Текст книги "Тайны профессорской тетради. Повести и рассказы"

Вот там всё и произошло. Ящик вновь широкими ремнями опутали, и какой-то парень с пультом в руках вначале немного его приподнял, а затем начал на пол опускать, но не дождался, пока кар полностью отъедет. Крайняя доска деревянного ящика, в который стекло было упаковано, зацепилась за тележку и мешала ей в сторону отъехать. Что заставило меня вмешаться? Глупость, наверное, да отсутствие опыта, но я решил ящик капельку приподнять. Даже не подумал, дурачок, что он весит несколько сотен килограммов. Я под ящик руку в брезентовой рукавице подсунул, а в этот момент дядя Витя сверху по ящику как долбанёт кулаком. Тот сорвался с края тележки и опустился на пол, а мой мизинец оказался зажат между тележкой и ящиком.

Тележка отъехала, а я, сняв рукавицу, с удивлением рассматривал белую кость, на которой болтался оторванный ноготь с кожей и мясом. Боли никакой не было. Я палец машинально в рот засунул, и тут хлынула кровь. Палец мне обмотали какой-то тряпкой, моментально пропитавшейся кровью, заставили руку вверх поднять, чтобы крови тяжелее течь было – так дядя Витя решил, – и мы все, с ним во главе, дружно помчались в медсанчасть.

Во дворе наткнулись на Петровича, который при виде нашей процессии моментально побледнел и закричал:

– Стойте, медсанчасть отменяется! Живо дуй в ближайший травмпункт, скажешь, что дома чем-нибудь зацепил. А здесь не появляйся, пока всё не заживёт!

Для меня в этом его крике главным и направляющим словом было «дома», его я расслышал чётко, а всё остальное было как в тумане. Вот домой я через весь город и отправился. Кровь течь вроде бы приутихла, по крайней мере, той сильной пульсации, которая была вначале, я больше не ощущал. Поэтому я снял спецовку, отдал её ребятам, засунул руку в карман брюк и отправился на остановку трамвая, которая оказалась значительно ближе к проходной, чем автобусная с троллейбусной.

Глава третья

В общем, где-то через час, может даже чуть-чуть побольше, я входил в детскую поликлинику, к которой был прикреплён. Очереди к хирургу не было, я постучал в дверь, на которой красовалась табличка «Хирург Швецов Сергей Иванович», затем заглянул туда и, увидев приглашающий жест, вошёл в кабинет.

Пожилой дядечка в очках и белом халате с любопытством наблюдал, как я пытался вытащить руку из кармана. По-видимому, у меня на лице было написано такое страдание, что он встал, подошёл ко мне и сам начал аккуратно отлеплять карман от промокшей тряпки. Наконец ему это удалось, и началась вторая стадия – постепенное разматывание тряпки. Этим уже медсестра занялась, тоже немолодая женщина, которая, когда я вошёл, за соседним столом сидела. Она наливала на тряпку какую-то жидкость с лёгким приятным запахом и, подождав немного, отматывала несколько оборотов. Затем опять поливала и отматывала. Это продолжалось достаточно долго. Я сидел на кушетке за ширмой, а доктор принимал больных детей, но, как только очередной пациент выходил из кабинета, спешил ко мне. Не знаю, сколько прошло времени, наверное, немало, но вот мой почти голый мизинчик с ногтем, болтающимся на содранной коже, предстал перед врачом. Он даже очки на лоб сдвинул и мою руку к своим глазам поднёс, наверное, чтобы получше всё рассмотреть.

– Как умудрился-то?

Вопрос застал меня врасплох, я ведь тоже, как и хирург – правда, совсем без любопытства, а с жалостью, – рассматривал свой мизинец. Я вопросительно посмотрел на доктора. Он понял, что я не расслышал его, и повторил, на этот раз погромче:

– Что произошло? Давай рассказывай.

– А ничего не произошло, задел просто.

– Задел просто? Здорово придумал. Сам или подучил кто? Поподробней, пожалуйста. Где задел? Чем задел? А самое главное – зачем задел?

Я растерялся. Установку Петровича я помнил. Она во мне так глубоко и надёжно сидела, что ничего другого я придумать был не в силах:

– Дома дверью задел.

– А дом у тебя во Владивостоке, наверное, находится?

– Почему во Владивостоке? Вон он виднеется. – И я на окно показал, откуда действительно наш дом было видно.

– Ладно, к дому, который из этого окна виден, мы ещё вернёмся, а пока давай довершим начатое тобой. Кожу эту вместе с ногтем сорванным удалить придётся. Мясо нарастёт, а затем и ноготь должен вырасти – к счастью, ногтевая пластинка частично сохранилась. А вот то, что ты от дома, который из окна виден, сюда часа полтора добирался, значительно хуже. Тряпка, к счастью, чистой оказалась, но всё равно нагноения вряд ли удастся избежать, так что мы с тобой часто теперь видеться будем. Ну а пока небольшой обезболивающий укольчик тебе сестра сделает.

Он помолчал немного, пока сестра подошла, шприц достала, из ампулы бесцветную жидкость в него набрала, иголку новую надела и мне укол сделала, а затем продолжил:

– Вот так, замечательно, – и опять замолчал, палец мой разглядывая.

И вдруг он такое сказал, что я чуть на пол от испуга не сел:

– Ты посиди ещё немного, подумай, что в милиции говорить будешь.

– Дяденька, – я чуть не расплакался, – не надо милиции! Я правда дома об дверь задел. А потом идти боялся, вдруг больно будет.

– Любопытно. Когда ноготь сорвал под корень, больно, значит, не было. А вот показаться врачу – боли испугался? Ладно. Давай я расскажу, как дело было, а ты хочешь – кивай, а хочешь – моргай. Ты в институте учишься и, судя по всему, первый, ну от силы второй курс закончил, так?

Я, как заговорённый, кивнул головой.

– Молодец. Усвоил, что надо делать. Дальше. Куда-то ты устроился на лето работать, может, на завод, а скорее всего, на стройку. Грузчиком, например, так?

Я опять кивнул головой.

– Ну вот и ладненько. Значит, давай рассуждать дальше. Предприятие это не в нашем районе находится. Ты там травму получил, тебя в травмпункт послали, но не отвели, а ты с испугу домой помчался, ведь, кроме этой поликлиники, других не знаешь, так?

Я снова кивнул и голову опустил, покраснев. Лицо прямо загорелось, так мне стыдно стало.

– Хорошо. В местный медпункт тебя не отвели, поскольку ты или инструктаж по технике безопасности не прошёл, но это маловероятно, его и задним числом оформить можно, а скорее всего, ты там вообще не зачислен. Вернее, так: все документы оформили – на случай, вдруг проверка какая будет, а то, что ты сверх утверждённого штатного расписания там болтаешься, нарушение, конечно, но не такое уж и серьёзное. Ну а как действие вашего договора закончится, все бумажки, тобой подписанные, в печку пойдут, на растопку. А вот ежели ты в их медпункт попадёшь да у директора с его врачебным персоналом какие-нибудь тёрки имеются – пиши пропало. Всё сразу же на поверхность всплывёт.

Он помолчал немного, мой палец со всех сторон рассматривая, а затем неожиданно закончил:

– Ладно, это их боли и печали, забудем про них, грешных, а у нас здесь вульгарная бытовая травма. Вот ей мы и будем теперь заниматься, с её последствиями бороться. А всё остальное не наше дело, нечего осиное гнездо ворошить. Итак, начнём.

Палец мой совсем затвердел, как будто я его в морозильнике держал. Медсестра, как только укол мне сделала, на стул в углу кабинета уселась да так молча там и сидела. А тут вскочила, в металлическом шкафчике со стеклянной дверкой покопалась и быстренько доктору какой-то ножик подала. Он, взяв в одну руку ноготь, прикреплённый к коже, которая в воздухе болталась и хоть и содрана была, но окончательной связи с моим пальцем ещё не потеряла, а была с ним соединена неширокой полоской, другой рукой по её краю резанул. От боли я вверх куда-то взвился и чуть не заорал во всё горло, но сдержался, а вот слезы сами по себе по щекам потекли.

– Вот те на, – произнёс хирург. – Поздравляю тебя, парень. Никогда из тебя алкоголик или наркоман не получится, как бы ты ни старался. Заморозка на тебя не действует, значит, и спиртное с наркотой тоже не возьмут. Нечасто, но такое в моей практике встречалось. Ты – последний экспонат в моей коллекции исключений, – задумчиво произнёс он. – Ладно, терпи, ещё раз резануть придётся. Тут совсем немного осталось. Знал бы, что так случится, резанул бы одним махом, да вот осечку дал. Терпи, казак.

И он дорезал до конца. В глазах у меня потемнело, слезы лились градом, но я, стиснув зубы и зажмурив глаза, молчал.

– Молодец, парень, уважаю, – сказал доктор, а медсестра в это время какой-то мазью вонючей мне весь палец извозюкала и забинтовывать его принялась.

Закончила медсестра палец бинтовать, доктор опять очки на лоб сдвинул, посмотрел, какой палец аккуратным да красивым стал – под бинтом же не видно, что он ободранный весь, – и сказал:

– Сиди и помогай Вере Петровне историю болезни твою заполнять, а я, пока никого нет, книжку почитаю, – и опять очки на нос опустил.

Вера Петровна – так медсестру, оказывается, звали – меня прямо допрашивать стала: как фамилия, имя, да как моего папу зовут, – в общем, всё-всё выспросила и в книжечку, на которой «История болезни» значилось, всё это записала. Ну а потом, ни о чём меня больше не спрашивая, сама в ней начала что-то писать. Много исписала, целых полстраницы, если не больше, и доктору на стол положила. Тот свою книжку в сторону отложил, эту историю болезни взял и читать начал. Прочитал, ничего не сказал, а молча свою подпись поставил, и всё. На меня посмотрел и сказал:

– Так, Иван ибн Саша, домой шлёпай, да не забудь завтра утром, не позже чем к восьми, на перевязку прийти. Ну а если сильно заболит, то анальгинчику или ещё чего-нибудь обезболивающего, что мама дома держит, прими, но никуда больше не обращайся. Ясно?

Я головой кивнул, спасибо сказал и домой отправился. Мама руками всплеснула, прямо как в кино, но ничего спрашивать не стала, а голову мою потрогала, не горячая ли. А с чего ей горячей быть, я же не головой о дверь стукнулся, а пальцем задел. Интересно, почему все женщины так руками машут, когда забинтованную руку видят?

Есть я не хотел, и как меня мама ни уговаривала чего-нибудь поесть, я отказался, а пошёл в свою комнату да спать лёг. Я вообще днём редко спать хочу, а тут почему-то так захотел, что невтерпёж стало. Переволновался, наверное. Лёг на кровать и заснул сразу.

Проснулся я, когда за окном совсем темно было. Палец дёргался сам по себе, но больно не было, скорее щекотно. В общем, непривычное состояние. Я в коридор заглянул, смотрю, на кухне свет горит. Значит, родители там, чай пьют или просто так сидят разговаривают.

Очень мне не хотелось с папой встречаться. Нет, не потому, что я с ним конфликтовал или ещё что, наоборот, всегда очень даже любил с ним поговорить, но вот сегодня никакого желания отвечать на его вопросы не было. Однако делать нечего, в туалет хочется, а туда, чтобы из кухни не заметили, не попасть. Пришлось идти. Руку с больным пальцем за спину спрятал и пошёл, в пол глядя. Даже какая-то надежда… ну, может, не надежда, а так мыслишка промелькнула, что если я на них глядеть не буду, то и они тоже на меня внимания не обратят. Буквально на цыпочках шёл, бесшумно совсем, как разведчики на войне ходят или охотники-следопыты по следам тигра или медведя. В туалет проскочил, они меня не окликнули, подумал даже, вдруг обойдётся, но не тут-то было.

Только я оттуда вышел и дверь туалетную закрывать стал, тихонько так, чтобы не скрипнула, как слышу:

– Чего прячешься, герой? Иди сюда, чайку с нами попьёшь.

– Привет, пап, – пришлось ответить. – Спасибо, но я лучше пойду к себе, спать что-то хочется.

– Ну, иди, – неожиданно согласился отец, а мама только вздохнула. Да громко так, что даже я услышал.

Лёг я в постель и думаю: почему он меня ни о чём не спросил? В чём там дело? Интересно, что ему мама наговорила? А вдруг доктор позвонил, ведь не зря у меня спрашивали, как отца зовут. Точно позвонили, уверился я, но затем подумал: ладно, имя-отчество отца я им там, в поликлинике, сказал. Но ведь номер нашего телефона они не знают, я им не говорил, а они и не спрашивали. Конечно, номер можно и в справочной узнать, только зачем это врачу или медсестре? Хотели бы позвонить – сами спросили бы. А то лишняя забота – в справочную звонить, по адресу номер телефона узнавать. Глупость какая в голову лезет. Никто моим родителям не звонил и звонить не мог. Надо снова заснуть и всё это из головы выбросить.

Сна ни в одном глазу, а вот в голове всяких мыслей полным-полно. И первая, которая меня больше всего беспокоит: что это мой палец так дёргается? Как я его ни пытался успокоить, не слушается он меня, дёргается – и всё тут. Попробуйте заснуть в десять вечера, после того как почти целый день спали, – сами поймёте, сможете или нет. Мне кажется, что никак это у вас не получится, так же как и у меня. А тут ещё этот палец.

В общем, прокрутился я на кровати часа полтора, на часы, которые на противоположной стене висят, каждые пять минут смотрел. Всю спину отлежал. Слышу, родители к себе в комнату тихонько, чтобы меня, наверное, не разбудить, прошли и дверь осторожно прикрыли. Только она всё равно скрипнула слегка. Днём этот скрип и не услышался бы, а ночью, когда вокруг тишина, до моих ушей донёсся. Я ещё полежал немного, чтобы наверняка они заснули, да прокрался на кухню. Свет включил и на стул уселся. Накануне вечером я там книжку оставил, которую дочитать не успел. Только взял её в руки, открыл на нужной странице, мама пришла. Лицо уставшее, печальное.

– Может, поешь, чего-нибудь?

– Да вроде не хочу, – начал я и тут вдруг почувствовал, что очень даже хочется мне есть. Просто сил нет, как хочется.

Мама рядом стоит, на меня смотрит, ждёт, наверное, когда я одумаюсь и попрошу, чтобы она меня накормила. Я рукой и махнул:

– Ладно, давай что попроще. Только ничего специально не готовь. Достань из холодильника, что там есть, да подогрей, вот и всё.

Через несколько минут я уже с удовольствием ел макароны с котлетами, по своей привычке запивая всё холодным молоком. Мама сидела рядом, подперев, как она это обычно делает, голову правой рукой. Мне стало так спокойно и уютно, что я взял да и рассказал ей всё-всё без утайки. Она меня выслушала, ничего не сказала, а поднялась и к себе в комнату пошла. Только перед самым входом обернулась:

– Очень сильно разболится – разбуди, чем-нибудь помочь попытаюсь.

Я головой кивнул да за книжку принялся. Читаю и чувствую, как палец всё сильней дёргаться начинает. Прошло ещё минут двадцать, боль появилась, тянущая такая, я вначале её пытался терпеть, но она всё усиливалась и усиливалась. Пришлось к аптечке обратиться. Доктор мне посоветовал анальгин принять, вот я его поисками и занялся. Нашёл, выпил, а боль не утихает – наоборот, усиливается. Я ещё одну таблетку выпил, а потом дошёл в книжке до интересного места, зачитался и про боль как-то даже забыл.

Дочитал книгу – там немного и оставалось, на часы посмотрел: два часа ночи. Палец слегка ноет, но той боли, которая пару часов назад меня мучила, не было. «Наверное, анальгин помог. Одной таблетки мало оказалось, а вот две в самый раз». Подумал я так и успокоился, решил, что если снова заболит, то опять пару таблеток анальгина приму – и всё в порядке будет. Обрадовался даже, что такую грамотную дозу лекарства нашёл. Решил, что сидеть на кухне просто так глупо. Книги все в комнате родителей, читать нечего, придётся спать идти, хотя спать совсем ещё не хочется. Лёг, устроился поудобней и неожиданно для себя быстро заснул.

Утром проснулся на удивление поздно. Папа даже успел собраться и на работу уйти. Я на кухню вышел, гляжу, а на часах уже почти восемь. Я за голову схватился, мне же на перевязку нужно. Маме только два слова успел сказать – и бегом на встречу с врачом. Прибежал, а там очередь собралась: пять человек сидят, да ещё не меньше стоят, к стенке прислонившись, – стульев на всех не хватило, а так стоять легче. Ну, думаю, мне здесь торчать часа два придётся, а я ведь ничего дома съесть не успел. Зачем спешил, интересно? Знал бы, что так получится, ни за что бы не спешил. Доктор до двенадцати принимает, вот к полдвенадцатого и надо было идти.

Тут дверь кабинета приоткрылась, и оттуда выглянула медсестра. Меня увидела, рукой махнула:

– Давай скорее на перевязку, а то больные стоят, ждут, когда мы с вами со всеми закончим.

И я понял, почему доктор меня предупредил, чтобы я не позже восьми пришёл. Они с восьми уже больных принимают, а работу начинают с тех, кто сюда на перевязку вынужден ходить.

Захожу – доктор сидит, в сторону двери смотрит. Меня увидел – заулыбался:

– Ну что, герой, больше дверью руку не задевал? Ну а если без шуток, – он улыбаться перестал и сам серьёзным сразу стал, – как рука? Ночью сильно беспокоила?

Я ему и рассказал, как всё было. Он послушал, послушал и говорит:

– Ты к анальгину, пожалуйста, серьёзней относись. Вторую таблетку не спеши в себя запихивать. Анальгин действовать начинает не ранее чем через полчаса после приёма, поэтому прими и жди, когда легче станет. А в остальном хорошо. Тряпка, которую мы вчера так долго отколупывали, наверное, чистой была.

Пока он мне всё это объяснял, медсестра мой палец от бинта освобождала. Разматывала потихоньку, а когда бинт уже сняла и осталась лишь небольшая салфеточка, в которую кончик моего пальца был упакован, она её сняла достаточно быстро, почти рывком. Ничего, соскочила салфетка, не пристала ни капельки. Боль небольшая промелькнула, но исчезла очень быстро.

Доктор посмотрел, что-то непонятное мне сестре сказал и опять на палец мой уставился.

– Так, хорошо, вроде всё чисто. Ну, будем молиться, чтобы и завтра мы такую же картину увидели. Ты молитву-то хоть одну знаешь? – поднял он голову и на меня прямо в упор уставился.

Я растерялся и не знал, что ему ответить. Он усмехнулся:

– Понял, всё понял. Значит, зря вопрос задал. А вот Отелло Дездемону свою не зря спрашивал. Хоть и говорят, что перед смертью не намолишься, но, наверное, помолившись, морально легче старуху с косой встретить. Так что настоятельно советую: к тому времени, когда помирать соберёшься, хоть одну молитву, но выучи. А пока иди домой, завтракай, а то у тебя взгляд голодный какой-то. Видать, не успел перекусить. Да завтра приди чуток пораньше, чем сегодня. Завтра другой доктор будет, так что мы с тобой теперь только в пятницу встретимся.

Сестра палец бинтовать закончила, и я домой пошёл.

Поел, телевизор немного посмотрел, за книжку принялся. А у самого в голове одни только мысли о том, что делается там, на заводе, где мои друзья вкалывают. Очень мне захотелось съездить туда и помочь им, если я, конечно, на это со своим покалеченным пальцем способен. Решил: нет, сегодня я, разумеется, к этому не готов, пусть палец немного заживёт, но вот завтра, в крайнем случае послезавтра, я туда обязательно поеду и постараюсь работать наравне со всеми.

Эти мысли меня успокоили, и я начал читать недавно приобретённую книгу Аркадия и Бориса Стругацких «Страна багровых туч». Авторы были мне совершенно незнакомыми, но, несмотря ни на это, ни на то, что это была их первая повесть, она понравилась мне настолько, что я забыл про всё на свете и не отрывался, пока не дочитал её до конца.

– Вот это фантастика так фантастика, – рассказывал я за вечерним чаем родителям, – они всех Жюль Вернов переплюнут. Прекрасные писатели. Теперь будем ждать их новые книги. Эта до сих пор в продаже лежит, а вот за следующими придётся побегать.

– Рука как, – спросил меня папа, когда я уже собрался идти к себе в комнату, – не беспокоит?

– Да всё в порядке, я уж и забыл почти, – проговорил я в приоткрытую дверь, после чего плотно её прикрыл.

Глава четвертая

Ночь я проспал спокойно. Утром сбегал на перевязку. Делала её молоденькая медсестра, да и хирург тоже была достаточно молодой женщиной. Она мельком взглянула на мой палец и, ничего не сказав, углубилась в какие-то бумаги.

«Наверное, всё в порядке, – подумал я, когда вышел из поликлиники, – Рвану-ка я на завод. Вот все удивятся». С этой мыслью я быстрым шагом направился к метро.

Ребят я нашёл в сборочном цехе, куда они как раз подвезли свежевыкрашенные корпуса, разгрузили у двери и начали их вручную, как величайшую драгоценность, по монтажникам растаскивать. Электрокара с дядей Витей я нигде не увидел, да и он там был бесполезен: всё вокруг готовой продукцией забито, проехать там он никак не мог. Поэтому ребятам и пришлось новые корпуса на руках осторожно носить. А они не столько тяжёлые, как неудобные. Хотя, в общем, и тяжёлые тоже, вдвоём еле-еле справлялись.

– Смотри-ка, Ванька пришёл, – издали заметил меня Анатолий. – Ты как? – прокричал он. – Живой? Молодец! А зачем припёрся-то? Ты же ещё болеть должен. На хрен ты нам здесь безрукий нужен?

Он меня сходу таким количеством вопросов закидал, что я даже растерялся. Витька к нему подошёл, рядом встал, вижу – сопит. Хорошо, что молчит, а то вдвоём они меня точно заболтали бы.

«Ну вот, – разозлился я, – придёшь, помочь хочешь, а тебе заявляют, что ты и на хрен никому не нужен. Как же так? Мы же друзья. Ну, неловко получилось, согласен. Но я же не специально себе палец покалечил. Так уж вышло просто». Я потихоньку, даже не замечая того, сам себя заводить начал.

А эти двое стоят напротив меня и молчат. Толька замолчал – и черт с ним, он уже выговорился, а вот Витька что молчит, интересно? Я его и начал теребить:

– Вить, а ты что молчишь? Толька меня отсюда гонит, а ты молчишь. Может, тоже считаешь, что я здесь на хрен не нужен? Так я пойду тогда и больше не вернусь. Друзья называются. У меня несчастье, а они…

Я даже рукой махнул, повернулся и только на выход собрался, как дядя Витя на своём каре подъехал.

– О, привет, герой! Вижу, оклемался, раз пришёл. Чего стоишь без дела? Давай впрягайся. Подходи, они пусть корпуса по монтажникам разнесут, а мы с тобой всю ту приблуду, что я привёз, сгрузим да за новой поедем. Так и будет: мы подвозим – они разносят. Окей?

Он на меня вопросительно посмотрел и переспросил:

– Окей, я тебя спрашиваю?

– А, да, конечно, – спохватился я и пошёл от этих друзей в кавычках к понимающему моё состояние человеку.

Начали мы с ним стаскивать всё с электрокара да рядом со шкафами на пол складывать. Добра он всякого полным-полно привёз. Мотки проводов разноцветных, в косички соединённых, кнопки с болтающимися хвостиками из таких же проводов, другой всякой электрики полно, насосов там, моторов и ещё каких-то штуковин, которые я опознать не смог. Ну а кроме того, какие-то металлические рамки в пачках по десять штук, упакованные в картонные коробки. Их я лично с десяток в угол перенёс, куда мне дядя Витя указал. А затем стекла пошли, по требуемому формату нарезанные, на которых что-то написано было. Я как эти стекла увидел, так сразу про палец свой вспомнил, а он тут же ноющей болью отозвался.

Снимаем мы все это добро, в ящики и коробки уложенное, и рядом на полу выкладываем. Ребята очередной корпус подняли и потащили в дальний угол. Там как раз немолодой дядька последние болты закручивал на новеньком аппарате, стоящем на низком таком ящике… Да не ящике даже, а скорее какой-то раме деревянной, а может, подставке – даже не знаю, как правильней назвать.

– Садись, поехали, – услышал я.

Услышать-то я услышал, а куда мне садиться, не понял. Ни одного стула или табуретки вокруг не увидел.

– Ты чего стоишь? Я же тебе сказал: садись – и поехали.

Это опять мне дядя Витя повторил и даже с места тронулся.

– Дядя Витя, – буквально взмолился я, – куда я сесть должен, не пойму?

– Вот дурья голова! На край кара садись. Хочешь – ноги туда взгромозди, хочешь – в воздухе ими болтай.

Понял я. Уселся, и мы поехали. Ехать неблизко пришлось, в самый дальний край завода. Там цех комплектации находился и почти одни женщины работали. Некоторые на меня смотрели и между собой переговаривались. Частично мы там загрузились, а кое за чем на склад ещё заехать пришлось.

– Вот теперь всё, – сказал дядя Витя, – сейчас разгрузимся и начнём готовую продукцию на главный склад перевозить. Там всё упакуют как положено и по заказчикам отправят. Вся страна наша ждёт не дождётся этих аппаратов. В большом они дефиците.

Разгрузились мы быстрее, чем в первый раз. Места оказалось больше. Ребята молодцы, зря я их ругал, почти всё утащить успели. Я их в самом дальнем углу цеха заметил, что-то там они с подошедшими помочь рабочими передвигали. Ну а мы с дядей Витей быстренько за своё дело принялись – кар освободить надо было. Нам на последнем складе наставили каких-то ящиков деревянных, обитых для прочности стальной лентой. Ленту эту кто-то перекусил и крышки оторвал – наверное, чтобы в сборочном цехе удобней было детали оттуда брать, – и в последнем ящике лента болталась чуть ли не до земли. Вот я её и согнул, чтобы она никому не мешала. Получился острый угол, так я его на уровне своего пояса и пристроил. Отошёл на пару шагов, да ещё и полюбовался, как красиво и удобно получилось.

Дядя Витя вокруг ходил, присматривался, с какого аппарата начинать отгрузку. Тут и мои друзья подошли, руки мне протягивают, мы же ещё не поздоровались как следует. Ну и я, конечно, решил им свою подать. Получилось, что ко мне ближе оказался Шариков, и хоть он с правой стороны стоял, я ему левую руку протянул, правую решил поберечь. А тут Толька лезет ко мне обниматься:

– Ты чего, обиделся, что ли? Мне уж Витька всю печень проел – чего, мол, я к тебе так грубо обратился? Это же я любя. Давай твою лапу.

Ну, я ему свою правую руку и протянул, забыл совсем, что она у меня покалеченная. Я забыл, представляете, а уж ему-то что об этом помнить? Вот он и сжал мне её со всей своей немаленькой силёнки. Стало так больно, что я даже вскрикнул. Руку свою из его лапищи выдернуть хочу, а он в неё как клещами вцепился. Я тащу, а он всё сильней жмёт, растерялся очень и не знает, что делать, наверное.

В общем, выдернул я наконец свою руку, бинт с пальца соскочил и у Тольки в руке остался, а рука моя по инерции, как маятник, качнулась назад и врезалась в стопку ящиков, установленных нами с дядей Витей. Но самое ужасное было в том, что удар пришёлся по верхней фаланге больного мизинца, а ещё страшнее, что стальная полоска, которую я так тщательно и аккуратно гнул, вонзилась в наружную сторону сустава и осталась там торчать.

Боль была такая, что я чуть не завопил во всё горло. Я стою и смотрю на застрявшую в моем пальце железяку, из глаз непроизвольно текут слёзы, а я не знаю, что дальше делать. Рабочие подбежали, откуда-то аптечка появилась, в общем, шума мы с Толькой наделали о-го-го сколько.

Один рабочий решительным оказался. Он мою руку придержал немного и эту стальную ленту выдернул. Тут же кровь хлынула, прямо как ручей потёк. Я не знал, куда мне от прежней боли деться, а тут ещё новая навалилась. Ребята говорили мне потом, что я побледнел весь и размяк как-то. Глаза закрыл, дышать вроде дышу, но неестественно хрипло, а самое страшное – прекратил стонать.

Один из немолодых рабочих, которого все Михалычем называли, сказал, что в больницу надо парня отнести. Оказывается, она совсем рядом находилась и в тот день в ней дежурил доктор – знакомый этого рабочего. Хотели на руках нести, но тут я оклемался немного, мне руку бинтом замотали как смогли, и я во второй раз с покалеченной рукой с территории завода вышел.

Если, выйдя из заводской проходной, повернёшь направо, то прямо к остановкам автобуса и трамвая попадёшь, а налево – через десяток метров в ворота больничные упрёшься. Вот туда меня Михалыч и привёл. До проходной-то меня целая толпа провожала, а уж на улицу одного только его выпустили.

В приёмный покой, куда мы зашли, быстро прибежал доктор, но первым делом пожал руку моему сопровождающему. Значит, действительно они хорошие знакомые. Михалыч на ухо что-то доктору прошептал, тот головой мотнул, понял, мол, и попросил всех посторонних, это он Михалыча имел в виду, из кабинета выйти. Руку прямо там осмотрел и сказал, что ничего страшного и непоправимого не произошло. Сустав повреждён только поверхностно, а вот ободранный палец его очень удивил. Он на его осмотр больше времени потратил, чем на разрезанный сустав, из которого, как только его размотали, снова кровь пошла. Закончилось всё тем, что он хмыкнул, пробормотав, что хотел бы с тем мастером встретиться, который так классно всё с пальцем сделал, и сказал:

– Иди, пацан, к тому умельцу, дальше пусть он колдует, – повернулся и пошёл.

Я только и успел, что вслед спасибо крикнуть. На меня сразу же две медсестры навалились и давай руку бинтовать, один лишь большой палец на воле оставили.

Я тоже собрался уйти, но мне это разрешили сделать лишь после того, как укол от столбняка в задницу влепили. Медсестры почти хором сказали, что хоть на металле столбняк вроде бы не живёт, но положено делать, вот и терпи, мол. Болезненный укол очень, но я к нему достаточно спокойно отнёсся: теперь вот ещё в другом месте немного поболит, что с этим поделаешь? Болью больше, болью меньше – уже почти всё равно.

В свою поликлинику я пришёл вовремя, поскольку у Сергея Ивановича приём должен был через десять минут начаться. Только я на ближайший свободный стул присел, как доктор подошёл. Ещё без халата, в одной тенниске с короткими рукавами и светлых брюках клёш.

– Привет, Иван, дверь задевший, – услышал я и вскочил на ноги. – Подожди-подожди, что это у тебя с рукой? Почему она целиком забинтована? Или ещё что с тобой приключилось? Опять в дверь её засунул? Так. Присядь и подожди. Я пока переодеться должен, а то какой из меня доктор Айболит, коли я без белого халата… Товарищи, – это он уже к очереди обратился, – мальца этого пропустите, мы ему перевязку сделаем и за ваших детей примемся.

Он ещё дверь за собой прикрыть не успел, как Вера Петровна появилась, и уже в белом халате. Она тоже подошла, когда меня рядом с дверью в кабинет увидела. На руку посмотрела, ничего не сказала, только головой качнула – привет, мол – и тоже за дверью скрылась.

Через пару минут дверь вновь приоткрылась, оттуда показалась голова медсестры, но она меня почему-то вначале рукой поманила, а лишь затем произнесла:

– Давай, Ваня, я тебе перевяжу, а Сергей Иванович тем временем посмотрит, что у тебя ещё произошло.

Как только мне Вера Петровна руку разбинтовала, Сергей Иванович очки на лоб поднял, руку мою прямо к самым глазам поднёс и молча простоял так некоторое время. Кровь уже остановилась, что там так долго рассматривать можно, я не понял.

– Рассказывай, – услышал я.

Ну, я рассказал, что по двору шёл, а там мелкие бегали, и один с такой гибкой и очень острой полоской стальной, знаете, какой ящики обивают, за всеми гонялся. Я решил его остановить, а он меня взял да этой полоской и ударил. Ударил, испугался и убежал, а я домой пошёл. Мне мама руку забинтовала, я сюда и пришёл.