Текст книги "Тайны профессорской тетради. Повести и рассказы"

Но я опять отвлёкся, возвращаюсь в кассовый зал. Просто сказать, что там красиво было, значит ничего не сказать. Конечно, лучше своими глазами видеть, но если это невозможно, то послушайте, как я это воспринял, когда туда в первый раз попал. Казалось, что оказался я в настоящем дворце, с колоннами и лепниной и на стенах, и на потолке. А он, я потолок имею в виду, такой расписной, красивый, аж дух захватывало. Вниз с него хрустальные люстры, явно не современные, спускались. Только вместо свечей там горели электрические лампочки, но тоже в виде свечек сделанные. На стенах картины висели старинные. А какую мы лошадиную фигуру по дороге видели – это же просто чудо. Шли мы быстро, и я её хорошенько рассмотреть не сумел, но издали показалось, что она мозаичная, и мозаика не простая, а словно бы из чистого золота. Имитация, конечно, но всё равно здорово.

В зале стояли небольшие столики с удобными креслами. Людей действительно было немного, но это всё были солидные дядьки, которые, сидя в креслах, внимательно изучали небольшие брошюрки и делали в них свои отметки. Работало несколько касс, но перед каждой по одному, от силы по два человека находилось.

Всё в этом зале мы осмотрели и ещё раз полюбовались на красоту вокруг, но потом вспомнили, что не в музей пришли, а находимся здесь по важному делу, и на трибуны вышли. Оказывается, они возвышались ярусами друг над другом. Вот там народу было значительно больше. Все сидели спокойно, не шумели, не махали руками, хотя именно в это время из-за стенки раздавались громкие выкрики, поскольку к финишной черте, которая была внизу прямо перед нами, стремительно приближались лошади, тащившие за собой небольшие, странного вида тележки, где сидели люди. Наездники, в отличие от зрителей, и кричали, и руками махали, подгоняя лошадей. Мы поднялись на самый верхний ярус, с которого, как нам показалось, лучше всего можно наблюдать за происходящим на дорожках, и зрелище нас просто поразило. Мы ведь считали, что попадём на соревнование всадников, которые верхом на лошадях скачут, а тут какие-то тележки на колёсах.

Наверное, мы всё это громко обсуждали, потому что один из сидевших на трибуне, пожилой дядечка в соломенной шляпе, которая показалась мне не совсем уместной, всё же октябрь на дворе, а не август, стал нам прописные истины объяснять:

– То, что вы видите, называется бега. Здесь наездники в качалке сидят – так обзывают эту тележку. А вот если верховые в скорости соревнуются, то это уже скачки. Они тоже на этом скаковом круге проводятся, но реже.

Сказали мы дядечке спасибо, убедились, что двух наших знакомых здесь нет, да и быть, судя по всему, не может, не по карману им по три рубля за вход платить, и отправились в рублёвый разряд. С трибуны на трибуну перейти было нельзя, их разделяла глухая стена, для этого в кассовом зале имелась специальная дверка, около которой сидел сторож в полувоенном обмундировании – участник войны, значит. Он на нас посмотрел и спрашивает:

– Если возвращаться решите, давайте запишу вас.

Но мы головами покрутили, мол, не надо. Он дверку за нами прикрыл и тут же отвернулся, неинтересны мы ему стали.

В рублёвом, или, правильней, втором, разряде народа было значительно больше, а соответственно, и шума прибавилось. Публика здесь тоже была, как говорится, «чистая», не шантрапа какая-нибудь. И столики тоже наличествовали, но только высокие и круглые, а вокруг них по три-четыре мягких стула. Но стулья не такие, как у каждого из нас дома стоят, а с высокими гнутыми ножками и короткими спинками, и перекладинок на ножках было не по одной, а по две. Сейчас подобные стулья барными зовут. У касс хоть и очереди, но никто вперёд пролезть не пытался, друг друга не отталкивал, никак не обзывал. Мат, конечно, слышался, но скажите, а где его у нас услышать нельзя? Русский человек всегда крепкое словцо уважал.

Обошли мы весь кассовый зал, никого из знакомых не встретили, мелькнул вроде, по словам Гришки, Сёма-часовщик, да и всё. Пошли мы на трибуны, куда в этот момент из подтрибунного помещения толпа хлынула, ведь второй заезд уже вовсю шёл, лошади как раз из-за поворота показались и на финишную прямую вышли. Красивое это было зрелище, я вам скажу. Впечатление такое, будто во всю ширину дорожки, как говорится, ноздря в ноздрю, вытянувшись в струнку, несётся лавина лошадей. Тележек, или, правильней сказать, качалок, за ними практически не было видно, разве что мелькнёт иногда взметнувшаяся рука наездника. А вот когда лавина приблизилась, стало видно, что чуть впереди идёт лошадь под номером шесть – он у неё к упряжи был приделан. Наездник в ярко-голубом камзоле охрип, наверное, поскольку без устали подгонял и подгонял свою лошадку. Заканчивал он гонку с явным преимуществом и заслужил законные аплодисменты.

По радио объявили результаты. Назвали и имя лошади, и фамилию наездника, и время, за которое лошадь прошла дистанцию, а напоследок сумму выигрыша в ординаре и дубле. Первая была очень маленькая – чуть более рубля, а вот вторая – несравненно больше, рублей двадцать. Народ в кассы – и мы за ним, нам пока всё непонятно да интересно. Ходим, слушаем, о чём люди говорят, пытаемся хоть что-нибудь проанализировать, но как это сделать, если мы ничего в этом деле не понимаем? Пока ходили да бродили, то к кассам, где змеились очереди, то на трибуны, колокол прозвучал – начался очередной заезд, и мы, пользуясь моментом, к пятому окошку направились, где наша палочка-выручалочка, Гришкина сестра, сидеть должна. Народу в зале крутилось немного, а у касс и того меньше, поэтому мы к нужному окну добрались без всяких проблем. Заглянули туда, а сестра Григория чай ещё с какой-то девицей распивает.

Мы встали друг за другом, вроде как очередь в кассу. У наблюдательного человека вопрос, конечно, мог возникнуть: почему это у одной кассы очередь стоит, тогда как в других кассиры баклуши бьют? Но то ли наблюдательных людей там не оказалось, то ли всем на всё наплевать было, но никто милицию вызывать не стал, чтобы та выяснила, уж не очередная ли преступная банда кассу брать собирается.

– Люсь, – окликнул сестру Гришка, пытаясь засунуть голову в окошко, – а Люсь! Ты бы на свет божий вылезла да немного нам рассказала, что здесь к чему. Мы ничего пока понять не можем. Какие-то ординары да дубли.

– На трибуны прогуляйтесь пока. Заезд уже заканчивается, и пока я вам объяснять буду, чай не успею допить. Вот когда все свои выигрыши получат да новые ставки сделают, я смогу выйти на пару минут. А пока не приставайте, а то я и обидеться могу, ты меня знаешь.

– «Знаешь», – ворчал Григорий, пока мы пробивались на трибуну через плотно забитый народом проход. – Конечно, я её хорошо знаю. Она мне хоть и двоюродная, но всё же сестра. К тому же мы сразу после войны долгое время в одной комнате ютились. Мы с родителями и Людмила со своей матерью. Наши матери – родные сёстры, а отца у Люськи на фронте убили. Когда все из эвакуации вернулись, они и устроились у нас жить. Вернее, мы у них, поскольку в наш дом немецкая бомба попала и его решили не восстанавливать. Мы вернулись, а жить негде, даже руин нашего дома не осталось – тогда Москву быстро в порядок привели. Вот мы с Люськой и прожили вместе несколько лет, пока мои родители собственную комнату не получили. Ох и упрямая же девица, эта моя сестрица. Если упрётся, нипочём с места не сдвинешь. Придётся ждать, пока она нам хоть что-то не объяснит.

На трибунах было более или менее свободно, зато у входа в кассу чёрт-те что творилось. Там в одну кучу сбились те, кто в случае выигрыша хотел первым до касс дорваться и деньги получить. Но пока ещё шёл заезд. Мы в толпе стояли и любовались. Первым к финишной ленте мчался гнедой жеребец по кличке Аллюр. Эту кличку обречённо повторяли все завсегдатаи вокруг нас. Как мы поняли из переговоров наших невольных соседей, он был явным фаворитом, а игроки, которые хороший куш мечтали получить, ставили на какую-то другую лошадь. Однако Аллюру буквально нескольких метров не хватило до победы, по дальней бровке его догнала, а затем и обошла лошадка под номером четыре. Что творилось на трибунах, даже представить, не видя этого, сложно. К моменту объявления результатов шум достиг максимума, но потом сразу стих, и пока диктор объявлял кличку лошади, фамилию наездника, выигравших этот заезд, и их время, на трибунах стояла почти полная тишина. Зато когда дело дошло до суммы выигрыша в ординаре, а она составила почти две сотни рублей, ипподром просто взорвался. Гвалт поднялся такой, что мы сами себя не слышали, а когда стало чуть тише, все начали друг друга переспрашивать: а в дубле-то что? Никто этого не слышал.

В кассовый зал пробиваться было бессмысленно, у выходов такое творилось!.. Хотя непонятно, куда народ стремился. Выигравших было всего ничего, поскольку победила лошадь, которая до тех пор нигде ещё и никогда не выигрывала. Рвались же к кассам сотни. Посмотреть, что ли, на счастливцев стремились? Мы так и не поняли. Потом оказалось, что в дубле вообще никто не выиграл: подобное сочетание двух победителей никому и в голову прийти не могло. Поговаривали, что такое случилось первый раз за всю историю, но мы проверять не стали, да и где бы мы могли это сделать.

Шум и движение на трибунах и в кассовом зале не стихали, даже когда вовсю шёл следующий заезд. Вот и пришлось нам ещё почти полчаса на трибунах провести. Там мы многое уяснили. По крайней мере, поняли, откуда люди данные берут, чтобы ставки делать. Оказывается, в тот день, когда бега проводят, в кассах программку на следующий беговой день продают. Так что времени у любителей и профессионалов этого дела достаточно, чтобы разобраться, кто есть кто. А если уж, паче чаяния, изменения какие-то в программе происходили, об этом и по радио объявляли регулярно, и специальный листок игрокам при первой ставке в кассе давали. Спросить только не поленись.

Наконец ажиотаж утих, и мы смогли подобраться к кассе. Там уже никого не было, и Людмила нам всё рассказала и даже, что в её силах было, показала. В этом секторе разыскиваемых нами «ребятишек» не оказалось, пришлось перебираться в самый дешёвый разряд, куда входной билет стоил тридцать копеек.

Глава 4

Не успели мы пройти через дверку, которую перед нами услужливо распахнул очередной сторож, как сразу будто ошпаренные рванули назад. Сторож на нас даже посмотрел с подозрением.

– Прости, дядя, – обратился к нему Григорий, – там один человек неподалёку стоит. Очень мы друг другу не нравимся. Разреши, мы здесь минутку постоим, переждём, пока он не уйдёт, а уж затем туда пойдём.

Сторож, тоже, видать, участник Великой Отечественной, только ухмыльнулся, ничего не сказал, лишь дверку приоткрыл слегка и в образовавшуюся щёлку время от времени посматривал. Наконец он нам рукой махнул – выходите, мол, путь свободен.

Мы прошли и уже почти крадучись начали по этому сектору передвигаться. Впереди шёл Григорий, его в лицо никто не знал, чего ему таиться. Это, конечно, было хорошо, плохо только одно: он тоже ни Сашку, который нас интересовал, ни его спутника никогда раньше не видел.

В этот момент как раз закончился очередной заезд. В кассовый зал третьего разряда хлынуло столько народа, что там стало не протолкнуться. Тогда мы, прикрываясь чужими спинами, и начали чуть ли не по-пластунски, хоть и стоя, продвигаться вперёд. Сашку с его спутником мы заметили почти сразу. Они стояли в длинной очереди в кассу и оживлённо, размахивая руками, что-то объясняли собравшейся вокруг них небольшой группе людей, похожих на всех остальных в этом зале.

Ведь все люди, обуреваемые одними и теми же страстями, становятся похожими друг на друга. Я не шучу, это действительно так. Конечно, когда они находятся в спокойной и привычной для них обстановке, каждый будет самим собой, но стоит им попасть туда, где бушуют объединяющие их страсти, – и всё, ты их будешь с трудом различать. В их глазах заполыхает один и тот же огонь, а черты лиц начнут как бы размываться, превращаясь в некое подобие карнавальных масок.

Вот и здесь так же. Вся та толпа, которая Сашку из Дома обуви окружала, сливалась в моём сознании в одно непонятное чудище с разинутым хищным ртом, гогочущее что-то непотребное, когда оно через входную дверь, сжимая в руках пачки денежных купюр, просачивалось на улицу.

– Ты смотри, Герка-то угадал сегодня. Повёл братву свою винцом угощать, – проговорил, опираясь на палочку, стоящий рядом с нами мужичок непонятного возраста. То, что ему давно исполнился полтинник, было ясно, а вот точнее у таких людей трудно угадать. Может лет десять, а то и поболее пройти, а они внешне совсем не меняются, словно застывают.

– Отец, – обратился к нему Гришка, – я смотрю, ты здесь всех хорошо знаешь?

– Ну, всех не всех, но из постоянной публики кое-кого действительно неплохо знаю, – довольно улыбнулся тот, кого он отцом назвал.

– Слушай, расскажи, куда это Герка мог отправиться?

– Герка-то? С ним я стараюсь дела не иметь. Подлый он, никого ни в грош не ставит. Знаешь, я на фронте как-то со штрафниками рядышком воевал, так вот там один из смершевцев, который этих бедолаг безоружных со связкой гранат в руке под немецкие танки гнал, был копия этого Герки. Нелюдь он настоящая, вот что я тебе скажу. Вы, парни, не связывайтесь с ним, добра вам от этого не будет. Хотя если сегодня выпить желаете, то попробуйте. Сегодня Герка добрым будет. Редко бывает, чтобы он порядочно выиграл, но сегодня именно такой день. Так что можете попытаться. Вас трое? Ну, по стакану портвешка, может, и перепадёт. Только поспешайте, ребятки. Он обычно в кафешку забегает, что на Ленинградке. Как Скаковую всю пройдёте и направо повернёте, то через пол-остановки будет кафе стоять. Оно там одно, так что не заблудитесь. Бегите поскорее, пока у него ещё деньги не закончились, которые он на выпивку для своих шестёрок отложил. А ежели какую справочку хотите получить о лошадках или наездниках с тренерами, обращайтесь. Всегда рад буду помочь. Ну, немножечко плесканёте от щедрот своих, и всё. Мне много не надо. Найти меня просто. К кому угодно подойдите и спросите, где дядю Пашу найти, это меня, значит. Спросят какого – скажите, Эксперта. Это у меня здесь такая кликуха. Вам каждый покажет.

Сказали мы этому дедку спасибо, он в ответ только подмигнул – мол, за вами теперь должок имеется – да в сторону пошёл. Его уже окликнуть успели, вот он на чей-то зов и устремился.

Уже на улице, когда мы не спеша шли в сторону метро «Белорусская» и разговаривали на совершенно посторонние темы, Гришка вдруг опять к бегам вернулся:

– Ну и что вы надумали дальше делать?

Я тут же спросил:

– Почему это «вы»? Наверное, мы все будем этим делом заниматься. Интересно же, что получится.

Гришка на меня посмотрел с интересом. Он часто так не только на меня, а на многих своих собеседников смотрел, когда считал, что те какую-нибудь ерунду сказали. Я уже эту его привычку хорошо изучил, поэтому не стал дожидаться, когда он заговорит, а выпалил первым:

– Я так понял, что ты в это дело встревать не желаешь?

– Нет, конечно. Во-первых, я к нему никакого отношения не имею. Во-вторых, не шибко верю, что там что-то выгорит, ну а в-третьих, нет у меня на это времени. Скоро сессия, а у меня с учёбой большой напряг. Ещё кучу курсовых сдать нужно. Вам хорошо, у вас черчения нет, а мы целые дни только и чертим, чертим и ещё раз чертим. Мне даже стало казаться, что само это слово – я «чертим» имею в виду – прямое отношение к нечистому имеет. Последнего я и поминаю частенько, когда к кульману подхожу.

Ну а я, если за дело берусь, стараюсь доводить его до самого конца. Вот и в этом случае всё так было.

Бега в те давние времена проходили три раза в неделю: по вторникам, четвергам и субботам. Надеюсь, что память меня не подвела, хотя кто знает, может, и по понедельникам, четвергам и воскресеньям. Впрочем, какая разница, главное, что три раза в неделю. Поэтому мы с Гиви и начали туда в эти дни как на работу ходить. Ну а затем началось.

Как-то раз Гиви мне говорит:

– Вань, я сегодня с Ларой в театр иду. Чёрт с ними, с этими бегами, давай один день пропустим. Всё равно Сашка этот уже неделю там не появлялся.

– Нет, Гиви, дорогой, а вдруг он именно сегодня туда придёт и мне представится возможность с ним в туалете переговорить, – ответил я и пошёл один.

Почему я именно о туалете сказал? Мы на бегах эту парочку уже дважды встречали, и они постоянно ходили там как привязанные друг к другу. А тут как-то смотрим: Герка один стоит у барьера, который трибуну от бегового поля отделяет. Но пока мы сообразили, что Сашка в туалет отправился, тот уже вернуться успел. Проспали мы свою возможность и долго ещё об упущенном моменте жалели, но изменить ничего не могли.

Через неделю Гиви опять не пошёл, а вскоре и вовсе заявил:

– Вся эта ходьба без толку. Сашка больше на ипподроме не показывается. Скорее всего, он всё, что у него было, уже этому Герке спустил, и выслеживать его – пустое занятие. В общем, так. Я больше своё время на всякую ерунду тратить не собираюсь, тем более вот-вот холодрыга начнётся, а у меня кровь южная, я зиму всегда плохо переношу.

Вот так и получилось, что я начал ходить на ипподром один. Мне кажется, что примерно за полгода моих походов туда я не пропустил ни одного бегового дня. Я уже сам не понимал, зачем я это делаю. Ходил, прекрасно понимая, что Сашку с его книгами там уже никогда не встречу. Но то ли втянулся, то ли мне там просто интересно было. Нравилось всё: и сами забеги, эта стремительность, с которой мчатся лошади, и запах лошадиного пота, и полупьяные игроки, а более всего, наверное, тот азарт, которым там было всё пропитано.

Примерно через месяц, может чуть более, с момента нашего знакомства я лоб в лоб столкнулся с Герой. Честно признаюсь, я испугался, а он на меня посмотрел как на мебель и мимо прошёл. Понял я, что он ни за что уже не вспомнит, где впервые меня увидел. Перестал я его побаиваться и стал в его окружении своим, пусть и странным таким, на тотализаторе не играющим. Но всякое бывает, не гнать же человека из компании, если он не хочет делать то, что нравится остальным. Почему не играю? Я даже устал вначале на этот вопрос отвечать. Потом все привыкли и всё реже и реже мне этот вопрос задавали. Были у меня две основные отговорки. Первая: хожу, поскольку очень лошадок люблю. А вторая: да попросту у меня денег нет. И, знаете, сходило. Считали меня, скорее всего, дурачком, да и ладно. Мне удалось даже с Герой… не подружиться, нет, на это я бы сам не пошёл, а вот сблизиться немного – это да. Он, когда у него денег совсем не было, иногда даже ко мне приставал. Знал, что мне мама даёт каждый день по полтиннику на обед в институте, поэтому, бывало, подбегал стремительно с одним и тем же предложением:

– Ваня, давай свой полтинник, пополам поставим, сейчас лошадь огонь будет, проигрыш исключён.

Ну а я всегда одно и то же отвечал:

– Гера, откуда я его возьму? Я же в институте всегда в столовую хожу, а там без денег кормить не хотят, приходится платить, да ещё за входной билет последние тридцать копеек из кармана выгребать.

Зимой ипподром работал в обычном режиме, и, если бы не клубы пара, вырывающиеся из ноздрей разгорячённых лошадей, да не подпрыгивающие, чтобы хоть немного согреться, зрители на трибунах, да не белоснежные сугробы вокруг скакового круга, он был бы всё тем же привычным местом моего вечернего времяпрепровождения. Правда, в промежутках между забегами трибуны практически полностью пустели, все устремлялись в кассовые залы, где из сумок появлялись термосы с чаем. Эх, что может быть лучше чашечки горячего чаю, когда ты с красными от мороза щеками вбегаешь в тёплое помещение! Я сам с термосом не ходил, но чайком баловался регулярно, и угощал меня им не кто иной, как дядя Паша по прозвищу Эксперт.

Вот с ним мы подружились. Я любил его рассказы и про лошадей, и про внутреннюю жизнь ипподрома, и про страсти, кипящие там, за кулисами, а он любил об этом рассказывать и в моём лице обрёл молчаливого и внимательного слушателя. До зрителей только иногда доносились отзвуки того, что творилось в закулисье, а вот такие завсегдатаи, как дядя Паша, которые были допущены к самым тайным местам этого закрытого от любопытных глаз хозяйства, знали всё, но делились своими знаниями далеко не со всеми. Я оказался в числе немногих допущенных. Сам я в конюшни и прочие закрытые для посещения места не рвался, но если меня приглашал дядя Паша, то с благодарностью его приглашение принимал. Иногда мы с ним просто ходили там, внутри, и он мне рассказывал, опираясь на свою неизменную палочку, что-нибудь настолько интересное, что даже дух захватывало. Но чаще мы брали в руки скребки с совками да метёлками и начинали помогать конюхам убирать денники, выносить навоз и всякий мусор, раздавать корм, да и просто чистить лошадок.

Всю раннюю весну, не только в дни бегов, а просто в свободное время, вместо «плешки» сразу после работы, иногда забегая только домой, чтобы перекусить, я ездил на ипподром. На улице грязь стояла несусветная. Дворники пытались изо всех сил поддерживать скаковую дорожку в безупречном состоянии, но она всё равно размокала от тающего снега, и комья грязи, вырывающиеся из-под копыт мчащихся коней, долетали даже до трибун. Лошади возвращались с дорожки, что после забега, что после тренировки, грязные по самую холку, рук у работников в конюшнях не хватало, вот в это время я и сгодился. Меня даже без дяди Паши стали допускать в денники. Надо отметить, что я оказался там далеко не единственным. На ипподроме была целая команда таких вот добровольных помощников.

Апрель заканчивался, и жизнь ипподрома после долгой снежной зимы и весенней распутицы начала входить в нормальное русло. В самом конце месяца, а может, уже после майских праздников Гера на бега не явился. Дядя Паша по секрету мне сказал, что у него нет денег, а мать должна сегодня пенсию получить. Вот он дома и остался. Сумеет деньги у неё отнять – приедет, нет – значит, нет. Он рассказывал, а я вдруг про книги и Сашку, который к ним доступ имел, вспомнил.

– Дядя Паша, – обратился я к нему, – а ты знаешь такого Сашку из Дома обуви? Он когда-то сюда с Геркой ездил.

– Боксёра, что ли? – услышал я моментальный ответ и радостно закивал:

– Да, да.

– Конечно, знаю. Он в соседней со мной квартире живёт.

Меня сразу азарт охватил. И ведь надо же: столько времени провёл в том месте, где азарт просто кипит и клубится, и не поддался ему, а тут услышал, что могу к книгам каким-то (а может, их уже и нет, мелькнула мысль, но я её отбросил) получить доступ, как почувствовал уже почти забытый вкус этого азарта.

– Дядя Паша, отведёшь?

Он рассмеялся:

– За наводку платить надо, а ты со мной ещё за ту информацию, которой я с тобой и твоими исчезнувшими приятелями осенью поделился, не расплатился. Так что вначале вино, а потом отведу.

– Где вино возьмём? – деловито спросил я.

– Вот это уже на дело походит, – услышал я в ответ. – Но пока я сам лично в стакан из бутылки не налью, никуда ты не пойдёшь, никого ты не найдёшь, – пропел он. – Тебе ясно?

– Совершенно ясно, дядя Паша. Поехали?

– Ну что ж, давай, пожалуй, поедем, – ответил он после какого-то, как мне показалось, не совсем простого раздумья.

Глава 5

И мы с ним поехали. Правда, оказалось, что в это слово дядя Паша вложил более глубокий смысл, чем я думал. Вначале мы пошли. Я думал, что до ближайшей троллейбусной остановки, которая находилась почти напротив ипподрома, но нет, дядя Паша сразу на Скаковую направился. Оказывается, он каждый раз от «Белорусской» и обратно пешком ходил.

Я вообще в то время предпочитал общественным транспортом не пользоваться, старался тоже везде пешком передвигаться. Во-первых, мне это было интересней. Ну что можно увидеть, когда ты в метро или на троллейбусе едешь? Усталые и злые лица, все раздражены, чуть что – и сразу скандал из-за любого пустяка, нередко и до рукоприкладства доходит. А уж если ты кому-нибудь в толчее нечаянно на ногу наступил, тебя и вовсе убить готовы. А пешком, даже если спешишь куда-нибудь и идёшь быстро, столько интересного вокруг видишь! И у людей, которые пешком ходят, лица совсем другие, спокойные, что ли. Они улыбаются друг другу, разговаривают, даже смеются. С теми, которые в троллейбусы набиваются, не сравнить.

А во-вторых, и о деньгах забывать тоже нельзя. Три раза в день на троллейбусе проедешь, двенадцать копеек прокатаешь, а на эти деньги можно книгу стихов купить, если она тонкая и в мягком переплёте.

Поэтому я с радостью принял предложение дяди Паши. Мы шли и о лошадках разговаривали, какая и почему смогла выиграть тот или иной забег. Разговаривали – это я, конечно, сказанул, говорил-то один дядя Паша, а я молчал да внимательно слушал. Интересные вещи он рассказывал. Понял я, почему его Экспертом кличут. Он такие тонкости замечал. Лошади на старт только выходят, а он уже может определить, какая в каком физическом состоянии находится. А кроме физического, очень важно, оказывается, понимать душевное состояние лошадок. Я бы и не подумал никогда, что у лошадей настроения или настроенности на работу может не быть. Вроде столько уже тёрся среди них, а вот на такие вещи внимания не обращал. А дядя Паша мне всё это разъяснил, и с тех пор я понимаю, что и лошади, и собаки с кошками, которые среди нас живут, вовсе не бесчувственные существа и им свойственны все те же проблемы, что и людям.

Только когда мы уже на Ленинградский вышли, я обратил внимание, что мой попутчик прихрамывает, и сильно. Ну, я ему вопрос и задал: нога болит или что?

– И, милый, – в своей обычной манере заговорил дядя Паша, – там болеть нечему. Деревяшка с железкой разве болеть могут? У меня же протез, ещё с сорок пятого я на нём ковыляю.

Я от удивления даже остановился посреди улицы, а он смеётся:

– Ты что, паря? Ты же вроде наблюдательный, я за тобой давно присматриваю. Ты же не такой, как вся эта шантрапа, которая нас с тобой на бегах окружает. Зачем только ходишь туда, понять не могу. И разговоры про лошадок, как мне кажется, ты для отмазки ведёшь. Ну, это твоё дело, меня оно совсем не касается, да и не интересует, честно говоря. А вот то, что ты не заметил, что я на протезе хожу, меня несколько удивило, да и задело немного. Мы же с тобой почти в друзей за последнее время превратились, а ты… – И он даже от меня отвернулся.

Мне так стыдно стало, но я не знал, что надо сделать, чтобы его прощение получить.

– Да ты не казни так себя, Ванюша, – услышал я дяди-Пашин голос, – я ведь тебя не осуждаю. Я только о своём удивлении сказал, а потом сам понял, что мы с тобой всё время или в помещении, да ещё при большом скоплении народа, или в ограниченном пространстве встречались. Поэтому палочку мою ты, конечно, видел, а вот понять, что я инвалид, не имел возможности, хотя в наблюдательности тебе не откажешь.

За разговором мы незаметно прошли пол-остановки, и тут дядя Паша неожиданно остановился перед небольшим одноэтажным застеклённым зданием типовой кафешки и спросил:

– В этом кафе вас Герка угощал?

– Какой Герка? И чем угощал? – встречно спросил я.

– Ну, Герка, наш, с бегов, – в голосе дяди Паши появилась неуверенность, – а угощал – вином. Я же вас сюда послал, когда мы с вами познакомились. Ты тогда ещё со своими приятелями был, – потихоньку, глядя на моё недоумённое лицо, продолжал ещё говорить дядя Паша, хотя уверенность в его голосе совсем пропала.

– А, – вспомнил я, – так мы тогда сюда не пошли, и не собирались даже. Да и не пьём мы, дядя Паша, тем более такую гадость, как дешёвый портвейн.

Я пригляделся к маленькой табличке на стене кафе, сбоку от двери, посмотрел на небольшую очередь, скопившуюся у дверей, и спросил:

– А откуда ты информацию получил, что именно в этом кафе Герка свой успех отмечать собрался?

– Никакой информации я не имел. Просто знал, что некоторые деловые угощали здесь жокеев, вот и подумал…

– Дядя Паша, в Москве есть два ресторана, попасть в которые обычные люди практически никакой возможности не имеют. Они особые, эти рестораны. И, прежде всего, тем, что в них подают любимые всеми блюда национальных кухонь, соответственно в одном грузинской, а во втором – узбекской. Ну а главное, хоть они и считаются одними из самых дорогих, репутация их постоянных посетителей растёт пропорционально числу посещений. Это «Узбекистан» и «Арагви». Так вот, я прежде не знал, но это кафе, дядя Паша, филиал «Узбекистана». Думаю, что цены здесь не по Геркиному карману.

Дядя Паша только голову почесал, ничего говорить не стал, а повернулся и пошёл дальше. Я так и не понял, может, он обиделся, но не знал, на что там можно обижаться. Однако дядя Паша так до самого метро и не сказал больше ни единого слова. И лишь в поезде, когда нам удалось на Кольцевой сесть рядом, он меня спросил:

– Ты сам-то бывал в тех ресторанах, о которых рассказывал?

– Дядя Паша, откуда? Где бы я столько денег взял да как бы туда попал? Я в своей жизни только в ресторан «Пекин» ходил. Он находится рядом с институтом, в котором я учусь, и считается традиционным местом, где наши студенты отмечают праздники. Дважды я там бывал, после возвращения с гор. Я ведь альпинизмом и горным туризмом занимался. Когда всё лето в горах проведёшь, то после возвращения так хочется чего-нибудь вкусного и непривычного поесть, просто мочи нет. Вот мы с ребятами в первый же вечер после возвращения в «Пекине» и отрывались. Знаете, что заказывали? Как вспомню – самому смешно. Медуз жареных, салат из ростков бамбука, какие-то синие яйца, рисовую лапшу и много чего ещё, всё и не вспомню. Но в чём уверен – пили китайскую рисовую водку, а запивали её русским квасом.

– А я, как из госпиталя вышел, меню всех московских ресторанов изучил, но не по бумажкам, а по тарелкам, в которых кушанья на стол подавались. Мне такую пенсию назначили, что мама не горюй. Ну, я и принялся её в ресторанах оставлять, горе своё пытаясь в рюмке утопить. И в этих, тобой указанных, тоже не по разу побывал. Кормят действительно превосходно, а вот публика там с гнильцой встречается. Несколько раз мы, фронтовики, такую бучу устраивали с поганью разной, которая за всю войну ни удосужилась пороху понюхать, а лишь спекулировала на человеческом горе, что менты потом с ног сбивались, нас усмиряя.

Последнюю фразу он мне уже на лестнице договаривал, когда мы на станции «Ботанический сад» переходили с Кольцевой линии на Рижский радиус. «Вот почему дядя Паша на улице замолчал, – решил я. – Молодость он свою бурную вспоминал».