Текст книги "Тайны профессорской тетради. Повести и рассказы"

Прыжок из поднебесья

«Может быть, мне это кажется, но, скорее всего, так и происходит на самом деле: бывает в жизни любого человека время, когда ему всё хочется попробовать и он уверен, что это у него прекрасно получится».

Написав эту фразу, Иван Александрович, уже далеко не молодой человек, с практически седой головой и характерными возрастными морщинками около носа, улыбнулся, вспомнив, каким он был в те далёкие годы. Затем покрутил немного ручку в руке и продолжил:

«В моей жизни, – писал он меленьким, неразборчивым почерком, который понимали лишь его жена да тоже сильно постаревшая машинистка, работавшая с профессором уже несколько десятков лет, – такой период наступил где-то на втором или третьем курсе института, то есть когда мне было лет около двадцати от роду. К этому времени я уже обзавёлся значком «Альпинист СССР», принял участие в двух сложных категорийных горных походах, а одним попроще даже руководил, обошёл на лыжах почти всю Карелию, прошёл на байдарках… ну, об этом история умалчивает, поскольку хотя на байдарках я действительно ходил, однако те расстояния сейчас мне кажутся просто смешными. А самое главное – я считался заядлым и опытным туристом и на меня с уважением посматривала зелёная туристская молодёжь.

Но всего этого было мало, кровь буквально кипела в жилах, казалось, я могу горы свернуть – где только ту точку опоры найти, интересно было бы знать. И вот тут на доске объявлений около БАЗа (для несведущих – это большой актовый зал), где постоянно, как сейчас сказали бы, тусовался самый активный и деятельный народ, появилось объявление. Текст его я, разумеется, забыл, но смысл врезался в мою память на всю жизнь: производится запись в секцию по прыжкам с парашютом – такой вот смысл был у этого объявления. Нас, туристов и альпинистов, записалось туда человек двадцать, ну а кроме нас, набралось ещё, может, около десятка всяких прочих одиночек, а больше, как потом оказалось, было и не нужно.

Закончились теоретические занятия, и вот одним ранним февральским утром мы собрались на Курском вокзале, залезли в электричку и отправились в Серпухов, где на привокзальной площади нас ждал длинный автобус с одной дверкой, расположенной рядом с водительским сиденьем. Такие автобусы теперь только в старых фильмах можно увидеть. Ещё минут двадцать неторопливой езды по заснеженным сельским улицам – и вот мы оказались около забора, огораживающего лётное поле с виднеющимися вдали самолётиками. На стене небольшого одноэтажного здания висела табличка, сообщающая всем желающим, что именно здесь находится лётный клуб под эгидой ДОСААФ.

Ворота открылись, и автобус так же не спеша вполз на территорию. Через несколько минут мы все уже стояли, вытянувшись в одну шеренгу, перед лежащими на земле парашютами, а за ними торчал какой-то дядька – из руководства клуба, наверное. Решили мы так, поскольку он был одет в лётную кожанку, со шлемом на голове, на котором каким-то чудом держались очки-консервы, в каких летали лётчики первых лет двадцатого столетия.

Некоторое время он стоял совершенно неподвижно и молчал, внимательно нас рассматривая. А затем, даже не представившись, принялся рассказывать нам леденящую кровь историю, произошедшую на прошлой неделе с одним из таких же смельчаков, как и мы. К счастью, случилось это не здесь, а на другом, но тоже подмосковном аэродроме, ведь таких клубов, разбросанных по всей стране, в то время хватало. Маленькую заметку о происшествии я уже видел, она была опубликована в «Вечерней Москве». Была такая газета, которая водилась практически в каждом доме. Но в газете была скупая выжимка, а здесь, под проплывающими по голубому… Знаете, какой цвет бывает у неба в погожий зимний денёк? Так вот, под проплывающими по голубому небу облаками, под таким чувствительно прохладным ветерком – температура, кстати, была около пяти-семи градусов, лёгкий морозец, значит, – нам и рассказали эту историю, очень подробно и в таких красках, чтобы мы, наверное, все сразу поголовно отказались от своего рискованного поступка.

А произошло там, в другом клубе, вот что: у одного из прыгунов не раскрылся парашют. Это бывает очень редко, но тут случилось. Парашют был с принудительным раскрыванием, то есть всё как в кино: к специальному тросу, натянутому внутри самолёта, пристёгивают твой фал, который должен вытянуть парашют и автоматически после этого отцепиться. А тут что-то не сложилось, может, парашют был неправильно собран, может, ещё что, но и парашют не вытянулся, и фал не отцепился.

Дядя из руководства, который всё это доводил до нашего сведения, на секунду замолчал, чтобы мы до конца прониклись и осознали уже сказанное, затем снова заговорил:

– А сами понимаете, дело это происходило там, вверху. – И он поднял голову к небу, показывая пальцем на одно из небольших облачков.

Мы все тоже задрали головы, но ничего, кроме этого облачка, там не смогли увидеть. Инструктор продолжил:

– Вот и представьте себе, что там происходило.

Он опять ненадолго замолчал, наверное, так ясно представил себе ту картинку, что даже говорить не мог. Но мы себе ничего представить не могли, не знали мы, что надо представлять, поэтому терпеливо мёрзли.

– Самолёт-то только что взлетел, ещё первый заход делал, народу внутри полно, а самое страшное – топлива в баках тоже много. Самолёт летит, а за ним человек, на верёвке привязанный, болтается, крутится вокруг себя, и что там с ним, неизвестно. Может, он уже давно сознание от страха потерял, кто ж это знает. Был бы он парашютист – другое дело, а тут салага, первый раз прыгнуть решивший, вот так же, как и вы, например.

И он опять замолчал.

Мы переступали с ноги на ногу. Мороза сильного, конечно, не было, и ветерок совсем слабенький, так-то и не холодно совсем, но одеты мы были не по погоде, мы же не собирались целый час строем на улице на одном месте стоять, вот и надели что полегче, молодые же ещё, а тут вдобавок история с непонятным концом да дядька такой впечатлительный, про себя переживающий попался – одним словом, жарко нам не было.

– Был бы он настоящий парашютист, – повторил человек в кожанке задумчиво, – мы бы его изнутри обрезали, а он на запаске и спустился бы без проблем, а тут новичок. Что делать? – И снова молчание.

Мы тоже не знали, что можно в таких случаях делать, советовать никто ничего не стал, все терпеливо ждали продолжения рассказа. Стало даже любопытно, чем же закончилось дело, в газете об этом происшествии было только вкратце упомянуто да результат описан, но об этом позднее, потому что мои последующие приключения явились косвенным следствием того самого результата.

– Решили тогда вот что сделать. – Человек собрался с духом и начал говорить без уже привычных нам пауз. – Надо выработать всю горючку, максимально снизиться и над одним из больших сугробов его обрезать. Ну, зачем горючку вырабатывать, думаю, объяснять не надо? – спросил он и тут же начал объяснять, мы даже ответить на его вопрос не успели: – Дело в том, что если в баке будет бензин, а лётчик немного ошибётся, то при падении эта птичка, – он показал рукой куда-то в сторону, – может взорваться, а с пустым баком обойтись может, не взорвётся то есть. Так и сделали. К счастью, горючего в бак наливают, только чтоб на два захода хватило – немного, значит. Ну, много не много, а минут пятнадцать они кружились и лишь потом сделали как задумали. Получилось всё как по писаному. Парень живой был и даже в сознании, испугался только. А вы бы не испугались?

Мы даже головами покрутили, демонстрируя, что ничего бы мы не испугались, но он уже снова заговорил:

– В больницу его доставили, вот там и оказалось, что те самые пятнадцать минут для человеческого организма, который там болтается, – и он опять пальцем в небо ткнул, – это очень много. Дело в том, что у него один валенок с ноги свалился – в валенки, понимаешь, он был для тепла обут, – да и рукавицы он тоже потерял, а ветер ведь там страшенный, скорость-то у самолёта большая. Вот пальцы малец и поморозил.

Он перевёл дыхание, а затем решительно закончил:

– Их там в больнице и… – Он сделал такое характерное движение, как будто отрезал что-то ножницами.

Мы стояли, переживая всё рассказанное, а инструктор вновь замолчал, как будто ждал чего-то – наверное, нашего добровольного отказа от прыжка. Мы молчали и тоже ждали, что дальше-то будет. Даже интересно, неужто отменили все прыжки, запретили это дело и мы, так и не прыгнувши, вернёмся домой?

Однако дальше всё было не так грустно, как нам представлялось. Оказалось, что в ДОСААФ сидели люди с хорошим чувством юмора, иначе до такого додуматься было бы невозможно.

Нам тут же выдали ножи грибника, такие с деревянной ручкой, в которую откидное лезвие защёлкивается. Ножи были совершенно новенькие, в каком-то солидоле даже измазанные. Я сразу же попробовал свой открыть – ничего себе, какая там пружина оказалась тугая, я ножик с помощью зубов только и сумел раскрыть. Как же всё это делать в том штопоре, в какой можно, как нам только что рассказали, попасть? Там точно не откроешь. Ну ладно, закрыть надо да убрать эту игрушку куда подальше, решил я и услышал с обеих сторон характерные щелчки – народ тоже начал ножи убирать. К прыжку надо готовиться, парашют примерить да лямки подогнать. К нам уже направлялись специально подготовленные люди, чтобы помочь со всем справиться.

Одного неловкого движения хватило, чтобы мой палец попал под новенькое лезвие, и я на самом себе проверил его остроту. Зря говорят, что в магазинах все ножи тупые, ничего ими, мол, не отрежешь. Я вот отрезал, и даже очень немаленький кусочек своего до невозможности родного пальчика. Кровь… хотел написать «хлынула», но одумался: если бы хлынула, то меня точно взяли бы, как шкодливого котёнка, за ушко да из строя вывели. Нет, она потекла, но не так уж и сильно. Неприятно – это да, больно – тоже, но бояться нечего. Я трикотажную перчатку сразу же натянул, порезанный палец зажал, чтоб никто кровь не заметил, и за парашютом нагнулся. Тут и помощник из местных подоспел. Он и парашют надеть мне помог, и лямки подогнал. К прыжку подготовил, значит. Перестроили нас по какому-то одному им ведомому ранжиру, но не по росту – это уж точно, скорее, по весу подбирали, и мы к самолёту направились.

Как помнится, в самолёт залезало по двенадцать человек, а может, и по-другому, – Иван Александрович даже головой покрутил, – но мне запомнилась именно такая цифра, это вместе с инструктором, который с каждой группой летел. Шум двигателя был достаточно сильным, но слышать друг друга мы вполне могли. Инструктор наклонился ко мне – я у самого люка оказался, а это означало, что и прыгать мне первым придётся – и сказал так внушительно, что я сразу же согласился:

– Ты тяжелее меня и прыгать должен первым, иначе на мой купол сесть можешь, но я должен первым на земле оказаться, поэтому сделаем так: я прыгну, ты отсчитаешь точно три секунды и прыгнешь. Умеешь секунды считать?

Я кивнул головой, но он даже не посмотрел на меня, а продолжал говорить. «Интересная манера у них здесь, на аэродроме, вопросы задавать сложилась, – подумал я. – Задают вопрос – и сами же на него отвечают».

– Секунды надо считать так. Размеренно, не частя, говорить про себя: «И раз, и два, и три», – и прыгай. Ясно?

Мне-то это было ясно, но поскольку мотор у самолёта работал, то слышал всё, что инструктор говорил, лишь я один.

Всё то время, пока самолёт подлетал к невидимой в небе, но тем не менее существующей точке, где надо начинать прыгать, я думал только об одном: течёт кровь или нет? Боль почти совсем утихла, а вот мысль, что там кровь продолжает идти и перчатку потом придётся долго отмачивать, прежде чем она снимется с руки, меня мучила.

То ли загорелась зелёная лампочка, то ли я этого в кино насмотрелся, не помню, только вскоре наступил тот момент, когда надо было прыгать. Инструктор подошёл к краю открытого люка и шагнул в пустоту. Здорово это у него получилось, просто загляденье. Я стоял и про себя считал, как он наказал делать, но тут сильнейший удар коленом в зад – и я, кувыркаясь, вылетел из самолёта. Ощущение, прямо скажу, то ещё. Мало того что меня, как труса, выпихнули, так ещё и по копчику врезали – больно, однако. Домыслить всё это, кувыркаясь в воздухе, я не успел. Сильный рывок – и вот я болтаюсь в лямках парашюта, это он открылся, значит. А где-то там, надо мной, хлопки начали раздаваться. Ещё один купол открылся, потом ещё, и менее чем через минуту все мы, те, кто попал в первый заход, парили в воздухе. Ощущение непередаваемое: внизу белая поверхность, но она так далеко и совсем не приближается, а наверху голубое небо, – красота, даже песню какую-нибудь запеть захотелось.

Ну ладно, висеть в лямках не очень-то комфортно, надо садиться в седло, которое у парашюта имеется. Уселся. Ещё раз осмотрелся. Никаких перемен. Земля всё так же далеко. Приближаться как будто бы не собирается. Самое время пальцем заняться. Интересно же, течёт кровь или нет. И так я увлёкся такой вроде бы простой проблемой, как снятие перчатки, что момент, когда земля начала стремительно нестись на меня, я попросту пропустил. Очнулся лишь, когда в матюгальник – так рупор в народе прозвали – дикий ор услышал:

– Ты что делаешь? По ветру, по ветру разворачивайся!

Я попытался что-то изобразить, но сильный удар о землю свёл все мои попытки на нет. Вот тут я уже испытал настоящую боль: болела левая пятка, попавшая в накатанную колею от самолёта. Кое-как встав, я подтянул к себе парашют. Он никак не желал поддаваться, а всё стремился куда-то ввысь, но я ловко, как и учили, подтянул нижние стропы, купол сложился и сдался.

Дальше помню плохо, всё было как в тумане. Пришёл я в себя уже в автобусе. Я сидел на переднем сиденье, у самого выхода, а мимо, шутя и смеясь, проходили мои оживлённые товарищи. Они похлопывали меня по плечу: мол, ты тоже молодец. Но я себя таковым не ощущал, как-то всё не так сложилось: и палец этот дурацкий, и пинок в задницу, и неловкое приземление.

Наконец все расселись, оказалось, что ни одного свободного места не осталось. Но тут к автобусу, в котором уже была закрыта единственная дверь, вдруг подбежали два каких-то парня. Они постучали в дверь, но водитель не обратил на них никакого внимания, и автобус медленно начал движение.

Мы, которые сидели спереди, не поняли, что там произошло, только звон разбитого стекла и услышали. А вот с задних мест уже нешуточные крики раздались. Я оглянулся и увидел, что девчонка, сидевшая точно посерёдке заднего ряда, закрыла лицо руками, а из-под них потекла кровь.

– Стой, стой! – всё ещё кричали сзади, хотя автобус уже замер. – Вон они, смотри, сейчас за поворотом скроются.

Автобусная дверь открылась, к ней уже пробиралось несколько наших парней, но я-то сидел у самого выхода, да и не зря я в легкоатлетической секции тренировался. Говорили, что стартовый рывок у меня очень даже ничего был. В общем, выскочил из автобуса первым, и пока те двое к повороту за угол подбегали, я их уж почти достал. Но тут начало происходить нечто непонятное: эти парни остановились и начали прыгать в сторону деревянного забора, тянущегося вдоль улицы, хотя калитки вроде все были заперты. «Ну, вы попали», – мелькнула у меня мысль, и я ускорился.

Нет, не зря наш тренер учил нас рваному темпу, мой рывок сразу же приблизил меня к одному из парней буквально на расстояние вытянутой руки. Её и вытянул, попытавшись схватить убегавшего за шарф, который болтался сзади. Всё было бы хорошо, но между нами была полоса чистого снега, через которую эти деятели только что перепрыгнули. Они-то знали, зачем прыгали, позднее в милиции оказалось, что они местные, на параллельной улице жили. Так вот, им было прекрасно известно, что там пушистым, несколько дней назад выпавшим снегом припорошена глубокая канава, в которую я со всего размаха и уткнулся. Уже потом, в электричке, мне рассказали, что я провалился почти по пояс и сильно ударился лицом о торчащий из земли корень.

В итоге ребят этих догнали, а меня с пострадавшей девчонкой из автобуса доставили в местную больницу. У неё на лице были множественные порезы от разбитого одним из этих мерзавцев окна, в которое девочка в момент удара посмотрела.

– Хорошо, что она в очках была, – сказала медицинская сестра в приёмном покое.

У меня же были сильные ушибы мягких тканей головы, но никакой угрозы для жизни врачи не обнаружили, вот нас и отпустили домой.

Пятка сильно болела, лицо всё распухло. Я рассматривал себя дома в зеркале и думал: «Ну что ж, будем и дальше с парашютом прыгать».

Написав последнюю фразу, Иван Александрович вновь улыбнулся и поставил жирную точку.