Текст книги "Наречение имени"

священник Владимир Зелинский
Наречение имени

© В.К.Зелинский, 2008

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2018

* * *

Моей жене Наташе посвящается

Только Евангелие открывает нам, что Имя… может быть лишь Лицом, ответом на пламенную мольбу Первого Завета: Скажи мне имя Твое, покажи мне Твое Лицо!

Оливье Клеман. Борозды света.

Надсловие

Евангелие Христово открывает нам великое, неслыханное и воистину новое таинство: Бог, Творец всего, беспредельный, всемогущий, непознаваемый – знает каждого из нас по имени (Ин. 10, 3). Перед Богом люди – не только лишь часть мироздания, не абстрактное «человечество», и даже не собирательный «народ», пусть даже и церковный. К каждому человеку Бог обращен лично, каждому не мерою даёт (Ин. 3, 34) Свою любовь, к каждому относится с великою приязнью, жалостью и уважением.

Но не всегда, и далеко не всегда, это знает, понимает и чувствует человек. Путь к обретению этого знания – Церковь Христова: содержащиеся ею Священное Писание, Таинства, молитва и живой опыт богообщения, зиждущийся на исполнении Христовых заповедей. Свидетельство такого пути к узнаванию самого себя в Боге – книга, которую читатель держит сейчас в руках. Она представляет собою не назидание, не дидактику, которые в наше время, когда суть и смысл Церкви подчас подменяется идеологией, вызывают только отторжение. Книга о. Владимира Зелинского – это дружеское «соразмышление» о том сущностном опыте живой веры, какой обретает человек, приобщающийся подлинности Христовой Церкви.

И тогда жизнь христианина коренным образом меняется: узнанное «имя от Бога» заставляет его – не насильственно, не внешне-принудительно, но внутренне, свободно – оценивать всё и поступать так, как этого хочет Христос. Он становится целостным, «целомудренным» существом, и христианство его проявляется не только лишь в храмово-аскетической жизни (каковая чаще всего и считается «подлинной церковностью»), но во всём течении повседневности, во всякой мысли, чувстве и деле.

Поэтому с равной достоверностью пишет о. Владимир о молитве, о покаянии и духовном делании, о браке и проблемах, связанных с общением полов, о том, какие сложности сопровождают сегодня сосуществование христианства и мира сего (первая и вторая части книги). И достоверность эта опытная, исходящая из узнавания Бога и себя в Боге; это и есть то, что называется «синергией», со-бытием, со-действием человека и Бога, когда христианин не только получает от Господа возможность судить обо всём (1 Кор. 2, 14), но и когда стираются границы между Церковью воинствующей и Церковью торжествующей в реальности общения с горним миром, с теми, кто уже водворился в Царстве Небесном (этому посвящена третья часть книги).

И ещё. Получив истинное имя от Источника добра – Бога, христианин становится проводником небесной красоты. Книга написана красиво; и красота эта – не нарочитая, но как бы возникающая «сама собою» из подлинно христианского содержания текстов. И это – ещё одна сторона свидетельства о Христе, о полноте жизни Им и с Ним и о предстоянии Ему человека, которого Господь знает по имени и водит на живые источники вод (Откр. 7, 17).

Я желаю, чтобы все мы приобщались Истине, Добру и Красоте – в том числе и посредством чтения этой книги.

Игумен Петр Мещеринов

Часть Первая. Имена

Таинство призвания

«Уплотненнее Апостола не скажешь», – говорит о. Павел Флоренский в «Иконостасе», комментируя славянское Все бо являемое свет есть (Еф 5:13). В смысловой плотности – неразгаданное чудо Павловых посланий. Вчитываясь в них, не можешь понять, как в несколько строк продиктованного письма, сложившегося, вероятно, сразу и родившегося без усилий, удалось вместить столько сжатой духовной энергии и силы прозрения, что, кажется, никому не удается добраться до последней их глубины. За одним средоточием смысла открывается другое, за привычным – еще неразведанное. Эти «раскопки» продолжаются уже без малого 20 веков и едва ли когда-нибудь прекратятся.

Всё, что делается явным, освещено изнутри. Творение, которое открывается нашему зрению, состоит из каких-то «гранул», крупиц, изменчивых образов света, посылаемого Христом. Моралистический контекст этого отрывка – Вы были некогда тьма, а теперь – свет в Господе: поступайте как чада света – несет в себе подтекст онтологический: всякое бытие исходит от Бога и призвано вернуться к Нему как истоку, стать откликом Ему благодарением, благословением.

Благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, благословивший нас во Христе всяким духовным благословением в небесах, – говорится в первых строках послания к Ефесянам. Человек благословляет Бога, потому что уже благословлен Им. Однако со дня творения Бог остается единственным исгочником всех благословений, то есть слов, велений, помыслов Божиих, наделенных силой творить, вызывать от тьмы к свету, от небытия к бытию.

Ибо Он сказал, – и сделалось) Он повелел, – и явилось (Пс 32:9). «Боже святый…, иже от небытия во еже быти приведый всяческая, создавый человека по образу Твоему и по подобию, и всяким Твоим дарованием украсивый…» (молитва Трисвятого пения литургии св. Иоанна Златоуста). Приведенное благословением к бытию через нас возвращается Богу как отзвук сотворенного Им. Всё, что Слово Его вызвало к жизни, пусть даже мы воспринимаем это как суд, угрозу, беду, становится – коль скоро мы обращены к Нему слухом сердца – вестью о благе, промыслительно сотворенном для нас. И принятие этой вести приобщает нас к самой жизни Слова. Ибо человек – восприемник Слова или эхо его.

С первого мгновения нашего существования, мы входим в поток благословений, выливающихся одно из другого. Руки Твои сотворили и устроили меня (Пс 118:73), и само ведение Твое, когда-то образовавшее меня, становится моим несовершенным ведением, как и моим телом.

Славлю Тебя, потому что я дивно устроен.

Дивны дела Твои,

и душа моя вполне сознает это (Пс 138:14).

Некоторые Отцы Церкви полагали, что человек сотворен Богом по образу еще не рожденного Сына, потому что Сын, Воплощенное Слово, и есть предназначение или предопределение человеческого существования. Ибо кого Он предузнал, тем и предопределил быть подобными образу Сына Своего (Рим 8:29), а к такому подобию призван каждый из нас. Словом был устроен человек, ставший образом Слова. И его облечение во Христа (см. Гал 3:27) должно стать восстановлением его первоначального достоинства, исполнением того, для чего он «избран» и к чему «предопределен». Христос есть таинство нашего избрания. Так как Он избрал нас в Нем прежде создания мира, – говорит Послание к Ефесянам, – чтобы мы были святы и непорочны пред Ним в любви, предопределив усыновить нас Себе чрез Иисуса Христа по благоволению воли Своей (1:4-5).

Всякий раз, когда мы произносим: Благословен Бог наш… мы возвещаем или возвращаем полученные от Него дарования в образе трех благословений Божиих: быть сотворенным во Христе, быть крещеным или облеченным во Христа и быть усыновленным во Христе, т. е. носить на себе образ Единородного Сына Божия, который должен всех нас сделать сынами. Усыновление или изображение Христа в нас (см. Гал 4:19) означает полноту человеческого призвания.

Церковь создана для исполнения такого призвания. Состоит оно прежде всего в исполнении тайны воли Божией (см. Еф 1:9), которая направлена на собирание, соединение или пересозидание всех вещей во Христе. Все сотворенное Им должно наполниться Им, преобразиться в Нем, светить Им. Всякое благословение, которое нам дается (как свет солнца, как пища, небо над нами, любовь небесная и земная, рождение ребенка, наконец молитва, вера или только поиск ее, невидимое пламя таинств), мы должны вернуть Дающему, наполнив это всякое даяние Христом.

Вернуть, умножить, но также и разделить с другими.

Разделить благословение – значит открыть в нем то же благое даяние, что послано и нам, которое мы приняли как приносимое всякому человеку наследие Христово. Это значит услышать в нем слово истины (Еф 1:13), живущей и в нас, истины как духовного события, в котором мы можем соучаствовать не столько в силу единого образа веры, сколько в силу единого образа Божия, запечатленного на каждом из нас. Дать «заговорить» в себе святости Христовой, но также и открыть себя для света Его, излучаемого в других. И потому, когда мы говорим о возвращении к видимому единству Церкви, путь к нему, на наш взгляд, должен начинаться не столько в обретении или выработке общих исповедальных формул, сколько в примирении различных даров, в общении благих даяний, посылаемых из неизмеримой и неизведанной бездны богатства и премудрости (см. Рим 11: 33). Если такое примирение произойдет, то проявит себя затем и в общих формулах, церковных принципах и догматах. Ибо если оно совершится в Духе истины, то Дух умягчит сердца и поправит букву.

Об этом можно много говорить языком богословской мудрости, но можно попытаться рассказать и языком живого опыта и изумленного взгляда. Мне вспоминается гимн благословений святого Франциска, который однажды, предчувствуя близкую кончину, говорят, спел его, присев на траву в тени олив, прощаясь с миром Божиим. Благословение Богу Всемогущему и благословение Его созданиям, брату Солнцу, что «греет и веселит нас Тебе на славу», благословение сестре Луне и сестрам Звездам, брату Ветру, ясному Дню, сестрице нашей Воде, брату Огню, матери нашей Земле. Последнее из благословений Франциска посылается сестре нашей «телесной смерти, от которой убежать никто не может, но тому, кто жил по Твоим заветам, благая смерть не причинит зла».

Чтобы разделить эти благословения с «бедняком из Ассизи», необязательно ему подражать или быть его учеником. Всякий день мы радуемся свету, ветру, воде, дыханию, пусть и не замечая своей радости, и вглядываемся в бездну смерти. И если радость и размышление видимо или невидимо обращены к непостижимому Истоку всех этих творений, к Тому, Кто держит всё словом силы Своей (Евр 1:3), то слова «благословен Ты Боже Всемогущий…» текут по жилам нашего существования, даже когда мы не вспоминаем о них.

Стоит прислушаться к ним, и мы узнаем туже радость, те же благословения и во множестве православных молитв. Здесь мне хотелось бы остановиться на одной из них, той, которая встречает нас на самом пороге христианской жизни. Этот гимн, состоящий из череды благословений, вводит или, скорее, посвящает нас в таинство Крещения. Ибо Крещение совершается водою и Духом, т. е. соединением тварного и нетварного, тем, что хотелось бы назвать «усыновлением твари». В день Богоявления, когда в Православной Церкви совершается великое освящение воды, эта молитва становится центром космической литургии. О. Александр Шмеман в своей книге о Крещении назвал эту молитву «евхаристической»; когда вчитываешься в нее, кажется, словно весь космос полагается ею на алтарь. Вслушиваясь в нее, мы оказываемся перед евхаристической тайной всего, что создано, участвуем в беседе человека, как священника твари, с Творцом. На бескрылом, тяжелом нашем языке эту беседу можно назвать миросозерцанием христианского Востока. Молитва начинается с изумления:

Велий еси, Господи, и чудна дела Твоя,

и ни едино же слово довольно будет к пению чудес Твоих.

Любая человеческая хвала сознает себя немощной, чтобы рассказать обо всем, что проповедует славу Божию. «Благодарение и восхищение возвращают нас к самому началу, действительно делают нас свидетелями творения» (о. А. Шмеман). И мы говорим, молимся, славим его, наделенные знанием свидетелей, избранных до создания мира и словно удостоенных присутствовать при его рождении…

Ты бо хотением от не сущих во еже быти приведый всяческая…

За всякой вещью стоит «хотение» Того, к Кому человек обращается как началу всего сущего. Это исповедальное Ты превосходит всякое имя. Оно наделено властью над небом и землей – Знаю, что Ты все можешь, и что намерение Твое не может быть остановлено (Иов 42:2), – но секрет его открыт и смертным глазам, видящим в Ты исток и точку притяжения «умных» и «благодарящих» вещей. Ты – образ Непостижимого, что скрывается за каждым творением. Вслушиваясь в это Ты, молитва ведет нас далее, в глубину его, в ту Евхаристию творения, которая совершается вокруг нас. И ее созерцание становится духовным соучастием в ней.

…Твоею державою содержиши тварь, и Твоим промыслом строиши мир. Ты от четырех стихий тварь сочинивый, четырьми времены круг лета венчал еси.

Модель творения, как сказали бы мы сегодня, на мгновение показывается перед нами; мы видим пространство и время, четыре стороны света, «круг лета», понятные нам ориентиры в державе Божией. Мы вспоминаем, что и мы суть граждане этой державы, одаренные особым зрением, которое дает нам видеть Того, к Кому обращена наша молитва, как видят твари, не знавшие грехопадения…

Тебе трепещут умныя вся силы,

Тебе поет солнце,

Тебе славит луна,

Тебе присутствуют звезды,

Тебе слушает свет,

Тебе трепещут бездны,

Тебе работают источницы.

Суть всякой сотворенной вещи или стихии – в ее предстоянии. Предстояние твари создает свой особый язык для беседы с Богом, ее «исповедание». Человек или, скорее, вся Церковь видимых и невидимых лиц и вещей, которая служит и молится в нем, напрягает свой слух, чтобы понять, как исповедует или как благословляет Бога каждое из Его созданий. Крещенское славословие показывает нам, что может воспринимать и слышать вся внутренность моя (Пс 102:1), благословляющая имя святое Его. Конечно, наш сокровенный слух воспринимает не только пение, говор, трепет, присутствие космоса, но и множество иных его исповеданий. Но, явив дар слышания, молитва показывает затем, что значит видеть:

Ты простерл еси небо яко кожу.

Ты утвердил еси землю на водах.

Ты оградил еси море песком,

Ты ко отдыханием воздух пролиял еси.

Но дар видения, око свидетеля нужны для того, чтобы от зримых «чудес», от видимого мира мы могли подняться к невидимому:

Ангельские силы Тебе служат,

Архангельстии лицы Тебе кланяются,

многоочитии Херувимы и шестокрылатии Серафимы окрест стояще, и облетающе,

страхом неприступныя славы Твоея покрываются.

Созерцание или свидетельство достигает высот, на которых оно приближается к ангельскому предстоянию, когда оно изнемогает, осознает границы, поставленные всему тварному и в неком восторге смирения исповедует их перед непостижимым Сущим:

Ты бо Бог сый неописанный, безначальный же и неизглаголанный…

Здесь наша речь подходит к какому-то пределу и упирается в немоту. О Боге мы можем говорить словами «преизбыточествующего незнания». Но вдруг происходит какой-то скачок и движение вниз. Наша мысль, не успев застыть на высоте того, что нельзя ни выговорить, ни произнести, ни представить, внезапно оказывается на земле, у самого порога видимой, вочеловечившейся Тайны, которая распахивается перед нами…

…неизглаголанный,

пришел еси на землю,

зрак раба приим,

в подобии человечестем быв…

Воплощение словно настигает нас, как будто падает в сердце с высоты, на которую только что мы пытались подняться, но не сумели удержаться на ней. Тот, на кого не смели взглянуть и Ангелы, оказывается перед нами. Зрак раба и Безначальный соединяются в исповедании веры и благодарения:

Не бо терпел еси, Владыко,

милосердия ради милости Твоея,

зрети от дьявола мучима рода человеча,

но пришел еси и спасл еси нас.

Благовестие о космосе, вынесение на свет того, что можно было бы назвать чудом творения, вдруг (неожиданность подчеркнута краткостью и простотой исповедания) становится вестью о спасении: «пришел еси и спасл еси нас». В качестве ответа этой вести возникает предстояние человека:

Исповедуем благодать,

проповедуем милость,

не таим благодеяния:

естества нашего роды свободил еси.

девственную освятил еси утробу рождеством Твоим…

Так Рождество-Спасение исповедуется как весть об освобождении нашего естества, как благословение в ответ на благословение, ибо от полноты Его все мы приняли благодать на благодать (Ин 1:16). И потому

Вся тварь воспевает Тя явлыпегося.

«Украсивый нас дарованием» видеть и слышать посылает нам и дар петь. Ведь помимо того, что наша вера размышляет, просит, вперяет взор в незримое, она поет. Пение славы или благодарение есть основа исповедания нашей веры, возвращающей с благословением то, что было ею услышано и увидено. Благословение ее в том, что перед Богом и людьми она «не таит благодеяния». Она провозглашает его повсюду, вводит нас в него, приглашает всех разделить его с нами. Так «благодеяния», которые не таятся человеком, становятся таинствами: Крещением и Евхаристией творения. Когда мы совершаем их, то приобретаем и вместе с тем возвращаем эти дары. Отвечаем благословением Благословившему, славословием Слову, утешением Утешителю.

Этот гимн творению и воплощению предваряет вступление человека в Церковь, посвящение его Богу, открывающее таинство нашего призвания. Оно заключается прежде всего в том, чтобы в огромной семье тварных существ, каждое из которых наделено своим образом благодарения и служения, найти благодарение и служение, присущее человеку. Для того чтобы достичь этого, нужно сделать духовное усилие и войти в таинство «обмена» благословениями между Богом и человеком. Этим таинством живет Церковь как Тело Христово. Человек участвует в деле благодарения, «исповедуя благодать, не тая благодеяний», присоединяясь к хору творений Божиих, чтобы с ними вместе пред-стоять или при-сутствовать перед Творцом. В предстоянии выявляется суть человека как существа, ради которого пришел на землю Христос.

Молитва, которую мы привели, описывает творение как рождественский вертеп: солнце, луна, звезды, источники, сам свет вместе с людьми и Матерью Божией собрались у колыбели Спасителя. Каждому из них дан особый язык, чтобы славить явление Его слухом, видением, пением, предстоянием, свидетельствуя о Его бытии среди нас. Мы, люди, наделены наибольшим даром к такому свидетельству. Он столь велик, что вместить его может не один человек, даже святой, и уж, конечно, не коллектив, но тот организм, в котором присутствует сам Бог и который мы называем Телом Христовым. Церковь есть дом благословений или богоявлений, собираемых воедино действием Духа Святого,

Который есть залог наследия нашего… (Еф 1:14),

того наследия, которое, оказывается, труднее всего разделить.

Наречие имени

Те, кто приближаются к священному и вступают в его реку какие бы пути они при этом ни выбирали, образуют особого рода братство. В нем люди молитвы узнают друг друга, когда их малое человеческое я приближается к Ты, остающемуся порой безымянным.

Православная молитва на своих вершинах знает о таком опыте. Однако те, кому он знаком ближе и глубже, чем остальным, не всегда советуют погружаться в него, ибо он требует усилия, на которое мало кто способен. Об этом опыте не проповедуют с крыш, хотя испытывают его, может быть, чаще, чем мы думаем, стараясь скрыть, иногда даже как бы стыдясь его. Об этом мы находим удивительное признание в одном отрывке из «Добротолюбия», взятом из первых строк жития преп. Максима Капсокаливита:

Божественный Григорий Синаит, встретив святого Максима и беседуя с ним, между прочим спросил его: «Прошу тебя, отче мой честнейший, скажи мне: держишь ли ты умную молитву?» Тот, поникши немного главою, ответил ему: «Не хочу скрывать от тебя, честный отче, чуда Пресвятыя Богородицы, которое было со мною. От юности моей имел я великую веру к Госпоже моей Богородице и умолял Ее со слезами, да подаст мне сию благодать умной молитвы. В один день, пришедши в храм, как имел обычай, просил я Ее о сем с безмерною теплотою сердца, и когда потом с безмерною любовию целовал святую икону Ея, вдруг ощутил в груди моей и в сердце моем некую особенную теплоту и пламя, исшедшее из святой иконы, которое не жгло меня, а орошало и услаждало, и вносило в душу мою великое умиление. С этого момента, отче мой, сердце мое начало из-внутрь себя говорить молитву, и ум мой услаждается памятованием Господа моего Иисуса Христа и Пресвятыя Владычицы моей Богородицы и всегда пребывает в сем памятовании о Них; и с того времени молитва не пресекалась в сердце моем, – прости меня».[1]1
  Добротолюбие, том 5, Москва 1900, стр. 473.


[Закрыть]

В людях, живущих исключительной силой молитвы, поражает одна вещь: они считают себя недостойными даров, полученных или добытых ими молитвенным трудом. Тот, кто пребывает в общении с Богом, всегда чувствует себя слишком малым и хрупким для того, чтобы удержать в себе тайну этого общения. На вершинах опыта, который кажется нам недоступным, он чувствует себя едва ли не последним из смертных. Преп. Ефрем Сирин, кому принадлежит великопостная молитва: «Даруй мне зрети моя прегрешения…», молился и о том, чтобы Господь «умерил» волны посылаемой ему благодати. Обе эти молитвы в единстве их опыта говорят о близости к Богу, которая живет ликованием и откликается болью. Душа, высушенная аскезой и подожженная молитвой, чувствует себя единой с Отцом Небесным и вместе с тем безмерно далекой от Него. Эта немыслимая близость причиняет страдание ее смертной природе и наполняет ее светом.

Не подходи сюда, – говорит Господь Моисею, – сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая (Исх 3:5). Образ неопалимой купины знаменует собой сошествие Бога на землю, при этом частица Его огня падает и в глубину человека. Обувь, которую надлежит снять, суть одежды ветхого Адама, прилипшие к нашим мыслям, желаниям, обычаям, снам, сросшиеся с падшей природой человека. Снять обувь значит освободиться от отвердевших напластований страстей, выползти из раковин, в которых наша душа заворачивается в свое тепло, как улитка. В православной традиции это соскабливание внутренних панцирей называется метанойей, т. е. переменой ума, где под умом понимается наше здешнее я, когда-то захотевшее быть, как боги… Христос пришел, чтобы исцелить его, но это исцеление нужно принять свободно и в покаянии.

Покаяние, – говорит преп. Исаак Сирин, – подобает грешникам, как и праведникам, ищущим своего спасения. Покаяние не иссякнет до самой смерти ни в своей длительности, ни в делах.