Текст книги "Тайны профессорской тетради. Повести и рассказы"

Он замолчал, чтобы немного чая отхлебнуть, а затем опять заговорил:

– Ладно, давайте заканчивать эту тему. Ивану дальше самому жить придётся, нянек вокруг скоро не будет, вот пусть и учится вначале на своих ошибках, а как подрастёт – на чужие переключится.

И он вплотную чаем занялся. Я решил, что всё, разговор закончен, но ошибся.

– Да, и последнее, – вновь заговорил папа, – чуть не забыл. Деньги, которые Иван этим своим друзьям в кавычках отдавал, мне вернули. Вот они. – И он целую пачку из кармана достал и маме передал. – Присоедини их к тем, что на коньки лежат, может, мы ему ещё что-нибудь купим. Он ведь эти деньги не на дороге кем-то оброненные нашёл, а заработал тяжёлым трудом.

Вот так и закончилась эта история. Многому она меня научила, но вот разбираться, кто передо мной стоит, хороший человек или нет, я так и не умею и часто из-за этого страдал. Ребят этих я больше никогда не встречал. Утром их в Москву увезли, и чем они в дальнейшем занимались, я не знаю.

К осени мама почти совсем выздоровела. Она и поправилась, и цвет лица у неё стал нормальным, как у всех вокруг. В общем, прав тот профессор оказался. Осенью мама к нему опять на консультацию ездила. Красивый букет цветов с собой взяла, коробку конфет самую большую, какую найти удалось, и бутылку хорошего коньяка. Профессор осмотрел её и сказал, что она ещё не совсем в норму вошла, а только на пути к ней находится и к весне у неё опять ухудшение может начаться. Но если мы там, в Купавне, ещё пару лет проведём, то она эти свои болячки победит и они её больше беспокоить не будут. Так всё и произошло.

Два мешка картошки

Глава первая

Иван Александрович вышел из кабинета, чтобы не мешать зашедшей туда с ведром и тряпкой тёте Маше, пожилой соседке, помогавшей по хозяйству его жене, Любови Петровне, и привычно остановился в торце коридора у окна. Уже не первый год он ежедневно хоть по несколько минут, но стоял здесь, наблюдая за изменениями, происходящими в природе. Это было своего рода небольшой передышкой, так необходимой его мозгам.

«Вот и осень началась», – думал профессор, наблюдая за летящими с деревьев жёлтыми листьями. В отсутствие ветра листья если и падали, то изредка и поодиночке. То с одного дерева полетит вниз, то с другого. Но стоило только подуть самому лёгкому, практически незаметному ветерку, как начинался настоящий листопад. В голове Ивана Александровича сама по себе возникла строчка из нечасто сейчас звучащей прекрасной песни Андрея Петрова на слова Эльдара Рязанова: «Осень жизни, как и осень года, надо благодарно принимать». Несколько раз промурлыкав кусок мелодии с этими словами, профессор сделал вывод, что если он и перепутал слова, то совсем незначительно, по смыслу же всё было именно так, как и должно быть в жизни.

«Да, вот и приходится благодарно принимать эту самую осень жизни, с учётом того обстоятельства, что начинается осень года», – с улыбкой подумал он и хотел уже вернуться в кабинет, из которого вышла тётя Маша, как его привлёк шум за окном. К дому напротив подъехала машина, из которой сосед выгрузил два мешка с картошкой и, взвалив один из них на плечи, понёс за калитку.

Получилось это у него так легко, буквально играючи, что профессору осталось только завистливо вздохнуть. Но тут же промелькнувшая мысль, что это ему уже недоступно, потянула за собой воспоминания о двух других мешках картошки, и сразу захотелось добавить историю их появления к уже записанным в толстую тетрадь.

…Случилось это на следующий год после того, как меня на работу в научно-исследовательский медицинский институт приняли, в лабораторию, которая занималась созданием новых заменителей крови. Получается, в 1967 году. Весной меня избрали в комитет комсомола, а в конце лета назначили заместителем секретаря по организационным вопросам.

Тогда тоже октябрь начинался.

В четверг вызвали меня с самого утра в кабинет директора. Не могу сказать, что в этом было что-то необычное, по общественным делам мне с ним иногда приходилось встречаться, но всё же… Волнительно как-то стало. Зашёл – в кабинете полно народу, в основном молодёжь. Одних я хорошо знал, других – только в лицо, но были и такие, кого я впервые увидел. Директор в кресле за столом сидел, что-то писал.

Я решил где-нибудь в сторонке пристроиться, но нет, меня к себе ручкой, да так приветливо, подозвал наш комсомольский вожак – Антон Котляков. Делать нечего, пришлось подойти и присесть на свободный стул рядом с ним.

– Слушай, Вань, у меня через месяц предзащита кандидатской диссертации назначена, готовиться надо. Вот я директора и попросил, чтобы он тебя на учения послал, а я уж тут корпеть буду.

– Антош! Какие учения? О чём ты говоришь?

– А, так ты об учениях ничего ещё не слышал?

Только он рот открыл, чтобы начать мне объяснять, как директор отложил бумаги в сторону, поднял голову, внимательно на нас посмотрел и скорее утвердительно, чем вопросительно произнёс:

– Так! Все собрались. Это хорошо.

Помолчал немного, наверное что-то обдумывая, и продолжил:

– В среду и четверг на следующей неделе на базе Курской областной станции переливания крови будут проводиться первые в истории нашей страны учения службы крови. Курская станция, да и весь Чернозёмный регион, были выбраны для проведения этих показательных учений не просто так. Во-первых, это географический центр европейской части Советского Союза, значит, добираться туда попроще, чем в другие областные центры, ну а во-вторых, там руководство сильное, они всю подготовительную работу чётко провели. Информация по всем организациям в регионе разослана. Официально всё это названо Днём донора. По решению руководства области, утверждённому там, – он ткнул пальцем в потолок, – мероприятие будет проводиться на одном из крупнейших заводов областного центра. Для этого будут использованы передвижные, а правильнее сказать, самоходные станции переливания крови. Наряду с широко используемым для этих целей творением чешских автостроителей будет испытан и отечественный комплекс, созданный в городе Горьком. На учениях будут присутствовать руководители не только всех центров крови данного региона, туда приглашено вообще всё руководство службы крови страны. Руководить учениями поручено курирующему нас заместителю министра. А забором крови будете заниматься вы.

И он вновь пальцем ткнул, на этот раз в нашу сторону.

– Вы отобраны как лучшие. Ваш руководитель это утверждает, так что не подведите его. Выезд намечен на утро понедельника. К этому времени должна прибыть экспериментальная машина из Горького, а из Рязани приедет хорошо всем знакомая «Шкода». И последнее. Мне сказали, что в Курске поспела знаменитая антоновка. Так вот, руководитель местной станции переливания крови договорился с одним из плодоводческих совхозов, и вам разрешат нарвать прямо с яблонь по мешку этого чуда природы.

И он, опустив глаза на стол, вновь взял в руку карандаш, или чем он там писал, когда я в кабинет вошёл.

Последние директорские слова вызвали целую бурю восторга. Тихую, поскольку все говорили вполголоса и старались, пока покидали кабинет, особо не шуметь, но всё же бурю, которая набрала силу уже в коридоре.

Мы с Антоном вышли в числе последних.

– Тебе можно позавидовать. Хотел бы я попробовать, что же это за зверь такой – курская антоновка, – проговорил Антон.

– Постараюсь не забыть взять на твою долю, если, конечно, давать будут, – пообещал я. – А пока ты мне объясни, чем я там заниматься должен. Уж не руководить ли мне поручают?

– Да нет, – засмеялся Антон, – ты ещё не дорос. Вот изберут тебя секретарём комсомольской организации, тогда и будешь командовать на подобных выездах.

– Не дай бог! – невольно вырвалось у меня.

Антон с некоторым любопытством посмотрел в мою сторону. Помолчал немного, а потом сказал:

– Комсомолец, а Бога поминаешь.

Я только собрался возразить, что это я не Бога поминаю, а просто так все говорят, но Антон не дал мне и рта открыть:

– Не возражай, я сам, чуть что, так же говорю. Это, наверное, генетическая память, в наши головы внедрённая.

Он опять замолчал, глядя в пол и ковыряя носком ботинка малозаметную трещинку в линолеуме, а затем посмотрел мне прямо в глаза и тихонько – наверное, чтобы никто вокруг не услышал, хотя мы и так были одни, – задал вопрос, ошеломивший меня:

– Ты вот мне лучше скажи, как мы, коммунисты, будем выглядеть в глазах… нет, не нашего народа, он-то ко всему привык, а всего света, когда изменится политика партии и мы вновь в сторону религии не волками смотреть будем, а, наоборот, станем праведными её последователями? Когда мы Светлое Воскресенье с Рождеством всей страной во главе с нашим руководством праздновать будем. А? Ты когда-нибудь думал в этом направлении?

Глядя на моё изумлённое лицо, он тряхнул головой и уже деловым тоном проговорил:

– Ладно, не бери в голову. Это я что-то не туда гнуть начал. Давай лучше к твоим вопросам вернёмся. Так вот. Ты что, вчерашние приказы по институту не читал, что ли?

А когда я признался, что вообще их не читаю и даже не знаю, где с ними ознакомиться можно, он взял меня за руку и повёл в сторону лестничного марша, при этом не прекращая говорить:

– Начальником команды будет главный врач институтской станции переливания крови. Ты его хорошо знаешь. Это Владимир Иванович Ивашов.

– Как Ивашов?! – вырвалось у меня. – Он же в хирургии работает. Я же сам ему позавчера туда звонил, чтобы он не забыл о заседании комитета комсомола. И он там в клиническом отделе трубку взял.

Антон остановился так резко, что я даже налетел на него. Хорошо, мы на ногах удержались.

– Так это позавчера было, а сегодня другой расклад получается. – И он ткнул пальцем куда-то в сторону.

Я посмотрел. На стене в очень уютном уголке, где даже стояли мягкие кресла с журнальным столиком, на котором лежали какие-то брошюрки, висела доска приказов. Так на ней, на самом верху, было написано. А ниже виднелись три бумажных листочка.

– Ты пока осматриваешься, я читать буду, что тут понаписано, – сказал Антон. – Так… Приказ по институту, номер, дата вчерашняя. Назначить кандидата медицинских наук Ивашова Владимира Ивановича главным врачом… ну, и так далее… с окладом согласно штатному расписанию. Вот это для Вовки самым главным оказалось. Ну сколько он получал в клинике? Двести рублей, поскольку младшим научным со степенью числился. А у него двое детишек махоньких да жена после второго ещё на работу не вышла, поскольку кормит. Вот он ночами на «скорой» по Москве и вынужден мотаться. А здесь должностной оклад – триста, да премии у них на станции регулярно бывают. Ну и «скорую» тоже можно не бросать. Ведь в кабинете сидеть – не у операционного стола стоять. Не так страшно с устатку заснуть. Понял?

Я кивнул головой.

– Так. А вот ещё один приказ. Освободить кандидата медицинских наук младшего научного сотрудника клинического отдела Ивашова Владимира Ивановича от занимаемой должности в связи с переходом на другую работу. Понял, почему не переводом оформили, а через увольнение?

Я смотрел на него дуб дубом. Ничего из только что им сказанного я не понял. Перевод, увольнение… Мне казалось, что это совершенно одинаковые действия. Слова разные, но смысл-то один. Ну, так мне тогда казалось.

– Вижу, не понял ты. При переводе он так и работал бы без перерыва, только в другом корпусе да в другой должности. А при увольнении ему должны выплатить компенсацию за неиспользованный отпуск. А он уж года три, если не больше, в отпуск не ходил… Ладно, вот и третий приказ, и тоже, заметь, от вчерашнего числа. «Об откомандировании специалистов института для участия в учениях системы службы крови». Вот здесь всё и расписано, кто едет и чем должен заниматься в этой командировке. Пять медицинских сестёр, действительно лучшие из лучших. Девчонки молоденькие, в фильме про Шурика, который только что на экраны вышел, про таких Владимир Этуш в роли партийного деятеля местного розлива, помнишь, как сказал? Не видел ещё? Рекомендую, обхохочешься. Там вот, они комсомолки, спортсменки, отличницы и вообще красавицы. Эти девчонки легко попадают в такие вены, которые другие медсёстры вообще найти не могут. Две опытные, но тоже по возрасту молодые лаборантки из клинической. Трое врачей: Ира Стеценко, Юра Лазарев и Игорь Пивенский. Ты их всех знаешь, двое даже члены нашего комитета комсомола. Ну и вы с Ивашовым здесь тоже фигурируете. Он начальник бригады, а ты вот – сопровождающий. Сопровождать ты будешь донорскую кровь. Почти полтысячи доз бригада должна привезти в Москву. Вот ты и станешь нести за них ответственность. Понял?

Я молча кивнул. И действительно, что здесь непонятного-то?

– Пойдём в комитет, я тебе там на остальные вопросы отвечу, и заданные, и даже ещё не родившиеся.

Комитет комсомола находился в другом здании. Надо было выйти из главного корпуса, обогнуть его по ходу часовой стрелки и по тенистой липовой аллее дойти до небольшого старинного двухэтажного строения. Снаружи дом очень даже симпатичный, а вот внутри – сарай сараем. Скрипучий, качающийся под ногами дощатый пол – того и гляди провалишься неизвестно куда, обсыпающийся потолок, обшарпанные стены, окрашенные в непонятно какой цвет, довоенные филёнчатые двери. Да что я рассказываю, до сих пор в подобных зданиях, разбросанных по стране, располагается множество разнообразнейших организаций и учреждений.

По дороге Антон меня воспитывал:

– Прежде всего, пытайся как можно лучше изучать внутриинститутскую жизнь, и чтение приказов – один из путей к успеху. Не говорю – дружи со всеми, это невозможно, да и не нужно, но вот знать подноготную всех своих подопечных – я имею в виду комсомольский актив – это обязательно. Не пытайся понравиться всем и каждому, будь самим собой, и тогда, как говорится, к тебе потянутся люди.

Антон достал ключ и открыл дверь. Я уже привык к этому кабинету и ни на что внимания не обращал. Поэтому, как только мы уселись друг напротив друга, я задал вопрос, вертевшийся у меня на языке уже не знаю сколько времени.

– Ну хорошо, на обратном пути буду сопровождать ценный груз, а чем я буду заниматься в остальное время?

Ответ Антона меня обескуражил:

– Как чем? Водку пить.

– Антон! Ты, наверное, пошутил?

– Какие шутки? Я правду сказал, причём на полном серьёзе. Ты вообще как к выпивке относишься? – В голосе Антона не было даже тени насмешки.

Меня это удивило и насторожило. «Интересно, на что он меня раскрутить пытается?» – думал я, пока соображал, как мне лучше ответить. Затем махнул рукой и ответил так, как ответил бы на подобный вопрос в другой обстановке:

– Честно? Водку не люблю.

На что моментально получил ответ:

– Кто ж её, проклятую, любит, противная аж жуть! Но вот выпить любят многие.

Говоря это, Антон опечалился как-то, что совсем непривычно было.

– Я с тобой согласен, – добавил я, – но вот какая штука. Не доставляет мне это ни малейшего удовольствия. У меня организм странный. Пью, но не пьянею. Ноги заплетаются, язык еле ворочается, а в голове ясность и чистота. Как говорится, ни в одном глазу.

– Завидую, – сказал Антон, – я в последнее время стал быстро пьянеть. Наверное, печень перетренировал.

Он опять ненадолго замолчал, затем головой встряхнул, как бы отметая прочь какие-то мысли, мешавшие ему, и продолжил:

– Учти, что правильно пить для любого лидера… А ты же хочешь быть лидером, иначе не был бы настолько активным, что тебя практически с нуля в комитет комсомола выбрали да замом секретаря назначили. Так вот, правильно пить – великое дело. А в медицинских коллективах – вообще основа основ будущего успеха.

Он на секунду задумался, затем кивнул головой и произнёс:

– Ну что это я в философствование пустился… Давай-ка лучше выпьем. – И он наклонился к железному ящику, который стоял рядом со столом.

Я молчал, не зная, как себя вести и что отвечать. Решил, пусть он говорит, а я послушаю.

Антон достал «рыжик» (так на местном жаргоне назывался насыщенного жёлтого цвета пузырёк из-под эфира для наркоза), открыл пробку, и по кабинету сразу же потёк спиртовой дух. На столе появились два стакана и бутылка с какой-то прозрачной жидкостью.

«Вода, наверное», – промелькнуло у меня в голове.

– Будешь? – спросил он, наполняя один из стаканов на четверть пахучей жидкостью.

– Нет, Антош, спасибо. Мы с тобой ещё успеем выпить, а мне сегодня с шефиней своей общаться. У неё нос всем носам фору может дать.

– Да, твоя Т. В. – дама строгая, с ней не пошутишь. Я, собственно, и не хотел с тобой сегодня пить, а проверял тебя на «вшивость» – великое дело, надо отметить. Выдержал, молодец. Но суть не только в проверке. Ты ведь, я уверен, чистый спирт не пил ни разу в жизни и как это делать, не знаешь. Вот я тебе сейчас мастер-класс и продемонстрирую, да заодно и печень потренирую.

Он как-то странно крутанул головой и продолжил:

– Первое правило: запивать надо только после того, как благородная жидкость через пищевод пройдёт, в противном случае ожог можно получить. Второе: пить надо на выдохе. Выдохнул, дыхание задержал, спиритус вини ректификати в горло опрокинул – и продолжай дыхание задерживать, а вот как невмоготу станет, можешь делать что желаешь: пить воду или сок, закусить чем бог послал, но только вдохнуть не забудь, – пошутил Антон.

И он мне всю эту премудрость на практике и продемонстрировал.

Утром в понедельник, ещё семи часов не было, я прошёл через проходную и остановился в удивлении. От станции переливания крови до центральной дороги выстроилась цепочка людей в белых халатах, которые передавали из рук в руки разнообразные коробки, свёртки и пакеты. Всё это добро складывалось в большую кучу у задних дверей несуразного автобуса. Несуразным в нём было всё: и непомерная длина – этакая узкая кишка в два с лишним обычных городских автобуса, и непривычный цвет – чёрный с фиолетовым отливом, а в особенности окна. Спереди они были как у любого порядочного автобуса, но всего по шесть штук с каждой стороны, а затем они становились более редкими, расположены были на большом расстоянии друг от друга и, что уж совсем непривычно, с затемнёнными стёклами. Дверь у автобуса была всего одна – и водительская, и пассажирская. С такой одной дверью автобусы и у нас когда-то выпускались. В кино такие любят показывать, когда идёт речь о послевоенной жизни.

– Ваня, – окликнул меня от автобуса Ивашов, – молодец, что пораньше пришёл. Давай сюда, поможешь всё это добро в «Шкоду» укладывать.

– Я думал, в числе первых буду, а вы тут что, с вечера трудитесь? – пожимая руку теперь уже главному врачу, спросил я.

– Да нет, как-то само собой получилось. Почти все одновременно подтянулись, вот и решили остальных не дожидаться, а начать погрузку. Ведь раньше сядешь – раньше выйдешь, – привычно хохотнул он, проговорив свою любимую присказку, и рукой показал мне, что и как необходимо уложить.

Но не успел я свои руки нагрузить, остальные ребята подошли. Оказывается, всё со склада уже было вытащено и лежало на асфальте. Дальнейшее руководство размещением коробок с пустыми пока флаконами под кровь и системами для её забора и прочими необходимыми в поездке вещами взяла в свои руки старшая медсестра станции Любовь Петрова. Очень эффектная блондинка. Высокая, стройная, всё при ней, как говорится. Многие ребята в институте на неё облизывались, но она неприступной оказалась и твёрдо держалась этого принципа. Потом-то я узнал, что она замужем была, а муж её, военный, служил в каком-то недавно созданном отдалённом гарнизоне, ну и в течение нескольких лет там условий для семейной жизни просто-напросто не было. Так и пришлось им на два дома жить. А потом вдруг она снялась и упорхнула в Заполярье. Вот что любовь с людьми вытворяет.

Крутиться без дела у автобуса мне совершенно не хотелось, поэтому я, забросив свой фибровый чемоданчик в пассажирский отсек, который за водительским сиденьем располагался, отправился посмотреть, что за странный агрегат стоял там поодаль. Под капот некоего зелёного чудовища заглядывали трое: двое незнакомых, а третьим был наш водитель с институтской «скорой» – Владимир Павлович Клочков, которого весь институт и за глаза, и прямо в лицо называл «товарищ политрук». Фамилия, наверное, в этом виновата была, а может, сыграла свою роль его любовь рассказывать в длительных поездках, где немцы во время войны стояли, а куда дойти так и не смогли.

– Здравствуйте, – сказал я и замолчал, а что дальше говорить в такой ситуации, не знал, но затем неожиданно даже для себя выдал вопрос: – И как этот аппарат называется?

– ПСПК-1, – тут же отозвался один из незнакомцев.

Он хотел ещё что-то добавить, но его Клочков перебил:

– А, Ваня, привет! Сейчас вот водитель, который его сюда доставил, расскажет, на что он способен, и мы подъедем. Или раньше решили в дальний путь тронуться?

– Хотелось бы, как погрузку «Шкоды» закончим, сразу и выехать, чтоб времени не терять.

– Тогда, мужики, – это Клочков уже к своим собеседникам обратился, – давайте и мы начнём собираться.

Мне там делать было нечего, пришлось возвращаться к «Шкоде». Оказалось, что сделал я это своевременно. Только подошёл, как институтские ворота раздвинулись и во двор въехала чёрная «Волга». Директор тоже пораньше приехал, чтобы нас в дальний путь благословить. Митинг устраивать не стали. Он к каждому из нас, уезжающих, подошёл, за ручку свою дал подержаться да каждому пару слов сказал. Такое вот получилось прощание.

Я тоже этой чести был удостоен и потом долго задумывался над смыслом его слов, потому что он мне шепнул:

– Надеюсь, всё будет хорошо! Учтите, мы за вами внимательно наблюдаем, поскольку имеем на вас большие надежды.

Подъехало то «зелёное чудовище», к которому я перед приездом директора подходил. Выглядело оно следующим образом: тягач – газовский армейский грузовик, на котором установлен металлический фургон, окрашенный в цвет хаки, немыслимой ширины, чуть ли не трёхметровой. На фургоне яркая, хорошо заметная издали надпись «Негабарит». Крыша у фургона ровная, узкая. Стенки вначале под углом сорок пять градусов вниз спускаются, а затем резко перпендикулярно земле обрываются. Окна в фургоне отсутствовали. К фургону был подсоединён на жёсткой сцепке родной его брат, тоже снабжённый надписью «Негабарит», но с окнами, в которые вставлены стёкла защитного цвета.

Горьковский водитель отправился на вокзал, чтобы вернуться домой, а рядом с «товарищем политруком» сидел главный разработчик этого уникального агрегата, конструктор Пётр Николаевич Плюхов, на вид молодой человек, которому на поверку за сорок уже оказалось, но он попросил называть себя по-простому – Петя. Ну что ж, Петя так Петя.

Так что всего нас отправилось в путешествие пятнадцать человек.

Глава вторая

Восьми не было, а вся бригада уже в «Шкоду» уселась. Там как раз оказалось десять сидений. А может, наоборот, нас было десять человек, поскольку именно на такое количество пассажиров была рассчитана «Шкода». Не могу поручиться ни за то, ни за другое. Женский коллектив дружно захватил все передние места, так что на нашу мужскую долю остались только четыре последних.

«Может, это и к лучшему, – подумал я, – спокойней будет».

Не успели за ворота выехать и за угол завернуть, как из Любиных закромов возник стеклянный двухлитровый флакон американского производства из-под «ихнего же» кровезамещающего раствора, который прислали к нам на испытания. Очень уж наши заокеанские друзья хотели заняться его поставками для Советской армии. Вот перед нашей лабораторией и была поставлена задача: разработать отечественный препарат, не только не уступающий американскому, но и превосходящий его по всем основным параметрам, чем мы с успехом и занимались.

Штатовские флаконы были очень удобными для использования в быту, поэтому по мере освобождения их тут же разбирали по домам. В институте на них даже целая очередь образовалась. Вот такой флакон, заполненный прозрачной жидкостью, и появился на свет божий. Следом гранёные стаканы возникли, огурчики, порезанные на четвертушки, да чёрный хлебушек, и мы дрогнули. По сто грамм грамотно разбавленного медицинского внутрь приняли – «за успех нашего безнадёжного дела», как Ивашов выразился. Такая вот присказка в нашей стране в то время, сугубо неофициально конечно, существовала.

Спокойно из конца в конец пересекли город, светофоры нас почти не беспокоили, орудовцы, как мы по старой привычке называли дядек в форме, любителей махать полосатыми палочками, на нас вроде внимания не обращали, так что всё обошлось без эксцессов. Водители у нас были опытные, поэтому мы и решили, что до Курска доберёмся без особых проблем.

Из Москвы выехали где-то минут за десять до того, как куранты на Спасской башне девять раз должны были пробить, и опять возник флакон в сопровождении всё той же немудрёной закуски. И опять мы дрогнули – на этот раз чтоб в дальней дороге всё нормально шло.

«Так и спиться можно, – подумал я, – Антон, наверное, прав был. Придётся в таком коллективе постоянно водку пить».

Оказалось, что впереди, рядом с водительским креслом, ещё одно откидное сиденье имеется, на него уселась Люба Петрова и вдруг низким красивым голосом затянула:

– Степь да степь кругом…

Да так это у неё здорово получилось, что все замолчали и заслушались. Закончилась песня, затихла Люба на несколько секунд, а затем засмеялась и заголосила:

– Вот кто-то с горочки спустился,

Наверно, милый мой идёт…

Песню подхватил целый женский хор, да и мужские голоса в него ещё через несколько мгновений вплелись. Здорово так стало. Едем, песни распеваем, много их у нас, хороших и разных, имеется, на любой вкус, и весёлых, и печальных.

Мне сзади всех видно, смотрю, народ легонько поплыл, а мне, как я и рассказывал Антону, хоть бы что, будто и не пил совсем. Вон две лаборантки, Ира и Маша, обнялись и, раскачиваясь в такт песне, увлечённо выводят: «Про того, которого любила…» – а доктора наши, Юрка с Игорем, несмотря на шум, головы вниз опустили и посапывают потихоньку. «Наверное, ночью дежурили, – решил я, – поэтому так рано и на погрузку явились». А вот почему водитель наш, который тоже Петром Николаевичем оказался – полным тёзкой горьковского конструктора (хорошо, что тот попросил себя Петей называть, не перепутаешь), нервничал и головой в разные стороны крутил, явное беспокойство проявляя, непонятно. Я наконец не выдержал и Ивашова, с увлечением подпевавшего девушкам, толкнул легонько, показывая на водителя глазами.

Володя всё сразу понял и громко, перекрикивая хор, спросил:

– Пётр Николаич! Или случилось что? Ты почему волнение в автобусе разводишь?

Очень любил он такие вот мудрёные фразы. Девчонки сразу же замолкли, как только начальственный голос прозвучал. Водитель обернулся.

– Да «горьковчанин» куда-то подевался. Как из столицы выбрались, я его из виду потерял. Ну, вначале дорога вихлястая была, я и не беспокоился, но вот уж сколько по прямой катим, а его всё не видно. Сейчас вообще дорога под уклон пошла, назад на несколько километров просматривается, но его нигде не видать. А он ведь приметный очень, за легковушками спрятаться не может. Может, стряслось чего?

– Давай приостановимся. Вон впереди лесополоса просматривается. Там и пристанем. Перекурить надо да кустики обследовать по принципу «мальчики направо, девочки налево». Или наоборот, это уж как получится. Ну а если за это время не появится, встречку какую-нибудь придётся остановить да Ивана, – он на меня кивнул, – послать, чтобы узнал, в чём там дело.

В лесополосе, у которой мы остановились, действительно имелись кустики, но они были такими жалкими, что в них только заяц смог бы спрятаться, да и то если бы к земле прижался. Пришлось всем просто спиной друг к другу повернуться, прикрываясь автобусом от встречного да попутного транспорта, и находиться в таком положении до громкой Любиной команды:

– Кругом!

Развернулись, я на асфальт вышел, в сторону Москвы с надеждой принялся смотреть, очень уж мне не хотелось на поиски «зелёного чудовища» ехать. Минут не знаю сколько так простоял, оглянулся – рядом вся команда собралась. Я только начал по своей застарелой привычке народ пересчитывать, как крики раздались:

– Вон он. Едет.

И действительно, вдали показался покачивающийся из стороны в сторону зелёный грузовик. Подъехал. Остановился. «Товарищ политрук» из него вылез и открытым текстом, глядя на бедного Петю, выдал такую гневную, а самое главное, заковыристую тираду, которую человек, не владеющий в совершенстве великим и могучим во всех его проявлениях, понять бы не смог. Петя стоял рядом, переминался с ноги на ногу, но ничего в своё оправдание сказать не мог – вклиниться в громоподобную речь водителя он был не в силах.

Выяснилась очень печальная и неприятная вещь. Петя конструктором оказался весьма неплохим, но он только операционный блок проектировал, который на прицепе стоял. Там он всё настолько грамотно и правильно сделал, удобно и для медперсонала, да и для доноров с ранеными – не дай бог, конечно, – что наши девчонки попросили это отдельной строкой в отчёте отметить. По-человечески всё так сделал, молодец.

А вот шасси и всё остальное другие проектировали, те, которые и водрузили Петину операционную на телегу с неповоротной передней осью. Поэтому на узкой дороге, на которую мы попали почти сразу, как из Москвы выбрались, где в то время всего по одной полосе в каждом направлении имелось, горьковская машина, поскольку она и без того шире обычных грузовиков, на соседнюю полосу хочешь не хочешь, а вынуждена была залезать. Ну, это пока встречка отсутствовала, а как только она появлялась, приходилось к обочине вплотную прижиматься, а иногда даже правыми колёсами на неё съезжать.

Клочков сердито добавил:

– Ну никуда тут от встречки деться невозможно!

Но оказалось, что это не самое неприятное. Намного хуже, что стоило чуть за сорок километров разогнаться, как прицеп начинал мотаться за тягачом из стороны в сторону. На широком асфальте это не так страшно, а вот когда часть машины по обочине катиться вынуждена, прицеп запросто может в кювет всю сцепку утянуть.

Больше всего Клочков ополчился на того горьковчанина, который сейчас, домой возвращаясь, в поезде на полке дрых:

– Он что, не мог мне об этом рассказать?! Упомянул только, что медленно ехали, дорога от них, видите ли, до Москвы неважнецкая. Вот и всё.

– Так, Владимир Павлович, может, он и не смог из-за плохой дороги это понять? – спросил Игорь Пивницкий.

– Ты что, Игорёк, думаешь, я не знаю, где Горький находится да какая туда шоссейка ведёт? Моя благоверная из тех краёв. Так я туда на автобусе из Москвы регулярно в гости к её родным катаюсь. Нормальная там дорога, как и везде у нас.