Что делать, ежели охота?
Уж если стало невтерпеж,
другие побоку заботы —
против охоты не попрешь.
Вот вам оказия: однажды,
объятого особой жаждой
и специфической тоской,
везли Никиту по Тверской.
Вот и престижная обитель,
где пьяный Бахус правит бал.
Пока Никита входит в зал,
покруче ангела хранитель
вокруг глазищами стрижет
(он тело, дескать, бережет).
 
 
4.2
 
 
Народ, чертовски элегантный,
беседы тонкие ведет
и яства в рот весьма галантно,
как будто нехотя, кладет.
Здесь рай не только для гурманов,
помочь вам облегчить карманы
возьмутся дамы напрокат
(ассортимент весьма богат).
Они, бедняжки, в ожиданьи
томятся здесь который час,
желая осчастливить вас.
Одно прелестное созданье
уже с Никитой за столом.
Грядет в романе перелом,
4.3
 
 
и я впадаю в умиленье.
О мои бедные глаза!
Такой источник вожделенья
вниманьем обойти нельзя.
Увидит – ахнет вся Европа:
– Ах! Что за ножки, что за попа!
Есть, между прочим, и душа,
должно быть, также хороша,
что в данном случае неважно.
Никита не оценщик душ,
что ждет их возле райских кущ.
Он с дамой держится вальяжно,
пикантный разговор ведет
и руку на ногу кладет…
 
 
4.4
 
 
Пора, друзья, к Никите в гости
без приглашенья заглянуть,
вслед за его шикарной гостьей
в дверь незаметно прошмыгнуть.
Хоть нам шпионить неохота,
но что поделаешь? Работа!
Такой у нас служебный долг,
в чем есть, надеюсь, некий толк.
Одна… другая комнатушка,
достойный жалости уют, —
Никиты временный приют,
где лишь случайная подружка
собой украсит изредка
суровый быт холостяка.
4.5
 
 
Не будем лезть под одеяло —
у нас роман, а не кино.
Ленивых душ кругом навалом,
пусть потакает им оно;
а наше скромное искусство
должно служить высоким чувствам,
воображенье развивать
и ум за разум выдавать.
В лиризме здесь не вижу смысла
и лиру временно свою
тебе, читатель, отдаю.
Я полагаю, сам домыслишь
такой любовный беспредел,
как сам бы этого хотел.
 
 
4.6
 
 
Любовных шалостей немало
придумал фантазер Эрот,
чтоб хорошо Никите стало
(читатель знающий поймет).
Вздохнув, продолжим неприметно
блистать на кухне интеллектом.
Стаканы осушив до дна,
вернемся к гостье: кто она?
Свою небрежность я исправлю,
девицу без обиняков
(не обессудьте, стиль таков),
но с некой робостью представлю.
Её Татьяною зовут,
и странного не вижу тут.
4.7
 
 
Поверьте, ваш слуга покорный
и сам немало горевал:
не очернить бы кистью сонной
другой Татьяны идеал.
Но согласитесь, что к той Тане
едва ли всякий вздор пристанет
(мысль эта вовремя пришла —
от горя автора спасла).
Здесь параллели неуместны,
скажу вам больше наконец:
ей это имя дал отец,
не глядя на мои протесты.
Пришлось смириться мне, увы.
Смиритесь, думаю, и вы.
 
 
4.8
 
 
Ее отец (в чем я свидетель)
был божьей милостью поэт
(цветет поэзия на свете,
когда бумаги нежной нет).
Дружил он с Музой плодотворно
(бывая по делам в уборной,
в том убедиться мог любой
и прочитать стишок-другой),
приобретя известность рано,
в маститость впал на склоне лет.
Как всякий истинный поэт,
решил он Ольгой и Татьяной
назвать прелестных дочерей,
и трудно выдумать мудрей.
4.9
 
 
Любуясь юностью цветущей,
растил их, лиру теребя…
Вернемся к сцене предыдущей
и вскользь отметим про себя:
похоже, на любовном ложе
царит гармония… И все же
без всяких видимых причин
пенять возьмемся на мужчин,
на первый взгляд вполне приличных, —
слабó им даме угодить
и жажду счастья утолить
(Татьяна убедилась лично —
десятка три перебрала,
но чудный миг не обрела).
 
 
4.10
 
 
По поводу проблем со счастьем
я сожалею от души,
но полагаю, что отчасти
их Славянинов разрешит.
Уж тут вы мне, друзья, поверьте
(а коль не верите – проверьте):
беды в том нет, что ростом мал,
зато велик потенциал.
Такой – для милых дам находка,
да только как его найти
и гордо мимо не пройти?
Вот вам, красавицы, наводка:
интеллигентно лысоват
и благородно толстоват.
4.11
 
 
На простодушный взгляд поэта,
красавец явно не бог весть,
но для гурманов и эстетов
в нем некий цимес, видно, есть.
Не зря же многие желают
(из тех, что цимес понимают)
попасть к Никите на банкет
и пошептаться tête-à-tête
о чем-то крайне хитроватом.
Пронесся накануне звон,
что органично влился он
в ряды отпетых демократов
(есть подозрение, друзья:
за демос взялся он не зря).
 
 
4.12
 
 
Известно мне не понаслышке,
что Славянинов той поры
мог за народные коврижки
любому горло перегрызть.
Вот вам пример: за две недели
сумел он стать миллиардером
(судите сами, господа,
об интенсивности труда).
Не все, возможно, вышло гладко,
но мешкать некогда – народ
ждет перемен который год.
В могучей кучке олигархов
себе он место застолбил,
чем власть народа укрепил.
4.13
 
 
Те, что не любят парадоксы,
меня, наверно, не поймут,
нахмурят брови ортодоксы
и вспомнить мать не преминут.
Я тоже мог бы вспомнить, кстати,
о некой самобытной стати,
о вечной вере в русский дух,
да препираться недосуг.
Хотелось бы без лишних споров
в беседе нашей обойтись
и дружно к мысли подойти,
что олигархия – опора
демократизма на Руси.
Не так ли и на небеси?
 
 
4.14
 
 
Ах, как от этой рифмы странной
вдруг закружилась голова!
Немудрено, по разным данным
не зря рифмуются слова —
лишь при симпатии взаимной
возможен их союз интимный:
мороз и нос, любовь и кровь, —
в союз вступают вновь и вновь.
Надеюсь, мысль, что здесь витает,
тому подсказкой может стать,
кто тужится умом понять:
Русь есть субстанция святая,
чем и любезна небесам
(рад сообщить об этом вам).
4.15
 
 
Не буду о блаженстве нищих
петь вдохновенные псалмы
(боюсь, такой духовной пищи
не примут многие умы).
Как нам приелась добродетель!
Чему, мой друг, ты сам свидетель.
Но о подвижниках греха
спешу замолвить два стиха.
Напомнить, думаю, уместно,
что предстоит, закончив путь,
их вспоминать когда-нибудь,
гуляя по садам небесным,
возможно, только потому,
что места не нашлось в аду.
 
 
4.16
 
 
В ад нынче просто не прорвешься,
оставь, мой друг, мечту свою:
на всех греха не наберешься,
придется париться в раю
(не самое худое место,
хоть ад престижней, как известно).
Как нам ни дорого мечтать,
пора, друзья, и меру знать:
герой наш от земного счастья,
пока вели мы диалог,
опять не в шутку изнемог.
Познав вершину сладострастья,
он шумно дышит, развалясь,
от юной девы отвалясь.
4.17
 
 
По части секса наш приятель,
похоже, не щадит себя.
Пометки на полях, читатель,
ты, вижу, делаешь не зря;
не премини и в этом месте,
уж коль не палочку, так крестик
(или любой значок другой)
поставь, статистик дорогой
(не ради низменной потехи,
а чтобы опыт перенять).
Тебе не терпится понять
в чем корень всех его успехов?
Могу сказать об этом вслух:
он в трудолюбии, мой друг.
 
 
4.18
 
 
Хоть он не пашет и не сеет,
и прочих благ не создает,
но, всюду выгоду имея,
считать доход не устает.
Научный применив критерий
к сети финансовых артерий,
он недостатки в ней нашел
и их как следует учел.
Но если что-то там и липнет
к его натруженным рукам —
беда какая дуракам?
Войдя во вкус, в кругу элитном
добычу он не поделил,
за что в немилость угодил.
4.19
 
 
В суровом прокурорском теле
таилась добрая душа
(нельзя же, братцы, в самом деле
упечь на нары кореша).
Все получилось шито-крыто,
и снова на коне Никита —
о праве страстно говорит
и злых завистников клеймит.
Не стало на Руси понятий,
на смену им пришел закон.
Служить лакеем призван он
у элитарных плутократий,
где на слуху демагогизм
(силен, однако, суффикс «изм»).
 
 
4.20
 
 
Ах, что за чудо эти грóши,
когда еще и не гроши́!
Должно быть, человек хороший
придумал их от всей души,
жизнь до краев наполнив смыслом
и породив благие мысли,
что в черепах с тех пор живут
и нам покоя не дают.
С деньгами даже жалкий прыщик
себя почувствует прыщом,
что нам, читатель, нипочем:
в деньгах мы счастия не ищем
(ручонки б их теплом согреть
и жизнь тем самым поиметь).
4.21
 
 
Любовь к деньгам – не секс банальный,
характер страсти здесь иной:
не простовато-гормональный,
а умновато-мозговой.
Я полагаю, та страсть лучше,
что высшим существам присуща,
зато неведома скотам:
баранам, овцам и ослам…
Склонитесь перед дивной страстью,
что умножает и копит,
уничтожает и творит,
и дарит наслажденье властью,
ни в чем не ведая преград
(хоть кое-кто и сексу рад).
 
 
4.22
 
 
Согласен с вами, в идеале
во всем консенсус должен быть
(словцо заморское слыхал я
и здесь воткну, чтоб не забыть).
Но, чу, читатель! Что мы слышим?
Никита вновь неровно дышит.
Уж коль полюбит – не унять.
Немудрено его понять:
по данным самых свежих сплетен,
он даже сам с собой не спал,
на бизнес до того запал,
что ничего на белом свете,
помимо денег, не видал
и, как барбос, оголодал…
4.23
 
 
Не будет спать и жук навозный,
когда оказия стряслась…
Что делать с родиной бесхозной,
что в грязь лениво улеглась?
Найти решение несложно:
спасать, естественно, что можно
(а если подсобят друзья,
то можно все, чего нельзя).
Спасти хотелось все и сразу:
не утомляя слишком вас,
отмечу только нефть и газ,
металл презренный и алмазы…
Похоже, именно они
обузой были для страны.
 
 
4.24
 
 
Как вам, друзья? Уже устали?
Но я еще не все сказал.
Пока иные с кем-то спали —
Никита родину спасал!
Что не сберег – пиши пропало,
хоть прикопать успел немало.
Не зря (и как еще не зря!)
он не дремал ни с кем, друзья!
Столь же ответственно и здраво
и вам желаю поступать.
На том позвольте передать
привет последний от Минздрава.
Для поэтических натур
у нас по плану перекур.
 

Глава пятая

 
5.1
 
 
Что нынче тело без охраны?
Так сразу жалость и берет.
В квартире, где любил Татьяну,
Никита больше не живет, —
нашел приличную обитель
на ближних подступах к столице
(там, говорят, не так давно
жил некий член Политбюро).
Не спит охрана – факт курьезный.
– Мне бы к хозяину пройти,
мы же семья, как ни крути.
Охранники – народ серьезный,
читать стихи вслух не велят:
– Вали отсюда! – говорят.
 
 
5.2
 
 
Зашевелилась вдруг охрана,
что значит эта суета?
С докладом прибыла Татьяна,
так отворяй же ворота!
Не тройка русская, но все же
не хилая вещица тоже
вальяжно въехала во двор,
где матерел сосновый бор.
Увы, мне рифмою избитой
подобный шарм не описать.
Вещицу, должен вам сказать,
чтоб удовольствие Никиты
ни в чем не ведало границ,
сработал добрый мастер Фриц.
5.3
 
 
О цели данного визита
пойдет в дальнейшем разговор.
Татьяна в офисе Никиты
исправно служит с неких пор.
Хоть и не рыбка золотая,
однако штучка непростая,
она способствует делам
(как это свойственно для дам)
из самых лучших побуждений;
а круглость тайную счетов
и это милое авто,
учтя характер отношений,
уж почитает за свои…
Мечты, мечты, друзья мои!
 
 
5.4
 
 
Их от партнера не скрывая
(здесь тайны, право, не нужны),
к себе Татьяна примеряет
роль респектабельной жены
и, зная толк в любви со смыслом,
Никиту приучает к мысли,
что сладострастный их союз
вполне созрел для брачных уз.
Ну сколько можно быть девицей?
И предлагает не шутя:
– А не зачать ли нам дитя?
Не хуже сказочной сестрицы
рожу, мой свет, богатыря
тебе к исходу сентября!
5.5
 
 
Серьезен аргумент последний,
тут, прямо скажем, нечем крыть:
большим деньгам – большой наследник,
я полагаю, должен быть.
Никита сам уже жалеет,
что милых деток не имеет,
на этой почве изредка
с ним приключается тоска.
– Пора, пора остепениться! —
вздыхает тяжко он тогда;
а как тут не вздыхать, когда
по распрекрасным заграницам
шустрят чужие сорванцы
и обживают там дворцы?
 
 
5.6
 
 
Ни в чем соперникам удачным
он уступать не захотел
и срочно над контрактом брачным
всерьез и надолго засел.
Нельзя жениться как попало —
нюансов в браке есть немало,
пусть девки лезут на рожон.
Часами, в думы погружен,
сидел Никита у камина,
смотрел на злые языки
и им швырял черновики.
Все учтено – осталось имя
вписать избранницы своей —
и можно созывать гостей.
5.7
 
 
Никиту к загсу подвигая,
спешит Татьяна – медлит он,
ее надежд не отвергая,
на что имеет свой резон.
Сомненья есть (их не однажды
испытывал, уверен, каждый):
хоть и цена невелика,
да жалко выбросить пока.
Нет, братцы, жен незаменимых
(чего не скажешь про мужей),
всегда найдутся посвежей.
А то, что Таня не ломлива,
уже не нравится ему.
Пойми, попробуй, почему.
 
 
5.8
 
 
Умом недюжинным Никита,
как вам известно, наделен:
словам любви, словам избитым
не верит прозорливо он.
И вы, пожалуйста, не верьте,
но потихоньку лицемерьте,
иначе заподозрят в том,
что вы весьма просты умом.
Начнутся козни и подвохи
(чем любят дураки блеснуть),
и не успеете моргнуть,
как вас причислят к лику лохов
(ручаюсь, не найдете их
среди читателей моих).
5.9
 
 
Любовник опытный и рьяный,
Никита спуску не дает,
не верит он в любовь Татьяны,
но ценит грамотный расчет.
Насколько женщина стремится
с ним поскорей соединиться,
настолько женщина умна
(здесь связь не всякому видна).
Жена должна быть умной в меру,
избыток женского ума
(здесь рифма просится чума,
воткну ее скорей, холеру),
так вот, избыток – ни к чему,
решайте сами почему.
 
 
5.10
 
 
Как львица светская ступая,
Татьяна в спальню ворвалась
и, раздражение скрывая,
в постель к Никите забралась.
Жизнь, как известно, – враг здоровью.
Лекарства возле изголовья
красноречивей всяких слов:
Никита Львович – нездоров.
Хоть он не хилый человечек,
но и ему в момент такой
нужны забота и покой,
что Таня живо обеспечит,
повысив акции свои
на рынке брака и любви.
5.11
 
 
Трудна, мой друг, стезя безделья:
мертвеет тело, чахнет ум.
Пустое времяпровожденье
не для продвинутых натур.
Никита к делу расположен,
лежать в постели он не может,
все порывается вскочить
и сделку века совершить.
Надеюсь, что визит Татьяны
режим позволит соблюсти,
быть может, даже жизнь спасти,
ведь документы, бизнес-планы,
что привезла она с собой,
целебней, чем бальзам любой.
 
 
5.12
 
 
Обсохнуть губы не успели
от поцелуев дорогих,
а между тем уже в постели
работа дружная кипит.
Утрем лирические слезы —
мы с вами в зоне скучной прозы:
она бумажки подает,
а он читает их и рвет
(не все, заметим правды ради).
Спецов он собственных бранит,
лишить их бонусов велит:
довольно, мол, не в детском саде,
кто не изжил инфантилизм,
тех не пущу в капитализм!
5.13
 
 
Вот так, бумажка за бумажкой,
они работой увлеклись
и, позабыв о хвори тяжкой,
в экстазе трудовом слились…
Да будет сказано в романе:
они трудились на диване
и не заметили в пылу
как оказались на полу,
где продолжали заниматься…
Ничем, друзья мои, дурным,
как это кажется иным,
не беспокойтесь ухмыляться.
Татьяна кончила доклад,
теперь дела пойдут на лад.
 
 
5.14
 
 
Курс интенсивной терапии
на пользу, кажется, пошел.
Болезнь внезапно отступила,
Никите стало хорошо,
налились дивным блеском взоры,
вести он хочет разговоры:
как папа с мамой? как сестра?
мол, познакомиться пора.
Татьяна же покойно дышит
(на эти милые дела
она все силы отдала)
и ничего уже не слышит.
Никиты сладкий баритон
Татьяну погружает в сон.
Татьянин сон
 
 
Из глаз измученных Татьяны
Никита наконец исчез,
лазурный берег океана
теперь ей нежно шепчет: «Yes».
Ей снится край, блаженства полный,
где плещут ласковые волны,
кусты магнолии цветут,
и пальмы гордые растут.
Татьяне нравятся их кроны,
игра причудливых теней
рождает странный образ в ней:
портреты Джорджа Вашингтона
на листьях якобы видны
(не знает, видно, им цены,
в пять раз приятней, скажу прямо,
увидеть было б Авраама).
Татьяна радостно смеется,
стучит сердечко: тук-тук-тук,
в головке эхом отдается
его счастливый перестук;
кружатся жоржи, пальмы, лица, —
душа Татьяны за границей,
без юной плоти, налегке,
на теплом нежится песке.
Хорош песочек иностранный,
песку родному не чета —
в нем энергетика не та.
Какой-то он, однако, странный —
Татьяна напрягает взгляд:
песчинки все сильней горят,
они, похоже, не простые.
My God! Они же золотые!
Какая милая находка!
Татьяна явно смущена,
в песке копает самородки
дрожащим пальчиком она.
 
 
В ней нарастает беспокойство,
есть у души такое свойство,
а чем мучительно оно
понять не каждому дано.
Щедры дары Морфея. Кстати,
как ей все это унести?
Немудрено с ума сойти.
Чем не мучение, читатель?
Татьяна силится кричать,
на помощь родственников звать,
как мотылек, сердечко бьется,
не дай бог, душечка проснется.
Тревога, к счастью, миновала,
Татьяна снова сладко спит,
ее душа над океаном,
как чайка резвая, летит.
По нраву ей простор безбрежный.
Хозяйкой яхты белоснежной
она себя осознает
и капитану втык дает,
тот прикурить дает матросам,
а те поршнями шевелят,
как им начальники велят,
не углубляясь в суть вопросов.
Впадать в идиллию, друзья,
не собираюсь нынче я
(мы на своем веку видали
и не такие пасторали),
однако радости не скрою —
опять во сне мечта сбылась:
Татьяна, русская душою,
любви к порядку предалась
и, уважая язык лордов,
командой правит крепким word-ом.
Забыть ей хочется скорей
о милой родине своей,
но, как ни тужится, не может
 
 
(в чем усомнитесь тут же вы,
но вряд ли будете правы).
Тоска-печаль Татьяну гложет,
жжет ностальгия ей глаза,
по щечке катится слеза,
как мотылек, сердечко бьется,
не дай бог, душечка проснется.
Не дал. Смиренная молитва
поможет нам, друзья, и впредь,
и на халяву сон элитный
мы с вами сможем досмотреть.
По воле славного Морфея,
ночных кошмаров корифея,
Татьяна снова видит сон,
ей дух захватывает он.
Должно быть, времени немало
по сонным меркам утекло:
как солнце село, как взошло,
как яхта к берегу пристала, —
ей досмотреть не довелось
(изображенье сорвалось),
но эти кадры всем известны
и никому не интересны.
На этот раз унес Татьяну
Морфей в элитные кусты.
Там хорошо. Там есть бананы,
цветут шикарные цветы,
увиты сочным виноградом
беседки, мостики, ограды,
и беломраморный Эрот
зовет кого-то в темный грот.
Там, вероятно, сам Канова
из камня граций вырезал
и на лужайках расставлял,
там, наконец, Татьяна дома.
Я это место узнаю:
друзья, мы, кажется, в раю!
 
 
Но песни местных попугаев
я деликатно поругаю —
они прекрасны, нет сомнений,
однако автор убежден:
нет в мире слаще песнопений,
чем крик отеческих ворон.
Полюбовавшись водопадом,
идет Татьяна пышным садом
в приятном сумраке аллей,
и вьются ангелы над ней.
Прошла без малого полмили,
и перед взором наконец
предстал изысканный дворец,
на первый взгляд, довольно милый
коктейль всех стилей и эпох
(испустим восхищенный вздох).
Найдет в нем опытное око
черты высокого барокко,
есть мрачной готики мотивы,
модерн представлен широко,
но не представлен стиль «звериный»,
а также некий рококо.
Ест всем глаза ампир надменный,
и красотой высокомерной
блистает строгий классицизм
(достал уж этот суффикс «изм»).
Насколько портики античны,
чтоб вас, друзья, не утруждать,
не будем даже обсуждать.
Они, поверьте, органично
в ансамбль изысканный влились
и на пленэре с ним слились.
Здесь все кричит о тонком вкусе
(создатель замка был искусен).
Зайти, я думаю, уместно,
пока хозяйка к нам добра,
внутрь апартаментов прелестных.
 
 
По их роскошным мрамора́м,
как некий член палаты лордов,
павлин разгуливает гордо
и с важным видом на ходу
кладет на эту красоту
(он сам красив, с него довольно,
своя персона дорога).
За ним, как тень, идет слуга,
служитель швабры подневольный,
и эту саму красоту
блюдет буквально на лету,
спортсменом будучи отменным,
он реагирует мгновенно.
Жаль, сон элитный мимолетен,
так много хочется успеть!
Пора собрание полотен
хотя бы мельком осмотреть.
Увы и ах, нет Леонардо,
зато немало авангарда
среди шедевров дорогих
(цена проставлена на них
для усиления импрессий).
Гоген замечен и Ван Гог,
туда же некий патриот
им в пику Шишкина повесил,
на редкость здраво рассудил:
пусть и не дорог, зато мил.
Татьяну между тем по-светски
вовсю приветствует дворецкий.
Ведет себя при этом странно
на мой неискушенный взгляд,
возможно, он взволнован крайне
и что-то делает не так,
как это делать подобает;
зачем-то бабочку снимает,
за нею следуют: жилет,
сорочка, парочка штиблет.
 
 
Его движения изящны
и страсти внутренней полны.
Спускает томно он штаны
и кажет мускул не пустяшный,
то так, то этак повернет,
то позу примет, то взбрыкнет,
картинно мышцами играя
и нечто взглядом обещая.
Татьяна смотрит с удивленьем.
Как? Сам великий стриптизёр
ей предоставлен в услуженье?
И отвести не может взор.
Немудрено, красив чертовски
кумир богатых дам московских,
наперсник тайных их утех.
Татьяну распирает смех:
какая горькая утрата
для престарелых озорниц!
Исчез бесследно сладкий принц,
и нет ему назад возврата.
Сбежал с панели Аполлон,
любить Татьяну хочет он.
В ней тоже чувство закипает,
как леденец, бедняжка тает
и в сладостной истоме млеет…
Тут муза скромная моя
многозначительно краснеет.
А не довольно ли, друзья,
чужими снами любоваться?
Пора Татьяне просыпаться,
а снам сбываться наяву.
На том и завершу главу.