Текст книги "Тайны профессорской тетради. Повести и рассказы"

Настроение у меня стремительно улучшилось, я уж про конфуз с Багировой забыл напрочь, шёл дальше, посвистывал, надеялся, может, всё, чёрная полоса погрозилась да стороной прошла. И действительно, дальше пошло как по писаному. Все клиенты дома сидели, меня ждали, рубль, а то и больше, каждый раз в карман с пуговкой отправлялся, да и расстояния между адресами как будто меньше стали. Пачка конвертов всё тоньше и тоньше становилась да постепенно и совсем закончилась.

Последний адрес у самого метро находился. Там какая-то контора была. Девица смазливая, секретарша наверное, к вахтёру вышла, тридцать рублей вынесла, сдачу ждать не стала, сказала, что всё в порядке, а у меня ещё трояк образовался. Я на часы посмотрел и решил в бюро вернуться, чтобы там пообедать. Столовая до четырёх работает, и я вполне мог успеть, а то в холодильнике дома пельменей больше не было. Так, прямо с деньгами, я и заявился в столовую, что на втором этаже в ЦЖБОПе находилась. Покушал – и вниз, а Сергей Иванович на своём месте уже сидит, в документах каких-то разбирается.

– Чтой-то ты сверху идёшь? – спросил он меня.

– Боялся, пока деньги сдавать буду, столовая закроется, а я проголодался очень.

– Ладно, отчитывайся, пока никто не пришёл, я пойду чайку приготовлю.

Сергей Иванович встал и отправился в какую-то комнатку, где я ещё ни разу не был. Хотел я попросить его, чтобы он мне не такой крепкий сделал, но потом решил: ладно, он к такому привык, чего человека с пути выбранного сбивать, а я любого выпить могу.

Попили чаю, сегодня он мне даже понравился – после столовской поджарки, которую так пересолили и переперчили, что у меня подозрение возникло в свежести мяса, из которого её готовили. Тут Сергей Иванович не выдержал и на меня вопросительно посмотрел:

– Ну, что надумал?

Я голову почесал немного, так чтобы видимость создать, что задумался, хотя для себя ещё утром всё решил, да ответил:

– Давайте попробуем.

Он мне руку с таким чувством пожал, но ничего говорить не стал, а может, просто не успел, так как в дверях появился Петрович, на нас, мирно сидящих за столом, на котором кружки стоят, посмотрел да спросил:

– Ответ, надеюсь, положительный?

И, увидев кивок головой, за стол уселся – отчёт по деньгам писать.

Глава шестая

Ночь я провёл беспокойную. Лёг рано, практически сразу, как домой вернулся, ни есть, ни даже пить не стал. Вырубился, как только голову на подушку уронил, но за ночь просыпался несколько раз. Судя по всему, кошмары меня мучили, точнее утверждать не могу, так как я не только сны не запоминаю, а даже не уверен, что вообще их вижу. Но это когда я в нормальном состоянии. Вчера же я настолько перенервничал, что могли и кошмары присниться, только я всё равно ничего не запомнил. Встал не то что разбитым, но не до конца отдохнувшим точно. На метро рассчитывать не стал, явно не успел бы к началу раскладки, поэтому пешком на Каланчёвку отправился… Не совсем правильно я выразился: не пешком, а где бегом, где шагом, но через полчаса с небольшим, ещё шесть куранты по радио пробить не успели, я уже дверь в наше подземелье открыл. Милиционер сидел на месте, он меня признал и кивнул приветливо. В зале было всего несколько человек, даже Сергея Ивановича я опередил. Жаль, Петрович прямо передо мной в дверь прошмыгнул, я его ещё на подходе к ЦЖБОПу заметил, а то я им обоим класс бы показал.

Я к стеллажу подошёл и названия всех районов, там обозначенных, запоминать начал, но появился Андрей, и они с Петровичем стали там колдовать. Сняли десятка два табличек, а вместо них восемь других повесили. Учи, Ванечка, всё заново. А народа постепенно становилось всё больше и больше. Вот и Сергей Иванович вошёл да сразу к стеллажу направился. Всё осмотрел внимательно и какое-то, по-видимому важное, замечание сделал. Петрович себя даже по затылку ударил – дурак, мол, сам не додумался – и ещё одну табличку, на этот раз проспект Маркса, снял. А я в сторонке стоял и пытался запомнить все эти названия.

Минут через пятнадцать все собрались, и Сергей Иванович объявил, что с сегодняшнего дня на раскладке Алексей (то есть я) вместо Николая стоять будет, значит, и Большая Пироговка к нему отходит. Все эту информацию спокойно восприняли. Видно было, что начальника здесь уважают и его слово закон.

– Лёша, – обратился он ко мне при всех, – сегодня суббота, выходной, поэтому все билеты придётся по домам разносить. Некоторые конторы, может, и будут работать, но это единичные случаи. По субботам заказов намного меньше, чем в будни, люди за город в основном едут, поэтому и у нас народа выходит поменьше. Постоянным доставщикам день отдыха раз в неделю необходим. У Петровича, например, завтра выходной будет. Ну, это я тебе как новичку в нашем дружном коллективе объясняю. Поэтому в такие дни мы районы постоянной доставки немного меняем. Сегодня тебе придётся по Горького от проспекта Маркса до Пушкинской и по Герцена от начала до Никитских ворот ходить. Ну а завтра по Петровке с Неглинной. Ясно?

Чего ж тут неясного? Мне всё было ясно, я ж понятливый. Поэтому головой и кивнул.

Сергей Иванович на меня ещё пару секунд посмотрел да сказал:

– Ладно, что резину тянуть, начнём, ребята.

Под столом лежало несколько опломбированных мешков. Первый вскрыли, и из него на стол высыпалась целая гора конвертов. Я постоял с минуту, посмотрел, как делают остальные, и взял первый конверт в руку. «Так, улица Яблочкова», – прочитал я и, сказав: «Бутырский хутор», – протянул конверт Петровичу. Тот не стал сразу конверт на полку класть, как он это обычно делал, а вначале внимательно на него посмотрел, а уж затем в ячейку с надписью «Бутырский хутор» положил.

– С почином, – сказал Сергей Иванович, а я потянулся за следующим конвертом.

Конечно, раскладчик я ещё тот, одно название, но я старался от других не отставать. Ну и по привычке своей считал, сколько конвертов я опознал правильно, чтобы они на своё законное место легли. Как сотый на полке оказался, я этой радостью с Сергеем Ивановичем поделился, а он мне руку пожал. Но как я ни старался, примерно каждый пятый конверт я Сергею Ивановичу показывал, а он мне объяснял, где это да как этот район на «их языке» называется. В основном это были отдалённые районы новой застройки, где я до той поры ни разу не бывал. Мне показалось, что сегодня мы даже быстрей справились, но это было естественно, ведь вместо обычных двенадцати мешков мы разобрали только девять.

Пачка мне досталась та ещё. Вся нечётная сторона улицы Горького от Манежной до Пушкинской и чётная сторона улицы Герцена, а в дополнение и вся сеть переулков, их соединяющих. Всего 54 адреса. Вот там явно подъехать не удастся, придётся ножками топать. На раскладку своего маршрута я потратил минут пятнадцать. Сергей Иванович проверил, сделал пару существенных замечаний, ну и ещё по мелочи несколько. А вот у телефона пришлось в очереди постоять. В будни постоянные работники в основном, как Сергей Иванович и говорил, по конторам различным ходят, а там люди, как привязанные, с утра до конца рабочего дня всё равно сидеть обязаны, что звонить-то. А в выходные звонок с указанием, в какие часы человеку билеты принесут, существенно жизнь облегчает. Вот очередь и собралась.

Вышел я из отдела доставки в восемь утра с копейками, минут десять ещё потратил на то, что в кафешку небольшую заскочил чашку кофе выпить, с утра дома не успел это сделать, а уж затем в метро радиальное нырнул. Семь минут – и я у гостиницы «Националь» из подземного перехода вышел.

Вот где побегать пришлось! Прав был Лёха, со сломанной ногой туда лучше и не соваться. Хорошо погода не подвела, солнце, которое в спину светило, то за высокие здания скрывалось, то в облаках пряталось, не так жарко было. Некоторые адреса совсем рядом были, в основном те, что по улице Горького, а вот как в переулок какой свернёшь – и приходится до Герцена топать, поскольку следующий адрес, по закону подлости, именно там находился. Вот я насерпантинился так насерпантинился. Редко в какой переулок мне заглянуть не пришлось, а уж если заглядывал, то так и проходил его насквозь, а ведь чем дальше от Манежной я отходил, тем длинней переулки становились.

В целом тот день обошёлся без приключений, но одна очень любопытная встреча у меня всё же случилась.

Я оказался на Герцена, немного не доходя до консерватории, а следующий адрес на Неждановой был. Улица Неждановой уже длинная, а дом, в который мне билет предстояло доставить, почти на углу с Горького находился. В том здании Дом композиторов расположен, значит, предположил я, в нём различные музыкальные деятели должны жить. Впрочем, фамилия на конверте совсем не музыкальной оказалась, помню, что на букву «С» начиналась, Савушкина или как-то так, и инициалы А. А. Вот эти инициалы, пока я на лифте наверх поднимался, и вызвали в моей голове некую сценку.

Лифт оказался старинным и скрипел нещадно, того и гляди вниз упадёт. Три глухие стены в нём были в зеркалах, а двери, и внутренние, и наружные, затянуты металлической сеткой. Мне в подобном лифте до той поры лишь однажды ездить приходилось. В больнице это было. Тётку я свою навестить пошёл, так меня на похожем лифте на пятый этаж поднимали. Правда, стенки у него деревянными были, а вот двери точно такими же. Но там лифтёрша всем командовала. Я внутрь зашёл, она вначале наружную дверь закрыла, а потом внутренние раздвижные вместе сдвинула, да ещё и соединила их специальной щеколдой – наверное, чтобы не разошлись.

Вот и здесь мне такая же конструкция попалась, а лифтёрши не было. И если бы не тот больничный опыт, пришлось бы бегом по лестнице бежать. А так я всё добросовестно повторил, что та пожилая женщина делала, и на нужную кнопку нажал. Лифт скрипнул довольно отчётливо и медленно-медленно пополз вверх. Пока он ехал, я как следует рассмотрел конверт, который в руках держал. Фамилию с инициалами прочитал и сценку, о которой выше упомянул, просмотрел – мысленно, разумеется.

А сценка такая: толстая воспитательница в детском саду маленькую девочку с огромным бантом на голове двумя руками поддерживает в характерной позе (ну, вы сами её себе представить можете) и повторяет: «Савушкина, а-а, Савушкина, а-а».

Поняли, какую сценку я в виду имел, пока лифт до четвёртого этажа полз? Мне почему-то бант у девочки больше всего запомнился. Вот ведь как бывает. Сценки такой на самом деле и не было никогда, привиделась она мне, а запомнилась как вполне реальный случай из жизни. Я в нужную дверь уже звонил, а всё ещё эту сценку себе представлял. Сам не пойму, что на меня нашло. Меня смех душил, и казалось, что сейчас именно та тётка, что мне привиделась, дверь и откроет.

Когда шаги услышал, попытался придать лицу серьёзное выражение, а оно в улыбке расплывается – и всё тут. Дверь открылась, а там никакая не женщина, а пожилой мужчина, одетый в чёрный костюм с бархатной бабочкой на шее, стоит и смотрит на меня вопросительно. Я в лицо ему взглянул, и мне прежде всего очки в глаза бросились. Тонкие такие и удивительно знакомые. Настолько знакомые, что у меня даже улыбка дурацкая с физиономии сползла. Я стоял и глазами хлопал, забыв напрочь, зачем пришёл. Глядя этому человеку в лицо и понимая, к кому именно в дверь позвонил, я тихо-тихо скорее прошептал, чем проговорил:

– Дмитрий Дмитриевич… – и замолчал. Стоял и смотрел на него, и всё.

Он мне приглашающий жест рукой сделал, посторонился, чтобы я в квартиру зайти смог, и тоже почти шёпотом спросил:

– Автограф хотите?

Я в смятении кивнул головой. Он улыбнулся и сказал:

– Подождите секунду.

И исчез за дверью, которая с левой стороны в большой прихожей была. Вернулся он быстро, с какой-то бумагой в руке.

– Какое моё произведение на вас производит самое большое впечатление?

Неожиданный вопрос заставил меня напрячься.

– Наверное, Ленинградская симфония, – ответил я.

– Тогда подождите ещё немного, – услышал я, а Дмитрий Дмитриевич вновь скрылся за дверью.

На этот раз его не было несколько минут. Вернулся он очень довольным.

– Дома посмотрите, на чём я вам сейчас напишу.

Он присел на специальное сиденье, где удобно обувь зашнуровывать, взял ручку и задумался. Потом спросил:

– Звать-то вас как?

Я ответил:

– Иван Жилин.

Он кивнул головой и начал что-то писать. Тут я заметил в своей руке конверт с билетами и вспомнил, зачем явился в этот дом.

– Простите, Дмитрий Дмитриевич, а могу я увидеть… – и прочитал фамилию, написанную на конверте.

– Её нет, она по делам уехала. А зачем она вам?

– Я ей билеты на поезд принёс, – совсем растерялся я и начал совать ему в руки этот злосчастный конверт.

Шостакович достал билет и рассмеялся:

– Так вы с билетом явились, а я подумал, что вы мой поклонник. Я Анну отпустил, когда нам сообщили, что до полудня билет принесут. Мне в час надо будет уехать, вот я и решил сам билет получить. Так автограф-то нужен?

Я так активно закивал головой, что он опять засмеялся и начал что-то быстро-быстро писать. Затем положил бумагу, на которой писал, в конверт, где лежал билет, и в таком виде отдал его мне. Я уже хотел выйти, как спохватился:

– Дмитрий Дмитриевич, вам следует в ведомости расписаться, что вы билет получили.

И я достал из планшета ведомость.

– Так я же, наверное, деньги должен? – спросил Дмитрий Дмитриевич. – Подождите, я сейчас принесу.

Он быстро вернулся и протянул мне двадцать пять рублей, в то время как в ведомости значилось пятнадцать рублей семьдесят копеек.

Я ему принялся сдачу отсчитывать, а он пятёрку взял, а от остального отпихиваться начал, даже руками замахал. Так мне и пришлось уйти.

Когда я отошёл от дома Шостаковича на достаточно большое расстояние, то достал из планшета конверт, который он мне вернул. Внутри оказалась программа первого исполнения его симфонии в блокадном Ленинграде. На программке было написано: «Ивану Жилину. На память. Я на этом концерте не был, меня эвакуировали. Мне потом, уже после войны, дали несколько программок того концерта. Это одна из них». Ниже была чёткая подпись – Шостакович и дата.

Я раскрыл эту программу и прочитал:

«Большой зал Ленинградской филармонии.

Дмитрий Шостакович. Симфония №7 до мажор. Соч. 60.

Исполняет Большой симфонический оркестр Ленинградского радиокомитета под управлением Карла Элиасберга».

И дата, которая потрясала: 9 августа 1942 года.

Я ещё долго на улице простоял. Сигареты три, наверное, извёл, одну от другой прикуривая, всё встречу эту случайную вспоминая. Потом на часы взглянул и с места сорвался.

Дальше всё путём шло: я – конверт, мне – деньги, пробежался, опять конверт на деньги поменял – и снова вперёд. Пятьдесят четыре адреса обежать в такой круговерти домов – это, я вам скажу, задачка. Где-то на сорок пятом я почти сломался. Есть захотел до невозможности. Ещё подождать да в бюро пообедать нельзя – по субботам и воскресеньям столовая там не работала. Нам разъяснили, что им, тем, кто в ней трудился, отдыхать положено. Мне это было ясно, и сомнений в том, что так должно быть, у меня никаких не возникало. Но один, как мне кажется, вполне закономерный вопрос всё же появился: а где в выходные обедать тем, кого в нашей столовой в будни кормят? Ведь все до одной службы ЦЖБОПа безостановочно трудятся. У всех же скользящие выходные, почему бы и столовой не перейти на такой же режим работы? Я себе этот вопрос на засыпку задал – и сам же на него ответил: «Работало бы руководство по такому же графику, наверное, вопрос был бы решён».

В этот момент я как раз по Большому Гнездниковскому в сторону Горького шлёпал. Ноги гудели. Ещё бы, столько километров им по асфальту намотать пришлось. Если начать считать, то не только за голову схватиться можно. А у меня ведь ещё почти десяток конвертов в планшете. О них забывать нельзя. Правда, к моей радости, три конверта в один дом доставить следовало. В огромный жилой дом, построенный перед самой войной на месте снесённой церкви Димитрия Солунского. Он громадился на углу Горького и Тверского бульвара и носил в народе название «дома под юбкой». Когда-то на ротонде, что возвышается на крыше на самом углу здания, стояла скульптура балерины в пачке. Её давно убрали от греха подальше, говорят, разрушаться начала, побоялись, как бы чего не вышло, а название осталось.

Когда впереди показалась арка, выводящая меня из Большого Гнездниковского на Горького, я понял, что всё, хватит бегать, надо прежде всего самому передохнуть, перекусить чуточку, а заодно и ногам немного отдыха дать. Куда пойти? Я даже не раздумывал – конечно, в кафе «Молочная», располагавшееся в трёхэтажном угловом доме на той стороне Тверского бульвара. Кафе это было диетическим, и я иногда забегал в него, когда в тех краях оказывался. Фирменным блюдом там считалась молочная лапша, и, я вам доложу, она была само объедение. Её варили из широкой домашней лапши, которую делали там же. Иногда можно было, сидя с ложкой в руке и наслаждаясь этим неприхотливым блюдом, наблюдать процесс её изготовления. Дверь на кухню открывали, чтобы там свободней стало, и прямо к дверному проёму пододвигали большой стол. На нём вначале долго раскатывали тесто, добиваясь, чтобы оно стало тончайшим, почти прозрачным, а затем уже резали на тонкие полоски, которые оставляли там же сушиться. Что и как было дальше, неясно. Стол убирали, дверь закрывали – и всё, кушайте, дорогие товарищи, спокойно, чтобы ничто вас не отвлекало от процесса переваривания пищи.

Вот я и двинул прямиком к этому кафе. Светофор переключился очень не вовремя: я уже ногу успел на мостовую поставить, а он взял и моргнул красным. Пришлось вернуться на тротуар. Посмотрел, а перед «Эльбрусом» пусто, ни одного человека нет. Чудеса, да и только! Впервые я такое видел, обычно там в любое время народ толпился. «Эльбрусом» шашлычная называлась, очень популярное в те времена место. Да и было отчего. Во-первых, стояла так, что лучше некуда: в самом центре и на таком проходе – другие точки общепита обзавидовались бы. А во-вторых, кормили там… сказать вкусно – ничего не сказать. Находился «Эльбрус» в одном здании с молочным кафе. Только вход в шашлычную был со стороны бульвара, а кафе прямо на площадь с памятником Александру Сергеевичу выходило.

Пока я ждал переключения с красного на зелёный, у меня мыслишка одна проскочила: а не сунуться ли мне в «Эльбрус», вдруг повезёт. Я так по-наглому, или, правильней сказать, с наглой рожей, прямо в дверь шашлычной и ломанулся. Зашёл, а там народа, как всегда, полно, шум, разговоры громкие, смех. Люди ведь туда отдохнуть приходили, посидеть вольготно, чтоб никто не беспокоил, ну а уж коли это шашлычная, значит, и поесть основательно. Я постоял, поозирался, увидел у стены пустующий маленький столик на двоих и моментально его занял. Много раз я в «Эльбрусе» бывал, но чтобы вот так зайти и сразу же за столик присесть – о таком даже слышать не доводилось.

Ассортимент был весь знаком, мне даже меню не потребовалось. Я заказ сделал сразу же, как только мне это меню попытались подсунуть. Нового там ничего не могло быть, а всё другое я уже перепробовал и давно сделал свой выбор, остановившись на бараньих рёбрышках. Они и вкусные, и готовятся быстро.

Сижу, жду, чай, который принести успели, по маленькому глоточку отпиваю. Чувствую, ножки мои начали в себя приходить. У самого окна большая компания расположилась и принялась песни петь. На каком языке они пели, я не знал, и о чём они пели, не понимал, но мне так хорошо от всего этого стало, что я совершенно расслабился и о том, что меня люди ждут, напрочь забыл. А тут ещё и рёбрышки принесли, и я за них принялся. Краем уха услышал, как кто-то из той компании, что у окна сидела, попросил его открыть – мол, душно в шашлычной стало. Официант извинился и сказал, что окна у них не открываются. По требованию милиции они заколочены наглухо. И вспомнил я одну старую поучительную историю, с этими окнами связанную.

Несколько лет тому назад сидел я точно так же в «Эльбрусе» и заказал такие же бараньи рёбрышки. Вроде один сидел, а может, вдвоём с кем, сейчас уж и не вспомню. Но это никакого отношения к делу не имеет. Главное, что я там был, а напротив, у того же окна, сидела немаленькая компания. Два официанта еле успевали её обслуживать. Мне даже казаться стало, что они там наперегонки пытаются есть. Всё время им новые и новые тарелки подносили. А у самого окна удобно устроился явно главный в этой компании. Такой уже немолодой, лет за пятьдесят, плотный мужик в хорошем костюме, со здоровенной золотой печаткой на пальце, модно стриженный – одним словом, ухоженный. Постепенно компания начала уменьшаться: то один встал, со всеми попрощался, официантов поблагодарил и исчез, то другой. В конце концов мужик у окна один остался, рядом с ним бумажник на столе лежал, толстый такой, внушающий доверие. Окно было открыто, и по залу лёгкий ветерок гулял.

У меня баранинка на тарелке потихоньку закончилась, и я рассчитаться решил. Один из официантов ко мне со счётом подошёл, а его напарник на кухню убежал. И вдруг тот мужик на стул как вскочит – и в окно. Выпрыгнул на улицу – и бегом к троллейбусу, у которого двери уже закрывались. В последнюю секунду вскочил в него – и был таков. При этом никто и не заметил, как он бумажник со стола прихватил.

Я когда из шашлычной вышел и в сторону площади направился, видел, как по бульвару милицейская машина с сиреной ехала, явно к «Эльбрусу». Вот, наверное, с тех пор и заколотили там окна.

Пока я вспоминал ту историю, без дела не сидел, последнее рёбрышко догрыз, чаем горячим рот и горло освежил, расплатился и побрёл дальше. Теперь уж с жильцов «дома под юбкой» обход продолжил.

После того жаркого во всех смыслах дня у меня дома к отложенной сумме добавилась почти сотня рублей. Чувствуете, какую неоценимую помощь мне Сергей Иванович оказал?

Глава седьмая

Дни шли за днями. Я настолько втянулся в этот сумасшедший темп, что все они слились в моей памяти в один. Каждое утро, без каких-либо выходных и проходных, когда ещё часы на Спасской башне не успевали пробить шесть раз, я уже стоял в нашем подвале на раскладке. Редко случалось, чтобы попадался заковыристый адрес, который был мне незнаком. Но ежели такое и бывало, то, как правило, даже наши всё знающие о Москве старики разводили руками. В такие мгновения я осознавал, что тоже превратился в профессионала, которого трудно чем-нибудь удивить. Хотя некоторые дни из той нескончаемой череды и сумели осесть в памяти из-за совсем уж неординарных событий.

Прошёл июнь, и начался жаркий до невозможности июль. Дышать в Москве было нечем, вокруг горели торфяники. По улицам тянулся сизоватый дым. В районе восьми часов утра я вышел из подъезда большого жилого дома в Новодевичьем проезде, откуда начал доставку в тот июльский день, и в очередной раз поморщился от рези в глазах. Напротив подъезда виднелись купола Новодевичьего монастыря. Обычно, когда мне приходилось бывать в этом районе, я всегда ими любовался, но в тот памятный день мне показалось, что они расплываются и колышутся в воздухе, так было дымно.

Накануне вечером мне довелось побывать в гостях: у моего приятеля был день рождения. Его отец работал в системе гражданской обороны, был генералом, и именно на его плечи взвалили разборки со славянским богом огня и кузнечного дела Сварогом. Утром того же дня ему пришлось ехать по лесной дороге неподалёку от Бисерова озера. Ничто не предвещало беды. Из земли, правда, сочились струйки дыма – там, в подземелье, всё тлели и тлели торфяные залежи. И вдруг машина начала проваливаться. Пожилой шофёр, прошедший всю войну, вспомнил молодость и не только сумел сам выпрыгнуть из автомобиля, но и открыл заднюю дверцу и помог генералу выбраться на волю. Машина провалилась в тартарары.

После этого приключения у отца моего приятеля защемило сердце, и врачи настояли на том, чтобы он хотя бы один день передохнул. Боевой офицер, начавший войну лейтенантом в июне сорок первого года и встретивший её окончание в Вене майором, командиром полка, он не получил ни одного ранения, а тут чуть было не погиб в мирное время. На меня такое впечатление произвёл его рассказ, что утром, когда я глядел на расплывающиеся в синеватой зыби очертания Новодевичьего монастыря, мне на секунду показалось, что он тоже вот-вот провалится под землю. Это предощущение возможной беды было настолько сильным, что я даже зажмурился от ужаса, начавшего охватывать меня. К счастью, подул ветерок, который немного разогнал дымное покрывало, накрывшее Лужники и всё, что к ним прилегало. «Что-то сегодня должно случиться», – подумалось мне.

Но день шёл как обычно, без особых хлопот. Вот и последние билеты вручены заказчикам. Практически бездумно – всё же устал я здорово тогда, да ещё дым этот поганый много сил, наверное, отнял – зашёл я в наш подвал и удивился: там было пусто. Никого. Уже пятый час, а я один. Быть такого не может! Обычно к этому времени даже наиболее шустрые из временных подтягиваться начинали. Но в кассе подтвердили, что я опять первым пришёл. Чудеса, да и только. По-видимому, не мне одному дым весь день мешал.

Надо было бы домой идти, но сил даже на это не было. Решив выпить чайку, направился в секретную комнату. Комната – это громко сказано. Там был маленький закуток, где уборщица хранила всякие свои хозяйственные принадлежности: швабру с тряпкой, ведро и всё такое прочее. Кто-то туда стул колченогий поставил, чтобы на него никто не уселся – развалиться он мог, а на небольшую полочку Петрович чайник электрический с пёстрым матерчатым шнуром приладил. Пожарники запретили пользоваться такими электроприборами, вот и пришлось от них прятаться.

Мне-то уже давно в эту каморку доступ был. Я чайник включил, на сломанный стул аккуратненько присел да и задремал. Редко со мной такое бывало, а тут вот случилось. Проснулся от стука двери. Чайник кипит, надрывается. Я его приподнял – нет, к счастью, не до конца выкипел. Не слишком долго я спал, значит. В общую комнату заглянул, смотрю, Андрей вернулся. Я ему рукой помахал и насчёт чая спросил. Он отказываться не стал. Я тут же два стакана налил, сахару положил – себе две ложки, а Андрюшке три, знал, что он сладкий чай любит, – пакет с пряниками взял и из каморки вышел.

Сидим молча, чай пьём. Сил даже на разговоры у меня не было. Судя по всему, у Андрея тоже. Вдруг к нам влетел – именно влетел – Виктор Петрович, начальник всей этой конторы, товарищ Топорковский, как я его, про себя конечно, величал. Обычно такой степенный и неторопливый, он размахивал руками, будто на пожар прибежал:

– Сергей Иванович где?

Ну, мы ему объяснили, что все ещё на доставке. Мол, мы первыми сегодня пришли, день такой вот необычный. Все задерживаются.

– Да уж. Действительно необычный… – Виктор Петрович даже пот со лба вытер. – Представляете, что ваш Сидоркин учудил?.. Нет, даже говорить вам не хочу. Как Сергей придёт, пусть ко мне пулей летит, поняли?

Он повернулся и ушёл, а мы как сидели, так и продолжали сидеть, только нам даже чай в глотку перестал лезть. Что там этот Сидоркин учудил, нам было неведомо, но, видимо, что-то серьёзное случилось, раз начальство так волнуется. Нам бы домой отдыхать отправиться, но какой тут отдых может быть. С одной стороны, любопытно даже, что самый тихий и спокойный из всех постоянных работников, Пётр Павлович Сидоркин, учудить мог, с другой – нам велено Сергея Ивановича дождаться и ему начальственное поручение передать. Вот и сидели, ждали.

Чай потихоньку допили – сил поболее стало, даже о ситуации на чемпионате страны по футболу разговор завели. Тогда неожиданно для всех лидировала «Заря» из Ворошиловграда. Договорить нам не удалось – пришёл Сергей Иванович. И только мы хотели ему сказать, чтобы он к Топорковскому зашёл, как тот уже сам к нему убежал. Наверное, ему дежурный милиционер позвонил.

– Иваныч, дело серьёзное. Сидоркин в дупель пьяный в милиции, а при нём куча недоставленных билетов. Надо срочно меры принимать.

Сергей Иванович даже раздумывать долго не стал:

– Алексей, Андрей, давайте собирайтесь. Наверное, документы какие-то оформить требуется. Это вам всё Виктор Петрович объяснит. Поступаете в его распоряжение.

Он выглядел таким решительным, что начальник бюро молча с его приказами согласился. «Вот что значит человек войну прошёл», – подумал я.

Оформили нам доверенность на получение недоставленных билетов, и мы с Андреем отправились в Марьину Рощу, в милицию, где находился Сидоркин. Там нам рассказали, что патруль обнаружил во дворе одного из домов пьяного человека, который в руках держал хозяйственную сумку с булкой хлеба, бутылкой кефира и каким-то свёртком. Он так вцепился в эту сумку, что патрульные не стали её из рук вырывать, а так с ней в перевозку и погрузили. Доставили его в ближайшее отделение милиции, а там при досмотре обнаружили в свёртке, который в сумке находился, большую сумму денег и пачку конвертов с железнодорожными билетами. Конверты были фирменными, там был указал телефон, по нему и позвонили. Мы с Андреем билеты разделили и лишь в одиннадцать вечера оба, почти одновременно, вернулись в наш подвал. Вот это был тот ещё денёк.

Ещё один день из череды остальных безликих выбился. Если бы я рекорды регистрировал, я бы его по результативности, разумеется для себя, однозначно поставил на первое место. Хотя для государства, может, он и так себе оказался, не знаю. Он был обычным будним. Когда я с утра уложил доставшиеся мне конверты с билетами в планшет, тот буквально раздулся, так много адресов было, более шестидесяти, а по времени я сумел уложиться в пять часов. Девяти не было, когда я из бюро вышел, а в два пятнадцать уже обедать отправился. Всего две или три квартиры было, а так – сплошные организации. Я уже навострился звонить с предыдущего адреса на следующий. Пока шёл, заказчики уже чуть ли не на улице меня встречали. Ждать почти не приходилось. Слово «почти» я специально употребил, а почему, вы сами вскоре поймёте.

Начало было как на заказ: одни учреждения, и везде меня уже дожидались клиенты, зажимая деньги в руках. Всех дел – пара-тройка минут. Они билеты рассматривают, нет ли там ляпа какого, а я им ведомость подготавливаю да ручку подсовываю. Затем в следующую контору звоню и не спеша туда направляюсь. Хотя иногда приходилось и к бегу прибегать, простите за тавтологию, если расстояние приличным оказывалось.

Наконец попал я в учебный институт тонкой химической технологии. Туда я доставил четыре толстых конверта, и в каждом лежало по три десятка билетов. В институтском вестибюле меня встретил довольно молодой человек небольшого росточка, сухощавый, блондинистый, с яркими голубыми глазами.