Текст книги "Тайны профессорской тетради. Повести и рассказы"

Я объяснил, что за железной дорогой, рядом с карьерами. А дед Миша мне в ответ:

– Во! Это хорошо. Ты с карьера водички принеси да в банку большую налей и только тогда окунька туда перемести. Вода в карьере очень полезная, в ней рыбке хорошо будет.

И он снова своей удочкой занялся.

А я всё на окунька любовался. Банку к себе поближе поднёс и через неё на озеро посмотрел, как сквозь увеличительное стекло. Только ничего не увеличилось, лишь исказилось всё. Мне стало неинтересно, я банку подальше от глаз отодвинул, а на неё вдруг солнечный лучик попал, и она вся заблестела. Очень это было красиво.

Но тут на помост ещё двое зашли. Мальчишки постарше, чем я, классе в шестом, наверное, учились. С дедом Мишей, как взрослые, за руку поздоровались, на меня посмотрели да только кивнули. Ну и я им в ответ тоже кивнул.

– Это ты сикилявку поймал? – спросил тот, который поближе ко мне стоял. – Выпусти, пусть подрастёт.

– Нет, Петенька, – возразил дед Миша, – это первая рыбка, пойманная Ванюшкой, пусть он её на окошко дома поставит да позаботится о ней. Вот память так память, надолго останется. Редко так бывает, чтобы первая пойманная человеком рыбка в его доме жить стала, а вот у Ванюши получилось.

Ну, мальчишки отвернулись, завидно им, наверное, стало, что у меня получилось, а у них нет, и принялись свои удочки разматывать, а я решил банку подальше убрать, а то заденет кто-нибудь – и я своего окунька лишусь.

Посмотрел вокруг и заметил в сторонке большие кусты, вот туда я банку и отнёс. Там от тропинки далеко, никто её не заметит. Подошёл, осмотрелся, а там в кустах куча пустых бутылок валялась – и из-под водки, и из-под вина, но больше всего из-под лимонадов всяких. Сам не знаю для чего, но я в кусты залез, все бутылки в кучку собрал да листвой прошлогодней, совсем сухой, прикрыл. Вылез, посмотрел, ничего со стороны не видно, банку с края поставил, тоже в кусты, но поближе, чтобы мне полегче было достать, и на помост помчался, а то вдруг кто-нибудь моё место займёт. Настроение у меня и так хорошее было, а тут просто замечательным стало, потому что у меня окунёк появился.

Вернулся я на помост, посмотрел: ещё двое рыбачков на краешке сидят, ногами босыми болтают. Моё место никто не занял, удочка как лежала, так и продолжала лежать. Я её в руку взял – глядь, а мотыль на крючке как новенький, ну я и забросил его в воду, ничего не меняя. А вокруг у всех клевало, все одну рыбку за другой из озера тащили. Тут и у меня клюнуло, да так сильно, что поплавок под воду ушёл и никак на поверхность не возвращался. Я подсёк и вытащил симпатичную, достаточно крупную рыбку серебристого цвета. Она не как обычные рыбы была – не вытянутой, а скорее полукруглой. Дед Миша взгляд бросил:

– Ну вот, Иван, и твой первый карасик. Поздравляю.

Значит, вот как караси выглядят. Я ведь до того ни одной живой рыбы не видел, читал про них только, а вот чтобы в руки взять, об этом даже никогда и не думал. Считал, что рыбалка – неинтересное занятие, лучше про неё читать, чем самому ловить. А оказалось, очень даже увлекательное дело.

Народ всё подходил и подходил. Стало даже тесновато, не так, как в воскресенье, но приходилось друг к другу всё ближе и ближе вставать. Зато клевать начало просто замечательно. Даже я умудрился несколько рыбёшек из воды вытащить, хотя чаще они у меня с крючка срывались и падали назад в озеро.

Ещё некоторое время клевало хорошо, а затем всё – как будто и не было той суеты, когда в воздухе по две, а то и по три рыбёшки одновременно на крючках трепыхались. Народ начал удочки сматывать и по домам расходиться. Дед Миша тоже встал, на мой улов посмотрел, а в маленьком ведёрке, с которым Серый в песке ковырялся, лежало пять рыбок: один карасик, тот самый, первый, да четыре окунька.

– Ну вот, Ванюша. Наловил ты для первого раза очень даже прилично, на завтрак тебе хватит. Завтра, смотри, не опаздывай. Завтра народу больше будет. Так всегда: после выходных люди отдыхают, а со вторника не зевай. Чуть опоздаешь – негде примоститься будет.

Попрощался я с дедом да тоже домой заторопился. Беспокоило меня только, как банку с окуньком до дома довезти. Нашёл я обрывок какой-то верёвки, что в куче мусора на поляне валялась, обвязал ей горлышко банки да на руль повесил. На свою кучку бутылок со стороны посмотрел – ничего не видно. Заметил женщину, собирающую бутылки, разбросанные где попало, и домой поехал. В одной руке ведёрко с рыбой держал, на руле банка раскачивалась, а в ней крохотный окунёк плавал. Ехал я очень медленно, боялся, что окунёк может из банки вместе с водой выплеснуться, но всё же через несколько минут после того, как через железную дорогу перебрался, оказался около дома. Во дворе никого не было, поэтому я сразу же пошёл ставить велосипед на место, но не успел после этого в сторону нашего крыльца ещё и шага сделать, как из окна тётя Наташа выглянула.

– Это ты, Ванюша? Я уж подумала, кто это так тихо вдоль стены крадётся. Кстати, тут соседка приходила, сказала, что их жильцы приехали, а у них двое мальчишек, вроде твоего возраста. Сходи познакомься, как все дела сделаешь… Да, чуть не забыла. Как твоя рыбалка? Что поймал-то?

Я ей окунька показал, он неутомимо по кругу в банке плавал.

– И это что, всё, что ты наловил? – Изумление в голосе тёти Наташи было таким, что я сам удивился, глядя на банку с окуньком.

Потом-то опомнился и показал ей ведёрко с наловленной рыбой. Успокоил тётку.

Я успел только умыться и в порядок себя привести, а на сковородке уже шипели мои рыбки. С такой скоростью почистить пяток рыбок да все внутренности хозяйской кошке отдать – это настоящее мастерство. Так я маме и сказал, а она лишь улыбнулась в ответ.

Рыбёшки очень вкусными оказались, жаль, маловато их было, ведь двух окуньков пришлось Серому дать, надо же младшего брата угостить, а вот про маму с тётей Наташей мы забыли. Я уж потом вспомнил и решил, что в следующий раз обязательно маму тоже угощу, ну и тёте Наташе обещанную рыбу отнесу.

После завтрака я первым делом начал маму тормошить, уговаривая побыстрее пойти за водой на карьер. Серый меня поддержал, понравилось ему там купаться да играть. Ну, мама и согласилась, сказав, что действительно пойти надо, поскольку она там себя лучше чувствует.

Почти до обеда мы пробыли на карьере. Накупался я вволю, нанырялся да воды наглотался столько, что она в моём желудке долго бултыхалась. Я даже, когда мы уже обратно шли, слушал, как она там плещется. С собой я тоже полведра воды принёс. Во-первых, маме помог, а самое главное – налил её в трёхлитровую банку, которую мне мама уступила. Она так и сказала, что мне её на время уступает. Воды в банку я налил чуть больше половины, а затем туда же вместе с окуньком перелил и ту, которую с озера привёз. Вот там для рыбки настоящее раздолье получилось. Я целый час, наверное, смотрел, как окунёк там плавает.

До самой осени окунёк у нас в банке на окне прожил. Кормили мы его кусочками мелких червей да самыми маленькими мотылями, которые с озера приносили. Он в банке здорово подрос, покрупнее стал той мелочи, которую мы иногда с рыбалки привозили. Но есть мы его не стали. Не дело это – своих друзей есть, а он для нас за лето в настоящего друга превратился. Поэтому в последний день перед отъездом мы его в озеро выпустили.

Глава пятая

В тот памятный день глядел я бы на окунька и дальше, но меня тётя Наташа позвала, сказала, что за мной соседские ребята пришли.

Я вышел на крыльцо, посмотрел: у калитки два пацана стоят. Внешне оба меня вроде бы постарше. Один высокий, белобрысый, с прилизанными волосами. Нос у него немного, на мой взгляд, был великоват, но в общем ничего, симпатичный. Второй пониже ростом, с меня, наверное. Он, наоборот, чернявым оказался, и волосы у него волнистые, а подстрижен под полубокс. Интересно, кому такое могло в голову прийти? Такие красивые волосы – и так изуродовать. Но рассматривать я их не стал, так, глазами мазанул – и всё. Глаз у меня острый, с первого раза всё замечает. Так мне раньше всегда дядя Юра говорил. Ну а потом они с тётей Ниной, маминой младшей сестрой, в другой город переехали и в гости к нам по воскресеньям ходить перестали. Жалко, ведь с ним так интересно было поговорить. Дядя Юра много чего знал, о чём другие даже не догадывались. И вообще, он мне столько своих книг, которые в детстве читал, подарил, что мне надолго хватило. И главное ведь не в количестве книг, а в том, что все они были замечательными, именно про то, что я до сих пор больше всего люблю: в основном о полярных путешествиях и великих мореплавателях. Вот какими хорошими были его книги, все ещё до войны изданные. Ну, это так и должно быть, ведь дядя Юра намного меня старше, а он читал эти книги в таком возрасте, в каком я сейчас находился.

Я к калитке не спеша шёл и всё о дяди-Юриных книгах думал.

– Привет, – услышал я и от своих воспоминаний отвлёкся, – тебя как зовут?

– Иван, – ответил я, протянув руку вначале блондинистому, а затем уж чернявому, при этом присматриваясь к незнакомцам.

Теперь я их получше рассмотреть смог. Особенно того, который чернявый. Какой-то он был не по возрасту серьёзный. Блондинистый весь извертелся, пока ждал, когда я от крыльца до калитки дойду. Он и головой покрутил, и с ноги на ногу переступил, и нос почесал, а этот стоял как статуя, не шелохнулся даже. И руку мне пожал как взрослый. Не пальцы протянул, как многие, и лодочкой руку не сложил, тоже как некоторые. Нет, он серьёзно так мне всю свою пятерню в руку засунул и пожал достаточно сильно. Но при этом не пытался сжать изо всей мочи, чтобы показать, какой он, мол, сильный, нет, просто пожал, и всё. Понравилось мне это. Надёжным он показался. С таким в разведку, наверное, хорошо было бы пойти.

Всё это в моей голове в секунду пролетело, пока я не услышал, как он откликнулся:

– А меня Петром родители назвали, и ты так зови, я не люблю, когда меня Петей или ещё как-нибудь называют. Пётр я, и точка. А вот его, – он на блондинистого кивнул, – Пашкой кличут. Правда, он и на другие имена откликается: Павлик, Павлуша, и даже Павлином назовёшь – не обидится.

Блондинистый даже заулыбался весь:

– Конечно, не обижусь. Павлин – это же классное имя. Почему меня никто ещё так не называл? Даже не понимаю.

– Не волнуйся ты, теперь я тебя так всегда звать буду, – пообещал чернявый.

– Пётр и Павел, значит, – сказал я, – прямо как святых апостолов вас назвали.

«Пётр и Павел час убавил», – невольно пролетело у меня в голове, и я поэтому добавил:

– В середине лета будут ваши именины, как раз тогда день на один час короче станет.

– Какие такие святые? – неожиданно возмутился блондинистый. – Ты мне таких слов не говори, а то получишь. Пашка я, и всё, понял? – И он даже кулаки сжал и мне один показал.

– Понял, понял, не буду тебя Павлом называть, если не нравится.

– Нет, Павлом меня, если хочешь, называй. Мне всё равно, как меня называют, но вот о всякой этой мути, апостолах там и прочем, при мне не говори. Я этого всего не люблю.

Я с удивлением смотрел на этого парня. Он так завёлся, что я даже беспокоиться начал, как бы он на меня сейчас не набросился. Кулаки у него то разжимались слегка, то снова сжимались, да до такой степени, что костяшки пальцев белели. «Психованный какой-то, – подумал я, – с такими сложно дело иметь. Надо поосторожней быть, или вообще ну их. Мне и без них хорошо».

Чернявый же, который назвался Петром, спокойно к этому отнёсся, привык, наверное. Он подождал, пока второй успокоится, и ко мне с неожиданным вопросом обратился. Тема эта всегда меня интересовала, вот я и откликнулся сразу, и вновь мне с ними общаться захотелось.

– Ты в карты как, играешь или нет? А то нам вдвоём играть неинтересно. Хотя бы третий нужен, – вот что я от него услышал.

– Конечно, играю и люблю это дело, – ответил я. – В подкидного, Акулину, девятку, козла…

Я только начал перечислять, но Пётр меня остановил:

– Это всё женские, а может, и вообще детские игры. Мы люди серьёзные, поэтому и играем в серьёзные игры, на деньги. Очко, бура, три листика и прочие. А подкидной – это тьфу. – Неожиданно он даже сплюнул на землю перед собой и ногой растёр.

Это меня очень удивило. По воскресеньям, когда к нам в дом приходили гости – бабушкины и мамины братья с сёстрами со своими детьми, – мужчины садились играть в преферанс. Постоянно играли папа, дедушка и дядя Лёня. Вместо уехавшего дяди Юры к ним присоединялся или дядя Серёжа, или дядя Женя, а вот дядя Витя обычно сидел рядом и смотрел.

– Разве можно с такими мастерами садиться, – всегда говорил он, когда его спрашивали, почему он сам не играет, – обдерут ведь как липку.

Играли «по маленькой», так они называли ставку в пять или десять копеек, но выигрыш или проигрыш мог составить до тридцати или даже больше рублей. Игроки вели себя достаточно агрессивно, шумели, ругали партнёров за неправильный ход – в общем, всем присутствующим было интересно за ними наблюдать. Папа играл очень хорошо и почти всегда был в выигрыше, на который он нам с Серым покупал мороженое или конфеты, а остальные деньги шли в семейный бюджет, и он их торжественно вручал маме. Я не понимал тогда, большие это были суммы или нет, но воспринимал всё достаточно серьёзно. Нас, детей, даже близко к столу не подпускали.

– Вырастете, вот тогда и играйте на деньги, а сейчас брысь отсюда, – слышали мы обычно, когда пытались поближе подобраться к столу, за которым играли в карты.

А тут мои ровесники, пусть даже немного и постарше, на год, максимум на два, предлагают играть на деньги. Я немного опешил и не знал, что сказать. Молчали и стоявшие напротив мальчишки. Пашка продолжал вертеться, всё время то с ноги на ногу переступал, то вокруг себя крутился, то волосы поправлял – руки и ноги у него в покое практически не оставались. Пётр же стоял как застывший, только моргал время от времени.

В голове моей творилось не пойми что. Мне и хотелось принять их приглашение, причём настолько сильно, что всё внутри ныть начало, и было боязно. Во-первых, деньги. Не было их у меня, и где их взять, я не знал. Вот так, проиграю – и что делать? Карточный долг – это долг чести, его надо отдавать, чего бы это ни стоило. Я столько об этом читал и у наших писателей, да и у Дюма не раз, что сомневаться в правоте этих слов просто не имел никакого права. Ну а во-вторых, я же совсем не умею ни в очко, ни в буру, ни в три листика играть, как я это буду делать? У меня сразу же в голове всплыло дяди-Витино «обдерут как липку». Но было ещё и третье: как я маме с папой скажу, что играю в карты, да ещё на деньги? Меня ведь за это так наказать надо, что… Тут я совсем расстроился. Всё, о чём я думал, было правильно и стояло передо мной неприступной стеной, но мне так хотелось попробовать, как это – играть на деньги и чем оно отличается от просто играть, без всякого интереса, что сил отказаться у меня не оказалось.

Я сжал зубы до боли, до их скрипа друг о друга, меня начала бить мелкая дрожь, но я глубоко вздохнул, закрыл глаза, а потом уже выдохнул:

– Согласен, – и, сразу же успокоившись, деловым тоном спросил: – Играть-то где будем?

– К нам пойдём. Родители у нас у обоих в Москве работают, так что днём нам никто не помешает, да и мы тоже никому мешать не будем, а у тебя тут мама с братом маленьким постоянно находятся.

– Ладно, сейчас маму предупрежу и приду.

– Мы здесь подождём, а то там собака тебя одного не пропустит. Сядет перед дверью, и её с места не сдвинешь. А попробуешь через неё перешагнуть, вначале для приличия порычит немного, а потом так вцепится, что будешь не только маму звать, а молить пса, чтобы он твои ноги из зубов выпустил.

– Понял я. Постараюсь не задерживаться.

Мама встретила меня у самого порога. Оказывается, она всё то время, что я с ребятами разговаривал, в окно нас разглядывала.

– Вроде бы неплохие ребята, – сказала мама, – наверное, тебе с ними будет не так скучно, как тут с нами.

– Мам, а можно я к ним схожу, посмотрю, как они там живут? – поглядывая в окно, из которого были хорошо видны мои новые знакомые, спросил я.

Пётр и Павел терпеливо ждали меня у калитки. И снова Пётр стоял молча и неподвижно, а Павел весь извёлся: и ходил, и руками махал, и головой мотал, и всё время о чём-то рассказывал своему другу, выказывая этим свой беспокойный характер.

– Конечно, иди, – ответила мне мама и этим невольно подтолкнула меня к пропасти, в которую я потом только чудом не угодил. О, скажи она тогда своё непримиримое «нет», которое я от неё слышал очень часто и в детстве, и в юности, не было бы того тяжкого труда, на который обрекло меня моё любопытство и желание познать всё, что только можно.

Пройти одному в соседний дом мне действительно было бы нелегко. Огромная лохматая собака лежала под деревом в двух шагах от дорожки, по которой нам пришлось идти от калитки в сторону высокого крыльца, ведущего на хозяйскую половину. Собака приподняла голову и, лениво проводив нас глазами и убедившись, что идут знакомые, опять положила её на вытянутые передние лапы. Оказывается, в доме было два входа. Пройдя по узенькой дорожке мимо широко раскинувшихся кустов смородины, мы оказались ещё у одного крыльца. Войдя, мы попали в небольшую комнату с двумя дверями. Ребята открыли ту, которая была с правой стороны, и начали подниматься вверх по достаточно крутой лестнице с высокими ступеньками. Я шёл за ними, и мне пришлось изо всех сил задирать ноги при подъёме. Взбежать по такой лестнице на второй этаж было бы трудновато, а вот кубарем скатиться вниз – это запросто.

Наверху была небольшая комнатка, до боли напомнившая мне ту, в которой мы жили после приезда с Урала и где после нашего переезда к маминым родителям осталась жить лишь папина родная сестра, тётя Марина. В отличие от нашей комнаты, здесь было лишь одно подслеповатое чердачное окно, а вот печная труба торчала точно так же посерёдке. Наверное, если будет холодно и внизу затопят печку, наверху тоже потеплеет. Именно здесь и жили мои новые знакомые, а их родители – внизу. Пётр и Павел оказались двоюродными братьями. Мать Петра – родная сестра отца Павла, вот как бывает. Внизу находились две комнаты, в одной жили родители Петра, а в другой – Павла.

Мебели у ребят в комнате было немного. Две узенькие кровати, заправленные суконными одеялами. Недавно я ходил в кино, там показывали новый фильм, называется «Солдат Иван Бровкин». Фильм просто замечательный, такой, что живот можно надорвать, настолько смешным в нём показан этот парень, мой тёзка, кстати. Так вот там такие же кровати в казарме были и одеяла на них похожие лежали. У окна стоял небольшой столик с настольной лампой под зелёным стеклянным колпаком. Рядом два стула, да ещё в противоположном углу расположился двустворчатый шкаф коричневого цвета с фанерными дверками. Вот и всё, что там было. Да, чуть не забыл. На полу лежали два половика, сотканные из всякого тряпья. А вот книг совсем не было – ни одной я не увидел. Это мне не понравилось. Неужели они ничего не читают? Мягко говоря, до сих пор недолюбливаю я подобную публику. Спрашивать я их ни о чём не стал. Ещё скажут, что сую свой нос в чужие дела. Решил просто подождать, как дальше дела пойдут.

А ребята тот столик, что стоял под окном, подтащили к одной из кроватей, рядом поставили стул, а на стол положили старенькую колоду карт. Сами они уселись рядышком на кровать, а мне показали на стул.

– Сейчас мы тебе объясним правила игры, – сказал Пётр, – затем попробуем несколько раз сыграть просто так, для тренировки, ну а потом посмотрим, что делать. Может, чайку попьём да разойдёмся как в море корабли. – Он почти пропел последние слова, чем меня немало удивил. Оказывается, эмоции у него где-то глубоко внутри запрятаны, да вот чуть-чуть наружу прорвалось.

Он немного помолчал, поглядывая на меня, а затем как затараторил. Я с такой скоростью говорить не умею. А из него слова так и посыпались, только успевай в смысл вникать.

– Так вот, карты все сдают по очереди. Хочешь, жребий бросим? Но мне кажется, что какая разница, кто первым, а кто за ним сдавать будет, очередь до всех сама дойдёт. Но скажешь, жребий бросить хочешь – бросим, тоже интересно, да в чём-то и справедливей, возможно. Тот, кто карты сдаёт, банкиром считается. Он банк денежный держит. Ну, это так только называется, деньги мы ведь на стол выкладывать не будем. Вдруг войдёт кто, а тут деньги. Скандал будет тот ещё. Ты ведь тоже, наверное, не сказал, что мы в карты резаться будем? А уж о деньгах вообще рот не открывал, не так ли?

Я только и смог, что головой кивнуть. Он так всё здорово рассказывал, что я даже рот открыл от удивления. Как это можно всё так чётко изложить? Среди пацанов, моих знакомых, никто бы так не смог. Себя я не считаю. Сам-то я, конечно, смог бы, только подучиться малость нужно.

А Пётр тем временем не умолкал:

– Каждая карта имеет свою цену. Туза – это уж как договориться – или старшей картой назначают, тогда его стоимость одиннадцать очков, или самой младшей. В этом случае он всего одно очко стоить будет. Мы как решим? – И он на меня опять вопросительно посмотрел.

Я его заслушался и даже не сразу понял, что он ко мне обратился. А потом спохватился, что он молчит, и не раздумывая почти выкрикнул:

– Пускай старшей будет.

– Ну вот и хорошо. Видишь, как у нас всё спокойно идёт. Значит, и в игре всё будет путём.

И Пётр продолжил свои объяснения:

– Картинки все дешёвые, но там по старшинству: король старший, ему четыре очка положены, даме – три, ну а валету, как самому младшему среди картинок, – два очка. Играем мы колодой из тридцати шести карт, поэтому цена остальных карт на каждой написана. Шестёрка – значит, шесть очков, ну а десятка – десять. Тут, наверное, всё ясно?

Я опять лишь головой кивнуть успел, а он на меня даже не посмотрел, говорил без передышки:

– Банкующий должен колоду тщательно перетасовать и протянуть тому игроку, что находится слева от него, чтобы тот снял. В нашем случае, так, как мы сидим, если я сдавать буду, то ты снимать должен, а если ты сдавать – Пашка снимать. Знаешь небось, как это делается?

И, опять на меня не посмотрев, он продолжил, да не просто продолжил, а как будто со сцены номер новый объявил, громко так, да почти по слогам у него это получилось:

– Колода снята, игра начинается, – а затем, заметив какой-то знак от своего брата, спохватился и опять зачастил: – Но прежде всего – Пашка прав, конечно – надо ставку объявить. Мы играть будем по маленькой, поэтому и ставку назначать будем небольшую. Думается мне…

Он сделал вид, что задумался и соображает что-то в уме, у него даже лоб сморщился от напряжения, а затем вдруг неожиданно ко мне обратился:

– Ты-то сам как думаешь, какую ставку нам назначить? – и уставился на меня в упор, как будто первый раз увидел и не знает, чего от меня ждать.

– Не знаю, – растерялся я и, в свою очередь, на него вопросительно посмотрел.

– Мы с Пашкой обычно по рублику играем.

И он замолчал, давая мне время на раздумья.

Я в этом ничего не понимал, поэтому согласился: по рублю – значит, по рублю, какая разница.

– Рубль за каждую сдачу или за очко в сдаче? – пристал ко мне Пётр.

– А вы как играете? – переспросил я.

– Да ты знаешь… – вначале протянул он, но затем быстро докончил: – Когда как. Иногда за каждую сдачу, но чаще за очки. Считаем так… – Он что-то, по-видимому, придумал новое, так как Пашка на него смотрел с удивлением. – Если у кого-то перебор будет, то разницу банкиру между набранной суммой и «очком» платит проигравший. Знаешь, что означает «очко»?

Я не знал, и он мне объяснил:

– «Очко» – это двадцать одно. Определяется по сумме всех карт у игрока. Например, десятка, шестёрка, дама и валет. Или семёрка, шестёрка и восьмёрка. «Коронка» – это когда приходят десятка и туз. Понял?

На этот раз он дождался моего кивка и лишь затем продолжил:

– Ну а если игрок к пятнадцати получил не шестёрку, а семёрку, то у него стало двадцать два очка – значит, перебор одно очко. Будь добр, заплати деньги. Теперь понял?

– Это я понял, что здесь не понять. А вот откуда я что-то получить должен, не понял. Ты об этом не рассказывал.

– Ой, извини, действительно запамятовал. Игра начинается с того, что банкир всем, и себе тоже, но в последнюю очередь, раздаёт в закрытом виде по одной карте, которую никому показывать нельзя. Игра ведь вся «втёмную» идёт. Сам-то ты, конечно, посмотреть не только можешь, но и обязательно должен. И вот тут уж как повезёт. Может валет достаться – значит, два очка, а может и туз. Мы уже договорились, что это означает одиннадцать очков. После этого банкующий нижнюю карту достаёт и, перевернув рубашкой вниз, кладёт на колоду сверху. Вот только после этого игра фактически и начинается. Вначале банкир обращается к игроку слева от себя и даёт ему в закрытом – я повторяю, в закрытом! – виде столько карт, сколько тот попросит. Все эти карты в дальнейшем банкир достаёт снизу колоды. Это жёсткое правило. Да иначе их и взять неоткуда, ведь сверху колоды лежит открытая карта. Это граница в колоде при сдаче. Игрок каждую карту берёт, переворачивает так, чтобы партнёры не увидели, очки считает и говорит «ещё», что означает – просит одну карту, или «хватит» – значит, набрал столько очков, что рассчитывает на выигрыш, или же у него перебор. Когда все игроки заканчивают набирать карты, последний из них говорит «себе», и к этой процедуре приступает банкир. А вот после того, как и он прекращает набор, все вскрывают свои карты. Если кто-то набирает «очко», он автоматически становится победителем в этой сдаче, остаётся только узнать, сколько же проиграли ему партнёры. Тут всё просто. За недобор в банк следует заплатить за каждое очко один рубль, а за перебор – два. Если же никто не набрал «очко», то победителем объявляется тот игрок, у которого бо́льшая сумма на руках. Подсчёт проигранных денег ведётся так же, как я только что объяснил. За перебор по два рубля за каждое очко сверх двадцати одного, а в случае недобора – по рублю за разницу между количеством очков победителя и проигравшего. Естественно, что если какой-то игрок набирает равную сумму очков с другим игроком и они становятся победителями, то никто из них другому ничего не платит, ничья она везде ничья. Но лишь в том случае, если речь идёт о рядовых игроках, а если одним из них банкир окажется, то его считают победителем, только другой, тот, который тоже вроде бы победителем должен быть, деньги не платит. Между ними-то ничья. Понял?

Конечно, я не только всё понял, но даже не мог себе представить, что кто-нибудь здесь мог что-то недопонять, поэтому вначале даже головой энергично закивал, а потом вспомнил, что у меня вопрос ещё в самом начале объяснения возник, только я никак в его скороговорку вклиниться не мог. Решил, что потом задам. Вот время и наступило. Я понял, что Пётр мои кивки заметил и решил свои объяснения продолжать, поэтому буквально закричал от нетерпения, так мне захотелось получить ответ на мой ещё не высказанный вопрос:

– Постой. Ты мне лучше скажи, что будет, если к игроку два туза придут?

Пётр с удивлением на меня посмотрел, потом с братом переглянулся и не спеша так, почти по слогам произнёс:

– Зачем врал, что играть не умеешь? Решил нас заманить и обчистить?

Я удивился:

– С чего это ты взял, что я играть умею? Я вообще только от вас узнал об этой игре, в нашем доме в такие игры не играют. А два туза – это же естественно. Если каждый стоит одиннадцать очков, то, значит, два будут – двадцать два, а это перебор. С моей точки зрения, это неправильно. Ведь два туза такая же редкая комбинация, как туз с десяткой.

– Смотри-ка, – повернулся Пётр к Павлу, – соображает.

– Ты что, умный очень? Таблицу умножения наизусть помнишь? – неожиданно вскочил с кровати Павел и закричал на меня: – Я с тобой играть не сяду. Ты меня обыграть хочешь. Вопросы задаёшь, на которые сам ответ знаешь. Вот и скажи, как два туза считать?

Я не стал с ним в перепалку вступать, а спокойно так проговорил:

– По справедливости это тоже надо «очком» считать.

– По справедливости… – передразнил он меня. – Много ты, видать, справедливости встречал. А в общем, ты прав, конечно, – неожиданно успокоился он.

А Пётр дальше начал частить:

– Во многих компаниях так и считают, и даже слово выдумали, как такую комбинацию назвать, – «Москва».

– Почему «Москва»? – удивился я.

– Откуда я знаю, – ответил он. – «Москва» – и всё, а почему именно «Москва», мне до лампочки.

– А вот мне очень даже интересно, почему «Москва». Ну ладно, не знаешь, значит, не надо. Всё остальное я понял.

– Ну, раз всё понял, давай я буду объяснять дальше, – проговорил Пётр.

– А что ещё дальше объяснять? Всё же закончилось, – удивился я.

– Всё, да не всё, – сказал Пётр. – Ты лучше помолчи и послушай, что дальше происходить будет. Банкир отыгранные карты собирает, переворачивает рубашкой вверх и кладёт на открытую карту, а затем, опять же снизу колоды, начинает новую сдачу. Он достаёт ещё по одной карте и раздаёт игрокам, да и про себя тоже не забывает. В этой сдаче всё происходит ровно так же, как в первой. Да и заканчивается она таким же подсчётом очков. А вот в третьей, что бывает редко при трёх игроках, как у нас, или четвёртой-пятой сдаче может произойти следующее. Если оставшихся в колоде карт не хватит на первую раздачу или хватит, но ни одной на торг не останется, то колода переходит к следующему по очереди банкующему и игра продолжается в обычном режиме. А вот если начнётся торг, а карты закончатся, то все вскрывают то, что у них на руках оказалось.

Говорить он стал медленно, тщательно подбирая слова, мне показалось даже, что Пётр на ходу всё это придумывает.

– У банкира в этом случае, так уж считать принято, «очко». А все остальные должны ему разницу. Ну, поскольку банкиром по очереди каждый будет, то такая ситуация у любого может возникнуть.

Последние слова он опять произнёс скороговоркой и посмотрел на меня с победной улыбкой – вот, мол, как я всё интересно придумал. Я никак не мог понять, в чём здесь подвох. Чувствовал, что он есть, а вот в чём?.. Но его слова, что все по очереди банкирами будут, меня успокоили, и я своё беспокойство решил в ту ещё степь послать. Да и на всё мне было тогда наплевать. Как будет, так и будет. Меня больше интересовало, когда мы играть начнём. Меня просто чуть не разрывало от желания как можно скорее сесть за стол и, получив в руки карты, крикнуть «очко». Желание было настолько сильным, что я, возможно, крикнул бы это слово при любом количестве очков на руках. «Запретный плод сладок», – эту фразу бабушка часто повторяла, когда её многочисленные внуки собирались вместе и пытались учудить что-нибудь этакое, запрещённое взрослыми или находящееся на грани запрета. В ту минуту, пока Пётр задумчиво, но в то же время изучающе смотрел на меня, а я всеми своими нервами, взвинченными ожиданием игры, ощущал его взгляд, мне хотелось только одного – играть.