Текст книги "Остроумие мира"

Глава 3

 
За мгновеньем мгновенье – и жизнь промелькнет.
Пусть весельем мгновенье это блеснет.
 

Омар Хайям

Как известно, индийская литература созидалась за три или за четыре тысячи лет до нашего времени. В числе сокровищ санскритской литературы есть и сборники сказок, басен, разных смешных историй, анекдотов. Из произведений этого рода особенно славится «Панчатантра». Мы приведем здесь повесть о приключениях четырех глупых браминов, которая обычно присоединяется к спискам «Панчатантры».

В одной местности была объявлена санарахдана, т. е. большое публичное угощение, которое в особых случаях предлагается браминам. И вот четыре брамина, отправившиеся из разных деревень на этот праздник, дорогой случайно встретились и, узнав, что все направляются в одно место, порешили идти вместе.

По дороге с ними встретился воин, шедший в противоположную сторону. При встрече он приветствовал их, как водится, сложив ладони и произнося слово: «Сараниайа!» (Привет, владыко!), с которым обычно обращаются к духовным лицам. На это приветствие все четыре брамина в один голос отвечали тоже обычным словом: «Ассирвахдам» (Благословение). Воин, не останавливаясь, продолжил свой путь, и брамины тоже. В скором времени они подошли к колодцу, утолили жажду и присели отдохнуть под деревом. Сидя в тени, они не могли придумать никакой серьезной материи для беседы и долго молчали, пока одному из них не пришло в голову сделать замечание:

– Надо признаться, что солдат, которого мы сейчас встретили, человек очень умный и разборчивый. Вы заметили, как он сразу отличил меня среди других и обратился ко мне с приветствием?

– Да он вовсе не к тебе обращался, – возразил другой брамин. – Он мне кланялся.

– Оба вы ошибаетесь, – сказал третий. – Привет воина относился ко мне одному, он когда говорил «сараниайа», смотрел прямо на меня.

– Все это вздор! – сказал четвертый. – Он здоровался вовсе не с вами, а со мной. Ежели бы не так, то с какой же стати я бы отвечал ему: «ассирвахдам»?

Принялись они спорить и в споре до такой степени разгорячились, что едва не разодрались. Тут один из них, видя, что ссора их зашла слишком далеко, кое-как утихомирил других и сказал им:

– Зачем нам без всякой пользы впадать в гнев? Если бы мы даже наговорили друг другу всяких дерзостей, если бы даже разодрались, как какая-нибудь сволочь «судра» (люди низшей касты), то разве этим путем спор наш разрешился бы? Кто может решить этот спор успешнее того, из-за кого он возник? Ведь воин, которого мы встретили и который отдал привет одному из нас, вероятно, не успел еще далеко уйти. И, по-моему, нам лучше всего пуститься за ним вдогонку, и пусть он сам скажет, кому из нас четверых он отдал свой привет.

Совет показался благоразумным, и, следуя ему, все четверо повернули назад и во всю прыть помчались вдогонку за солдатом. Едва переводя дух от усталости, они, наконец, нагнали его верстах в четырех от того места, где встретили. Увидав его, они еще издали крикнули, чтобы он остановился, а затем, подбежав в нему, рассказали, какой у них вышел спор из-за его поклона, и просили его разрешить этот спор, указав того, кому он отдал поклон.

Воин, конечно, сейчас же понял, с какого рода людьми ему приходится иметь дело. Он, желая над ними позабавиться, с самым серьезным видом сказал им: «Я кланялся тому из вас, кто всех глупее». Затем, не говоря им больше ни слова, повернулся и пошел своей дорогой.

Брамины тоже повернулись и некоторое время шли молча. Но все они принимали слишком близко к сердцу этот спорный поклон и потому несколько времени спустя снова заспорили. На этот раз каждый из них утверждал, что поклон воина относился к нему, в силу самого объяснения, данного воином; каждый утверждал, что он глупее всех остальных и что поэтому поклон относился к нему. И снова спор довел их до бешенства и почти до драки.

Мухаммад Али. Принц на охоте

Тогда тот, кто раньше советовал обратиться для разрешения спора к воину, снова умиротворил своих спутников и сказал:

– Я вовсе не считаю себя менее глупым, чем каждый из вас, и в то же время каждый из вас считает себя глупее меня и двух остальных. Вот мы выругаем друг друга, как хотим, и даже можем подраться. Что же, разве таким путем мы решим, кто из нас самый глупый? Послушайте вы меня, бросьте ссориться. Недалеко отсюда есть один город; пойдем туда, явимся в судилище и попросим судей рассудить нас.

И этот совет был немедленно принят и исполнен. Все они направились в городское судилище, чтобы предоставить решение спора беспристрастным судьям. И они не могли выбрать для этого более благоприятного времени. В судилище как раз собрались все начальствующие лица города, много браминов и других лиц, и так как в этот день не было никаких других дел, то их немедленно и выслушали.

Один из них выступил вперед и с большими подробностями рассказал перед всем собранием всю историю их спора и просил рассудить, кто из них четверых всех глупее.

Рассказ его много раз прерывался взрывами хохота всего собрания. Главный городской судья, человек очень веселого нрава, обрадовался представившемуся развлечению. Он напустил на себя самый серьезный вид, восстановил молчание и, обращаясь к четырем спорщикам, сказал:

– Вы все в этом городе чужие, никто вас не знает, и ваш спор невозможно разрешить путем опроса свидетелей. Есть только один способ дать судьям материал для суждения о вашем деле: пусть каждый из вас расскажет какой-нибудь случай из своей жизни, наилучшим образом доказывающий его глупость. Вот тогда мы и решим, кому из вас отдать преимущество и кому принадлежит право на привет воина.

Спорщики с этим согласились. Тогда судья предложил одному из них начать рассказ, а остальным приказал в это время молчать.

– Как видите, – начал первый брамин, – я очень дурно одет. И я ношу эти отрепья не с сегодняшнего дня. Вот и послушайте, отчего это произошло. Один богатый купец, живущий в наших местах, человек очень милосердный к браминам, однажды подарил мне два куска полотна, такого белого и тонкого, какого в нашей деревне никто и не видывал. Я показывал его другим браминам, и все меня поздравляли с этим подарком, говорили, что такая благостыня не может быть ничем иным, как плодом добрых дел, которые я творил еще во время моих прежних перерождений. Прежде чем сделать из него одежду, я, по обычаю, вымыл это полотно, для того чтобы его очистить от прикосновений ткача и купца, а потом развесил полотно для просушки на ветвях дерева. И вот случилось, что нечистый пес прошел под моим полотном. Я не видел сам, задел он его или нет. Я спросил об этом моих детей, которые играли поблизости, но они тоже не видели, как собака проходила под полотном, а заметили уже после того, как она прошла. Как мне было разрешить сомнения? Я придумал вот какую штуку. Я стал на четвереньки, так, чтобы быть примерно такой же высоты, как собака, и в этом положении пролез под полотном, а дети мои смотрели, задену я за полотно или нет. Я их и спросил: задеваю или нет? Они сказали – нет. Я было привскочил от радости, но тут мне пришло в голову новое размышление. Собака держала хвост закорючкой, так что он у ней возвышался над всем телом. Значит, она сама могла пройти под полотном, а хвостом задеть его и опоганить. Возникло новое сомнение. Что тут было делать? Я придумал привязать себе на спину серп и в таком виде вновь пролез под полотном. И на этот раз мои дети закричали, что я серпом задел за полотно. Тут уж у меня не осталось никаких сомнений, что проклятая собака задела хвостом и опоганила мое полотно. Ослепленный отчаянием, я схватил полотно, разодрал его в мелкие клочья, тысячу раз проклял собаку и ее хозяина.

История эта стала известной, и все называли меня безумцем. «Если бы даже собака притронулась к полотну, – говорил мне один, – и этим прикосновением осквернила бы его, то разве ты не мог снова вымыть его и этим снять осквернение?» «Или, по крайней мере, – прибавлял другой, – раздал бы полотно беднякам; это было бы все же лучше, чем рвать его. А теперь, после такого безумства, кому же придет охота дарить тебе новые одежды?»

И все эти их предсказания оправдались. С тех пор у кого бы я ни попросил себе ткани на одежду, я только и слышу в ответ: «Это зачем? Чтобы опять разодрать ее?»

Когда он кончил рассказ, один из присутствовавших сказал ему:

– Судя по твоему рассказу, ты, должно быть, мастер ходить на четвереньках.

– О, сколько угодно, – отвечал он. – Можете сами судить.

И с этими словами он стал на четвереньки и начал бегать по комнате, вызывая во всем собрании хохот до судорог.

– Ну, хорошо, – сказал ему председатель судилища. – То, что ты рассказал и показал нам, конечно, много говорит в твою пользу; но, прежде чем постановить решение, послушаем еще, что расскажут другие в доказательство своей глупости.

И он дал другому брамину знак, чтобы тот начал свой рассказ.

Новый конкурент начал повествование с самоуверенного заявления, что его история будет еще почище.

– Однажды, – рассказывал он, – я должен был присутствовать на «самарахдане», и мне необходимо было выбрить голову, чтобы предстать на пиршестве в приличном виде. Когда призванный цирюльник обрил меня, я велел жене дать ему за его труд монету. Но глупая баба вместо одной монеты дала ему две. Я, конечно, потребовал сдачи, но он ничего не отдал. Завязался у нас спор, и мы уже начали весьма грубо ругаться. Но тут цирюльник предложил мне такого рода вещь, чтобы поладить дело миром. «Ты просишь назад монету, – сказал он мне, – хорошо, я за эту монету, коли хочешь, обрею голову твоей жене». – «Вот и чудесно! – вскричал я. – Так мы лучше всего поладим, и ни тому ни другому не будет обидно». Жена была тут же, слышала наш разговор и хотела было дать тягу, но я ее схватил, усадил на пол и попридержал, пока цирюльник брил ей голову. После бритья она, изрыгая на меня и цирюльника потоки брани, куда-то убежала и спряталась. Цирюльник тоже поспешил убраться подобру-поздорову, но по дороге он повстречал мою мать и рассказал ей, что произошло. Та сейчас же прибежала к нам, чтобы удостовериться, и, когда убедилась, что цирюльник сказал правду, на несколько минут совсем опешила от изумления и молчала и прервала это молчание только затем, чтобы осыпать меня бранью и угрозами.

Цирюльник же тем временем разгласил эту историю, а злые люди не замедлили добавить к его рассказу, что я застал свою жену на месте преступления, в объятиях постороннего мужчины, и в наказание за это обрил ей голову. К нам в дом со всех сторон сбежались люди. Привели даже осла, чтобы на него посадить мою жену и провезти ее по всей деревне, как это обычно у нас делается с женами, утратившими свою честь.

Но этим история не кончилась. Когда о ней узнали родители моей жены, они тотчас же прибежали к нам и осыпали меня целым градом проклятий. И мне оставалось только одно: все это терпеливо выслушивать и переносить. Жену они у меня отобрали, увели к себе и, конечно, постарались сделать это ночью, чтобы никто не видел ее срама.

Конечно, из-за всех этих приключений я прозевал пиршество, на которое собирался, и мне оставалось только облизываться, когда потом рассказывали, какое прекрасное угощение было устроено для браминов, какие вкусные были кушанья и как всего было много.

Спустя некоторое время было назначено новое угощение для браминов. И меня дернула нелегкая явиться на него. А там собралось до пятисот браминов, и все они уже давно знали мою историю. Как только они меня увидали, тотчас же накинулись на меня с криками и сказали, что не выпустят меня до тех пор, пока я не выдам им гнусного сообщника грехопадения моей супруги, для того чтобы поступить с ним со всей строгостью закона нашей касты.

Я торжественнейшим образом засвидетельствовал о ее невинности и рассказал, что на самом деле произошло. Разумеется, своим рассказом я вызвал во всем собрании безграничное изумление. «Где же это видано и где это слыхано, – говорили люди между собой, – чтобы замужней женщине обрили голову за что-нибудь иное, кроме любодеяния? Этот человек либо бесстыдно лжет, либо он величайший из глупцов, когда-нибудь существовавших на свете».

Я надеюсь, – закончил второй брамин свой рассказ, – что моя выходка не хуже, чем изодранное полотно.

И при этих словах он с насмешливым торжеством взглянул на первого брамина.

Все собрание согласилось, что только что рассказанная глупость заслуживает внимания и должна быть принята в соображение при конкурсе; но что все-таки, прежде чем решить дело, надо выслушать двух остальных. И потому слово было предоставлено третьему брамину, которого давно уже пожирало нетерпение предъявить свои права на пальму первенства.

– Прежде меня звали Анантайя, а теперь меня зовут Бетель-Анантайя. Вот я вам и расскажу, откуда пошла такая кличка.

Прошло не больше месяца с тех пор, как моя жена начала жить со мной. До тех пор она, по причине малолетства, оставалась в доме своих родителей. И вот однажды вечером, перед отходом ко сну, я сказал ей, уж не помню теперь, по какому случаю, что все бабы пустомели, болтуньи и тараторки. Она отвечала мне, что и среди мужчин встречаются болтуны, не лучше баб. Я, разумеется, сейчас же понял, что это она намекает на меня. Задетый этим намеком, я возразил ей:

– Хорошо, посмотрим, кто из нас первый заговорит.

– Отлично, – согласилась она. – Но тот, кто первый заговорит, что даст тому, кто выиграет?

– Лист бетеля, – сказал я.

На этом мы и порешили. Пари было заключено, и мы молча улеглись спать.

На другой день люди обратили внимание на то, что мы долго не встаем. Некоторое время подождали, потом окликнули нас, но мы, конечно, голоса не подавали. Начали кричать погромче, стучали к нам в дверь, – мы молчим. Скоро по всему дому поднялась тревога, подумали, что мы внезапно умерли ночью. Позвали плотника, и тот топором выломал дверь. Войдя к нам, все были немало изумлены, видя нас живыми и здоровыми. Мы уже проснулись, и оба сидели на постели, только не говорили ни слова ни тот, ни другой.

Это молчание жестоко напугало мою мать, которая начала громко кричать. На ее крики сбежалась вся деревня, и все спрашивали, из-за чего поднялась такая тревога. Люди внимательно рассматривали нас с женой, и каждый старался на свой лад объяснить, что с нами приключилось. Толковали, толковали и, наконец, порешили, что на нас напущена порча какими-нибудь злыми врагами. Чтобы пособить горю и снять порчу, сейчас же побежали за самым знаменитым деревенским колдуном. Тот пришел и прежде всего начал у нас щупать пульс, причем корчил такие рожи, что меня до сих пор при воспоминаниях о них разбирает хохот. Покончив осмотр, он объявил, что наша хворь, без сомнения, приключилось от порчи. Он даже назвал имя дьявола, который был напущен на меня и на жену. Дьявол этот, по его словам, был чрезвычайно жесток и упрям, и от него было не так-то легко отделаться. Для изгнания же его надлежало совершить жертвоприношение, которое должно было обойтись, по крайней мере, в пять серебряных монет.

Но в числе присутствовавших был один знакомый нам брамин, который начал спорить с колдуном, что наша болезнь вовсе не напускная, а натуральная, что он много раз видал хворавших этой болезнью и что ее можно вылечить простыми средствами, которые не будут стоить ничего. Он велел принести небольшой слиток золота и жаровню с пылающими углями, на которых раскалил этот слиток добела. Тогда он взял его щипцами и приложил его мне сначала к ступням, потом под колени, потом в сгибы локтей, потом на желудок и, наконец, на маковку. Я выдержал все эти ужасные истязания, не обнаруживая боли, не издав звука. Я твердо решил выдержать какие угодно мучения, даже самую смерть, только бы выиграть пари.

Мир Мусаввир. Ночной кошмар тирана Заххака

Изжарив меня всего без всякого успеха, изумленный врачеватель наш, сбитый с толку моим упорством, принялся за жену. Золотой слиток был еще совсем горячий, и как только он был приложен к ее ноге, она тотчас судорожно дернулась и закричала:

– Ой, не надо! – И тут же, обращаясь ко мне, добавила: – Я проиграла. На вот тебе твой бетелевый лист.

– Ага! – крикнул я ей с торжеством. – Видишь теперь сама, что я был прав! Ты первая заговорила и подтвердила то, что я вчера утверждал, то есть что все бабы болтуньи!

Присутствующие, слыша этот странный разговор между нами, в первую минуту ничего не поняли. Но когда я им все рассказал, их изумлению моей глупостью не было границ. «Как! – вскричали они. – Это из-за того, чтобы не проиграть листа бетеля, ты поднял тревогу по всему дому, взбудоражил всю деревню! Из-за такого пустяка ты дал себя всего изжечь с головы до пят!» С этих пор меня и прозвали Бетель-Анантайя.

Судьи согласились, что такая черта глупости, без сомнения, дает ему много шансов на приветствие воина, но все же надо выслушать еще четвертого конкурента. Тот сейчас же начал свою повесть.

– Девочка, на которой меня женили, после заключения брака оставалась, по причине малолетства, шесть лет у своих родителей. По прошествии этого времени ее родители уведомили моих, что девушка выросла и может исполнять обязанности супруги. Но моя мать, к несчастью, в это время была нездорова, а родители невесты жили верст за 25 от нас, и поэтому она сама не могла отправиться за моей женой. Она и послала за женой меня самого, давая мне на дорогу тысячу наставлений, как и что говорить, что делать. «Я ведь знаю тебя, – говорила она мне, – и у меня сердце не на месте». Но я ее успокоил и отправился в путь.

Тесть принял меня прекрасно и по случаю моего приезда устроил пир, на который созвал всех браминов своей деревни. Я пробыл у него три дня, а после того он меня отпустил, а со мной и мою жену. Он нас благословил, пожелал нам долгой, счастливой жизни, многочисленного потомства, а когда мы уезжали, громко рыдал, словно предчувствуя несчастье, которое скоро должно было случиться.

Дело было в самой середине лета, и в день нашего отъезда стояла чрезвычайная жара. Наш путь лежал в одном месте через песчаную пустыню, по которой надо было пройти верст восемь. Раскаленный песок немилосердно жег нежные ноги моей жены, которая до сих пор жила в большой неге в родительском доме и совсем не была привычна к таким жестоким испытаниям. Она начала жаловаться, потом принялась горько плакать, наконец, бросилась на землю и не хотела подниматься, говоря, что она тут и умрет.

Я сел рядом с ней. Я был в безвыходном положении и не знал, что делать. Но в это время мимо проезжал караваном какой-то купец. С ним шло полсотни волов, нагруженных разными товарами. Я рассказал ему о своем горе и просил его присоветовать, что мне делать, как спасти мою жену. Он отвечал, что в такую жару нежной молодой женщине одинаково опасно и сидеть на месте, и ждать, что она, наверное, умрет так или иначе, и что для меня гораздо выгоднее уступить мою жену ему, нежели подвергаться такому страшному испытанию – видеть, как она умирает на моих глазах, да еще потом навлечь на себя подозрение, что я же сам и убил ее. Что же касается до украшений, какие на ней были, то купец их оценил в 20 монет, но охотно предлагал мне за них 30, если я уступлю ему жену.

Его доводы показались мне очень разумными. Я взял деньги и отдал ему жену. Он посадил ее на одного из лучших своих волов и поспешно удалился со всем своим караваном. Я тоже побрел дальше и пришел домой с совершенно изжаренными ногами.

«А где же твоя жена?» – крикнула мне мать, как только увидела меня издали.

Я, конечно, рассказал ей без утайки все, что произошло со мной после ухода из дому: как меня хорошо приняли у тестя, как на обратном пути нас захватил зной, как моя жена едва от него не задохлась и как я, желая спасти ее от верной смерти, уступил ее проезжавшему купцу; в то же время я ей показал и 30 монет, полученных от купца.

Моя мать пришла в бешенство от этого рассказа.

«Злодей, безумец, презренный! – кричала она мне. – Ты продал свою жену! Ты отдал ее другому! Жена брамина стала наложницей гнусного судры! Что скажет ее и наша родня, когда узнают о таком безумии, о такой унизительной и позорной глупости!»

Конечно, родители жены недолго оставались в неизвестности; они скоро осведомились о печальном приключении их дочери. Они в ярости примчались к нам и, наверное, убили бы меня и мою ни в чем не повинную мать, если бы мы оба не дали тягу. Тогда они пожаловались старшинам нашей касты, и те единогласно приговорили меня к денежной пене в 200 монет за бесчестье, нанесенное тестю. Меня, конечно, с позором выгнали бы из касты, если бы тому не помешало уважение к памяти моего отца, человека, пользовавшегося общим почтением. В то же время оповестили повсюду, чтобы никто никогда не отдавал за меня замуж свою дочь, так что я осужден на пожизненное безбрачие.

И я надеюсь, – заключил рассказчик, – что мою глупость вы не поставите ниже глупости моих соперников, и я имею право участвовать в соискательстве.

Выслушав все рассказы, судьи приступили к совещанию и вынесли приговор: после таких блестящих доказательств глупости каждый из соискателей может считаться победителем.

– А потому, – сказали им судьи, – можете считать, что каждый из вас выиграл тяжбу. Идите с миром, продолжайте спокойно ваш путь.

И соискатели, совершенно довольные этим решением, вышли из судилища, в один голос крича: «Я выиграл, моя взяла!»