Текст книги "Тайны профессорской тетради. Повести и рассказы"

Однажды летом

Глава первая

– Я понял, что азартен, – такими словами Иван Александрович начал свой новый рассказ во время традиционного в их семье вечернего чаепития, – когда даже слова такого не знал. Это ещё в детстве произошло. Было мне тогда почти одиннадцать лет. Сильно заболела мама. Врачи никак не могли поставить ей диагноз, гоняли по кругу, но все в один голос рекомендовали поехать на юг, лучше всего в Крым, и желательно поздней осенью. Папа взял путёвки в военный санаторий, и они вдвоём отправились в путь. Мы с братом всё то время, что родители находились в санатории, жили у маминой сестры, тёти Сони.

Почти месяц прошёл, родители вернулись, а маме легче не стало, скорее наоборот, все знавшие её сошлись во мнении, что она ещё больше осунулась. Вот тут и возник в нашем окружении один почтенный профессор, специалист в области эндокринологии. Его порекомендовал кто-то из папиных знакомых. Маме он понравился: вдумчивый, внимательный, явно не шарлатан. Профессор подумал, подумал да и поставил однозначный диагноз: большая нехватка в мамином организме йода вкупе с железом. То есть это не банальная железодефицитная анемия и не обычный йододефицит, а нечасто встречающееся заболевание щитовидной железы, излечить которое для жителей Москвы, как ни странно, достаточно легко. Необходимо только пару летних сезонов провести в подмосковной Купавне, но не в том её краю, где находится знаменитое Бисерово озеро, а на противоположном конце, за железнодорожным полотном, и желательно как можно ближе к торфяным карьерам.

Немало удивлённые такой рекомендацией родители тем не менее в ближайшее воскресенье, потеплее одев нас с маленьким братом, отправились «в разведку боем», как мой папа, профессиональный военный, назвал наш вояж. Дорога много времени не отняла: полчаса на метро да часа полтора на электричке – и вот мы после грязной серовато-белёсой столицы с её подтаявшими сугробами и накатанными ледяными проплешинами на заснеженных тротуарах оказались в краю ослепительно-белого, слегка похрустывающего под ногами снега. Мы направились от платформы в сторону виднеющихся неподалёку домов, вдыхая пьянящий чистейший морозный воздух с лёгким и таким вкусным запахом горящих поленьев, разносимым во все стороны печным дымом, который поднимался над трубами большинства домов, находящихся перед нами. В общем, если и не совсем в райское место мы попали, то уж точно куда-то в предельную от него близость.

Улицы посёлка поразили нас практически полным отсутствием привычных сугробов. Зиму в том году было трудно назвать малоснежной. По данным синоптиков, январь чуть ли не побил многолетний рекорд по количеству осадков. Снега за городом действительно было много, но сугробов нигде не было видно. В отличие от Москвы, снег лежал ровным слоем, и посеревшие от ног прохожих, немного вдающиеся в снежный наст утоптанные тропинки пересекали его в разных направлениях.

Мы шли по широкой улице, уводящей нас вглубь леса, прямо перпендикулярно железнодорожной линии, до тех пор, пока не перестали встречаться небольшие, чаще одноэтажные деревянные дома не деревенского, а скорее дачного вида (удивительно, но к каждому дому вела расчищенная дорожка, свидетельствующая о том, что и в зимний период в этом посёлке кипит жизнь). Было ясно, что дальше никто не живёт, но мама продолжала идти вперёд, пока узкая тропинка не упёрлась в засыпанную снегом большую траншею.

– Действительно карьер, значит, мы правильно пришли, – сказала мама, развернулась, и мы следом на ней пошли назад, в сторону посёлка.

Вновь появилось жильё, и родители, оставив нас на улице, направились к первому дому, стоявшему на нашем пути. Пока они к дому подходили, на крыльцо поднимались, в дверь стучали да ждали, когда хозяева её отворят, мы с братцем времени даром не теряли. Решили снежную бабу местным жителям в подарок оставить. Безобразие просто, что никто до нас не додумался её тут соорудить. Начали мы снежный шар катать. Снег был достаточно влажный, вот шар и получился всем шарам шар. Большой-пребольшой, чуть ли не в рост Серого, так я называл моего младшего братца. Вообще-то, он Сергей, но имя Серый мне нравилось больше. Да и сейчас я его иногда по старой памяти так зову.

Слепили мы шар, а откатить на ту площадку, что я для снежной бабы присмотрел, никак не могли, силёнок не хватало. Тут родители из дома вышли, и папа нижний шар к его законному месту подкатил.

В том доме, куда они заходили, свободного помещения для такой семьи, как наша, не оказалось, но хозяева, «очень милые люди», как мама сказала, порекомендовали обратиться в третий от края дом. Кажется, семья, которая там много лет дачу на лето снимала, куда-то переезжать собралась и больше в Купавну приехать не сможет. Родители туда направились, а мы с Серым второй шар, чуть поменьше первого, скатали и вновь где закончили, там и лежать оставили. Пусть папа его до места докатит да на первый взгромоздит, решили мы. Вот уже и третий шар, который голова, готов, а мамы с папой всё нет и нет. Делать нечего, напряглись мы и голову к ногам доставили. Осталось только туловище подкатить да поставить шары по порядку друг на друга, чтобы они в снеговика превратились. Серый ему даже имя придумал – Васька. Я с удивлением его спросил:

– Мы же с тобой снежную бабу лепим, почему ты её мужским именем назвал?

– Вовсе это не баба, а снеговик, я про такого мультик видел, а Васька потому, что так моего друга в Москве зовут. Сюда приедем – а нас тут Васька встречает, я с ним играть буду.

– Ладно, – говорю, – пусть Васькой будет, только где мы здесь сможем найти ему ведро на голову да морковку, которую вместо носа воткнуть надо?

Посмотрел я на брата, а он головой качает, значит, тоже не знает, где всё это добро в чужом посёлке можно найти.

Одеты мы с ним были тепло, но как только работать закончили, так сразу же холод начал к нам под одежду лезть. «Так и совсем в сосульку можно превратиться», – подумал я и крикнул Серому:

– А давай в снежки поиграем.

– Давай! – ответил он и тут же бросил в меня пригоршню снега, который у его ног лежал.

Не успел я ему показать, как следует лепить снежки, как мне в лицо снова полетел снег. Серый хорошо уяснил, что надо делать, но поскольку слепить снежок не смог, взял горсть рассыпчатого снега, подбежал поближе и в меня запустил. Я стряхнул снег с головы, и мы оба захохотали.

Появились родители. Вместе с ними шли незнакомые нам тётя с дядей. Папа показал на нас и объяснил, что вот это и есть их дети. Серый тут же попросил папу помочь поставить снежные шары друг на друга. Папа с дядей начали этим заниматься, поверьте, это оказалось даже для них не так-то просто, шары мы скатали большие, но в конце концов всё получилось. Тут вернулась тётенька, которая уходила в дом. Она надела на голову снежному человеку большую плетёную корзину со сломанной ручкой, воткнула ему в середину головы здоровенную морковку, затем приладила вместо глаз небольшие, но очень чёрные угольки, а в довершение куском недогоревшего полена нарисовала рот до ушей. Получился такой замечательный снеговик, что его даже по телику можно было показывать.

– Вот, дети, летом мы с вами будем жить в этом доме. Дядя Вася и тётя Наташа согласились пустить нас к себе пожить. Обещайте только вести себя поспокойней, а то…

Тут мама замолчала, а я представил себе, как мы набезобразничали и нас с Серым за ухо ведут к поезду. То, как я это себе представил, мне настолько не понравилось, что я и за себя, и за брата пообещал быть послушным и не шуметь.

После моих слов нас пригласили попить чайку с пирожками. Пироги оказались с яблоками, я такие очень люблю, а вот Серый начал есть, откусил кусок да так с ним во рту и заснул. Пришлось ещё немного задержаться. Мне нашли интересную книгу о путешествиях, а папа с дядей Васей сели играть в шахматы.

Начало темнеть, когда мы в поезде устроились на свободных местах и поехали в Москву. Там я и сам заснул, хоть и держал в руках классную книгу – мне её дядя Вася подарил. О полярных путешествиях. Я ведь мечтал стать путешественником, как Беринг или Папанин. Но вот заснул на самом интересном месте, так уж получилось.

Глава вторая

К концу мая мы начали собираться на дачу. Маме совсем плохо стало, сильнейшая слабость, и никто ничего с этим поделать не мог. Какие она только лекарства ни пила – всё бесполезно. Осталась одна надежда, что старый профессор-эндокринолог правильный диагноз поставил и что предложенный им странный способ лечения поможет маме выздороветь. Закончились уроки в школе, вручили мне дневник с пятёрками, и мы уже утром следующего дня отправились в путь. Вещей у нас набралось много, одних книг, чтобы я мог, как мама говорила, сам себя развлекать, целая пачка. Да ещё два велосипеда. Один из них – наш с папой на двоих, он мужской, старый, ещё военной поры, немецкий, трофейный, наверное.

История появления этого велосипеда в нашей семье достаточно любопытна. Незадолго до начала войны папа приобрёл новый прекрасный велосипед производства Германии, последний писк моды. В то время подобную технику в обязательном порядке следовало ставить на воинский учёт. Как только война началась, велосипед пришлось сдать в фонд обороны. Составили все требуемые по такому случаю документы – о том, что, когда военное положение будет отменено, вещь, переданную государству во временное пользование, вернут законному владельцу. Война закончилась, и папе велосипед вернули, но не тот, который он сдал, а старый, дребезжащий и очень тяжёлый. Вот так он и возник в моём детстве.

А второй был новеньким. Его папа ещё весной сумел где-то достать специально для мамы, как он сказал, «по блату». Модный такой, без рамы, которая от седла к рулю идёт. Подобные велосипеды все называли женскими. Ну, женский – пусть женский, что, на нём пацаны ездить не могут, что ли?

Тащить всё это на себе – то есть вначале, конечно, на метро, а затем на поезде везти, а уж только потом на себя взгромоздить да так по улицам и идти – никто не захотел. Папа договорился с каким-то Виктором Ивановичем – наверное, это его знакомый, решил я, – что тот нам вещи на машине перевезёт. Правда, произойдёт это лишь в воскресенье, а до него целых три дня оставалось.

Но мама ждать не захотела, она настояла на своём: едем, как Ванька учиться закончит, и всё тут. Папа попробовал уговорить её не торопиться и воскресенья дождаться. Может, и уговорил бы, но мама ему на себя в зеркале показала, и папа замолчал. Вот так и получилось, что мы поехали одни, а папа должен был через три дня приехать и все наши вещи привезти. Кое-что, конечно, нам пришлось с собой взять, на первые дни, так мама говорила. Серому совсем маленькая сумка досталась, мне две побольше, а вот мама в руках две огромные сумищи тащила. Я одну попробовал поднять – тяжеловато показалось. Конечно, поднять я её поднял, но долго нести вряд ли смог бы.

Вот так и получилось, что с самого утра в среду мы с мамой и Серым отправились своим ходом в Купавну. Почему мама нашу поездку «своим ходом» назвала, я не понял, но переспрашивать не стал, большой уже, сам потом разберусь. Всё произошло почти так же, как зимой, только папы с нами не было. Вначале мы на метро ехали, потом в электричке, ну и пешком пришлось пройтись: сперва от нашего дома до метро, а уж напоследок от платформы до того дома, где нас уже дядя Вася с тётей Наташей ждали.

Не знаю, как Серый, а я здорово устал, пока мы от электрички шли. Вошли на терраску, где мне теперь спать на небольшом диванчике предстояло, я сумки на пол бросил и на этот диван прямо в сандалиях завалился. Братишка рядом пристроился, а мама начала по хозяйству хлопотать, принесённые вещи по местам раскладывать. Оказалось, что мы втроём притащили такую гору вещей, что только головой покачать можно.

Зашла тётя Наташа, пригласила в гости, чайку с пирожками попить. У меня, только я о пирожках услышал, вся усталость сразу же куда-то улетучилась, ну а Серёжка, оказывается, как у меня в ногах улёгся, так тут же и заснул. Маленький он ещё, днём ему обязательно спать необходимо. Вот все и решили, что пить чай мы будем у нас на терраске. Мама с тётей Наташей всё туда перетащили: и чайник горячий, и чашки с блюдцами, а самое главное – пирожки. Они опять с яблоками были, я ел и нахваливал. Поели, а братец спать продолжал. Мама на него посмотрела, посмотрела да к тёте Наташе обратилась:

– Наталья Сергеевна, а можно я вас попрошу за Серёжей присмотреть, пока мы с Ванюшей на карьер сходим?

Тётя Наташа возражать не стала, она только на свою половину за вязанием сходила и уселась в углу, там, где окна с двух сторон оказались, и принялась в воздухе спицами мелькать. Ну а мы с мамой снова в путь отправились, но на этот раз почти налегке. Я так сказал, поскольку у мамы в руках пустое ведро было. Зачем оно нам понадобилось, я интересоваться не стал. Мама взяла – значит, нужно, ей же видней.

Мы шли по тропинке, а вокруг стояли огромные сосны, прямые-прямые и высокие-превысокие. Такие, наверное, корабельными называют. У них корни прямо как змеи толстенные, типа анаконд, по земле расползлись. Того и гляди все ноги о них поотбиваешь, вот и пришлось не окрестности рассматривать, а глаза вниз опустить да под ноги глядеть. Но как я ни берёгся, а всё равно пару раз здорово об эти корни стукнулся. Мама же шла так уверенно, как будто здесь уже не раз ходила. Я её даже об этом спросил, а она мне:

– Дурачок ты, Ванька, мы же с тобой здесь зимой были. Вот сейчас мимо тех двух берёз пройдём и у карьера окажемся.

Я головой вертел, ничего узнать не мог.

– Наверное, ты, мам, ошибаешься, я здесь точно никогда не был.

А мама давай смеяться и всё меня дурачком обзывала. Мне даже обидно стало.

Дошли до берёз, а за ними широкая канава с чёрной-пречёрной водой вдаль протянулась. Любопытно стало, почему вода такая чёрная. Я ведь никогда воды такого цвета не видел. Тропинка в деревянный мостик уткнулась и пропала было, но мостик её в воду на несколько метров продлил.

– Ну, вот и карьер, – задумчиво так сказала мама и присела на здоровенный пень, который почти на самом берегу из земли чуть не на полметра вылез.

Я на маму глядел и никак понять не мог, что она тут расселась. Вот и задал вопрос:

– Мам, тебе, может, плохо стало? Давай я сбегаю у тёти Наташи спрошу, где тут врача найти.

– Спасибо, сынок, – ответила она мне, – нормально я себя чувствую, как всегда. Привыкла я уже к такому своему состоянию, жива пока и умирать не собираюсь, просто задумалась. – Встала и как ведро в руках держала, так к мостику и направилась.

Там на самом краю постояла немного, наклонилась и зачерпнула полное ведро воды. Тут мне показалось, что случилось настоящее чудо: вода в карьере была чёрной, а в ведре сразу же превратилась в светло-коричневую.

– Мам, – подбежал я к ней и начал её теребить, – что это такое с водой произошло?

– Интересно, а что с ней такое могло произойти? – вопросом на вопрос ответила мне мама, хотя всегда говорила, что так поступать не следует. Надо вначале на заданный тебе вопрос ответить, а уж затем свой задавать.

– Ну сама смотри. В карьере она чёрной была, а в ведре в светлую превратилась. Коричневатая немного, но ведь светлая.

– А, ты об этом… Карьер очень глубокий, стенки и дно у него тёмные, тут же залежи торфа находятся. Вокруг очень высокие деревья стоят, да и кроны у них смотри какие густые. Солнцу через них пробиться трудно, почти невозможно, а кроме того, и вода мутная, в ней плавает много торфяной взвеси. Вот в сумме всё это и даёт видимость, что вода очень тёмная, почти чёрная. А в ведре глубина небольшая, стенки светлые, солнечные лучи, даже рассеянные, туда спокойно проникают, вот вода и приобрела свой настоящий цвет.

Мама воду рукой попробовала и даже удивилась:

– Ванечка, вода такая тёплая, что мне в ней даже искупаться захотелось. Жаль, я купальник с собой не захватила.

– Так купайся так, тут же нет никого, а я отвернусь и подсматривать не буду.

– Нет уж, мой дорогой. Я купаться в таком виде не буду, а тебе бы очень посоветовала. Домой придём, смоем с тебя эту торфяную муть, если она к телу пристанет.

Я и подумал: а почему нет? Разделся, до конца мостика дошёл, сел на него, ноги в воду свесил – действительно тёплая, да ещё какая. Бултыхнулся прямо с головой. Вынырнул, хотел на дно встать, а сам под воду ушёл.

– Мам, глубоко-то здесь как, я до дна так и не достал.

– Всё-таки ты, Ванька, действительно дурачок. Это же не пруд или озеро. Это карьер. Здесь торф добывали. Вот и вырыли его до той глубины, куда экскаватор достать мог. А это пять, а то и все шесть метров. Понял? Ладно, если понял, поплавай немного, да пойдём домой. Серёжа, наверное, проснулся, испугаться может, если нас не увидит, да и тётю Наташу надо к себе отпустить.

Мама донесла до дома полное ведро воды и на терраске перелила её в три большие стеклянные банки. В банках вода оказалась совсем светлой, только в ней плавало очень много коричневатой взвеси. К вечеру вода отстоялась и стала обычной, прозрачной-прозрачной. Мама осторожно – я даже засмотрелся на то, как она это делала, – перелила её назад в ведро. Там воды оказалось мало, почти половина осталась в банках вместе с целой кучей коричневых хлопьев. Их мама вылила в большую металлическую бочку, которая стояла под жёлобом, свисавшим с крыши, там как раз ещё оставалось место. А воду из ведра налила в чайник с кастрюлями и на керосинке поставила вариться суп с кашей.

На следующее утро мы с мамой и Серым пошли на карьер купаться и даже умудрились немного загореть. Нашли такое местечко, где солнце не было загорожено высокими соснами, там, на травке, мама расстелила большое тонкое покрывало, и мы на нём все втроём прекрасно уместились. Ну а домой вернулись с ведром карьерной воды. Мама её опять разлила по банкам, где она к вечеру отстоялась и превратилась в питьевую. Так и повелось.

В субботу мы, как это уже вошло в привычку, пошли на карьер и почти до обеда там пробыли. Погода была что надо, жарко, даже очень, солнышко сильно припекало, поэтому я почти всё время купался. Это так здорово – разбежаться вначале по тропинке, затем выскочить на мокрый мостик да с размаху сигануть в чёрную, тёплую, но оттого, что сам только что на солнце жарился, кажущуюся прохладной воду. Серёжка тоже в воде бултыхался: внизу, чуть в стороне, в теньке от высокой сосны кто-то, наверное, для такой же, как он, мелюзги, выкопал неглубокую, но достаточно длинную ямку и досочками её от карьера отгородил. Вот и получился маленький бассейн-лягушатник. В нём вода ещё сильней прогрелась, так что не нужно было беспокоиться, что малыш перекупаться может.

После обеда мама, уложив Серёжку спать, предложила и мне немного отдохнуть, но я категорически отказался, заявив, что буду встречать папу. Я то и дело выбегал за калитку и смотрел вдаль: когда же машина появится, на которой папа едет? Мама меня вначале пыталась убедить, что он только завтра сюда доберётся, да и то не раньше чем после обеда, но я даже слышать ничего не хотел и, как она меня ни уговаривала глупостями не заниматься, упрямо продолжал бегать к калитке.

– Ванюша, послушай меня, ты уже большой мальчик и всё должен очень хорошо понимать. Папа сегодня работает, ты же знаешь, у него очень ответственная и серьёзная работа, с которой его никто отпустить не может. А завтра утром за ним дядя Витя на грузовике приедет, папа все вещи погрузит, и потом они поедут.

Но я почему-то был уверен, что папа приедет именно сегодня, вот и продолжал в ожидании стоять около калитки. Потом по маминому совету решил домой забежать, книжку какую-нибудь взять, чтобы без дела не стоять да время зря не терять. На терраску вошёл, а меня Серёжка попросил с ним поиграть. Ну, мы принялись играть, а потом я увидел папу, который в дверях стоял с большим чемоданом, а позади него – дядя Витя в своей любимой кожанке.

Папа приехал, а я этого не увидел! Так мне тогда обидно стало: столько ждать – и не увидеть, как машина подъехала.

Мама следом за ними зашла и сказала:

– Представляешь, Саша, сынок твой старшенький упёрся. Слыханное ли дело – купаться отказался пойти. Бормотал одно и то же: мол, папа сегодня приедет, и всё тут. У калитки торчал и торчал, всё машину грузовую высматривал. Я его домой за книжкой погнала, а тут вы действительно приехали, да не на грузовике вовсе, а на ЗИСе. Вот ведь провидец маленький, точно угадал! Как так рано получилось-то?

– Да вот, Виктор Иванович позвонил, сказал, что ему сегодня позволили машину взять, а завтра его маршал сам куда-то собрался ехать. Пришлось мне к начальству сходить. Сейчас особой запарки нет, разрешили.

Тут-то я всё и понял. Виктором Ивановичем папа называл маминого родного дядю, брата маминой мамы, моей бабушки, значит, а я думал, речь идёт о каком-нибудь папином знакомом. Дядя Витя – самый младший брат моей бабушки. Любопытно, что бабушка и её мама, моя прабабушка, рожали в одном роддоме в один и тот же день. Бабушка родила свою старшую дочь, тётю Веру, мамину старшую сестру, а прабабушка – своего младшего сына, дядю Витю. Вот как бывает, дядя с племянницей – полные ровесники, в один день родились, ну, может, в часах или минутах только разница имеется. Дядя Витя – фронтовик, он уже 22 июня, в первый день, как о начале войны объявили, в военкомат явился, его сразу же и мобилизовали. Он шофёром был, а по тем временам это была очень дефицитная специальность. Дядю Витю сразу же на фронт послали, а там у одного генерала водителя при бомбёжке ранило, вот он и приказал найти для него нового опытного шофёра. Тут дядя Витя и пригодился, да так до сих пор шофёром у этого генерала и служил, только генерал уже маршалом успел стать, и произошло это ещё в 1944 году, ну а в то время, о котором я говорю, он был одним из генеральных инспекторов Министерства обороны нашей страны. По своей должности маршалу была положена служебная машина – ЗИС-110. Вот в этом огромном лимузине и привезли все наши вещи и даже два велосипеда, правда в разобранном виде.

После того как все вещи были перенесены в дом и дядю Витю напоили чаем с тёти-Наташиными пирожками с яблоками, мы всей семьёй вместе с гостем отправились в лес, на торфяной карьер. Хотя было уже достаточно поздно, часов шесть, наверное, вечера, теплынь стояла необычайная, поэтому все залезли в карьер и немного поплавали. Мама очень пропагандировала такое купание, называя это оздоровительной процедурой. Потом мы дядю Витю проводили и спать отправились. Вот так и закончился тот день, который я считаю одним из самых счастливых дней в своей жизни.

Глава третья

В воскресенье после завтрака папа уговорил нас прокатиться до озера:

– Ну что мы всё в карьере да в карьере купаться будем – прям караси какие-то. Вода в нём хоть и целебная, да мутная, глаза под водой открыть нельзя, а рядом озеро, одно из самых больших вблизи Москвы, с чистой прозрачной водой. Поехали, пусть даже не искупаемся, так хоть на красоту полюбуемся.

Решили и поехали. Я – на раме папиного велосипеда, а Серёжка – на багажнике у мамы. Рама на женских велосипедах отсутствует, зато взамен багажник имеется. До станции без всяких проблем добрались, через пешеходный переход велосипеды пришлось руками катить. Вот они небось в душе своей обрадовались: мол, не всё нам вас катать, теперь и вы нас хоть немного, но покатаете.

Станция – что станция, так, название одно. Когда мы зимой, да и недавно с мамой сюда приезжали, я её даже и не рассмотрел совсем. Думал, будет время, вот тогда… А оказалось, что ни тогда, ни сейчас и смотреть не на что. Кассовый павильончик на платформе стоит да навес от дождя над частью платформы на Москву – вот и вся станция.

Да и на той стороне ничего интересного нет. Маленькая палатка с привлекательной надписью «Мороженое», конечно, не в счёт, но и удивляться или рассматривать эту палатку ведь не будешь, они на каждом углу как грибы растут. Но вот фанерка, на которой было написано «Приём стеклопосуды», со стрелочкой, указывающей куда-то вдаль по железнодорожной линии, меня заинтересовала. Что такое стеклопосуда, я, конечно, знал. У нас недалеко от дома такой пункт был. Я, если дома несколько бутылок пустых из-под лимонада набиралось, а денег на мороженое мне не дали, туда эти бутылки нёс да на вырученные деньги мороженое потом покупал и ел в своё удовольствие. Ну, в городе, ясно, такой пункт необходим, у всех ведь дома пустые банки и бутылки появляются, но здесь-то зачем?

Я себе всю голову сломал, пока мы дальше по грунтовой дороге ехали, но так ни до чего и не додумался. А ведь моя наблюдательность позволила в дальнейшем решить одну очень важную проблему, можно сказать, спасти мою честь. Но об этом чуть позднее.

Я на раме сидел, гордый-гордый. Головой во все стороны вертел, всё-то мне увидеть хотелось, а папа педали крутил и крутил без устали, поэтому мне казалось, что мы очень быстро ехали, прямо как ветер почти что летели. Но как я ни высматривал, ничего интересного не видел. Пыльная дорога, вся в каких-то выщербинах да буграх, ничего особенного. А папа вдруг ни с того ни с сего заявил:

– Ну, вон и озеро появилось.

Я сразу же извертелся весь:

– Где, где? А я почему не вижу?

Папа объяснил:

– Потому что ты направо смотришь, а озеро с левой стороны находится, вот тебе и не видно.

– Я тоже хочу видеть, – закричал я. – Дай посмотреть или сделай так, чтобы я тоже видел.

Пришлось папе остановиться да меня на землю спустить, вот тут я воду вдалеке и увидел. А когда получше присмотрелся, то понял, что она много ближе находится, просто в ней трава с острыми листьями росла, которая почти всю воду закрывала.

– Это осока, – рассказывал мне папа, а сам не на неё смотрел, а назад, туда, где мама педалями крутила, – она ещё не выросла во весь свой рост, он у неё с тебя, наверное, будет. Скоро с этого места озеро и не увидишь совсем.

Я тоже уже от озера отвернулся и смотрел, как мама к нам приближалась. Наконец она остановилась и давай папе на Серёжку жаловаться:

– Представляешь, совсем меня не слушается, ногами болтает и болтает, а я боюсь, что они в колесо попадут или, ещё того хуже, в цепь их затянет. Вот и пришлось еле-еле ехать.

Папа строго-строго на Серого посмотрел и сказал командирским голосом:

– Придётся тебя, сын, забинтовать. Вот отсюда, – и он на пальцы ног показал, – до шеи, и так на багажник положить, если ездить по-человечески не хочешь. Сейчас начнём или подождём, посмотрим, что дальше будет?

– Подождём, подождём, – испугался Сергей, решив, что папа прямо сейчас бинт достанет и начнёт его забинтовывать, как мумию, которую я в книжке недавно видел, а ему показывал.

Я и сам себе это так ярко представил, что тоже испугался, вдруг он с багажника скатится да на землю грохнется.

А папа маме на высокий противоположный берег озера показал, там дома большие, двухэтажные через деревья просвечивали:

– Вон там товарищ Сталин разрешил для некоторых известных лётчиков выделить участки да за государственный счёт дома поставить. Там и дача Водопьянова находится, одного из наших лучших полярных лётчиков, который в числе первых звание Героя Советского Союза за свои подвиги получил.

Поехали дальше. Только теперь мама впереди, а мы с папой за ней едем да за Серёжкой следим, будет он ногами болтать или нет. А мне интересно, если будет, то где папа бинт возьмёт, чтоб его в мумию превратить? Но тут я на Серого смотреть прекратил, потому что на озере, которое к нам совсем приблизилось и на котором в этом месте травы почти не было, что-то странное начало происходить.

– Мама, папа, смотрите, – закричал я во всё горло, – смотрите, там плоты плавают!

И действительно, на озере виднелось штук десять больших плотов, на которых стояли люди и чем-то непонятным занимались. А к самому берегу ещё один приткнулся, большой такой, квадратный, наверное, метра три на три будет, прикинул я. Прямо посерёдке плота была проделана здоровенная и тоже квадратная дыра, со всех сторон обшитая досками так, что там бортики получились. На этот плот буквально на наших глазах забрался какой-то дяденька. Он был в огромных чёрных сапогах, которые ему до самого живота доставали, папа их болотными назвал, в очень плотной зелёной куртке и широкополой шляпе на голове. Мы все опять остановились и начали плот рассматривать, а папа объяснять принялся, что там эти люди делают. Он у меня всё-всё на свете знал, и я им очень гордился.

Дяденька в руки длинный шест взял и им от берега оттолкнулся. А затем начал им в дно тыкать и отталкиваться, и плот поплыл очень быстро, вскоре оказавшись почти на середине озера. Там дядя отталкиваться шестом перестал и в дырку его со всей силы воткнул. Плот в шест упёрся и замер, а дядя взял в руки большой сачок из очень плотной ткани, наклонился к дырке и сачок в неё опустил.

– Это мотыльщики, – объяснял нам тем временем папа. – Бисерово озеро славится тем, что в нём огромное количество мотыля живёт, которым кормят аквариумных рыбок. Ну, ты, Ваня, наверное, видел кучи мотыля, когда за белой мышкой на птичий рынок с друзьями ездил? – спросил он меня с такой подковыркой, что я прямо не знал, куда со стыда и деться.

– Вот мотыльщики, – продолжил он, – по дну сачками поводят – там же мелко, может, по пояс, а может, вообще по колено, – ил взмутят вместе с мотылём, его населяющим, наверх то, что в сачке окажется, поднимут да в решето перельют. Или переложат, это уж как получится. Вот тут начнётся самая сложная и ответственная операция. Они этого мотыля, как золотоискатели песок, промывают. Мелочь всякая, ил да растительные остатки, превратившиеся уже практически в труху, назад в озеро через сито утекут, а мотыль, крупные щепки, веточки и прочий мусор в решете останутся. Дальше просто надо мусор выбросить, а мотыля в какую-нибудь ёмкость переложить. Вот и вся забота.

Папа хотел что-то добавить, но тут мы все увидели, как один плот прямо с середины озера к берегу понёсся.

– Вот сейчас мы всё и увидим, что в результате такой ловли сачком добыть можно, – добавил папа, а мы с мамой начали спорить, остановится плот или врежется в берег.

Мама, конечно, была уверена, что остановится, и именно в том месте, где задумал дядя, который им управлял, но я настаивал, что остановить такую громадину будет просто невозможно.

– С треском врежется, и всё тут! – почти кричал я, так мне хотелось на кораблекрушение посмотреть.

Ведь плот – это же настоящий корабль, а берег озера – скалы необитаемого острова где-то на самом краю света, там, где ещё не ступала нога белого человека. Корабль врежется и начнёт разваливаться. Брусья, из которых корпус собран, поползут друг на друга. Доски будут трещать, ломаясь на наших глазах. Мачты рухнут, круша всё, что окажется под ними. А в конце концов на берег выберется только один человек из всей команды, который вынужденно проведёт на этом острове долгие годы, прежде чем его спасут моряки случайно занесённого в эти дальние края большого парусника.