Текст книги "Шёпот стрекоз (сборник)"

Шёпот стрекоз

1

Будущий дизайнер Ольга Удальцова готовилась к сдаче дипломного проекта. До защиты оставалось полтора месяца, а у неё, как говорится, и конь не валялся. Ольгин руководитель, он же директор Художественного училища, где училась Удальцова, Сергей Петрович Аполлонский, поторапливал свою подопечную, стыдил за медлительность, даже уговаривал. Кому другому в этом случае грозило бы исключение, а тут – вот ведь какая штука! – ждут, надеются. На самом деле всё объяснялось очень просто – Аполлонский верил в искромётный Ольгин талант и понимал, что так уж она устроена: тянет-тянет, а потом возьмёт и выдаст такое, что у всех лютая зависть заиграет в крови. Может, к этому примешивалось ещё что-то, сугубо личное, кто знает…

Ольгина медлительность давно перешла все границы. Она сама отчётливо понимала это и мучилась. Ей самой хотелось поскорее разделаться с этим несчастным дипломом. Она постоянно ощущала невыносимую тяжесть в организме. Словно там сидела какая-то злюка и давила поочерёдно то на сердце, то на печень, то на желудок. Она почти не ела, мало спала. Что будет дальше – никто не знал. Дизайнеров за последние десять лет расплодилось больше, чем Ивановых в России. Среди дизайнеров назревала безработица.

Каждый день на Ольгу накатывал энтузиазм, и она лихорадочно хваталась за карандаш или садилась за компьютер. А часа через два превращалась в испорченную надувную игрушку, из которой постепенно выходил воздух. Руки опускались, к горлу подступала зевота, начинала болеть голова и какая-то необоримая тоска наползала на сердце.

Она перебрала массу всевозможных тем, которые были по-своему интересны и могли бы принести автору популярность. Но, что поделать, ни к одному из них не лежала её душа. Всё казалось надуманным, вымученным или, что ещё хуже, претенциозным и пошлым. Словом, не стоящим внимания настоящего художника. А ведь Ольга считала себя именно художником – так ей подсказывала интуиция.

Аполлонский то сердился, недоумённо пожимая плечами, то сокрушённо качал головой, восклицая: «Ты слишком придирчива к себе, Удальцова! Решись, наконец, на что-нибудь! А там видно будет. У тебя всё впереди, а сейчас главное – диплом! Пойми, никто не ждёт от тебя шедевра, только профессионализм!» Как ни странно, последний довод задевал Ольгу больше всего. Она замахивалась именно на шедевр, её творческое самолюбие требовало совершенства.

Поначалу Ольга паниковала, а потом махнула на всё рукой и забылась в океане равнодушия. А за месяц до назначенного срока, сославшись на семейные обстоятельства, объявила, что и вовсе отказывается от диплома. По крайней мере, в этом году.

Семейные обстоятельства не были выдумкой. В свои двадцать два года Ольга успела выскочить замуж, родить ребёнка, развестись и вновь вскочить в родительское гнездо, которое к тому времени тоже было на грани разорения. И оно разорилось. Ольгина мать, давно готовая к этому, особенно не переживала. Или не показывала вида.

Параллельно семейным передрягам Ольга училась на дизайнера – мама посоветовала – денежно и престижно. Ради такого случая она даже пошла на жертву: возложив финансирование учёбы на плечи бывшего мужа, оставила небезынтересную работу на телевидении и стала терпеливо ухаживать за внучкой. И потому неожиданный отказ дочери от диплома не только огорчил её, но и оскорбил.

– Оля, ты меня убиваешь! – сказала мама, хватаясь за сердце.

– Мама, не дёргайся. Всё под контролем, – иронизировала дочь.

– Что значит, «не дергайся»?! Ты с кем разговариваешь?!

– А что я такого сказала?.. Ну, прости. Просто я не знаю, что делать. У меня ничего не получается. У меня нет подходящей темы. Я – бездарь, наконец!

Мама сделала круглые глаза и пошла в наступление.

– Вот так новости! Как это может быть?! Ты же ведь не шалберничала все эти четыре года! И вдруг… нет темы! Фантастика! У тебя были такие чудесные курсовые! Особенно мне нравилось оформление летнего кафе на морском берегу. Там всё у тебя пело, сверкало! А какие ты сочинила витражи, с ума сойти! Да если б такое кафе построили на самом деле, я б туда каждый день ходила! Да нет! Я просто не выходила бы оттуда! Сидела бы целый день в сказке! И вот тебе, здрасьте, приехали! У неё, видите ли, нет подходящей темы! Чушь! Лентяйка! – мать повысила голос, в ней закипало раздражение. – Скажи мне, а для чего я бросила работу?! Для чего я поперёк своим желаниям сидела с твоим ребёнком?! Нет, я буду «дёргаться», пока ты не устроишь свою судьбу!

– Мама…

– И слушать не хочу! Сдавай диплом и ищи работу по специальности!

– Начинается, – простонала Ольга.

– Что начинается?!

– А к чему этот разнос? Сколько можно перемалывать одно и тоже! Надоело!

– Оля! А мне надоели твои выкрутасы! Это что же получается, вся учёба – коту под хвост?!

У Ольги вмиг повлажнели глаза. Мама тут же переменила тактику. Она подошла к дочери, обняла за плечи.

– Да что с тобой, милая? Ты думаешь, я не вижу? По ночам не спишь, смотришь в окно…

Ольга резко отстранилась.

– Ты ещё скажи, что я никудышняя мать! Забросила ребёнка и тэдэ и тэпэ!

– Не скажу. Не наговаривай на себя. Во-первых, мать ты замечательная. Всё успеваешь. И ребёнок тебя не забывает. Здесь у меня нет претензий. А во-вторых, я сама тебя вытолкала учиться. В твоём случае обязательно нужно иметь профессию! И непременно востребованную!

– Что значит, в моём случае?

– Ну… ты понимаешь, о чём я… Я хотела сказать – тебе лучше ни от кого не зависеть, вот!

– С независимостью у меня, кажется, всё в порядке. Иду по твоим стопам. Скажи честно, папа именно из-за этого…

– Сейчас речь не обо мне! – резко оборвала мама, поджав нижнюю губу.

– Прости. А когда это я смотрела в окно?

– Было, было. Да и в другое время до тебя не достучишься. По несколько раз приходится один и тот же вопрос задавать. Доча, ты здорова?

– Здорова я, мама! Здорова, как корова!

– Тогда что же тебя тревожит?.. А!.. Понимаю – влюбилась!

Ольга фыркнула.

– Скажешь тоже! Я думаю, мама! Я имею право думать?

– О чём же ты думаешь?

– Об этом дурацком дипломе! Вот о чём. Ты довольна?

– Ну, почему же дурацком…

– А потому – всё, что я ни делаю, никому не интересно! Кроме тебя и… нашего директора. Всё это туфта ивановна! Прошлый век, как говорит мой приятель.

– Тише, Ксюшу разбудишь. Вот что я тебе скажу, дорогая, от таких приятелей надо держаться подальше. Просто он тебе завидует.

– Не смеши.

– Да-да! Это распространённая болезнь. Причём, заразная и не лечится.

Ольга распахнула окно и, выставив руки наружу, проговорила тихо:

– Вот превращусь в стрекозку и улечу от вас навсегда…

Мама всхлипнула, на что Ольга, повернувшись к ней, сказала с виноватой улыбкой:

– Ладно, успокойся. Пока посижу дома, если не возражаешь. А там… найду себе какую-нибудь работёнку. И всё. Я так устала, мам… Давай закончим этот разговор. Я спать хочу.

Мама тяжко вздохнула и молча вышла из комнаты.

Утром следующего дня Ольга отправилась в училище, чтобы забрать документы. Но встретила неумолимое сопротивление Аполлонского. Он заперся с Ольгой у себя в кабинете и два с лишним часа толковал о бессмысленности её поступка. Он говорил, что глупо из-за какого-то – пусть творческого! – гонора, отрекаться от своего дарования; что это не тот случай, когда надо выказывать характер, тем более, он скорее скажется в обратном – если она захочет преодолеть внутреннюю неразбериху и завершить обучение, как и полагается, защитой диплома. А в конце своего горячего монолога, который Ольга ни разу не прервала ни единым звуком, Аполлонский встал перед ней на колени. Глаза Ольги ожили, потеплели…

И вот тут-то он преподнёс ей сюрприз.

– По известной причине, я не хотел вам сразу говорить об этом, уважаемая Ольга Николаевна, – официозно начал Аполлонский вторую часть своего монолога, немного волнуясь и изобразив некоторую торжественность на лице. – На наше счастье – я имею в виду Художественное училище – судьба к нам… благоволит! Вчера вечером мне позвонил сам… господин Добровольский! Вам это имя о чём-то говорит?

– Абсолютно ни о чём, – отрезала Ольга, даже не пытаясь вникнуть в сказанное Аполлонским.

– Удальцова! Не дури! – театрально возмутился Аполлонский. – Это президент всемирно известной строительной компании! К тому же – наш спонсор!

– Ну и что?

– Ты не права. От таких предложений не отказываются. Не то время…

– От каких таких?

– Но ты же не даёшь мне сказать! Нашему училищу предложили грандиозный заказ! Интересный по замыслу… Да и вознаграждение…

– Сергей Петрович…

– Не перебивай, Удальцова! Нам предлагают оформление элитного аквапарка!

– Ох, уж эти аквапарки! Бетонные гробы нового поколения. Валятся, как карточные домики и никто не виноват!

– Прекрати! Не ворчи, как старуха. Это совсем другое. Не какая-нибудь скороспелая шарашка, а солидная компания. Она пользуется только проверенными проектами и строит исключительно силами квалифицированных работников. Никаких глупых экономий и отступлений от инженерных расчётов. Всё под строжайшим контролем…

– Вам заказали рекламный ролик?

Аполлонский остановился, встряхнулся, как от наваждения.

– Как же трудно с тобой разговаривать! И что ты завела меня на эту… скользкую тему!

– Не хочу поскользнуться.

– Всё будет в порядке, ручаюсь. Ну вот, сбила меня с мысли… О чём я?..

– О «грандиозном заказе».

– Так вот… я решил поручить эту работу нынешним выпускникам училища. Андрианова займётся подъездами и вестибюлями. У Федоренко – балконы и коридоры. У Ерёминой – внутренний двор с газонами и всякой растительной экзотикой. Автономовой поручается малый бассейн. А тебе – слушай внимательно! – экран-витраж главного бассейна.

– Экран?!

– Именно! Это должна быть особенная работа, Удальцова. Видишь ли, аквапарк строится на берегу известного водоёма. Стена главного бассейна проходит по берегу. Архитектор решил сделать её прозрачной, чтобы бассейн визуально как бы соединялся с естественным водоёмом и… у купальщиков, таким образом, создавалось бы ощущение, что они плавают не в здании, а на самой природе. Ты меня понимаешь?

– А причём здесь витраж? Чего проще – сделал стену стеклянной…

– Э, не-ет! Не всё так просто… Автору экрана-витража предлагают дополнить естественный пейзаж чем-то… волшебным, что ли. Для того и понадобилась идея экрана-витража. Я не готов сейчас выразиться яснее, но, думаю, тебе нужно создать нечто вроде идеального фильтра, который оставлял бы стену прозрачной, то есть, не перекрывал бы пейзаж, но в то же время оживлял бы его дополнительными художественными средствами. Короче, придумай такой витраж, который показывал бы то, что и так все видят, и вместе с тем нечто тайное в природе, доступное только глазу и сердцу художника, – коварно вывел Аполлонский, провоцируя взрыв Ольгиного самолюбия.

– Только и всего?! – хохотнула Ольга.

– Да, задание непростое. Я сам в тупике. Как это можно сделать, пока не понимаю… Но, думаю, ты справишься. У тебя голова молодая, свежая… И потом, ты у нас гениальная фантазёрка! Это и будет твоим дипломом. Срок защиты, если понадобится, перенесём на осень. Ты согласна, Удальцова?

Но Ольга уже витала в причудливых коридорах своего воображения. Она отрешённо смотрела в окно, за которым, примостившись на узком жестяном карнизе, чистили пёрышки две взъерошенные синицы.

– Оля, прошу тебя не отказываться, – сказал Аполлонский после минутного молчания, впервые назвав свою любимую ученицу по имени. – Это жутко интересная задача и, уверен, по силам только тебе.

Теперь и он, повернувшись к окну, наблюдал за синицами, продолжавшими с завидным усердием и обстоятельностью приводить себя в порядок.

– Знаешь, хочу тебе признаться, – голос Аполлонского прозвучал с особой проникновенностью. – Меня всегда поражали твои работы и… вдохновляли, да! Каждый раз я собирался забросить всю эту административную канитель, чтобы уехать куда-нибудь… в глубинку и писать, писать!.. Я ведь по первому образованию – живописец…

Неожиданное признание Аполлонского вернуло Ольгу в лоно кабинета. Она услышала в голосе директора растерянность и робкую надежду. И сердце её рванулось ему навстречу. Сейчас она ясно понимала, что им владеет неподдельное желание помочь другому, начинающему, найти свой путь в мире бездорожья и ложных ориентиров.

– Так как, Удальцова, берёшься?

Ольгу вдруг охватил странный трепет. Головой она понимала, что браться за подобную работу да ещё в сжатые сроки – безумие. Однако энергия, жившего в её сердце творца, вдруг дала о себе знать и слегка толканула под бок: «Давай, мол, дерзай! Чего ты теряешь? Не получится, останешься без диплома. Только и всего. Не этого ли ты сама хотела, когда шла сюда утром за документами?»…

2

Когда Ольга пошла в школу, родители приобрели небольшой дачный участок, южнее Москвы, неподалёку от Чехова, что на реке Лопасне. Дачный кооператив располагался на лесной вырубке. В ста шагах от въездных ворот лежал большой чистый пруд. В ближнем лесу водились грибы, ягоды, орехи, а в пруду – караси и ротаны, большеголовые рыбёшки, род бычков. Кусок земли, отведённый под участок, был небольшой, в нём, наверное, не насчитывалось и шести соток, но ухоженный, с опрятным летним домиком на две комнаты, с ажурным крылечком, и крохотной кухонькой, стоящей отдельно в глубине участка.

Больше всех даче радовалась бабушка, папина мама. Утомлённая жизнью в большом городе, она всегда подсознательно рвалась на природу и часто вспоминала о своём деревенском детстве. Тогда ещё полная здоровья и сил, она с невиданным азартом набросилась на грядки и жила на даче добрую половину года, от холодов до холодов. Олины родители наезжали редко и обязательно с друзьями, шумной компанией. В грядках не копались, парников не сооружали. Всем заправляла бабушка. А они большую часть времени проводили на пруду – купались, загорали и возвращались на дачу только для того, чтобы изжарить непременный шашлык из курицы или полужирной свинины с мелкими зеленоватыми луковицами, взращёнными бабушкиными руками, или ухватить с грядки то ягодку, то огурчик, то помидорчик.

Понятно, что на летние каникулы родители сплавляли дочурку на дачу, под бабушкино крыло. Оля не сопротивлялась. Здесь было купание, прогулки по лесу, вечернее сидение у костра. Кто-то из взрослых даже придумал театрализованную игру: в условленный день, ближе к концу лета, на пруду устраивался «праздник Нептуна»! Здесь легко дышалось. Здесь была воля. И ею хотелось воспользоваться сполна.

Летний день на даче всегда начинался с одного и того же. Соседский мальчик Кирилл, с дачи напротив, старше Оли года на три, подходил к Олиной калитке и бросал протяжно в утренний воздух: «О-о-оль!». С периодичностью в пятнадцать-двадцать секунд «зов марала», как окрестил его дедушка Кирилла, повторялся с прежней силой и заученной интонацией, будто записанный на магнитную ленту: «О-о-оль!». И только когда Олина бабушка подходила к калитке и говорила тихо «Кирюша, не кричи, она ещё спит», зов прекращался. А тот, кто издавал его, воинственно воздев удочку кверху, на манер копья, шагал по направлению к пруду. Охотник уходил за добычей.

Ровно через полчаса просыпалась Оля. Теперь она подходила к калитке Кириллова дома и с такой же периодичностью бросала через прозрачный заборчик тоненьким голоском: «Кири-и-илл!». На этот раз отзывался дедушка Кирилла: «Чтоб вас черти защекотали! С самого утра горланят, как на перекличке! Никакого спокою! Нету его! На пруд убёг, рыбу пужать! Догоняй!»

Оля стремительно срывалась с места и бежала по длинной зелёной улице, изредка подскакивая на рассыпанной по дороге щебёнке. «Оля! Оля, куда ты? – кричала вслед бабушка. – А завтракать?!» – «Не хочу!» – отвечала на бегу внучка и мгновенно исчезала из поля зрения.

Но однажды Оля проснулась раньше обычного, чем удивила и обрадовала бабушку. Её чуть раскосые, цвета вишнёвой косточки, глаза смотрели ясно и весело. Ещё не высохла утренняя роса, ещё не смолкли запоздалые петухи, когда она выскочила из дома, босиком и, зачерпнув ладонями из бочки прохладной ночной водицы, рассыпала её над собой сверкающими алмазами и принялась с визгом скакать по дорожке. Глядя на её худенькое стройное тельце, бабушка блаженно улыбалась и приговаривала: «Вот ведь бесёнок!» – «Бабушка! – кричала внучка звонко. – Бабушка!» – «Чего тебе, Оля?» – «Ничего, просто так!» – отвечала она, заходясь в искрящемся смехе.

А потом совершался утренний ритуал причёсывания.

– Стой, не вертись, красавица! – восклицала бабушка, заплетая внучке тёмную, лоснящуюся на солнце, косицу и тут же щекотно шептала ей на ухо: – Ты мне вот что скажи, что это такое?! Я ведь слышу, как вы разговариваете… Через каждое слово – «блин»! Блины на сковороде пекут. Их едят. А превратили в срам какой-то. Боишься лишний раз произнести.

– Ну, бабушка! Все говорят, – отвечала Оля, норовисто зыркая из-под густых ресниц.

– Пусть говорят! А у тебя своя голова. Зачем глупости повторять. Не маленькая. Десять – уже!

– Нет ещё десяти, – уточнила внучка.

– Ну, будет скоро, через какой-нибудь месяцок. Я не об этом, – вздыхала бабушка. – Горе ты моё! Что-то из тебя получится…

Пока бабушка трудилась над Олиной причёской, та беспрестанно поглядывала за калитку.

– Ты куда смотришь? И не думай даже. Родителям что обещала? Ну-ка, вспомни! В день – по десять страничек. А я тебя уже целую неделю за книгу не могу усадить. Пока не прочтёшь… ну да ладно, на первый раз хотя бы три странички, никуда не пущу. Так и знай! А то вырастешь неучем. Что там у тебя по списку?

– Ну, бабушка!

– Не «бабушкай»! Оля, я тебя спрашиваю!

Оля картинно закатила глаза и, коверкая слова, протянула гундосым басом:

– «Слипой музикант!»

– Не коврятайся. Говори нормально. А чьё это произведение, знаешь? Кто автор?

– Ну, бабушка! Короленко какой-то…

– Это ты пока какая-то! А Владимир Галактионович в своё время был приличным писателем.

Ольга встрепенулась, округлила глаза.

– А ты откуда знаешь, как его зовут? Ты была с ним знакома?

– Господь с тобой! Я ведь тоже училась когда-то…

– А кто-то говорил, что в детстве за коровами ходила!

– И за коровами ходила, и книжки читала. Всё успевала. Так что бери «Слепого музыканта» и – вперёд!

Покончив с Олиной причёской, бабушка принялась за вязанье.

– А «Дети подземелья» вам, случайно, не задавали?

– Ты и это знаешь! – не переставала удивляться внучка.

– Я, милая моя, много чего знаю. Всё-таки жизнь прожила.

– Ещё не прожила. Ты же живая!

– Живая, слава богу. А ты хочешь меня уморить. Читай! Или нет, постой! – бабушка подскочила на стуле, взяла с перевёрнутого вверх дном ведра ярко-красный помидор, протянула внучке. – Сначала съешь помидорчик. Первый! Специально для тебя сорвала. Скоро пойдут. Ешь! В воскресенье родители приедут, так мы им пока с собой не дадим. Мало ещё хороших-то.

– Нет, бабушка, – возразила Оля. – Хорошего надо всем понемножку.

Бабушка опустила вязанье, погладила внучку по тщательно расчёсанным волосам, звучно поцеловала.

– Вот за что я тебя люблю! Молодец, девка!

Увидев близко перед собой иссечённое морщинами бабушкино лицо, Оля уставилась на него в удивлении, замерла.

– Ты чего, Оля? – испугалась бабушка.

– Бабушка, я заметила, у тебя глаза бывают то голубые, то серые. Это отчего?

– Так уж Господь распорядился. Всю жизнь – то голубые, то серые. Когда мне хорошо – голубые. Когда плохо – серые. Ой! – спохватилась вдруг бабушка. – Про таблетки-то я и думать забыла! Дай мне, Оля, там, в кухне, на столе…

От перенесённого стресса, последовавшего год назад после скоропостижной смерти мужа, бабушка нажила себе диабет и теперь по рекомендации врача регулярно принимала лекарство и следила за своим рационом. И глаза у неё теперь чаще были серые.

Проглотив таблетки, бабушка снова принялась за вязанье.

– А сейчас у тебя – голубые! – сказала Оля, тыкая пальцем бабушке в лицо. – Значит, сейчас тебе хорошо?

– Хорошо, девонька. Только не тычь пальцем в лицо. И нечего про мои глаза зубы-то заговаривать. Бери книжку и читай. Вслух читай!

– Ну, бабушка! Не буду вслух.

– Почему это?

– Мне тяжело.

– Что тяжело?

– Слова произносить.

Бабушка рассмеялась дробно, подпрыгивая на стуле грузным телом.

– Ишь, чего выдумала! Слова ей тяжело произносить! Вот насмешила так насмешила. Ну, тогда читай про себя, если вслух тяжело. А потом перескажешь. Я от тебя не отстану.

– Ну, бабушка!

– Читай, читай, не «бабушкай»! А я клубнику полью, пока воду дают.

И бабушка принялась деловито расправлять по-змеиному свёрнутый зелёный армированный шланг.

Между тем дачники просыпались. Где-то в углу дачного кооператива, у самого леса, по-собачьи взвыл электрорубанок. В другом углу, ближе к пруду, заверещала с рассыпчатым звоном циркулярка. На соседних участках с двух сторон одновременно пузыристо зажужжали триммеры – ручные электрокосилки.

Бабушка обожала тишину. Первой отрадой для неё были шелест листвы и птичье щебетанье. И потому каждый механизированный звук она встречала в штыки – сердце не принимало.

– Дождались! Начался денёк, – проворчала она, направляя струю воды на грядку с клубникой. – Опять повключали свои бздюкалки, прости господи!

– Ну, бабушка! – укорила внучка. – Мне говоришь, а сама…

– А ты не слушай. Заткни уши и читай, – наставляла бабушка, бурча себе под нос скороговоркой: – А что я говорю? Я правду говорю. И безо всяких «блинов».

Оля взяла книжку и, приблизив её к лицу, широко зевнула, словно желая проглотить. Но потом всё-таки открыла и долго листала в поисках картинок.

С тыла бабушкиного участка, совсем рядом, зажужжал ещё один триммер. От неожиданности бабушка упустила шланг.

– Тьфу! И этот… кавалерист в жёлтой майке – туда же!

Оля оторвалась от книги, посмотрела на соседа в жёлтой майке.

– А почему «кавалерист»? – спросила она.

– А как же не кавалерист! Ноги колесом и лошадиная привычка фыркать на соседей, – с чувством проговорила бабушка, видимо, вспоминая какую-то недавнюю обиду. – А ты читай, не отвлекайся!

Через пять минут Оля отложила книгу в сторону и взялась за удочку. Но бабушка была начеку.

– Сколько прочитала?

– Три страницы…

– Уже! А если честно?

– Ну, две… с половиной…

– Ох, ты хитрюшка! Ладно, гуляй на здоровье. Да смотри, не перегуливай. Жду тебя к обеду, не позже.

Оля подпрыгнула кузнечиком, натянула на глаза белую панамку и, ловко проскакав между грядок, шмыгнула за калитку. Утренний зов на этот раз не понадобился. Тут же из противоположной калитки показался Кирилл с удочкой наперевес. Оля подскочила к нему почти вплотную и, загадочно выглядывая из-под панамки, произнесла с вкрадчивой томностью: «Привет!»

Кирилл смущённо поднял белёсые брови, подался назад.

– Ты чего?!

– Ничего. Просто здороваюсь.

– Ну, привет.

Затем они двинулись по дачной улице, усыпанной ярко-жёлтыми одуванчиками. Впереди шёл Кирилл. Оля семенила чуть позади. Над пышной соломенной головой Кирилла кружил тяжёлый шмель.

– У тебя над головой оса летает, – заботливо сообщила Оля.

– Это не оса, а шмель, – авторитетно поправил Кирилл.

– А он тебя не укусит?

– Подавится волосами!

По дороге на пруд к ним присоединились ещё двое: Танька-шоколадка, пухлая пятилетняя девочка в коротком ситцевом платьице со множеством оттопыренных карманчиков по бокам, и шестилетний Лёнька-тормоз, тощий малыш с длинными постоянно хлопающими ресницами и бесконечно хлюпающим носом.

– Что у тебя в карманах, Танька? – спросил Кирилл, зная ответ.

– Соколадки, – охотно ответила Танька, погладив кармашки коричневой от растаявшего шоколада ладошкой. Танька не выговаривала букву «р» и шипящие.

– Рыбу на них будешь ловить? – подначивал Кирилл.

– Тозе, плидумал! Сама буду есть! – отвечала Танька, отправляя в рот очередную шоколадку.

– А ты кроме шоколада что-нибудь ешь?

– Ем. Сникелсы и Тюпа-тюпс!

– Смотри, будешь есть один шоколад – превратишься в негритоса!

Танька остановилась, в испуге вытаращила глаза. Но, подумав, ответила:

– Ну и пусть! Зато вкусно.

Лёнька-тормоз, прозванный так за чрезвычайную медлительность своего соображения, всё это время забегал наперёд и, раскрыв рот, заворожённо смотрел, как легко Танька разделывается с содержимым своих кармашек. Отчего у него беспрерывно хлопали ресницы и слюна текла по подбородку.

На пруду у ребятишек было своё излюбленное место – крохотный заливчик со стороны дач. Здесь было уютно и тихо, только изредка, как сквозь вату, с соседнего пляжа у дамбы, доносились плеск воды и крики купающейся детворы. Пятачок земли на берегу, окружённый густыми зарослями ивняка, охраняли две старых раскидистых ветлы. Мощными непроницаемыми для света кронами они надёжно укрывали берег от солнца. Поэтому даже в жаркую погоду здесь было относительно прохладно. Тень падала и на деревянные мостки, которые соорудил дедушка по просьбе Кирилла. Оля и Кирилл усаживались на мостки, опустив ноги в воду, а Танька и Лёнька вставали на берегу по обе стороны, как пажи царствующих особ. И так они проводили время с утра до обеда. А иногда опаздывали и к ужину. И сегодня они выстроились в заведённом порядке и забросили удочки…

В ожидании поклёвки Кирилл с гордостью посматривал на своё новое орудие лова со сверкающей на солнце катушкой, оснащённой бесшумным тормозом – отец подарил. Он вспомнил, как ещё два года назад дед сам смастерил внуку удочку. Срезал в лесу гибкий ореховый пруток, к нему привязал леску, на леску нанизал поплавок, сделанный из обыкновенной пробки, затем прикрепил кусочек свинца – грузило, наконец, – крючок, и снасть, именуемая поплавочной удочкой, готова.

Но от прогресса спасения нет. И вот пришла пора, когда поплавочные удочки стали оснащаться тем, что раньше было привилегией спиннинга – катушкой с намотанной на неё многометровой леской. С такой удочкой следует обращаться умело: во-первых, надо постараться при закидывании не задеть за ветви, растущих у тебя за спиной деревьев или, не дай бог, за соседа; во-вторых, надо следить за тем, чтобы крючок с наживкой упал в заранее намеченное место. И самое главное – не дать катушке раскручиваться с большей скоростью, чем разматывается леска, иначе с леской начинает твориться нечто неописуемое: в доли секунды она превращается в большой синтетический комок со множеством петелек и узелков, называемой у рыбаков «бородой»… Бороды, конечно, бывают всякие: простые, легко распутываемые, и сложные, трудно распутываемые или не распутываемые вообще. Тогда у особо нервных рыболовов в ход идут ножи.

Однако есть счастливые люди, своего рода мастера, для которых распутывание самых нераспутываемых бород – пустяковое дело. Тут важно уяснить, что узелков в бороде на самом-то деле и нет, а есть лишь множество взаимно переплетенных петелек. Вот эти петельки нужно углядеть и в должном порядке освободить из обоюдного плена.

И он, Кирилл, был таким мастером, хотя сам бород не делал никогда, поскольку управлялся с катушкой ловко и грамотно. Остальным малолетним рыболовам такая задача была не по зубам, и им часто приходилась обращаться за помощью к Кириллу. Но если без конца распутывать чужие бороды, то когда ловить самому!.. И однажды Кириллу надоело это, и он стал брать за распутывание плату. За простую бороду – десять рублей, за сложную – двадцать пять, ну, а уж за суперсложную – все пятьдесят! Кирилл сам определял сложность бороды, сам устанавливал таксу. Поначалу ребятишки чурались платной помощи, а потом привыкли и стали, наряду с червями, брать с собой на рыбалку заначку, скопленную из денег, выданных родителями на мороженое и всякую «колу», продающихся в палатке у ворот.

– Зачем тебе столько денег? – как-то спросила Оля.

– Мой папа говорит: «У кого много денег, тот король!»

– Теперь короли не бывают.

– Еще как бывают! Абрамович – король? Король!

– А кто это?

– Ну, ты даёшь! Да его все знают! Король Чукотки и футболистов. Ты чего, телик не смотришь?

– Мама не разрешает. Говорит, там теперь засилье рекламы и сплошная «па… шлятина»! А ты случайно не знаешь, что такое «пашлятина»?

Кирилл задумался.

– «Пашлятина»? Ну, это когда много… про еду показывают.

– А-а!.. И у него есть корона?

– У кого?

– У этого… Арабовича?

– Не Арабовича, а Абрамовича! И при чем здесь корона?

– Ну, он же король!

Кирилл насмешливо повёл головой.

– Вообще-то, он, если захочет, сможет купить и корону. У него денег навалом, выше крыши. Больше, чем у целого государства.

– Ну-у, это не настоящий король, а за деньги. А ты хочешь быть таким королём?

– Нет, я хочу компьютер прикупить.

– Но у тебя же есть!

– А, допотопный! Прошлый век. Памяти мало, скорость, как у черепахи, и вообще дизайн устарел. Папа сказал, будешь зарабатывать – купишь себе новый. А пока обходись этим.

– А мой папа говорит: «Надо учиться. Без учёбы ничего не будет».

– А мой папа говорит: «Пока дурак учится, умный деньги загребает».

Кирилл покосился на Танькин поплавок и закричал:

– О-о-о! У тебя клюёт, Танька!

Танька испуганно вскочила, с силой дёрнула за удилище. Голый крючок просвистел над Олиной головой, едва не задев за ухо.

– Эх, сорвалась! Опоздала, – заключил Кирилл.

– И сто тепель делать?

– Ничего. Лови, пока не поймаешь.

Танька громко вздохнула от огорчения, достала из кармашка последнюю шоколадку и принялась жевать. Лёнька смотрел на Таньку и сглатывал слюну – очень хотелось шоколадки, а попросить он не решался – всё равно не обломится. От жары шоколад тёк у Таньки по рукам, по лицу, по платьицу.

– Танька, умойся, рыбу распугаешь! – смеялся Кирилл.

Но Танька, продолжая жевать, упёрлась сонным взглядом в поплавок и ничего не отвечала.

Солнце перевалило за полдень. И хотя ребятишки сидели в тени, жара доставала их и здесь. Парило. Воздух будто застыл. Поверхность пруда, гладкая, как зеркало, слепила. Поплавки давно уже стояли без малейшего движения. И только лёгкие водомерки на своих тонких волосяных ножках сновали туда-сюда, словно курьеры.

Появились сине-зелёные стрекозы с прозрачными, отливающими перламутром, крылышками. Они кружили над выступающими из воды водорослями в поисках пищи: мошек, комаров и прочей микроскопической живности. Одна из них, с ярким синеватым отливом, села на поплавок Кирилловой удочки. Поплавок закачался, по воде пошли круги. Кирилл замахнулся на неё, но стрекоза продолжала сидеть, изящно балансируя крылышками. Вдруг на неё нацелилась большая лягушка, но промахнулась. Стрекоза взлетела, а лягушка врезалась белым брюхом в острие поплавка. Поплавок утонул и всплыл в другом месте, ближе к растущему в воде массиву осоки. Кирилл с досады ударил кулаком по коленке, перебросил удочку.

Стрекоза, не пойманная лягушкой, подлетела к Оле и села на удилище прямо возле её руки. Оля никогда не видела стрекозу так близко. Она с интересом рассматривала тонкое тельце с кланяющимся хвостом и синими шаровидными глазами. В какой-то момент ей показалось, что у стрекозки и нет ничего более, кроме прозрачных с тончайшими прожилками крылышек и глаз. И эти глаза сейчас смотрели прямо на неё.