Текст книги "Тайны профессорской тетради. Повести и рассказы"

– Доцент Петрученко, – представился он, – везу четыре группы студентов на практику. Пройдёмте со мной в кабинет, тут совсем рядом. Там мы все вопросы и решим.

Действительно оказалось рядом. Небольшой чистенький кабинет. Горячий, только что вскипевший чайник и пачка любимого мной в то время печенья «Юбилейное».

– Налить? – спросил он, протягивая руку к чайнику.

Сам не знаю почему, вопрос застал меня врасплох, хотя вроде бы я всё заметил и даже оценить успел. Пришлось собраться и кивнуть головой:

– Спасибо большое, не откажусь. На улице уже жарковато, что-то днём будет.

– Это здесь жарко. Представляю, что нас на Украине ждёт. Мы в Рубежное, в Ворошиловградскую область, едем. Студентов на практике сопровождать буду. Я уж не первый год этим занимаюсь. Немного желающих находится со студентами на практику кататься. Вот в этом году, кроме меня, вообще никто не захотел. А я с удовольствием езжу. Согласился даже с четырьмя группами сразу в путь отправиться.

– Слушайте, – вдруг оживился он, – так здорово придумана эта доставка билетов. В прошлые годы я столько времени терял в очередях на вокзале, чтобы билеты купить, а в этом студентку одну посадил у телефона, и она, представьте, через пару часов все вопросы решила. И вы так удобно с самого утра пришли. Даже благодарность хочется написать. У вас с собой случайно жалобной книги нет? Я бы с таким удовольствием туда благодарственные слова написал.

Я головой покачал, а он засмеялся своей шутке.

Пока я чай пил, он внимательно билеты рассматривал, даже лампу настольную включил, всё пытался в них что-то найти, водяные знаки, что ли, я так и не понял. Затем, убедившись, что всё в порядке, он билеты пересчитал и из верхнего ящика стола достал перетянутую резинкой, вырезанной из пальца резиновой перчатки, увесистую пачку денег.

– Пересчитайте, пожалуйста. – Он протянул эту пачку мне. – Извините, но в кассе у нас были только десятки, вот и получилось столько.

Я посмотрел в ведомость. Общая сумма за билеты туда и обратно составляла 1874 рубля. Однако денег оказалось намного больше – 1994 рубля.

– Простите, вы лишнее мне даёте, – сказал я, указывая на сумму в ведомости и протягивая ему 120 лишних рублей.

– Всё я правильно посчитал, – с обидой в голосе произнёс он. – Все знают, что за доставку надо заплатить по рублю за каждый билет. Вот это, – и он пальцем указал на деньги, которые я ему протягивал, – за доставку. Поверьте, я никогда не ошибаюсь, – с явной гордостью произнёс он, а потом добавил: – Да и деньги мне в институтской кассе выдали, так что берите, не беспокойтесь.

Я вышел из института, отошёл в сторонку, встал в тенёчек под большим деревом и закурил. Надо было прийти в себя.

К двенадцати часам мой планшет сильно похудел. Я уже добрался до Девичьего поля и вошёл в вестибюль огромного здания Военной академии имени Фрунзе. Это был один из самых последних адресов в тот день. Настроение у меня было самое замечательное. На небе появились облачка, изредка даже тень набегала, в такие минутки сразу же казалось, что жара, к которой мы почти привыкли и считали её уже не очень приятным, но неизбежным явлением, стала спадать.

У входа стоял дежурный с красной повязкой на рукаве, а может, постовой, я не знал, как назвать того курсанта, который бросил взгляд на билеты, находящиеся в моей руке, и сделал жест, что я могу войти.

Вестибюль был пуст. Меня никто не ждал. Это и удивило, и несколько раздосадовало меня. Я набрал такой темп, ещё минут десять – и я бы на Плющихе отдал последние билеты, а там со «Смоленки» до «Комсомольской» всего несколько остановок на метро, пусть и с одной пересадкой, но это будет финиш. Такой рекорд установлю, что… Я даже не стал продолжать, что толку. Стоял, ждал, время шло, рекорд мог сорваться.

В вестибюле было прохладно, и даже такая мыслишка промелькнула: может, хорошо, что заказчик пока не пришёл, в прохладе передохну чуток. Но время идёт и идёт, а никакого движения как не было, так и нет. Я уж даже нервничать начал. Минут пять потерял, если не больше. Я пришёл, а меня не встречают – не дело это.

Я к тому, что с красной повязкой у входа стоял, обратился:

– Командир, ну когда этот, – я фамилию, на конверте написанную, прочитал, – спустится, я ждать долго не могу, у меня дел ещё невпроворот.

Тот равнодушно так ответил:

– По всем вопросам обращайтесь к дежурному по академии, он вон там находится, – и ручкой небрежно на противоположную стену указал.

Вестибюль огромный, я, пока стоял, обратил внимание и на пол, клетчатый, как шахматная доска, и на горящего золотом Михаила Васильевича Фрунзе, стоящего в полный рост на постаменте на фоне целого моря развевающихся мозаичных красных знамён, и на множество барельефов на стенах с эпизодами героического пути Красной Армии, которая гнала и побеждала наших врагов, и на потолок с лепниной и массивными светильниками с красной звездой на плафонах, а вот на небольшую конторку, за которой виднелась голова ещё одного живого человека на таком огромном пустом пространстве, внимания не обратил. Я себя даже по лбу шлёпнул за такую невнимательность. И действительно, что я к этому пацану пристаю: пусть он и в форме военной да с красной повязкой на рукаве, но поставлен здесь лишь для того, чтобы посторонних лиц в здание не пущать, а не на вопросы допущенных отвечать. На вопросы-то отвечать специально обученное лицо должно, которое за конторкой сидит и за мной издали наблюдает.

Я туда, а там не хухры-мухры, а немолодой уже офицер с подполковничьими погонами на форменной летней рубашке сидит. Я ему билеты показываю, а он мне в ответ:

– Извините, я после вашего звонка сообщил, что вы на подходе. Меня попросили передать, что к вам скоро выйдут.

И всё. Снова доброжелательный взгляд, и ничего более. А время-то тикает. Мой рекорд, на который я уже почти ставку готов был сделать – как же, по шестидесяти адресам разнести билеты менее чем за пять часов, – под вопросом оказался. Повис, понимаете, на флажке, как в шахматах: не успеешь ход сделать, флажок упадёт – и тебе в самой что ни на есть выигрышной позиции поражение засчитают. Я нервничал, а подполковнику хоть бы что. Он-то на своём месте сидит и никуда спешить не обязан.

Я постоял-постоял, а потом спросил:

– Товарищ подполковник, а можно я погуляю здесь немного, на стены полюбуюсь да Михаилу Васильевичу поклонюсь. Жаль, цветы с собой не захватил, к подножию положил бы.

Он даже заулыбался, но ответил чётко, по-военному:

– Погуляйте, полюбуйтесь, поклонитесь.

Ну, я и пошёл гулять и смотреть. Первым делом к памятнику Фрунзе подошёл. В длинной шинели, почти до земли, по моде того времени, в котором он навсегда остался, стоял Михаил Васильевич и куда-то в сторону смотрел, наверное, в светлое будущее всего человечества. Голова непокрыта, волосы приглажены, а руки к груди прижаты, но не скрещены и даже пальцами одна другую не касаются. Хороший памятник, я и поклонился ему, не памятнику, конечно, а памяти этого незаурядного человека и полководца.

Обошёл я всё по кругу, на всё полюбовался и даже, про себя конечно, судьбу поблагодарил за такую возможность – побывать там, куда простым смертным вход запрещён. Но заказчика всё нет и нет. Я уж снова нервничать начал, на часы посмотрел – чуть за голову не схватился, почти полчаса потерял! Нет, сам-то я, разумеется, с пользой их для себя провёл, но для дела-то потерял. Поэтому начал подполковнику на часы свои показывать, он понял, трубку телефонную в руку взял, сказал в неё что-то и опять положил. Рукой только мне махнул, мол, ещё чуть-чуть подождать придётся, самую малость.

Пришлось смириться. Два билета СВ до Владивостока – это же не шутка, 175 рублей они стоят, без малого две сотни. У подполковника явно таких денег в кармане быть не может. Придётся ещё подождать.

Наконец свершилось. Вначале подполковник на ноги вскочил и вытянулся по стойке смирно. Я посмотрел туда же, куда и он уставился, а там по лестнице сбегает пожилой мужчина в летней форме, то есть в брюках и рубашке с коротким рукавом. Поскольку бежал он сверху, мне в глаза прежде всего красные широкие генеральские лампасы бросились, а уж затем я и всего его рассмотрел. Усталое лицо, много морщин, явно нелёгкую жизнь он прожил, но бодрый и внешне здоровый. На погонах три большие звезды виднеются, значит, генерал-полковник. В нарушение устава верхняя пуговица на рубашке расстёгнута, галстук сбился в сторону.

– Извините меня, – обратился он ко мне, а мне сразу же неудобно стало, я ж мальчишка по сравнению с ним, – проводил заседание, не мог отвлечься. Понимаете, племянница прилетела в гости. Она во Владивостоке живёт, первый раз в Москву выбралась, а мечтала всю страну посмотреть. Пусть и из окна вагонного, но всё же. Вот я ей и заказал билет на поезд. Вагон СВ должен быть. Чтобы никто не докучал, я купе полностью оплатил да попросил, чтобы поближе к проводнику оно было, мало ли что, она молодая ещё очень. Дорога длинная, всякое может случиться. – Всё это он, казалось, на одном дыхании проговорил, затем руку протянул, и я ему билеты отдал.

Он очки из нагрудного кармашка достал, на билеты один только взгляд бросил и сразу же заулыбался:

– Молодцы, всё как я просил. Сколько я вам должен?

– Сто семьдесят пять, товарищ генерал-полковник, – чётко ответил я и ему ведомость с шариковой ручкой протянул, чтобы он расписаться мог.

Он оглянулся – далековато мы с ним отошли от конторки, – улыбнулся, коленку согнул, ведомость на неё положил, расписался и мне вернул. Затем в карман руку сунул и две сотенные бумажки протягивает. Я за сдачей полез, а он руками замахал:

– Не беспокойтесь, пожалуйста, это вам за долготерпение, – повернулся и к лестнице направился.

Я из здания вышел, спустился по ступенькам на тротуар и вновь ощутил на себе взгляд Михаила Васильевича Фрунзе. Прямо напротив входа его бюст на высокой квадратной колонне стоял. Там он совсем молодым был, в будёновке на голове. Глаза слегка прищурил, и мне вдруг показалось, что он мне задорно так подмигнул.

Вот с таким его напутствием я до нашего бюро и добрался. А рекорд всё равно установил: билеты по шестидесяти адресам менее чем за шесть часов умудрился разнести. Ну, и домой в своём кармане тоже рекордную сумму принёс.

Глава восьмая

Как-то незаметно второй месяц к концу подошёл. Вроде ещё совсем недавно я на календарь смотрел – оставалось две недели, и вот в понедельник мне на работу выходить придётся, а сегодня уже пятница. Значит, всё, прости-прощай, доставка, мерение московских улиц собственными ногами, случайные знакомства и даже недосостоявшаяся любовная интрижка. Это я на Ирину Никифорову намекаю. Помните мою наставницу в сложной науке принимать заказы на железнодорожные билеты? Лично я о ней никогда не забывал, но в связи с производственной необходимостью пришлось при очной встрече договориться, что как только, так сразу. Закончу я носиться, как не вполне нормальный, по столице нашей родины – и тут же готов буду продолжить столь приятно начатое знакомство. Один-то раз у нас всё-таки случилось, и обе высокие договаривающиеся стороны расстались весьма удовлетворёнными встречей во всех смыслах этого слова. Вот тогда, прощаясь, мы и приняли такое устраивавшее всех решение.

Пятница подходила к концу. Билеты были разнесены, но я не помчался сломя голову в наш ставший уже почти родным подвал. Прежде всего я заехал домой, забрал свои вещички, чтобы уже, не теряя времени, рвануть на дачу, где меня не видели почти два месяца. Всё моё общение с женой и её родителями сводилось к телефонным переговорам, и вот теперь должна была произойти долгожданная встреча. Целых два дня семейной жизни, а потом всё тот же рваный жизненный график: по выходным я женат, а в будни – холост. Кроме личных вещичек, я прихватил с собой двухлитровую бутыль с настойкой собственного производства да немного колбаски в соседнем магазине купил, ну и помидорок с огурчиками в качестве закуски.

В подвал я явился нагруженный, как ослик. Меня с нетерпением ждали изголодавшиеся товарищи, но сразу приступить к «отвальной» было нельзя, несколько человек всё ещё задерживалось на маршруте. Сергей Иванович сидел, чай пил. Вид у него был довольный. Как только я открыл дверь, он помахал мне рукой.

– Ты чего это с сумками?

– Так убываю в длительный отпуск сроком на десять месяцев, товарищ командир. Сами знаете, сегодня был последний трудовой день, – весело оттараторил я и даже руку над головой в салюте пионерском поднял.

– Так-то оно так, конечно… – начал со своей любимой присказки Сергей Иванович, и я тут же понял, что случилась какая-то бяка, которая займёт меня если не надолго, то уж на ближайшие пару дней абсолютно точно.

Совершенно машинально я на часы посмотрел, хотел понять, успею ли я до любимого тестя дозвониться и предупредить, ежели что действительно помешает мне на дачу отправиться, или уже опоздал. Нет, ещё почти целый час в моём распоряжении, или, скорее, в распоряжении начальника отдела, в котором я пока ещё числюсь. Сергей Иванович на эти мои дёргания посмотрел, подождал, пока я расслаблюсь немного, и заговорил:

– Понимаешь, Алексей, какая закавыка получилась: Петька Сидоркин сегодня на работу не вышел. Живёт он в самом центре, вот к нему Петрович и подвалил. Мы ведь втроём вместе пол-Европы протопали. В одном разведбатальоне служили. Я, правда, командиром этого батальона был, Петрович ротным, ну а Петька – рядовым разведчиком. Он же самый молодой среди нас. Чтобы на фронт попасть, себе пару лет приписал. Это системой было, все всё понимали, и всех, я разное начальство имею в виду, это устраивало. Ты не смотри, что он так выглядит паршиво, жизнь его до такого состояния довела. Всю семью он в войну схоронил по очереди. Вначале отец погиб – ну, это ещё в сорок первом было, Петька в то время дома на печке сидел. Ну как сидел – работал он, разумеется, здесь же, на Каланчёвке, в депо. Вагоны ремонтировал, которые под бомбёжкой побывали. Затем один за другим его старшие братья погибли. Вот тогда он и сам на войну засобирался – родню свою собой заменить. Раз пять был ранен и каждый раз после госпиталя попадал в новую часть. Вот так он к нам уже к концу сорок четвёртого и попал. У нас его Бог миловал, целёхоньким как пришёл, так и демобилизовался. Домой вернулся, а там дверь полоской бумаги с печатями заклеена. Мать от горя умерла, а больше у него никого не осталось. Вот он и начал квасить, вначале немного, потом всё больше и больше. Хорошо, нашлась добрая душа, соседка одна вдовая, стала за ним присматривать. Он же совсем ещё пацаном был. Ему двадцати нет, а он уже три года в окопах провёл, на теле живого места не осталось. Убедила она его, чтобы пить бросил, учиться пошёл, школу окончил, водительские права получил. Поженились они, дочку родили. Я его нашёл в пятьдесят пятом и уговорил к нам перейти. Депо он знал хорошо, там и вся его родня работала, да и сам он успел перед армией немного потрудиться.

Сергей Иванович замолчал и вновь к стакану потянулся, который в сторону отставил, пока рассказывал. Пару глотков уже остывшего чая сделал – и опять к этому Сидоркину вернулся:

– Когда я из депо ушёл, многие из моих ребят тоже уволились. Начальника им нового со стороны по чьему-то блату прислали. Мужик безголовый, да и руками сам мало что мог сделать, зато гонору – о-го-го! Вот прекрасный коллектив и развалился почти в одночасье. Хорошо, наверху поняли: что-то там неладное творится. Этого прощелыгу выгнали, назначили нормального мужика, он многих специалистов вернул. А вот Петька пропал с глаз. Оказывается, у него очередное несчастье произошло – жену машина сбила. Не насмерть, но искалечила изрядно. Петька и сорвался – снова пить начал.

И опять Сергей Иванович к чаю потянулся – видать, достал его этот Сидоркин со своими выкрутасами, – ещё пару больших глотков сделал и продолжил:

– Когда меня сюда пригласили, я принялся своих собирать. Первым Петрович пришёл, за ним потихоньку-полегоньку ещё человек пять подтянулось. Все они фронтовики, на них можно было положиться. Начали мы Петьку искать, он ведь такой пройдоха, куда угодно без мыла влезет. Мало кто так знакомства заводить умел. Нам казалось, что здесь именно такие люди нужны. Нашли его, а он никакой. Ну, мы ему и устроили такую житуху, что он не знал, куда от нас деться. Договорились насчёт «торпеды», вшили её, и начали мы за каждым его шагом следить. Вот в очередной раз и вытащили. Думали, насовсем, а видишь, как получается, слаб он оказался. На него как надавят – он и срывается. Помнишь, как месяц назад получилось?

Я головой кивнул:

– Ещё бы мне не помнить, до ночи его билеты разносили, перед людьми извинялись. Так что, он снова запил?

– Нет, на этот раз другое. Он вчера вечером припозднился. Ты-то ушёл рано, как всегда. На тебя, по-моему, сколько ни навали, ты всё выдюжишь и всё равно раньше всех сюда вернёшься. А он со своей сумкой дерматиновой ходит уже медленно. Район наизусть изучил, лучше него никто там не ориентируется, но всё равно за вами, молодыми, уже не успевает. А вчера вообще пришёл одним из самых последних. На хозяйстве Андрюшка оставался – я с работы пораньше сбежал, ещё шести не было, у меня дела были неотложные. Говорит, внешне, ничего особенного, такой же, как всегда, был. Сразу стал свои байки травить. Они вместе отсюда и ушли. А сегодня жена Сидоркина рассказала Петровичу, что инфаркт у него. Не смертельный, но выбыл надолго. Сейчас в больнице, потом в санаторий направят. Я через всё это прошёл, потому хорошо знаю.

Он губами пошевелил, но ничего добавлять не стал, замолчал и задумался. А я смотрел на него и размышлял: «Сколько ты сам-то такой темп выдержать сможешь? Ведь уже за пятьдесят?» – и тоже молчал. Да и что тут сказать можно. Понимал прекрасно, что он о Сидоркине рассказывает, а мысленно, наверное, его историю и на себя, и на всех остальных своих боевых товарищей примеряет. Есть о чём задуматься.

Единственное, чего я никак понять не мог: зачем он мне в таких подробностях описывает жизнь, в общем-то, совсем чужого для меня человека, который, кроме того что работает в одном со мной отделе, ничем мне интересен быть не может? Да я его практически и не видел толком никогда. Замечал, что копается тут дедок один, вот и всё, чем мне этот Сидоркин запомнился. Ну, кроме того случая, конечно. А не было бы того случая, на вопрос, знаю ли я Сидоркина, честно, не раздумывая, ответил бы, что нет, не знаю. Фамилию, может, и слышал, а вот где – не помню. Но если Сергей Иванович столько мне о нём всего наговорил, значит, это для чего-нибудь нужно. Не просто же так он воздух здесь сотрясал.

Начальник в очередной раз к чаю потянулся, а я из сумки бутылёк двухлитровый с почти бесцветной наливочкой облепиховой, моего собственного изготовления, достал и на стол перед его носом поставил.

– Давай, Сергей Иванович, перестанем резину тянуть и займёмся делом. Я ведь попрощаться с вами на время хочу да пообещать, что не забуду, забегать стану иногда – не часто, чтоб не надоесть, но и чтобы вы меня тоже не забыли. Я тут настоечки из облепихи на чистом медицинском спиритусе вини принёс. Люблю я эти настойки делать, благо к спирту дармовому допуск имею. Но из всех ягод – а я всё, что можно и не можно, перепробовать успел – мне облепиха больше всего по душе. Сейчас глотнём по чуть-чуть – и вы сами свой вердикт вынесете.

Народ – все постоянные да из временных некоторые, которые в коллектив успели влиться, – вокруг стоял, пустыми стаканами позвякивал, на бутылёк голодными глазами посматривал. Все понимали, что много не достанется, да и нельзя, завтра снова, как говорится, в бой, но расслабиться все хотели. Даже я сам, хоть и не любил эту отраву, всё одно в хорошей компании пару-тройку рюмок с удовольствием мог употребить.

– Ты подожди, Ваня, – сказал Сергей Иванович, – я ещё не закончил. Да и вы, мужики, поскучайте ещё чуток, – обратился он ко всем собравшимся вокруг. – У меня с Иваном ещё на пару минут разговор есть.

Все разошлись, а я на него вопросительно посмотрел. Впервые он меня настоящим именем назвал, все аж рты от удивления раскрыли. Я-то уж давно ему открылся и всю историю рассказал, но мы решили об этом молчать. Мало ли, дойдёт до верха, а там кто знает, как это всё воспримут. Ведь, по большому счёту, это подлог. Не уголовное, конечно, но всё же нарушение. А тут вдруг ляпнул в открытую. Он и сам, судя по всему, понял, что не то сказал, даже шевелюру свою взлохматил. Потом рукой махнул, мол, пойди всё куда подальше, и на меня посмотрел.

– Слушай, Алексей, – громко так, отчётливо произнёс он, чтобы все поняли, что оговорился начальник, с кем не бывает, – выйди завтра ещё раз. Если сможешь, конечно. Мы уж всё перекроили, а тут с Петром несчастье. Тебе же безразлично, где ходить. Возьми участок Сидоркина. Сегодня мы его разделить смогли, там заказов было всего ничего – в общем, справились, а завтра, по случаю субботы, он большим будет, но ты сумеешь, а на воскресенье мы что-нибудь придумаем. С понедельника ещё человек пять новых придут, тогда, может, полегче чуток будет.

Я только головой мотнул, согласен, мол, и к телефону рванул – тестя успеть предупредить, что только завтра вечером приеду. А народ тем временем столы двигать начал да закуску немудрёную, которую я всё из той же сумки достал, на тарелку вываливать.

Стукнулись мы стаканами – такой звон пошёл, что куда там. Хорошо посидели, разговоры исключительно на вольные темы вели. Слова «доставка», «билеты», «поезда» и все такие прочие были запрещены. За нарушение каждый оговорившийся клал рубль в общую казну. Но всё хорошее рано или поздно заканчивается, а поскольку завтра опять ни свет ни заря нам всем сюда приходить, то затягивать моё не вполне состоявшееся прощание не стали и через часок по домам расходиться начали. Барахлишко своё, которое на дачу приготовил, я в подвале, в «секретной» комнате, оставил, а сам налегке опять в родительскую квартиру побрёл, пустую в этот вечер, поскольку отец тоже на дачу уехал.

Субботним утром всё было привычно. Шести ещё не было, как мы приступили к раскладке. Работали на чистом автоматизме. Мне, как и договорились накануне, достался район, по которому Сидоркин ходил постоянно. Это была Марьина Роща. Не самый приятный район, конечно, такой лабиринт маленьких переулочков и проездиков – только держись. По названиям я их все знал, а вот на местности они для меня белым пятном оказались. Пришлось к дежурной карте Москвы обратиться. Она у нас на стене висела, огромная такая, почти всю стену занимала. Большой город Москва, столько в нём улиц всяческих да переулков, что запоминай не запоминай – всё одно не запомнишь. Ну, это если не стараться, конечно. Мы-то все, что тут собрались, стараться приучены, поэтому время от времени у той карты торчали, особенно молодые, ещё недостаточно обученные. Я тоже не раз и не два на неё поглядывал, когда попадались названия совсем уж незнакомые. Где Сергей Иванович такую карту подробную достал, я не знаю. В милиции, скорее всего, поскольку на ней все отделения милиции обозначены были. Большую помощь она нам оказывала. Вот и тут пригодилась.

Провозился я с ней полчаса, наверное, если не больше, и только после этого начал свои конверты в порядок приводить. И почти сразу же на ляп один весьма неприятный наткнулся. Когда на раскладке Петрович стоял, ляпов, типа того, что я обнаружил, а речь шла об адресе из другого конца Москвы, случайно попавшего в район Марьиной Рощи, практически не случалось. Но сегодня суббота, Петрович, как обычно, уехал рыбку ловить – это страсть его, и уже давно не тайная, а самая что ни на есть явная. Жизнь ему не в жизнь, если он с удочкой или спиннингом на бережке не посидит. В общем, вместо него по субботам стоял Савелий Григорьевич, тоже из бывших фронтовиков, такой невидный совсем мужичонка с небольшой бородкой клинышком, когда-то чёрной, а теперь пёстрой от забравшейся туда седины. Он был очень немногословным человеком, таким, знаете, вечным тихоней, но честным, порядочным, этого у него не отнимешь. Будь я на месте Сергея Ивановича, Савелия близко к раскладке не подпустил бы. Ведь такие ошибки у него случались если не каждую субботу, то через одну. Хорошо, если ошибка сразу вылезала, тогда конверт просто передавался доставщику, который в тот район шёл, и всё, инцидент «исперчен», как Владим Владимыч, который Маяковский, мой любимый поэт, говаривал. А если она обнаруживалась позже, когда все уже разошлись по своим участкам? Тогда выход один: бери, как говорится, ноги в руки, господин хороший, и езжай в ту Тмутаракань, куда надо доставить билеты, заказанные неизвестными нам гражданами. Вот у меня именно такая засада и случилась. Плюнул я на всё, засунул этот нехороший конверт подальше в планшет да в Марьину Рощу подался. А что? Там меня ждут по шестидесяти двум адресам, ну а тому невезунчику, который шестьдесят третьим оказался, придётся подождать подольше, ничего уж тут не поделаешь, не везёт так не везёт. Я ему даже звонить не стал – кто знает, когда я основную массу разнесу, район-то незнакомый, да и больно запутанный. Не знаю, за что его только Сидоркин выбрал. Ну да это его дело. А у меня сегодня это уж точно последняя доставка. Нечего рассусоливать, надо ножками почаще от земли отталкиваться да поспешать, чтобы дело не стояло.

С такими вот мыслями я и бегал по Марьиной Роще, ещё не так давно самому криминальному району Москвы. Ликвидированы там были все «малины», поломаны все хибары, скупщики краденого отбывали сроки, вот и кончилась Марьина Роща как скопище злачных мест, превратившись в обычный спальный район столицы. Плохо было одно – ну, то есть для меня это было плохо: пятиэтажек пруд пруди, и ведь, как назло, большинство заказов с верхних этажей идёт. Ну скажите, пожалуйста, что это за закон такой, которому я даже название придумал: «Закон наибольшей подлости достаточного основания». Подхожу к подъезду, на конверт смотрю: квартира 42. Ну, думаю, повезло, первый этаж. А вот фиг вам, нате выкусите. Дом построен по другому проекту, чем рядом стоящий. Там было по четыре квартиры на этаже, и сорок вторая действительно на первом этаже находилась, а в этом – по три. Так что топай, Ванюша, на пятый этаж. Но, как бы то ни было, рано или поздно всё заканчивается, заканчивалась и пачка конвертов в моей офицерской сумке. Я стоял у порога квартиры с номером, отмеченным в моём мозгу как 62.

Шестьдесят второй адрес за какие-то пять с небольшим часов, и, учтите это, в совершенно незнакомом районе Москвы. Я глубоко вдохнул, пока заказчица билеты изучала, дыхание задержал немного, чтобы углекислый газ в лёгких скопился и по мозгам немного стукнул, прочистил их слегка – метод, проверенный неоднократно, действует безукоризненно – и из сумки тот самый ляп достал. Вначале на адрес посмотрел: конец Варшавского шоссе, почти у самого недавно открытого автотехцентра «Варшавский», который народ быстро утюгом прозвал за сходство с этим необходимым в быту устройством. В тот район я как-то раз, также в выходной день, уже наведывался. В общем, если не считать, что на метро туда-сюда придётся часа полтора потратить да на автобусе или троллейбусе ещё по полчаса пилить, страшного ничего нет. Жаль, конечно, безнадёжно потерянного времени, но такова жизнь. Я уже свыкся с мыслью, что против лома, сами знаете, чего нет, а также любимую бабушкину присказку вспомнил: что ни делается, всё к лучшему. Мне даже интересно стало, что же к лучшему произойти может, когда я в эту глушь съезжу только для того, чтобы исправить ошибку, совершённую Савелием Григорьевичем.

В конверте всего один билет лежал. Я посмотрел на него и чуть было не рассмеялся. Ну надо же: Москва – Тула, общий вагон, стоимость с доставкой всего два с полтиной. Опять мне мой закон наибольшей подлости пришлось вспомнить. Я так раздумьями обо всех этих перипетиях в судьбе и жизни разносчика железнодорожных билетов увлёкся, что даже вздрогнул, когда заказчица меня окликнула. Я мыслями в такие дебри залез, что напрочь забыл, где я и что со мной. Она даже за руку была вынуждена меня дёрнуть, чтобы в чувство привести. Я ведь, как только она мне дверь открыла, сразу же заготовленный конверт ей в руки отдал и о последнем броске задумался, уяснив о хозяйке квартиры лишь одно: что она женщина. А тут посмотреть пришлось.

Знаете, такая любопытная бабуся попалась. Годочков, я думаю, ей уже далеко за шестьдесят было, но ухожена так, что молодёжь позавидовать может. Морщинки на лице, конечно, есть, куда от них в таком возрасте денешься, но издали их совсем не видно, впечатление, что кожа как на барабане натянута, чуть тронь – зазвучит. Причёска безупречная, одежда – вообще отпад. Халат на ней шёлковый или атласный, я в этом не разбираюсь, красного цвета, с золотыми павлинами, распустившими хвосты. Подпоясан халат широким поясом, тоже золотистого цвета, немного другого тона, нежели павлины, но безупречно с ними гармонирующего. Концы пояса с обеих сторон бахромятся тонюсенькими плетёными шнурочками. А на ногах – совсем конец света: такие черевички, что в ночь перед Рождеством никакой Оксане, возлюбленной Вакулы, даже привидеться не могли. И тоже все золотом расшиты.

Бабуля увидела мой открытый от неожиданности рот и говорит:

– Я чай пить собралась, чайник только вскипел, так давайте вместе чайку попьём. Я так не люблю это делать в одиночестве, а тут вы пришли. Вот и компания нашлась.

Она вцепилась в меня и с немалой силой – откуда что взялось в этом хилом теле – потянула в глубину квартиры. Пришлось подчиниться, хотя это вовсе не входило в мои намерения. Планшет я из руки не выпустил, так и продолжал его держать, даже сильней сжав пальцы, как будто опасался, что эта странная женщина отнимет его у меня.

Чай пить старушка, видимо, очень любила и обставляла всё это удивительным образом. Пока она на кухню убежала, я уселся на стул с высокой деревянной спинкой – очень тяжёлый, дубовый наверное, я его с трудом под собой ближе пододвинул – и осмотрелся. Оказалось, что сижу я за большим круглым столом, сервированным на шесть персон. На блюдцах стояли фарфоровые чашки потрясающей красоты, просто музейные экспонаты, настолько тонкие, что насквозь просвечивали. Я даже в руку побоялся взять и рассмотреть одну, опасаясь, что раздавлю ненароком. Расписаны они были различными жанровыми сценками то ли из китайской, то ли из японской жизни. Причём, что совсем уж удивительно, на всех чашках разные сценки изображены. Там и рисовые поля, на которых по колено в воде стояли люди, и лодки странной конструкции, плывущие по реке, и восточные женщины с чёрными волосами, стянутыми в небольшой пучок, обмахивающиеся веером, и повозка непонятного вида, которую волы с длинными рогами тянули, и многоэтажная пагода, и ещё что-то. Последняя чашка далеко от меня стояла, и рассмотреть её я не успел, поскольку в комнате появилась хозяйка с фарфоровым чайником в руке, тоже картинкой украшенным, и начала наливать насыщенный чай во все чашки подряд. Пока она наливала, я всё чашками любовался. Ободок и у чашек, и у блюдец был золотой, такими же оказались и ручки чашек, чайника и сахарницы с молочником, что на столе стояли.