Текст книги "Малиновый пеликан"

Сколько стоит один миллиард

Моих друзей одного со мной поколения практически никого не осталось. Из оставшихся Акуша на восемь лет моложе меня, в нашем возрасте разница не столь велика, но она состоит в том, что я помню ту большую войну с первого дня до последнего, а Акуша всю ее пережил во младенчестве. Но в целом мы люди одной эпохи, которой оба и сформированы, давно сформированы, в любом случае оба старые люди. Акуша – это дружеское прозвище, прилипшее к нему со школьных времен. Полное имя его Борис Глебович Акушев, поэтому для некоторых он Борисоглебыч, а для меня просто Борька или чаще все-таки Акуша. Акуша, недавно потерявший жену, живет одиноко в старой полуразвалившейся даче, доставшейся ему от дедушки, старого большевика, и занимается самогоноварением исключительно для личного (иногда вместе со мной) потребления. Когда-то какие-то богатые люди давали Акуше за его участок бешеные деньги, но он отказался. Богатые люди пытались выкурить его иными способами, однажды даже самым натуральным, то есть просто подожгли дачу. Но за Акушу заступилась природа, как раз грянул такой ливень, что огонь был потушен, не успев разгореться. Богатые люди предпринимали против него еще кое-какие действия, но он оказался достойным внуком своего дедушки, в годы Гражданской войны приморского партизана, не поддался угрозам и выстоял. Пенсия у него около двадцати тысяч, но он сдает свою двушку в Москве, и ему этого на его скромную жизнь хватает. Он давно уже ничего не пишет, считая, что в писании никакого смысла нет, все написано до него. В принципе я с ним согласен, но тем не менее проводить время просто так не приучен. На мой вопрос, чем он целыми днями занимается, кроме самогоноварения, Акуша отвечает коротко: берегу здоровье и думаю. Береженье здоровья проявляется в том, что по утрам он делает зарядку с гантелями, пятнадцать раз подтягивается на самодельном турнике и обливается холодной водой. Здоровье ему нужно потому, как он говорит, что надо кое-кого пережить. Под кое-кем он подразумевает наших вождей, а мы уже пережили Сталина, Хрущева, Брежнева, Андропова, Черненко, Горбачева, Ельцина. Теперь надеется пережить по крайней мере еще одного. Впрочем, он не просто думает, а еще поглощает и переваривает огромное количество информации и любит ее обсудить. Он смотрит наш зомбоящик, сидит круглосуточно в Интернете, вычитывает новости, от которых приходит в ужас. А может быть, его реакцию надо оценивать как-то иначе. Не ужас, а какое-то даже сладострастие при поглощении всей это гадости, которую Интернет доставляет ему в неограниченных объемах. Он бывает очень разочарован, если не услышит в эфире или не найдет во Всемирной сети чего-нибудь разоблачительного, вроде рассказа о безнаказанно присвоенных миллиардах, о чьей-то роскошной яхте, вилле, дорогой машине, о прожигающих на Западе жизнь детях высоких чиновников, о прокурорах, берущих большие взятки, о том самом, который получает пять «лимонов» в день, о рейдерских захватах, о людях, посаженных за выход на мирный митинг. Как это было в нашей советской молодости, всех, причисленных к существующей власти, он называет «они». Ты слыхал, говорит, они всех правозащитников заставляют регистрироваться как иностранных агентов. Ты видел, какие часы у секретаря нашего этого? Ты читал, они разрешили полиции применять против толпы оружие.

Недавно на взятках поймали какого-то генерала. Показывали его дворец, двенадцать комнат, шесть чемоданов денег, золотые часы, люстры, что-то еще. Вроде происходит борьба с коррупцией. Но кого-то арестовывают и показывают по телевизору все им наворованное, а другой, наворовавший в десять раз больше и постоянно разоблачаемый журналистами, свободно живет в свои хоромах, ездит на «Роллс-Ройсе», носит часы за триста тысяч долларов, ничего ни от кого не скрывает и скрывать не собирается. В советское время были хотя и неписаные, но понятные правила. Если ты, занимая какую-то должность, имитируешь преданность режиму и числишься патриотом (а на государственной службе все воры имитируют преданность и числятся патриотами), то тебе прощается многое. Воруй, но знай меру. Примерно соотноси свою должность, близость к высшему начальству с объемом воруемого, но не попадайся. Если уж попался, то самое малое – исключат из партии, снимут с должности, если и не посадят, то запихнут куда-нибудь с глаз долой. Теперь же нет никакой меры и никаких правил. Одного вора показательно сажают, а другого… Все помнят историю с министром, который украл миллиарды, и, не угодив кому-то чем-то иным (но не тем, что украл миллиарды), стал жертвой крупного судебного разбирательства. Сколько было ликования в нашем обществе, жаждущем крови и справедливости! Интернет гудел. Телеканалы с алчной готовностью, щедро показывали, как бывший любимец самого верхнего начальника покорно является на допросы в Следственный комитет. Народ испытывал трепетное волнение – вот она, началась настоящая война с коррупцией, все наперебой гадали, какой срок он получит, надеялись, что немаленький, а оптимисты предвкушали даже расстрел. И вдруг все кончилось пшиком, дело тихо закрыли, экс-министр получил новую должность, не такую значительную, как прежняя, но вполне хлебную, на том все и улеглось.

Акуша наше государство называет воровским и клептократическим, и главный вор, говорит, я даже боюсь сказать кто. И утверждает, что еще год-два – и государство развалится от коррупции. Я возражаю – мол, ерунда, коррупция у нас большая, но убыток от нее, как мне сказал один знающий экономист, не более двух процентов от ВВП, это для такой большой и богатой страны ничего.

– Два процента это ничего, – говорит Акуша, – но для того, чтобы их защитить, нужны остальные проценты, которых немного не хватит до ста.

Я говорю: как это так? Он говорит: а вот так. Представь, говорит, себе, что ты глава государства, легитимно избранный большинством народа. До того, как тебя избрали, ты был честным-пречестным, но когда в твоих руках оказался ключик ко всей казне государства, ты не удержался и из миллиарда миллиардов украл один.

– Всего-то?

– Ну, если хочешь сорок или сто сорок миллиардов, не важно, это все равно ущерб для государства на фоне всех остальных расходов мизерный. Но если даже один, он влечет за собой такие последствия, которые надо защищать всем остальным бюджетом страны.

– Разъясни, – говорю я ему.

– Разъясняю. Начнем с того, что и один миллиард невозможно украсть одному, даже если ты Самый-Пресамый. Украв, ты должен поделиться с теми, кто тебе помог это сделать, или дать им тоже что-то украсть, или продвинуться по службе, или получить по дешевке сколько-нибудь гектаров дорогой земли, или выиграть тендер на строительство чего-нибудь крупного, или возглавить нефтяную компанию, или еще как-то вознаградить услужливого человека. Все это делается негласно, но общество состоит из очень многих людей, и некоторые из них, особенно из тех, кому ничего не досталось, бывают приметливы и любопытны. Кто-то что-то узнает, пронюхает, разболтает, пойдут слухи, утечки в печать и в Интернет. Пока ты у власти, все эти слухи и утечки тебя могут не беспокоить. Но как только ты вспомнишь, что твое пребывание у власти ограничено конституционными сроками, сразу поймешь, что повод для беспокойства все-таки есть. Есть риск, что легитимно сменивший тебя на высшем посту может заинтересоваться и украденным миллиардом, и состояниями тех, кто помог тебе его украсть. Поэтому для начала надо попытаться заткнуть глотку тем, кто слишком много знает, болтает и выносит в Интернет. Есть много способов сделать это, но все они криминальные и, между прочим, чего-то стоят. Если к ним прибегнуть, то у будущих властей появятся дополнительные вопросы. В предвидении этого ты придешь к выводу, что за власть, хочешь не хочешь, а придется держаться. Значит, надо подправить конституцию и следующие выборы провести со стопроцентной гарантией выигрыша. Если выборы настоящие, то стопроцентной гарантии нет ни у кого, а если другие, то тут надо призвать волшебника Ч. Волшебник сделает так, что другие кандидаты, если имеют хоть малейший шанс, будут сняты с гонки в самом начале и заменены подставными, но на всякий случай и подставным разгуляться никак не дадут. Также волшебник Ч. проведет и выборы в наш как бы парламент со стопроцентной гарантией, что он весь будет послушным и лишних вопросов никогда не задаст. Заметим, что выборы честные стоят больших денег. Выборы нечестные требуют еще больших вложений.

Напоминаю, что все это мне объясняет мой друг Акуша.

– Теперь, – говорит он, – смотри, что получается. Выборы прошли с грубыми нарушениями. Они настолько грубы, что люди, большая масса, не выдержали и вышли на улицу с протестом и требованием повторных выборов. Можешь ты это допустить? Если бы не тот миллиард, который ты украл вначале, ты мог бы выйти на улицу, возглавить этот протест, распустить парламент и освежить свою власть, влив в нее новую энергию. В крайнем случае уйти с честью. Но ты уже этого сделать не сможешь, и тебе приходится стать диктатором. Руководителей протеста – в кутузку, остальных – кого задобрить, кого запугать. Для этого нужна полиция, готовая исполнять любые приказы, подкупные следователи, продажные судьи. Их всех надо поощрять, повышать им зарплаты, соблазнять другими льготами, а их честных коллег так или иначе отодвигать от дел, чтобы правосудие ни в каком случае не сумело восторжествовать. В обществе, в определенной среде, недовольство будет расти. Чтобы оно не распространилось в широких массах населения, его надо давить в зародыше. Репрессиями, угрозами репрессий, объявлением особо недовольных иностранными агентами, пятой колонной, врагами отечества. Надо создать огромный и умелый пропагандистский аппарат, который будет восхвалять твои действия и чернить твоих противников. На все это тратятся огромные деньги. Став диктатором, ты теряешь способность держать близко к себе способных людей. Все больше окружают тебя люди, умеющие льстить и поддакивать, но все меньше – компетентные. Государство управляется все хуже и где-то что-то горит, что-то падает. Советники дают глупые советы. Принимаются ошибочные решения. Например, решить какую-то проблему с помощью маленькой победоносной войны? Удалось. Захватить какую-то территорию без единого выстрела? Удалось! Народ ликует. Рейтинг растет. Но при захвате территории советники и ты сам не просчитали, во сколько обойдется ее захват, удержание и поддержание. Не станет ли эта территория комом в горле? Пока все идет хорошо и возникает соблазн захвата еще одной территории. А тут сторона, уступившая первый кусок, вдруг воспротивилась и просто так за следующий кусок уцепилась. Начинается война, и идет не так, как ты рассчитывал. Кровь, преступления, ошибки и потери. Все это стоит уже очень больших денег. А еще выясняется, что, кроме тебя, твоей страны и страны, на которую ты напал, есть еще и внешний мир, который почему-то не оказывается равнодушным, начинает тебя опасаться и, опасаясь, предлагает отступить или хотя бы остановиться. Ты отступать уже не можешь, тогда они против твоей страны совершают недружественные движения, принимают какие-то санкции и, не понимая, как далеко ты собираешься зайти в своих амбициях, начинают укреплять оборону. А ты, конечно, воспринимаешь это как вызов и со своей стороны начинаешь укрепляться. Тратить больше денег на армию, на вооружение и перевооружение. Бюджет все больше ориентируется на войну, на большую войну, совершаются уже совсем безумные, бессмысленные и непосильные траты на изготовление новых ракет, кораблей, самолетов, танков и пушек. В результате – девяноста восьми процентов огромного бюджета огромной страны не хватает, чтобы возместить двухпроцентный ущерб, нанесенный тобой в самом начале. А тем временем нефть дешевеет, рубль падает, все дорожает, и значительной части населения уже не хватает денег ни на еду, ни, тем более, на лекарства. Недовольство растет, зреет что-нибудь вроде бунта, и ты, не зная, как с этим справиться, готов на все для сохранения своей власти, свободы и жизни. Пытаясь укрепить систему, ты расставляешь на все ключевые посты людей, демонстрирующих тебе свою преданность, а на самом деле беспринципных и продажных. Именно потому, что они продажные, их преданность – того же качества: придет момент – и они тебя, не мешкая, сдадут, повяжут и доставят к месту совершения правосудия. Поэтому ты, уже не считаясь ни с какими расходами, укрепляешь и укрепляешь армию, свою охрану, полицию (никому из них при этом не доверяя). Ты для потенциально возможного разгона людей производишь запасы горчичного газа, закупаешь водометы, заранее разрешаешь полицейским в случае чего применять оружие. Но бывают же ситуации, когда водометы – не помогают, а полицейские – отказываются стрелять по людям… И все это потому, что ты когда-то поддался ничтожному по существу соблазну украсть миллиард. Впрочем, когда ты увидишь, что выхода у тебя нет, ты поймешь: семь бед – один ответ, и к украденному миллиарду можно безбоязненно добавить еще хоть сто-двести-триста – для максимальной строгости не исключаемого суда и первого миллиарда будет достаточно.

Все это Акуша мне разъяснял на пальцах, когда мы сидели у него на разваленной его веранде и пили самогон, или, как он его называет, кальвадос его собственного изготовления из его же яблок. А потом я ушел к себе, лег и долго ворочался и около трех ночи только смежил веки, как он мне позвонил и, не поинтересовавшись, не слишком ли поздно, дополнил свои рассуждения о стоимости первого украденного миллиарда мыслью, до которой я дошел своим умом:

– Слушай, забыл сказать еще вот что. Украв миллиард, исправляя конституцию, усиливая полицию, фальсифицируя выборы, он должен и возможного преемника подобрать, уже что-то укравшего, который если сменит его при жизни, то сам, во всем этом замазанный, разоблачать его не посмеет.

Над чем вы сейчас работаете?

Вспомненные мною рассуждения Акуши навели меня на грустные мысли, что если он прав, то нет никакой надежды, что у нас в сколько-нибудь обозримом будущем на вершине власти может оказаться честный человек. Во всяком случае мне до этого с помощью клеща или без нее уже не дожить. Чтобы отвлечься, я переключился на чепуху: сосредоточил внимание на каком-то аппарате, который зелеными и красными индикаторами перемигивается.

– Интересно, – спрашиваю Зинулю, – что это у вас за прибор?

– А я не знаю. – Она пожала плечами.

– Как не знаете? – удивился я. – Он ведь для чего-то нужен.

– Не знаю, зачем-то, может быть, и был нужен, а теперь так – бутафория.

Вот говорят, что ассоциативный вид мышления – это самый низший вид мышления. Если бы я в это поверил, мог бы умереть от комплекса неполноценности. Потому что всегда мыслю ассоциативно. Зинуля сказала: прибор бутафорский. Я с ней немедленно согласился и развил эту мысли дальше:

– У нас все бутафорское. Бутафорское правительство, бутафорский парламент, бутафорский суд, бутафорские выборы, бутафорская «Скорая помощь».

– Как вы мыслите оригинально, – оценила Зинуля. – Вы тоже писатель?

– Что значит тоже? – не понял я.

– Ну, я имею в виду, Семигудилов писатель, и вы тоже.

– Это я – тоже? – возмутился я до глубины души. – Это он тоже. Если он вообще писатель.

– Петр Ильич, – вмешалась с поправкой Варвара, – не просто писатель. А очень известный писатель. Гораздо известней вашего Семигудилова.

– Ну как это, – не поверила Зинуля. – Семигудилова знают все, даже те, которые книг не читают.

– Именно те, которые не читают, а смотрят дурацкие ток-шоу по зомбоящику. А читатели книг знают Петра Ильича.

– А-а, – отношение к сказанному Зинуля выразила непонятной, почтительной, очевидно, эмоцией. – А над чем вы сейчас работаете?

– Смешной вопрос, – сказал я.

– Почему смешной?

– Потому что интересоваться, над чем писатель работает сейчас, есть смысл только в том случае, когда знаешь, над чем он работал раньше.

– А над чем вы работали раньше?

– Петр Ильич, – снова вмешалась Варвара, – написал двенадцать романов. Но раз вы книг не читаете…

– До восьмого класса читала. А потом первая любовь, первая беременность, первый аборт, а дальше было уже не до книг.

– Но, может быть, вы до беременности хотя бы роман «Зимнее лето» прочли? – предположила Варвара.

– «Зимнее лето»? – повторила она. И оживилась: – А как же! Еще как читала! В детстве. И сериал смотрела. Как раз по этому, как вы говорите, по зомбоящику. Раза два смотрела, не меньше. А чего ж вы сразу-то не сказали? Если бы я знала, я бы вас не только в академическую, в кремлевскую больницу устроила бы.

– Да мне хоть в какую, лишь бы побыстрей.

– А зачем побыстрей? Вам что, плохо? Да вы, я смотрю, побледнели. Паша, что ты как молоко везешь? Жми на железку!

Клещи со спутников

Паша нажал на железку, и дальше мы лихо поехали с мигалкой, крякалкой и сиреной. В середине ночи пробок не было, но машин оставалось все же порядочно, и время от времени они скапливались перед красным светом, но тогда мы их объезжали по встречке и летели на красный свет. Паша лихо крутил баранку и дистанционно общался с попутными участниками движения, выставляя им средний палец и, не имея в запасе других подходящих слов, использовал опять-таки те, которыми владел: баран, козел, придурок и пидор вонючий. И я на какое-то время представил себя важным человеком, для которого нет ни очередей, ни правил движения, который может с легким презрением поглядывать на тех, которые обязаны соблюдать скоростной режим, не пересекать сплошные линии и считаться с цветом светофора. И мне так понравилось смотреть на этих, которые не имеют права вылезать из ряда, пересекать какие-то линии, игнорировать красный свет, что я хотя бы на короткое время почувствовал себя одним из тех, которые так ездят всегда. И Паша летел по встречке и на красный свет, а иногда притормаживал, видя впереди зеленый. Вот как меня везли! А вы говорите, не академик! Впрочем, чересчур задаваться не буду, это ж не меня везли, а его, того, который сидел во мне. А он-то, подлец, уж вовсе не академик. Он не академик, а я, получается, без него и вовсе никто, а с ним – его оболочка. Представляете себе, я, человек, интеллектуал, писатель, автор книг, носитель многих званий и лауреат разных премий, почитаемый сотнями тысяч или даже миллионами читателей, с точки зрения клеща, был всего лишь его оболочкой. Питательной средой. Биосферой. И только в качестве оболочки достоин того, чтобы меня вот так возили. И при осознании этого факта горделивое сознание, что я какой-то не такой, как все, почти немедленно стухло.

– А вы вообще-то… – Зинуля постоянно вставляет в свою речь «вообще-то», – вообще-то, когда пишете, из головы выдумываете или из жизни берете?

– И так, и так, – отвечаю, – Из головы беру и из жизни выдумываю.

– А зачем выдумывать? Вам фактов мало? Да если я расскажу, что у нас происходит, вам на сто книг хватит.

И стала рассказывать. Но начала снова с клещей. Что вообще-то мы относимся к ним беспечно, а они очень опасны. У нее сосед, укушенный клещом, за медицинской помощью не обратился и теперь ходит с боррелиозом. Голова болтается, руки трясутся, что будет дальше, неясно. И речь свою заключила словами:

– А вы говорите: американцы.

Я спросонья не понял.

– Кто говорит: американцы?

– Ну вам же нравятся американцы.

– Я этого не говорил. Но при чем тут американцы? Этот ваш сосед американец?

– Кто? Ванька-то? Да наш русский человек, алкоголик, боррелиозник.

– А при чем американцы?

– Как при чем? А кто ж его боррелиозом-то заразил?

– Я думал, клещи.

– Ну клещи, ясное дело, клещи. А клещи-то откуда?

– Из лесу, вестимо.

– А в лес-то они как попали?

– Ну как попали? Из сырости завелись.

– Некоторые да, завелись. И раньше заводились. Но не в таких же количествах. А с тех пор как мы подружились с американцами…

– Они завезли нам клещей?

– А кто же еще? Ой, Петр Ильич, смотрю я на вас, вы такой образованный человек и солидного возраста, но какой наивный. Что вы про американцев знаете?

– А вы что знаете?

– А все знаю. У меня свекор, он такой, знаете, шаловливый дедушка, мимо не пройдет, чтоб за задницу не ущипнуть, так он в Америке двадцать лет шпионом работал и говорит, там у них в каждом занюханном городе есть свой университет. А в университетах лаборатории, а в лабораториях ученые работают за большие зарплаты и нобелевские премии. И что же вы думаете, за такие-то бабки их зря, что ли, держат? Вот они и стараются. То колорадского жука нам подсыпят, то СПИДом заразят. А погода! Ну, вы сами же видите, что они с погодой творят. И лето не лето, и зима не зима. Я помню, раньше бывало, снег как на Покров выпадет, так иной раз до конца апреля держится. А у нас прошлая зима вообще была без снега. Все озимые повымерзали, это же что? Диверсия.

– Думаете, это все делают американцы? – вмешалась Варвара, отличаясь тем, что готова оспаривать любую глупость. Я ее толкнул ногой, потому что вздор, который несла Зинуля, мне был интересен как симптом массового психического заболевания большой части наших людей, помешавшихся на представлении о нашей особой особости, необычайной духовности, невообразимой душевности, полной открытости, доверчивости и беззащитности от продажной Европы и злобной Америки.

– А то кто же? – говорит Зинуля. – Ну сами логически рассудите, кому это нужно, как не американцам. Они же поставили перед собой задачу сократить количество русских в двенадцать раз. Представляете? Если сто сорок миллионов разделить на двенадцать, это сколько нас останется? Так этого мало, они еще придумали такую бомбу, вы слышали? Бомбу придумали, которая падает на город, но убивает только этнических русских. Что, вы и в этом сомневаетесь? Но в клещей-то вы верите?

– В клещей верю. А они тоже только на этнических нападают?

Она не поняла подтрунивания и начала сокрушаться, что так много клещей в наших лесах никогда раньше не было, а теперь их несметное количество, и откуда они берутся? Выдержав паузу, она сообщила, что есть секретный доклад ФСБ, и в нем говорится, что клещей над нашей территорией американцы…

– Это всем известно, кроме вас. Со спутников рассыпают.