Текст книги "Тайны профессорской тетради. Повести и рассказы"

По дороге он и рассказал, что с самого раннего детства, как только кровь у себя где увидит, первым делом в обморок грохается. Я тут же спросил:

– Так зачем вы сами её сдавать полезли?

– Знаете, – ответил, – на передовой, когда кровь везде ручьями текла и сам я был не раз ранен, ничего такого не случалось. А с тех пор проверить, избавился ли я от этой проблемы, ни разу возможности не представилось. Оказывается, на войне такая мобилизация всех внутренних сил человека происходит, что ему сам чёрт не брат. А сейчас опять полная расслабуха, наверное, наступила.

Пожал я ему руку да назад на плац отправился. Навстречу мне народ шёл, весёлый, смеющийся, расставшийся почти с полулитром своей горячей крови. В общем, День донора в Курской области удался на славу. «Товарищ политрук» с Петром Николаевичем да Петей таскали коробки с флаконами, наполненными кровью, в холодильник, который находился в тягаче. 522 дозы мы там заготовили, 200 с лишним килограммов крови! Это сколько же жизней человеческих спасти можно будет. Лично меня эта цифра впечатлила.

Доноры закончились, наши доблестные девушки присели отдохнуть на лавочку, а в технику полезли начальники разного калибра, съехавшиеся со всей страны. И всё-то им надо было узнать. Тут уж Ивашову с Петей поработать на славу пришлось. Откуда-то вновь появились заместитель министра с нашим директором, и снова один из руководителей отечественного здравоохранения перебирал в руках кусок красной ленты. Я этому немного удивился. Если тебе так дорог кусок атласа как память о прошедшем событии или он требуется, чтобы дочке или внучке в косу вплести, сложи его аккуратненько да убери. Зачем же так мять? Потом разглаживать придётся.

Последние доноры закончили приём пищи, и нашу бригаду, да и всех присутствующих тоже, позвали на обед. На подходе к заводской столовой, где нас должны были кормить, я догнал Ивашова. Володя шёл не спеша, довольно поглядывая по сторонам.

– Чему так радуешься? – спросил я.

– Да не ожидал, что так хорошо сработаем. Столько обслуженных доноров – и ни одного прокола. Наверное, в книгу рекордов Гиннесса нас можно внести. Вряд ли где-нибудь пять медицинских сестёр смогли за неполный рабочий день обслужить по сотне доноров. Да и работала каждая девочка одновременно на двух постах – тоже рекорд.

– Действительно хорошо получилось, – согласился с ним я.

А затем потихоньку рассказал ему о директоре завода.

– Молодец мужик, настоящий руководитель, да и человек, судя по всему, незаурядный, – согласился, в свою очередь, со мной Ивашов. – Абы кого руководить таким заводом не поставят.

– Так что, всё закончилось, что ли? – Этот вопрос меня уже давно беспокоил. Как-то упустил я со всей программой ознакомиться.

– Нет, конечно. Сейчас пообедаем, полчаса перекур, и наши девочки мастер-класс будут проводить. Тут интересную штуку придумали. Предложили престарелым жителям близлежащих домов, тем, которые уже давно на пенсии, пройти экспресс-обследование здоровья. Анализ крови им сделают в полевых условиях, да терапевты их посмотрят. Вот тут все и должны увидеть, какие наши девочки мастерицы, как они в старческие вены попадать умеют. Завтра подведение итогов состоится в виде научно-практической конференции, ну а затем областное начальство всех участников на заключительный приём пригласило – это так закамуфлированно банкет называется. Вот этим и завершится наш марш-бросок.

Накормили вкусно, другие слова даже искать не хочется. Когда всё хорошо, что об этом распространяться.

Вернулись мы на площадку, а там почти как зрительный зал получился. Откуда-то стульев натаскали, и вот старушки сидят, между собой общаются. Я их начал рассматривать и понял, что был не совсем прав, говоря, что одни старушки там сидели. Два старичка-пенсионера среди них тоже затесалось. «Интересно, – думал я, – почему так получается, что женщины во многом более активны, нежели мы, мужчины? Дай им волю да отними у них самое главное – воспитание детей и обихаживание семьи, они бы нам показали. Почище, чем в Амазонии, жизнь у нас была бы». Но потом я ещё немного подумал и решил, что нет, не могут современные женщины быть настолько воинственными, как легендарные амазонки, нам и мужчин чересчур воинственных хватает. Пусть у нас не Амазония какая-нибудь будет, а вернётся вовсе даже не мифический матриархат. Вот и мир на земле настал бы, да и жизнь значительно спокойней да благополучней была. Жаль, что эта мечта неосуществимая, власть женщин почти в мужиков превращает и так же портит. Или, что всего вероятней, к власти рвутся те, у кого только внешнее обличье женское, а всё остальное как у тех же воинственных и жадных до власти над другими мужиков.

Столик поставили перед входом в операционную, где всё было готово к забору крови на анализ из вены, и одна медсестра в качестве медрегистратора начала документы оформлять. Пациенты один за другим заходили в операционную и буквально через несколько минут, уже довольные, что так всё ловко и быстро произошло, вновь усаживались на стулья в ожидании, когда результаты будут готовы. Местный медицинский персонал столпился в свободных операционных и через стеклянные стены внимательно следил за работой московских профессионалов. Желающих самим попробовать не нашлось. Все руками замахали, мол, каждый день этим занимаемся, надоело. Но работу москвичек оценили. Ни одной ошибки не нашли.

Начали результаты анализов поступать, и пациенты направились к нашим докторам, которые эти результаты расшифровывали и проводили первичный осмотр. Время от времени на площадку заходило начальство во главе с заместителем министра. Обойдут, посмотрят, поговорят с кем-нибудь из пациентов и снова куда-то уходят.

Уже темнеть начало, когда работа была закончена. Директор подошёл, поздравил всех с успешно проведённой работой и меня к себе подозвал.

– Иван Александрович, – вот так официально он ко мне ещё никогда не обращался, – придётся вам рано утром в Москву ехать, кровь сдать необходимо. Сегодня рабочие всё разберут, приведут передвижную станцию в состояние, пригодное для транспортировки, – и в путь.

Повернулся и дальше пошёл.

«Ну вот, обломились нам с Антоном яблочки», – решил я, но тут Ивашов, который всё это время рядом стоял, меня успокоил:

– Не беспокойся, Ваня, и на вашу с Антоном долю нарвём. Вот на приёме ты не побываешь – это жаль, ну да ведь не последний он в твоей жизни, я надеюсь, будет, – и руку мне пожал.

Приказ есть приказ, поэтому нашёл я Клочкова и донёс до него распоряжение руководства. Тот только плечами пожал и потом головой мотнул:

– Надо ехать – поедем.

Глава четвёртая

Вечером, вернее уже ночью, мы основательно «посидели». Даже я, который всех уверял, что не опьянею, сколько в меня ни влей, к концу застолья тяжело соображал, а на ногах так вообще держался с трудом. Утром ощущения были поганые, но я встал, как всегда, в шесть утра, быстро привёл себя в порядок и с неизменным фибровым чемоданчиком в руках отправился на площадку посмотреть, что там делается. «Чудище» стояло полностью готовое к долгой дороге домой. Под открытым капотом виднелась спина «товарища политрука». Рядом стоял Петя и что-то говорил, размахивая руками.

– Ну что, всё готово? Едем? – спросил я, а в ответ услышал:

– Надо ехать – значит, едем. Только обидно, что насчёт яблок нас прокатили.

– Не беспокойся, Владимир Павлович, Ивашов обещал, если им дадут, про нас не забыть.

– Ну, это меняет дело. Тогда поехали.

Не стал я ни с кем прощаться – вчера попрощались на славу, – а залез в кабину, где уже Петя сидел, да к двери прислонился в надежде поспать. И ведь действительно заснул. В то время я мог это делать в любом положении, даже стоя. В час пик, когда тебя в метро так сдавят, что дышать тяжело, я умудрялся спать, пока поезд в тоннеле мчался от одной станции до другой.

Разбудил меня Клочков. Машина стояла на обочине. Налево вверх уходила хорошо накатанная грунтовая дорога. На указателе было написано название деревни, куда эта дорога вела, и расстояние до неё – три километра.

– Слушай, Алексаныч, может, мы с тобой махнём туда? Яблок там нет, мне об этом вон тот дедок сказал. – Он показал на пожилого мужчину, который стоял за нашей машиной в ожидании то ли автобуса, то ли попутки какой. – Но их нигде нет – год, видишь, на яблоки неурожайным выдался, так что и нашим вряд ли где найдут. А вот картошка нынче, по словам того же деда, очень даже славная уродилась. Давай мы с тобой хоть по паре мешков картошки отсюда привезём, а то как-то нехорошо получится: съездили чёрт знает куда на машине, которую так даже называть язык не поворачивается, и впустую. Картошка-то здесь не чета нашей подмосковной. Здесь, в чернозёме, она знаешь какая вкусная, мочи нет. Давай, решайся. Делов-то всего на полчаса.

Увидев моё недоверчивое выражение лица, он поправился:

– Ну, от силы на час. Мне дедок даже наводку дал, кто уже всё выкопал и для продажи подготовил. Цена как у нас в магазинах зимой будет – по гривеннику за килограмм. Мешки кило по тридцать, вот и считай. Может, за десятку удастся сторговать четыре мешка? У меня всегда припрятанный червонец с собой имеется. Если у тебя нет, так я одолжу.

Я посмотрел на него. Передо мной стоял совсем другой человек, нежели привычный «товарищ политрук». Тот всегда был немногословен, за исключением случаев, когда он о войне рассказывал, куда немцы дойти сумели, да откуда потом драпали, так что только пятки сверкали, да где наши насмерть стояли, но дальше их не пустили. Обычно Клочков был всегда подтянут, чисто выбрит, причёсан и чрезвычайно серьёзен. Сейчас же я видел перед собой разбитного мужичка с трёхдневной щетиной, взлохмаченного, в мятой, засаленной рабочей спецовке и очень возбуждённого, такого вот рубаху-парня, каким я их всегда себе представлял. Настолько он меня завёл той энергией, которая от него исходила и которую я прямо физически ощущал, что я рукой махнул и согласился:

– Чёрт с ними со всеми, давай махнём. Только прицеп здесь оставим под присмотром Петра, если он возражать не будет.

– С Петрухой я уже договорился, он нормальный мужик, с понятием. Картошка ему не нужна – говорит, родители в деревне живут. Он как представил себе, что ему копать эту картошку скоро придётся, сразу погрустнел.

– А где он сидеть-то будет? Здесь ни одной скамейки не видно.

– Ничего, постоит немножко, для здоровья это полезно, а устанет сильно – на дышло присядет, – проговорил Клочков, направляясь к прицепу, чтобы отстегнуть его. Петя молча ждал его, чтобы помочь.

Через несколько минут мы уже взобрались на первый холм и начали спускаться вниз. Дорога была обычной: укатанная грунтовка, петляющая между пригорками, иногда взбирающаяся куда-то вверх, с тем чтобы опять спуститься и начать петлять. Складывалось впечатление, что её тут, играя, прокладывали какие-то детишки. Вскоре показались деревенские дома. У пятого от первого поворота дома Клочков притормозил и трижды протяжно просигналил. На крыльце появилась молодая женщина, надевающая на голову платок. Заметив незнакомую машину, она остановилась и вопросительно уставилась на нас.

– Нас Петрович прислал, сказал, что картошкой у вас разжиться можно. Нам мешка четыре надобно.

Голос у Клочкова стал каким-то незнакомым. Обычно он говорил чётко и коротко, как гвозди с одного удара в доску вгонял. А в тот момент он стал слова слегка тянуть как-то совсем по-деревенски.

– Ой, свёкрушка, молодец, покупателей прислал. А может, побольше возьмёте? У меня всего-то шесть мешков накопано, четыре заберёте, что, на рынок с двумя ехать? А? Я их подешевле отдам, все шесть-то. А?

– Сколько за всё просишь? – Голос у Владимира Павловича из просящего в требовательный превратился.

– Обычно по два с полтиной за мешок прошу, ну а ежели все заберёте, так по паре рублей отдам.

– Что, Алексаныч, пойдём даме навстречу, заберём все? Как ты на это смотришь?

Я смотрел отрицательно, денег мне было жалко, я не знал, куда мы и два-то мешка денем, а тут ещё третий на горизонте появился, но видел, что Клочков весь на взводе. Скажи ему сейчас ещё десяток мешков забрать за такую цену, он и раздумывать не будет, коробки с неиспользованными флаконами куда-нибудь засунет, а картошку заберёт. Поэтому я кивнул: мол, согласен.

– Ну и ладненько, – опять запел по-деревенски «товарищ политрук». Что только возможность немного сэкономить с людьми делает.

Женщина обрадованно засуетилась:

– В избу проходите, самовар ещё горячий, чайку попейте с пирожками. Я пироги вчера вечером пекла, они свежие, не бойтесь.

От её слов у меня в животе сразу радостно заурчало, я же в тот день ничего в рот не бросил. Вначале никакого желания после вчерашнего не было, а потом как-то не до того было.

Клочков посмотрел на меня вопросительно:

– Что, Алексаныч, уважим даму?

Я только и смог, что кивнуть. Вдруг так есть захотелось, как будто неделя прошла, а во рту ни единой крошки не побывало.

Чай оказался с каким-то непривычным вкусом, да и пах совсем не так, как я привык. Но вкусный. Пил я его с удовольствием.

– О, иван-чаем нас тобой, Иван, потчуют, тёзкой твоим. Он не чета этим заморским, которые в магазинах продаются – и вкусней, и пользительней. Ты, небось, его и не пробовал никогда?

Он смотрел на меня так требовательно: мол, скажи, что никогда не пробовал, и всё тут. Ну, я так и сказал, а хозяйка даже руками всплеснула:

– Да вы что! Неужто эту отраву пьёте? Я вам с собой дам, мы иван-чая много сушим, всей родне, которая в город перебралась, даём. Никто из них магазинный не покупает, все только наш пьют. Свёкор мой знает, когда его надо собирать да как сушить.

Она на стол блюдо эмалированное с пирогами поставила, а сама убежала куда-то.

– Ешь, ешь, Алексаныч, а то от тебя такой дух прёт, что самому впору закусывать, – ухмыльнулся Клочков. – Видать, славно вчера посидели, командировку отметили.

Мне так стыдно стало, но оправдываться я не стал. Что уж оправдываться – житейское дело. А тут и хозяйка меня невзначай выручила, притащила большой холщовый мешок, но почти совсем невесомый.

– Вот тут я вам немного положила на двоих. Чай, поделите поровну, не передерётесь? – с такой ехидцей спросила, что все, и она в том числе, захохотали.

– Пироги у тебя, хозяйка, знатные, я только не могу понять, с чем они. – Клочков рассматривал наполовину съеденный пирог. – Вроде с грибами, и по вкусу, и по запаху похожи на грибные, но какие-то не такие, как у нас, грибы-то.

– Так здесь лесов-то настоящих нет, перелески одни, поэтому и настоящих грибов, боровиков там или подберёзовиков с красноголовиками, в них не водится. А вот валуи растут. Так я вам пирожков с валуями и дала.

Я чуть не поперхнулся. Всю жизнь был уверен, что валуи – поганки несъедобные, а тут пирог с ними ем. А Клочков даже просиял:

– Слушай, подскажи, как их готовить надо. Меня пару раз угостили, так вкусно —оторваться не мог. Запиши рецептик.

– Так, а тебе какой? Солёных, маринованных, на суп или жарёжку? У меня ведь даже ещё сушёные с прошлого года остались, из которых я суп зимой варю.

– Слушай, Алексаныч, в какое мы с тобой знатное место угодили, кому расскажешь – не поверят. Не хозяйка, а золото, вот бы мне с твоим мужиком махнуться, я бы это не глядя сделал.

– Ну а он бы тебя каким-нибудь дрыном угостил, век бы потом на лекарства работал, – вначале засмеялась хозяйка, а затем вдруг разозлилась и ну нас из избы гнать:

– Ладно, хватит лясы точить. Чаю попили, пирогов поели, пошли картошку грузить, у меня дел ещё полно. Да мешок с иван-чаем не забудьте, я его вам от чистого сердца дала. Деньги, двенадцать целковых, на стол положите, я их потом найду.

Достал Клочков откуда-то, чуть ли не из-под мышки, заначку, добавил из кармана два мятых рубля, на стол положил, разгладил их да к двери пошёл.

Отъехали мы от деревни уже на приличное расстояние, смотрю, вроде приходить в себя мой водитель стал. Я его тогда и решился спросить:

– Что случилось-то, Владимир Павлович? С чего это она нас выгонять принялась?

– Да тут история целая. Я, пока ты спал, с её свёкром поболтал немного, ну он мне и рассказал, что мужа у неё нет, утоп он по пьяни пару лет назад. Вообще-то, он нормальным, непьющим, работящим мужиком был, но вот сосед на жену стал заглядываться, подпоил его как-то да с моста и столкнул. Тот в реку упал и утонул. Соседа уличили, судили, теперь он пятнадцать лет в колонии отбывает, а она, видишь, одна-одинёшенька осталась. Я своим разговором ненароком ей о муже напомнил, ну она и взбрыкнула. Жаль, рецепты, как валуи обрабатывать, не дала. Вкусные они у неё получаются… Ладно, что уж вспоминать, картошку-то мы как купили хорошо. Ты три мешка возьмёшь или только два?

– Больше двух мы с женой не съедим.

– Ну и ладно, я один родителям оттащу. Так что все четыре себе оставлю. С тебя четыре рубля будет. Не ройся по карманам, в институте отдашь, мне не к спеху.

Вскоре мы взобрались на последний пригорок, с которого открылся прекрасный вид на окрестности, но мне было не до любований, я увидел, как по трассе в сторону Москвы идёт чёрная «Волга».

– Владимир Павлович, смотри, директор едет.

– Да ладно тебе, мало ли чёрных машин. Не может он ехать, там же ещё банкет не начался и итоги ещё не успели подвести. Болтологии там на полдня, так что сиди спокойно.

Мы спустились к шоссе и подъехали к прицепу, стоящему на обочине, когда чёрная «Волга» уже успела остановиться. Из машины вылез директор. Он только начал разговор с Петей, а тут и мы подошли.

– Пришлось срочно уехать, – повторил директор то, что уже Пете успел сказать, – за себя Ивашова оставил. Яблок наобещал, прохиндей такой, начальник курской станции, а в этом году у них неурожай, оказывается. Ну, я ему эти яблочки припомню, как случай представится! А вы молодцы, не растерялись, за картошкой, говорят, сгоняли. Хорошо, кровь догадались на дороге оставить… Ладно, некогда мне, в понедельник всех соберём, итоги дома подводить будем.

Руки нам пожал, в машину забрался, и «Волга» резко, так что только песок с обочины из-под колёс полетел, стартовала в сторону Москвы.

– Может, не додумается, что кровь у нас в тягаче, а не в прицепе лежит, – пробормотал я как бы про себя, но получилось, что услышали все.

Клочков руку мне на плечо положил и сказал:

– Ладно, не бери в голову, он уверен, что кровь на дороге стояла, пока мы там куролесили, вряд ли задумываться будет. Давай, Пётр, пойдём прицеп цеплять.

В Москву мы въезжали уже затемно. Как Клочков сумел на своём аппарате по узким улочкам центра Москвы проехать да подобраться к дому, где я в то время с тестем и тёщей жил, даже не знаю. Водитель он был действительно классный и Москву знал великолепно, длительный стаж работы на «скорой» даром не пропал. В общем, подрулил он прямо к подъезду, два мешка на плечах своих вытащил да руку мне на прощание протянул:

– Ладно, Алексаныч, нечего тебе по тёмной Москве шататься, сиди дома, а мне машину всё одно в институт доставить надо, так я и кровь дежурному сдам.

Пожал я руку хорошему человеку, с Петей попрощался да потащил в лифт два мешка картошки. Вкусной, кстати, картошка оказалась. Не зря мы за ней с кровью донорской по пересечённой местности мотались. А иван-чай мы ещё долго пили, пока то, что нам подарили, не закончилось.

Летняя подработка

Глава первая

– Люба, – позвал Иван Александрович свою жену. – Люба! Подойди сюда, я тебе одну фотографию покажу. Представляешь, начал листать книгу и наткнулся вот на этот снимок.

Любовь Петровна недоумевающе посмотрела на фотографию.

– Ты меня позвал, чтобы фотографию автомата для газированной воды показать? Я эти автоматы и без всяких фотографий прекрасно помню.

– Мы все всегда всё помним. Это так естественно. Я и без твоих слов знаю, что ты помнишь. У тебя же прекрасная память. Я тебе показал иллюстрацию к истории, приключившейся, когда я первый курс в институте окончил.

Любовь Петровна присела на стул, стоящий рядом с письменным столом, за которым в кресле сидел её муж, и приготовилась слушать. А Иван Александрович начал свой рассказ.

…Тем летом я первым делом в альплагерь уехал. Вернее, вначале в поход, потом уже в альплагерь, а затем ещё в один поход, очень сложный, я тебе скажу, но мы справились. Весь маршрут прошли, почти всё время по снегу, то есть выше линии, на которой он лежит. Ну, об этом я как-нибудь позднее тебе расскажу. Сейчас совсем другую историю слушай.

В середине июля возвратился я в Москву, и чёрт меня дёрнул в институт зачем-то пойти. Что я там потерял, до сих пор не пойму. Подхожу – и прямо около проходной на Тольку Семибратова натыкаюсь. Мы с ним в то время здорово дружили. Ну, пообнимались, друг друга в грудь и по плечам похлопали, я его и спрашиваю:

– Старик, ты что в институте-то делал?

Я ведь ещё только к проходной направлялся, а он уже оттуда.

– Пытался «хвост» по неорганике сдать, не приняли, велели завтра к десяти прийти.

– Так ты должен был ещё в июне с «хвостами» разделаться?

– Действительно, должен был, но не смог. У меня Женька в конце мая сына родила. Ты тогда уже куда-то умотал, вот и не знаешь, а остальным я не сказал, да и не хочу говорить. Им никому до этого дела нет.

Я как врубился в то, что он сообщил, так челюсть у меня и отвисла. Толька – мой сверстник, ну постарше месяца на три, но это не в счёт, – и на́ тебе, уже отцом стал. Это был первый знакомый из нашего поколения, который потомством обзавёлся.

– И что теперь будет? – в растерянности спросил я.

– Что будет, что будет… Что вы все одно и то же спрашиваете? – неожиданно разозлился вечно спокойный и непоколебимый Анатолий. – Мать тот же самый вопрос вот уже какой месяц задаёт. Я устал отвечать ей, что заниматься воспитанием дитяти будем. А она: «И где это ты воспитанием заниматься собираешься? Здесь, что ли?» – и обводит наше купе рукой. «Ах, ну да, оно же у вас отдельное», – и смеётся при этом так противно.

Я задумался. Живёт Толька действительно так, что кому ни расскажешь, никто даже верить не хочет. Все говорят, что, мол, я обманываю. Ну не могут советские люди в таких условиях жить. А вот он с матерью, а теперь ещё с женой да сыном живут.

Я не знаю, ни откуда его мать приехала в город Железнодорожный, ни когда это случилось. Знаю лишь, что на руках у неё был маленький ребёнок, хотя самой ей было всего шестнадцать лет. Судя по фамилии, откуда-то с Украины. Скорее всего, беженкой она была. Ведь, когда фашисты наступали, народ бежал кто куда, лишь бы у них в тылу не остаться. Вот так, без образования, без жилья, без родных и знакомых – в общем, одинокая молодая женщина, да ещё с дитём. Кто-то посоветовал ей в железнодорожное депо обратиться, мол, туда люди на работу требуются, она и пошла. На работу её с радостью взяли, действительно рабочих рук там не хватало.

– Ничего не умеешь? – спросили в кадрах. – Не беда, научим. Да и учить-то что? И так всё сможешь.

Вот и начала она с тряпкой да шваброй вагоны пассажирские, которые в депо приходили, убирать.

– Жить негде? – в тот же раз в кадрах спросили. – Поможем. Жильём обеспечим.

И ведь действительно не обманули, обеспечили. Странным, правда, жильё оказалось, но там люди уже жили, приспособились. Время было тяжёлое. Война ещё шла, не до жиру тогда было, как говорится, быть бы живу. Выделили ей купе отдельное в старом вагоне, на земле стоящем безо всяких рельсов. Свет туда был проведён, водопровод подтянули, канализацию в городскую сеть из двух туалетов, которые в торцах вагона имелись, вывели, – вот тебе и нормальное по тем временам жильё получилось. А что коммунальное, с соседями – в каждом купе по семье, – так это же даже хорошо, в коллективе жить веселее. Место отдыха проводников, рядом с титаном находившееся, под кухоньку приспособили, углём для отопления их бесперебойно снабжали. Так и жили.

Шли годы, а мать Толькина как устроилась уборщицей, так и продолжала ею быть. Сын рос, школу закончил, в институт поступил, а они так в своём купе и жили. Она внизу спала, а он наверху. Полки напротив сняли и выбросили. Места стало побольше. Столик вагонный заменили на нормальный, четырёхногий – ребёнок должен где-то уроки делать.

Соседи постепенно квартирами обзаводились, из вагона съезжали. Матери второе купе выделили. Вот туда Толька свою избранницу и привёл. Женька из рабочей семьи была, тоже лиха немало видела, поэтому к купе отнеслась спокойно. Тепло, светло, вода есть, канализация тоже – что ещё человеку для жизни нужно? Но вот ребёнок родился – это, конечно, проблема…

– Толь, тебе помощь какая-никакая нужна? – спрашиваю я его, а сам думаю: «Вот попросит сейчас денег или ещё чего – где брать-то?»

– Вань, – слышу в ответ, – а ты не сходишь завтра за меня этот экзамен чёртов сдать?

Я второй раз чуть на землю от удивления не сел.

– Толь, ты что? Как это возможно? Мы же с тобой не похожи совершенно. У тебя смотри мордуленция какая. Круглая, большая. А у меня худая да вытянутая.

– Ванька, если тебя только это беспокоит, тогда вообще без проблем. Никто там на фотографию смотреть не будет, поскольку на направлении фотка отсутствует, не предусмотрена просто, представляешь? – почти прокричал Толя. – Так что не бери в голову.

Я подумал немного. Ну что я потеряю, если за друга экзамен сдам? Мне это раз плюнуть, а ему – жизненно необходимо. Это с одной стороны. А с другой – вдруг там доцент Авраменко будет, он же меня как облупленного знает. Стыда не оберёшься. Стоял, варианты перебирал, вроде «за» больше получается. Я и махнул рукой. Решил, что, если Авраменко там будет, не пойду, и всё. За уши меня туда никто тянуть не станет.

Так я Анатолию и сказал. Он усмехнулся даже:

– Не будет там твоего Авраменки, я это точно знаю. Он только что в деканат при мне заходил попрощаться, на море завтра уезжает.

На следующий день я на экзамен явился. К аудитории, которая на направлении была написана, подошёл, а там народу стена стоит – не пробьёшься. Вот, думаю, попал. Сколько же я здесь простою, пока туда попаду.

Тут дверь открылась, и мужской голос – мне не видно было, кто там говорил – произнёс:

– Десять человек, пожалуйста, заходите готовиться.

Дверь открытая осталась, но никто даже не пошевелился.

– Ребята, разрешите, я пройду, – попросил я.

Все расступились, зашёл я в аудиторию – никого нет. Вернее, преподаватели-то там были, двое, мужчина и молодая женщина, я их обоих не знал. Она за столом сидела, а он от двери к столу шёл. Значит, именно он приглашал зайти, готовиться. А вот студентов ни одного.

«Боятся идти, что ли?» – подумал я, пока к столу шёл да билет тянул.

«Аллотропные формы кислорода», – прочитал я первый вопрос и даже чуть не присвистнул. Именно этот вопрос у меня на вступительном экзамене по химии был. «Они что, – думаю, – десятиклассникам и студентам одни и те же вопросы подсовывают?»

Второй и третий такими же несложными оказались. Я всё быстренько написал и к столу направился. Мужчина как раз встал, и, пока он к двери шёл, я напротив девушки уже уселся.

– Так, что там у вас? – спросила преподаватель и взяла у меня билет. – Виктор Петрович, – вдруг окликнула она своего напарника, который безуспешно пытался уговорить ещё двоих зайти готовиться к сдаче экзамена.

– Вот лоботрясы, – пробормотал преподаватель, возвращаясь к столу, – учиться совсем не хотят. «Хвостов» нахватают и даже пересдавать не желают. Напринимали не пойми кого.

– Виктор Петрович, – повторила моя экзаменаторша, – а что это за вопросы такие? Это же из вступительных, как они сюда попали?

– Не волнуйся, Мариночка, – произнёс Виктор Петрович, – решили вытянуть это «болото», – он кивнул на дверь, – хоть таким образом.

Через пару минут я уже сбежал с четвёртого этажа на первый, где, прислонясь спиной к колонне, стоял Толька.

– Иди в деканат, – сказал я, отдавая направление, в котором маленькими буковками было написано короткое слово «отл.».

Вскоре мы уже шли в сторону улицы Горького, в кафе «Молодёжное». Толька решил в благодарность за помощь угостить меня моим любимым молочным коктейлем. Я отказывался изо всех сил. Пить, пусть даже копеечный коктейль, за счёт Семибратова я категорически не хотел. Но Толька сильно надавил, и я вынужденно согласился.

«Молодёжное» было очень раскрученной кафешкой, вечерами попасть в него было нереально, особенно если там какая-нибудь, как теперь говорят, крутая группа играла. Днём же это была столовка, подороже, конечно, чем обычные, из-за официантов, но столовка – она и в Африке столовка, поэтому, когда мы вошли, там никого не было. Мы присели за стол, думая, что сейчас чуть ли не бегом перед нами официант окажется. Но нет, не тут-то было. Официанты стояли в дальнем углу и, наверное, анекдоты травили, потому что даже до нас их «хи-хи» да «ха-ха» доносились.

Я в «Молодёжном» первый раз в жизни оказался, мне всё там интересно было, вот я и крутил головой туда-сюда. Да так увлёкся, что даже не слышал, о чём мне Семибратов рассказывал. А он не сразу понял, что я его не слушаю, и всё говорил, говорил. До меня его «бу-бу» доносилось, но к смыслу его слов я прислушиваться не хотел. Мне необходимо было прежде всего всё, что в кафе и вокруг него происходит, всё-всё как следует рассмотреть, а уж потом в Толькины проблемы вникать. На стенках надписи краской были сделаны, но все разным почерком. Я лишь потом догадался, что это знаменитости всякие, после того как здесь побывали, свои каракули на стенах понаоставляли. Но Толька меня за руку дёрнул, и я в себя пришёл.

– Ты меня не слушаешь совсем, – не спросил, а констатировал он, – а зря. Я ведь тебе рассказывал, где я денег наскрёб с тобой в «Молодёжное» пойти. Дело в том, что у нас с матерью есть или знакомый хороший, или родственник дальний, не знаю даже. Дядей Сашей я его зову. С матерью он знаком с довоенной поры, тогда отец ещё жив был. Мы с ним нечасто встречаемся, но, когда народившееся дитё пропивали, мать его на это торжество пригласила. Оказалось, что он директор завода, который торговое оборудование производит. Он мне в июне и предложил поработать там такелажником. Семьдесят рублей мне за неполный месяц заплатили да попросили ещё кого-нибудь с собой привести. Им такелажники во как необходимы. – И он в подтверждение сказанного себе по горлу ребром ладони провёл. – Вот я тебе и предлагаю со мной вместе там с первого по двадцать пятое августа поработать.

Я даже раздумывать не стал – сразу согласился. Сидели, ждали, когда же у официантов совесть проклюнется, а я всё это время думал, в какой же замечательной стране мы живём, где вот так летом каждый может хоть немножко, но подработать. Думал, думал, а потом ещё про одного нашего товарища вспомнил.