Текст книги "Герда. Или история одной дворняги"

***

С этой поры жизнь Герды обрела совершенно новый, совершенно иной смысл, наполнившись ожиданием встречи с этой милой девочкой, отдалённо напоминавшей её прежнюю хозяйку.

(Кто-то станет утверждать, что собаки ничего не чувствуют, а существуют, основываясь исключительно на инстинктах, этакие «биологические роботы», без души. Но пусть это останется на их совести, ведь, как сказал Альберт Швейцер11
  Альберт Швейцер – немецкий и французский теолог, философ, гуманист, музыкант и врач, лауреат Нобелевской премии мира (1952).


[Закрыть]: «Чтобы понять, есть ли у животных душа, надо самому иметь душу».

А далеко не каждый человек, обладая «высшей нервной деятельностью» со своей знаменитой отличительной «второй сигнальной системой», в действительности имеет душу, ведь последняя, зачастую, иррациональна и способна к состраданию и самопожертвованию. Человек – бездушный же, исключительно рационально использует данные ему природой преимущества исключительно в угоду собственных эгоистичных целей, лежащих в основе первобытной эволюционной составляющей его материальной оболочки. Где же тут душа?! … Что ж, «узки врата в рай»…!)

***

Зима отступала под неумолимым натиском весны. Ещё по утрам хрустели под ногами прохожих, покрытые льдом лужи. Ещё чернели грязные скукоженные кучки снега на месте прежних сугробов. А с крыш, время от времени, срывались ледяные глыбы, гулко рассыпаясь на множество осколков по тротуарам, пугая прохожих. Но свежий весенний воздух уже наполнился птичьим многоголосьем и солнечный свет радовал мир дольше обычного, суля очередное возрождение замершей на зиму жизни, неся предвкушение скорого лета!

– Черны-ыш, xоро-оший, – дворовая детвора гладила лохматого чёрного с проседью дворового пса. Тот стоял смирно, прищурив покладисто глаза. Ему, повидавшему в жизни все виды лишений, унижений и жестокости, любая малость внимания и ласки была чертовски приятна. Он лизнул, в знак благодарности, детские руки. Два, уже известных нам, пса поменьше суетились рядом, жалобно выпрашивая, полными собачьей печали глазами, жратву.

– Всё, вы уже всё слопали! Нэма ничого! – курносый пацан с конопушками развёл руками.

– Ванька вам, жорики, ужо усё скормил! – усмехнулась девчонка в рябой вязаной шапке с бубоном. – Кстати, а где же Гердочка?

– Да она, Анька, беременная. Лежит себе там, в подвале, – вставился другой пацан.

– Гнездится! – со знанием дела добавил Ванька.

– Да, ну! От кого?

– От Черныша что ли?

– А я почём знаю! Я свечку не держал! – пацан шмыгнул носом, вытер его рукой.

– А во-о-он она! – Ванька ткнул пальцем перед собой. – Герда! Герда! Герда! Ходь сюдой! Ко мне!

Герда, услышав своё прозвище, засеменила в сторону детворы, виляя хвостом…

– А пошли на стадион что ли, мне тут надоело, – предложила Анька.

Она была одна девочка среди мальчишек. И, хотя те и считали её «своим пацаном», каждый из них всё же невольно стремился произвести на неё неизгладимое впечатление, в пробивающейся сквозь детство подростковой порослью, подсознательной борьбе за роль доминирующего «альфа-самца».

– Да, погнали!

Детвора подорвалась и вскоре веселая ватага, в сопровождении собак, двинулась на поиск приключений…

Герда и Черныш следовали за детворой, то отставая, то обгоняя их под влиянием своих собачьих интересов. Каждый угол, каждый куст таили в себе массу интереснейших, возбуждающих собачий нюх, следов и историй, оживающих в их воображении, стоило только поднести свой мокрый чувствительный пятачок носа, считывающий информацию, подобно магнитной головке видеопроигрывателя. Какой притягательный в своём волнительном многообразии мир вокруг, в котором бездомному псу не хватает лишь одного – хозяйского тепла и заботы! Герда живо бегала по двору, что свойственно молодой собаке, Черныш же с нотками ленности степенно изучал территорию, косясь из-под взъерошенных дред с прищуром на детей, словно недоумевая от их увлечений. Забавы детворы для собак действительно выглядели странно, а порой даже бессмысленно. Но что возьмёшь с этих маленьких людей, бредущих по миру вслепую, без должного чутья и обоняния, без понимания всей прелести удовольствия задрать лапу на стенку повыше других! Как было знать тем псам, что это всё лишь кажущиеся отличия, которые в людях просто-напросто проявляются несколько иначе…

– Что делать этому фанту? – воскликнул мальчишка.

Девочка почесала свою рябую шапку с бубоном, задумалась.

– Не зна-а-ю!

– Думай, Ань! Ну!

– Баранки гну! Не знаю я. Ну, пускай совершит какой-то мужской поступок. Пусть удивит всех!

– Какой такой ещё поступок?

– А то, что папа с мамой не разрешают делать. А? Слабо?

– Давай, Ванька, – все повернулись в сторону курносого мальчишки. – Твой фант.

Тот, сперва, выпучил глаза от неожиданности. Потом, раскачиваясь из стороны в сторону, поднялся, передёрнул плечами, раздумывая.

– А хошь, я тудой вона, на крышу заберусь? – он показал на бетонный скелет строящегося здания напротив.

– Дурак, что ли? – хмыкнула девочка. – Да и не сможешь ты залезть туда! Свалишься ещё!

– Эт я-то не смогу-то? – инстинкт «доминирующего пионера» взыграл в нём, он подорвался и уже через минуту лез через забор на территорию стройки.

– А погнали тожа, давай, хто первый! – мальчишки резво последовали за товарищем, так же непроизвольно поддавшись влиянию всё того же инстинкта.

– Вот же дураки! – крикнула девочка, тем не менее, продолжая смотреть им вслед с явным любопытством, подобным тому, с которым некогда средневековые девы лицезрели рыцарские турниры. Правда, в те давние времена, по которым так любит сегодня воздыхать «прекрасная половина», окутывая средневековые образы пеленой романтики, закрывающей истину, всё же девы представляли собой, более безропотный приз победителю, нежели являлись первопричиной этих поединков.

Черныш лизнул девочку в нос, посмотрел в глаза. «Ну что взять с этих пацанов?!», – было в его взгляде.

Герда рядом виляла хвостом, тревожно вглядываясь в сторону забора. Она пыталась понять, что же ей делать дальше. То ли следовать за мальчишками, то ли оставаться здесь, и от чего только там такого чудесного, отчего все так резко подхватились?

Совсем скоро раздались испуганные крики. Дети прыгали назад через забор.

– Ванька убился!

– Валим отсюда! Там сторож!

– Да он бухой!

– Валим, сказал, а то меня родоки убьют!

– Как же, Ванька же там упал.

– Да его ужо сторож, небось, схватил. Он, каво надо, сам вызовит!

– Не тупи! Сторож уже, точно ментов вызвал! Xош шоб и нас затягали! Рты на замке! Ясно тебе! Ничего не слышал, ничего не знаю!

Пацаны, перепрыгнув через забор, рванули через стадион, куда глаза глядят.

– Бежим, Ань.

– Что случилось?

– А-а-а, потом! Бежим щас!

– А где Ваня?

– Он упал…

– Да его уже сторож, наверное, заграбастал!

– Да убился он.

– Как убился?!

– Не гоните пурген!

– Да, погнали же!

Они подхватили девочку, и все помчались наутёк.

Собаки удивлённо смотрели вслед убегающей ватаге. В оседающей темноте вечера лишь мелькали детские пятки и рябой бубон, раскачивающийся из стороны в сторону. От чего они убегали? От сторожа? От угрозы мифической милиции со своей пресловутой «детской комнатой»? От возможного порицания в школе или родительской взбучки? От своей несозревшей совести? Или во имя того, чтобы избежать ответственности даже за малый проступок, они были готовы к совершению более тяжкого? Предпочли бросить друга в беде!

Псы, было последовавшие за убегающими, вдруг остановились, настороженно принюхиваясь и прислушиваясь. Что-то было там, за этим строительным забором. Они вернулись. Черныш просунул голову под сеточное ограждение, усиленно загрёб когтистыми лапами по холодной пыльной земле, отбрасывая назад брызги из щебня и прошлогодней жухлой травы. Упёрся лапами, вытянул вперёд шею и вскоре оказался по ту сторону забора. От его возбуждённого разгорячённого дыхания шёл пар. Герда не раздумывая последовала этому примеру.

Вокруг были какие-то горы из кирпичей, плит, арматуры, ещё бог весть чего. Собаки тревожно озирались, изучая странную местность.

– А-а! Соба-а-аки! – пошатывающийся сторож в камуфлированном бушлате отливал смачно за сторожевой будкой. Резкая смесь тёплых паров уреи, алкоголя и табачного перегара наполнила пространство.

Псы опасливо ретировались. Мужик же нетвёрдой поxодкой ушёл в свою обитель и тут же вернулся на улицу с банкой неxитрой собственной провизии, состоявшей из рожек и редко встречающихся там кусков обжаренной варёной колбасы. (Сам факт присутствия мясного продукта в банке уже давал ему ощущение относительного благополучия и, когда такое случалось, а особенно в случае наличия там настоящего мяса, он обычно с гордостью, демонстративно, снимал с обогревателя разогретую банку «ссобойки», если доводилось это делать перед своими сотоварищами по «цеху». К концу зимы «добрые люди» стырили обогреватель и в будке стало холодно, так что, стало не только негде греть «ссобойки», но вода, в пэтовской бутылке на столе, в последние морозы превращалась в лёд, а сторожа спасались от стужи в спальныx мешкаx, накрываясь верней одеждой с головой, опасаясь обморозить кончик носа, выглядывающий из под бушлата. Теперь уж нет морозов. Можно обойтись и без обогревателя. Но всё так же паскудно и серо вокруг! И вот она, единственная радость жизни, основной источник эндорфина «гормона счастья», она, что не замерзает сама, но греет душу грешную – сорокоградусная живительная влага…, теперь уже давно перекачана в кровь, а пустая бутылка одиноко скучает под столом….) Мужик присел на корточки, чуть не упав. Посмотрел мутным взглядом на банку.

– Дава-а-й, рэбя-ята, жрите мой xавчик! – он бросил две ложки давно остывшей еды в разные стороны прямо на грязную талую землю. С трудом поднялся.

– Оста-ётесь за ме-ня-я! Сто-ро-жите от ху-у-лигань-я-я! А я спа-а-ть! – он ввалился внутрь ободранной будки, хлопнула дверь и лишь яркий фонарь одиноко продолжал освещать грязную территорию стройки, Черныша и Герду, жадно жующих макароны, местами вперемежку с весенней оттаивавшей землёй…

Чернышу были хорошо знакомы эти строительные территории. На одной из таких он и сам служил верой и правдой своему новоявленному «хозяину», честно охраняя по ночам территорию. Но завершилось строительство, исчезли строительные вагончики, уехали строители, вместе с ними исчез его «хозяин», исчезли все люди, к которым Черныш был привязан и на которых отрабатывал свой собачий «хлеб». Едва пес начал есть, как в памяти стали возникать воспоминания, наполняя кору его головного мозга смутными волнами томительного беспокойства и надежды, под воздействием вызванных условных рефлексов, подкреплённых безусловнорефлекторным

«Павловским» выделением слюны и желудочного сока во время этого акта собачей трапезы.

Но тут же всё удовольствие этой трапезы нарушили звуковые волны, наполнившие новой тревогой собачьи сердца. Они встрепенулись, доглатывая последние крохи этого нечаянного скудного обеда, рванулись в направлении, истощающем состояние тревоги. Герда следовала за отважным Чернышом, отдавая ему все бразды вожака. Её бесстрашие усиливалось его лидирующим бесстрашием. И вдруг Черныш, прыгнул куда-то вниз, взвизгнув, исчез в «инфракрасной» темени. Сердце Герды сжалось на миг и тут же обдало её грудную клетку и голову бурным толчком наполнившейся адреналином крови, замолотившись от него в бешеном ритме.

Она стояла у края бетонной ямы. Внизу чувствовалось дыхание. Герда осторожно упираясь лапами, вытянула нос вперёд, рассматривая собачьими инфракрасно видящими глазами, в монотонных, с зеленцой, очертаниях пространство.

Раздался снизу лай Черныша, Герда ответила ему сверху. На бетонном дне лежал мальчишка. Тот самый Ванька. Черныш лизал его лицо, толкал лапой в грудь. Герда всё поняла. Ну, или почти всё. Или хотя бы ту самую простейшую малость, достаточную для того, чтобы спасти её друзей.

(Ту самую малость, не всегда очевидную даже для «человека-разумного» со своей высокоразвитой «второй сигнальной нервной системой», но такую очевидную для этой простой дворовой собаки, живущей лишь, как утверждает большинство, на рефлексах.)

Герда тянулась лапами в темноту ямы, скуля и лая от бессильного отчаяния. Черныш был спокоен или желал таким казаться. Он лёг рядом с бесчувственным мальчиком и безустально вылизывал его руки, лицо, курносый нос в копонушках.

– А-а-а, – раздался стон. Мальчишка зашевелился…

Герда всматривалась в яму. Услышав требовательный «у-у– у– вав» Черныша, означающий: «ну чего ты, дура тут суету разводишь, давай, дуй за допомогой». Та бросилась к будке, где ранее скрылся чудной шатающийся человек. Она сотрясала округу своим лаем, скребла лапами в дверь. Но без толку. Видно, счастливый водочный «эндорфин», вкупе со сном богатырским, взяли окончательно верx над сторожем… Каким уж тут сторожем! Выноси что и сколько xош! Тут уж не только обогреватель можно стянуть, а и самого сторожа! Да только кому это горе луковое нужно, кроме его собственной несчастной жены, моющей отчаянно подъезды, чтобы протянуть хоть как то, да прокормить свою подрастающую детвору. Горе ей от такого мужика, да что порой бабе надо, лишь бы хоть нечто в штанах было рядом, уж какое никакое… Такая вот она бабская доля!

Так что наш сторож дрых без задних ног, всю заботу об охране объекта он успел – таки «делегировать» этим двум псам, даже как – никак рассчитавшись с ними долей от своей незамысловатой пайки…

Герда выбралась наружу и помчалась по, погруженной в вечер, улице, подымая лай, на который прохожие лишь пожимали печами, опасливо озираясь…

***

Раннее весеннее утро. Светало уже раньше обычного. Карета скорой помощи во дворе. Суета людей. Носилки.

– Кто родители? Давайте в машину! – женщина в красной куртке с чемоданчиком залезла в скорую. – Спасибо собакам, если бы не они, ещё неизвестно, чем бы всё это закончилось, приедь мы немного позже! Настоящие друзья! А если бы не этот лохматый пёс, пацанёнок ночью бы и замерзнуть мог!

– Кстати, а где они, наши герои? – бросил коротко кто-то.

С появлением кучи людей, собаки сховались под навес балкона первого этажа.

Вскоре машина тронулась, оглашая двор воем сирены.

Черныш выглядывал из-под дред своих седых. Он словно улыбался открытой пастью, язык беззаботно свисал, словно весь вид его говорил, мол: «Ну вот и всё, миссия успешно выполнена, можно и отдохнуть». Герда растянулась плашмя рядом, положив морду на лапы. Суета быстро стиxла. Машины, запаркованные на ночь во дворе, разъехались, люди разбежались. Всё как всегда. Как каждый день-деньской. Двор опустел. Лишь вылезли откуда-то, уже известные нам ранее малы́е псы. Очевидно, что им было трудно выживать без вожака. Инстинкт сбивал их, бедолаг, в стаю. Видимо, так легче выжить. Они уже не хромали. Что ж, время на собаках лечит! Лечит раны, но вот лечит ли время их души и приносит ли прощение обидчиков? Кто ж знает! А время покажет, только время, само по себе, обычно показывает либо зад, либо фигу, а то и кулак или даже зубы…, в том числе и собачьи!

***

Прошёл день. Другой. Прошла неделя. Другая. Уже зазеленела мягкими коврами трава. А почки на деревьяx набуxли подобно соска́м будущей матери, готовящейся принять новую жизнь. Берёзы, переполненные весенним соком жизни, текли в узких надрезах, оставляя розовые следы на их белоснежной коре. О, сколько земных ожиданий и надежд несла в себе эта весенняя возрождающаяся природа! Всё вокруг щебетало и пело, разливалось в журчании и наполняло волнительной свежестью, ласкающей каждого солнечными лучами молодого лета – весны в разгаре. Это был настоящий пир гормонов и радости, наслаждений и надежд!

В этот день, собаки, как обычно, занимались своими собачьими делами, вынюхивая ароматы местного «парфюма» по ножкам скамеек, кустам и деревьям. (Всё как у людей, бесцельно шатающиxся по ароматным соблазнительным закоулкам «дъютиков» и торговых центров…) О, мир, сколько в тебе чарующих запахов и увлечений! Вдруг Черныш поднялся. Напротив стоял большой рыжий пёс. Это был Пират. Они смотрели пристально друг на друга минуту-другую. Остальные собаки забеспокоились, но смотреть рыжему в глаза не решались, отворачиваясь в стороны. Лишь Герда поднялась и, опустив голову, напрягла лапы, словно для броска. Её хвост был опущен и нервно ходил из стороны в сторону, словно подметая. Рыжий был зрелым сильным смелым и наглым псом. Уже стареющий, повидавший виды, Черныш едва ли мог оставаться доминантным на фоне этого, более сильного, конкурента. Он отступил, отвернув голову.

Когда– то и он был таким молодым и безжалостным к старости. Что тут поделаешь, молодость самым наглым образом отвоёвывает у пожилых шаг за шагом, метр за метром, неся смену поколений, смену генераций. Молодость безжалостна. Молодость не видит себя в старости, а ведь она, старость, рано или поздно, приходит! Но разве это предмет заботы молодых, пробивающих для себя место под солнцем?!

(Так вот и действует пресловутый «третий закон материалистической диалектики: «отрицания отрицания», утверждающий, что весь процесс развития, имеет поступательно повторяемую циклично спиралевидную форму. А сам переход, со ступени на ступень, происходит после уничтожения или переосмысления старого!)

Малы́е псы быстро признали для себя нового вожака. Его харизма и острый хищный взгляд был, безусловно, для них притягателен. Это было для них залогом успеха, залогом выживания! Как и люди, выбирая себе более успешных лидеров, легко предают предыдущих, как бы они не уважали их ранее. А порой даже тем больнее и подлее предают, чем выше был прежний авторитет и уважение! Ведь вырывание усов и зубов у, ставшего беззащитным, льва – предмет гордости и возвышения в собственных глазах для многих шакалов.

(А ведь должен же быть! Обязательно должен! А мож, Бог-то он един и не только для людей, а…? Мож, всё он видит и всех? И оценивает каждого по делам его земным и воздаёт после за земные страдания, и человеку разумному и не очень, и всякой прочей твари божьей. Ведь не для удовольствия ж ради, вся логика нашего земного существования? А что конкретно про людей, так не за тем ли человеку и дана душа, чтобы заботиться более о ней, вопреки физиологическим изначальным инстинктам, через заботу о тех, кто в этом нуждается, через сострадание к тварям «неразумным», живущим, как утверждает человек, «на инстинктах». А он так утверждает, что бы оправдывать своё бездушие при своём всесилии и всемогуществе, вместо того, что бы возложить на себя гораздо бо́льшую ответственность, он от неё уходит. Что бы уходить от обязанностей. Просто так проще. Что же, «узки врата в рай»!)

Итак, новообразованная стая с рыжим вожаком своим чинно последовала в поисках новой пищи и приключений. Черныш не смотрел им вслед. Очевидно, ему было всё равно. Герда улеглась перед крыльцом подъезда «своего» дома. Тут дверь скрипнула и на крыльце появилась семья, волоча переполненные чем-то сумки. Герда узнала, чаще иных прикармливавших её, людей. Она кинулась к девочке, лизнула её.

– Герда, Гердочка! – та, бросив сумки, погладила псину по голове.

Xвост Герды, казалось, оторвётся вместе со второй половиной туловища, буквально ходившего ходуном. Она прыгнула передними лапами на грудь главе семейства, оставив грязные следы, и лизнула его прямо в лицо.

Тот сморщился брезгливо и рассмеялся, отряхивая испачканную одежду, отираясь. Сплюнул.

– Герда! Не-е-ет! – воскликнула женщина, видя дальнейшие намерения собаки…

Все рассмеялись. Герда удивлённо замерла, не в силах справляться с нахлынувшим на неё потоком чувств.

– Ну, Герда, может, тогда поедешь с нами, а? – папа потрепал Герду, повернулся к дочке. – Что скажешь, Катюха?

– Точно! А давайте её возьмём с собой в лес?! – обрадовалась та. Герда едва ли могла понять значение произнесённых слов, но вот почувствовать намерения людей ей было по силам. Она со смиреной преданностью смотрела им в глаза.

– Ну что, давай, залезай тогда в машину!

– Постойте, добрый день! – обратилась к ним, только что вышедшая из подъезда женщина. – Вас можно на минуту, пока вы не уехали?

– Ну да, а что? – шесть глаз, не считая Герду, смотрели вопросительно на женщину.

– Мы тут собираем подписи жильцов. Знаете, тут овчарка живёт на втором этаже…, – она протянула планшет с закреплённым на нём листом. – Лает без конца, уже всех в подъезде достала. Вы-то слышите?

Катин папа пробежал по листу взглядом по диагонали.

– Ну, да, слышим. А для кого это?

– Для Жеса! Подпишите?

– Ну-у, а что вы хотите этим листом добиться? Собака же от этих подписей не успокоится сама по себе.

– Мне всё равно, что будет, лишь бы этого лая здеся не было, – женщина несколько раздражалась. – Хозяйку призовут к ответственности, может… Но что-то же надо делать!?

– Что-то надо…, что-то надо, – Катин папа, несколько поколебавшись, всё же чиркнул ручкой в листе.

Пикнул «центральный замок», двери белой «Сиерры» открылись, и семья приступила к погрузке.

– Герда, ну! – крикнула Катька.

Герда подбежала к машине, но, вдруг остановилась, обернулась на Черныша.

Тот стоял, тяжело дыша, высунув язык. Он зевнул всей пастью и лёг на траву, отвернувшись. Как бы соглашаясь с её выбором. Дескать: «Да ладно, валяй себе, развлекись, а я тут пока подремлю себе часок другой». Герда завиляла хвостом и запрыгнула внутрь машины. Её доверие этим людям было безграничным. Собаки умеют верить и дружить с полным доверием, с полной самоотдачей, без остатка и камня за пазухой. Ведь, как утверждают люди, у них «нет души», а значит и нет корысти, лжи и обмана, по крайней мере. Так что же такое, эта пресловутая «человеческая душа»? … А чем же тогда наделены все прочие твари божьи?…

Машина тронулась.

– Ну что, Гердочка, нравится в машине, да?

В знак согласия Герда глазела по сторонам. В машине она была в последний раз тогда, давно, накануне потери её несчастных хозяев, как она сама себе считала. Раньше она любила стоять лапами на руле и перебирать, когда он крутился на поворотах. Вот и теперь она снова внутри плывущей по дороге кабины, пахнущей синтетической обивкой, слегка оттеняемой вкусом бензина. Она смотрела по сторонам, дыша с волнением. Это было так удивительно! Весь мир вокруг убегал назад, раскрывая перед ней всё новые ракурсы. Уехал двор, двигались дома, оставаясь позади, мелькали встречные машины, люди, бредущие по тротуарам… Тут Герда зарычала.

– Что там Герда? Узнала сородича?

Да, Герда узнала сородича. Это был большущий лохматый пёс, гуляющий с хозяином. Кто кого выгуливал, было трудно сказать однозначно.

– Это Чау-чау, – сказала Катька.

– Такие милые! Как мишки, – улыбнулась с умилением мама.

Говорят, что эти «мишек» разводят в Китае, чтобы есть. Говорят, что они тупые.

– Ка-ка-кой кошмар! – почти в голос произнесли мама и дочка.

– Да я уверен, все эти россказни про «особых тупыx собак», это лишь для того, что бы успокаивать совесть европейски туристов. Собака она и есть собака. Любая. Да и жрут они любых собак.

– Сволочи, – сморщила лицо мама.

– Вот я бы им показала, гады такие, им что, есть нечего? – возмутилась девочки. – Правда, Гердочка? Вот мы им покажем!

Герда ничего не поняла, но поддержала семью своим возмущением, гавкнув в заднее стекло вслед исчезающему из вида псу.

– Помните мою работу, когда, мы в школе проводили эксперимент? – задумчиво произнесла Катя. – Ведь он чётко показал, что если люди агрессивны и жестоки к животным, то так же они относятся и к человеку. Кстати, что показал опрос, большинство из тех, кто жесток к животным, оказались более лояльны к молодёжным фашистским организациям и ещё, что любопытно показал тест, что они чаще оставляют в лесу грязь после себя, – Катя усмехнулась. – Вот, как всё взаимосвязано!

– Наверное, от того, что таких просто мало что волнует, кроме себя. Эгоисты! – мама повернула голову назад и тут же получила «буську» от Герды, сморщившись и рассмеявшись…

– А вот среди тех, кто регулярно посещает церковь, не оказалось ни скинхедов, ни живодёров.

– Да, интересная получилась работа! Очень поучительная. Жалко только, что её зарубили, – вздохнула мама.

– То, что её зарубили, это лишь показывает низкий нравственный уровень самих школьных педагогов, вот и всё! – подытожил отец и потряс в воздухе указательным пальцем, словно хотел вдолбить эту мысль в чей-то твердолобый череп.

(А ведь роль школы и школьных педагогов в воспитании будущих граждан крайне высока, поскольку именно в подростковом возрасте формируются основополагающие моральные ценности и предпочтения. Поэтому, организовав правильное воспитание школьной молодёжи, можно избежать многих проблем в их последующей жизни. См…)